Текст книги "С волками на Вы (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXIV – Жизнь

Варя с трудом разлепила глаза, но увидев над собой лицо Богдана, тут же резво вскарабкалась на подушки. Как она оказалась здесь, в его спальне? Где ребёнок? И где, наконец, Костя?! Вопросы огнём горели на вспыхнувшем лице, но губы не подчинялись. И руки, когда она обнаружила, что на ней совсем ничего нет, не сумели даже просто подтянуть одеяло к груди.

– Я попросил Константина взять для тебя сухую одежду, но я не позволю ему войти, пока не поговорю с тобой. Одевайся.

Богдан отошёл к светлому окну и обратил к ней спину. Варя принялась судорожно натягивать явно ещё и нагретые у огня вещи. Когда он успел снять с неё мокрое, и сколько она спала? Ещё утро или уже день? И чего она ещё не помнит? Последний вопрос интересовал Варю больше всего. Потому что от того, что она помнила, волосы и сейчас вставали дыбом!

Одевшись, Варя вскочила с чужой кровати, наспех расправила покрывало и уставилась в затянутую в льняную рубаху спину Богдана.

– Я готова.

Варя не узнавала свой голос. Хриплый. И только тут почувствовала в горле нестерпимую боль. И в носу мешались не слёзы. Прогулка босиком по снегу не прошла даром. И адреналин не помог не заболеть.

Богдан медленно обернулся и улыбнулся. Только ничего не сказал. Однако Варе не понравилась теплота, льющаяся из его тёмных глаз. От неё мурашки разбегались по спине. Уж лучше бы он явился к ней волком. Зверем он менее страшен, чем человеком.

Богдан подошёл к столику и взял дымящуюся кружку. Какая забота! Спасибо… Только Варя приняла её молча. Горячее питьё сейчас важнее страха. Она сделала глоток и села на пододвинутый стул. Что это он такой заботливый? В волчьей природе доброта не заложена.

– Ты наконец поняла, для чего Анна пригласила тебя? – Из голоса румына вмиг испарились тёплые нотки, и он принял прежнее пугающее обличье. Отлично! Уж лучше вспоминать ту ужасную ночь и не испытывать угрызений совести за вилы, чем те несчастные волчьи глаза и чесание за ухом. Варю тотчас передернуло, и она, опустив чашку почти на колени, прохрипела:

– Точно не за сказками, – и вкладывала она в слова только им двоим известный смысл. И даже если Костя подслушивает под дверью, он ничего не поймёт.

– Именно за сказками, – отчеканил Богдан и опустился на пол подле стула.

Сил ему, похоже, хватало только на управление голосом. Тело пока не слушалось его.

– Только лучше я начну с самого начала. С того времени, когда ты ещё даже не родилась. Сделай глоток.

Она отпила и тотчас вернула кружку на колени, боясь, что прежде там окажутся руки румына. Но они упирались в пол. Видно, и сидеть Богдану было тяжело, и в подтверждение её догадки, он медленно пополз к стене.

– Не спрашивай меня про оборотней. Я ничего про них не знаю. Мать не успела поделиться секретом, отец убил её. Убил, чтобы оградить меня от проклятия, но зверь уже жил внутри маленького тела. Просто рос медленно, набираясь сил, чтобы победить во мне человека. Мать была единственным оборотнем в деревне, но сколько ни пыталась скрыть свою сущность, не смогла. Оборотни по сути безобидны, ведь волки без особой нужды не нападают на человека. Чувствуя время зверя, они убегают подальше от человеческого жилья, проживают какое-то время в волчьей шкуре, утоляя охотничий инстинкт, и потом возвращаются опустошёнными домой и не поднимаются с постели по несколько дней. С матерью было сложнее. Видимо, родители пытались заморить в ней зверя с самого детства, потому выпускали из дома только тогда, когда у неё уже отрастал хвост, потому она не научилась скрываться в лесу и забиралась в соседские курятники, а зимой могла ранить овцу, реже задрать. А потом долго извинялась перед соседями, вышивала им рубахи, стряпала… И обещалась никогда не выходить замуж и не плодить более себе подобных.

Богдан на секунду отвернулся к окну и продолжил:

– И тут в деревне появился отец. Я никогда не спрашивал его, отчего тот скрывался в Румынии. Рукастый был. Любое дело спорилось, хоть и не молод был. Не смогла мать отказать ему, пустила к себе жить. Соседи шушукаться начали, а она извинялась всё– бабоньки, старовата уже буду для дитяти, а пожить хочется. Да не старовата оказалась. Долго скрывала и от Михея, и главное, от соседей. Да прознали наконец. Ночью явились с вилами убить её. Одного отец подстрелил, другие не полезли. Тяжело было, но он сумел увести жену в другую деревню, где про неё ничего не знали. Да и отец не знал. Считал, что знахарка она, наговорам соседским не верил, считал румын тёмными… Но жену от трав не отговаривал, а матери так сохранить мужика захотелось, что научилась угадывать звериное своё время. У женщин это действительно чаще в полнолуние случается, вот и говорила, что трав собрать надо, и бежала из дома, а потом едва жива приползала. Верил Михей, что всю ночь ходила и не тревожил за зря, да и мать сильной была, наготовит еды впрок, но и разогреть обед доползала к печи.

Богдан поднял чашку к губам Вари и заставил отпить. Чай быстро остывал, но всё равно спасал горло. Она глухо поблагодарила, но рассказчик пропустил слова благодарности мимо ушей. Он не был с ней в этой комнате, он был далеко…

– В новой деревне матери пришлось туго. Их приютили старички, и за постой Михей латал старую хату. Теперь матери некому было давать травки, и муж запретил ей уходить в ночи, да и была она уже на сносях. Но зверь не дремал, его звала луна… И тогда впервые Михей ощутил силу жены. Она хотела уйти украдкой, но он проснулся, схватил её, но она оттолкнула его и бросилась в дверь всё ещё в человечьем обличье. Михей кинулся следом, но не увидел даже волка, так она была быстра. Он искал её всю ночь, но вернулся ни с чем. Старик не спал, он видел, что произошло, и понял, кого приютил. Но в Румынии оборотней не боятся, от них просто стараются держаться в стороне, и Михея попросили уйти. Он чертыхался, кричал, что все румыны полоумные идиоты! При этом он не мог даже себе объяснить, куда делась жена, которая дома с трудом перемещалась с пузом. Мать вернулась ближе к полудню, бледная и с младенцем, завёрнутым в ткань, оторванную от подола. Вопросы даже у стариков отпали. Старуха только головой качала – как же так, одна в лесу… А я знаю теперь как… Но не знаю, что мы с Анной делали не так, что потеряли всех детей. Они рождаются волчатами, но меня мать сумела обратить в человека. У Анны же не получилось ни с одним…

Богдан глядел в пол, сцепив пальцы в замок.

– А Костя? Он ведь человек…

Под гневным взглядом Богдана Варя потупилась и закусила губу.

– Прости, я отвлёкся. До следующей луны всё было хорошо. А потом среди ночи Михея разбудил голодный плач ребёнка. Матери рядом не было. Старики молчали. Они жалели Михея и меня. Мать вернулась, и тогда отец впервые ударил её, и она, будучи без сил, спокойно снесла побои. Он требовал объяснений её ночных уходов, но мать хранила молчание. Через месяц за неё заступился старик, и Михей не посмел поднять на хозяина руку. Третий месяц стал решающим – Михей рыскал по лесу и в конце концов нашёл мою мать без чувств под елью, а рядом обглоданного зайца. Он тряс её так, что лишь по случайности не вытряс душу. Она призналась во всём, но Михей отказывался верить. Целый месяц он молчал и почти не подходил к колыбели. В следующую луну мать предложила ему пойти вместе с ней в лес, но предупредила, что может кинуться на него и загрызть. Отец не верил ей и пошёл, а потом в ужасе уносил ноги из леса. Мать сдержалась и побежала в другую сторону. А он, вернувшись, под вопли старухи схватил из люльки младенца и отнёс в лес. Вернувшись к старикам, он принялся за сливовицу и больше уже не останавливался. Мать не вернулась в тот день, а на следующую ночь на пороге появилась волчица, которая держала в зубах младенца. Видно, мать отогревала меня своей шкурой и потом, пропустив луну, не знала уже как вернуть себе человечье обличье. Старуха схватила младенца, а волчица убежала. Её не было неделю. Всё это время старуха выкармливала меня козьим молоком. После возвращения отец ни слова не сказал матери и отпустил в лес на следующую луну, а через месяц ушёл на охоту и принёс в день полнолуния зайца. Мать позволила запереть себя вместе с добычей в сарае. Она выла всю ночь, но он не выпустил её, а потом она свыклась и покорно позволяла запирать себя до последнего…

Богдан замолчал и уставился на чашку. Варя тут же сделала глоток.

– Отец больше не пытался убить меня, но не спускал глаз. Однако ни разу так и не приметил за мной никакой странности. Да и как мог, во мне зверь ещё не вырос. Кто-то говорит, что первое обращение происходит в семь лет, но у меня его не произошло. И отец подумал, что может дело в луне, и решил, что я должен пережить её уже без матери. Он дождался, когда старики уйдут в церковь, и убил мать. Он всё ждал, что она обернётся при смерти волком, чтобы он мог отрезать хвост, но этого не произошло. Волка закопать было легко. Тело уже сложнее. К счастью, была зима. Он спрятал тело в сугроб. Старики не удивились, что матери нет – убежала в лес. Однако соседи стали перешёптываться. Отец ходил угрюмым, и поползли слухи, что мать сбежала от него, оставив ребёнка. Говорили, сдурела в её– то года. Отец не стал дожидаться схода снегов и ушёл… Ну, а дальше ничего интересного… Пять лет в этой глуши без единой души. На скудные сбережения по дороге купили козу, свинок и цыплят. Чай допей уже.

Варя поспешила вернуть рассказчику пустую чашку.

– Легче? – поинтересовался он с прежней пугающей теплотой. – Я все эти годы боялся отца. Он убил мать у меня на глазах, и я был уверен, что меня он тоже убьёт, поэтому подчинялся ему во всем, и к двенадцати годам умел делать всё, что следует уметь взрослому. Отец боялся, что его могут найти и обвинить в убийстве, потому оставался в горах, да, к тому же, боялся, что я могу превратиться в зверя в полнолуние моего двенадцатилетия. Что и случилось. Я не понимал, почему не могу уснуть, почему мне так душно и отчего так тянет в лес. Я слышал привычный волчий вой, но нынче он будто говорил мне «иди к нам». Я спустился вниз, но путь мне вдруг преградил отец. Но он не мог остановить меня, я был очень проворен и выскочил во двор. Бежать сразу стало легче, и я понял, что бегу на четырёх лапах, только в лесу. Я оторвался от преследователя. Отец испугался и отстал. Я не стану рассказывать, что делал в ту ночь, но утром приполз к порогу на животе, не в силах подняться на две ноги. Отец встретил меня с ружьём. Я не испугался. Я все пять лет ждал этого момента. Но отец не выстрелил. А через месяц запер меня в сарае, но я разнёс его. Мощь молодого волка в сто крат превышала силы усталой волчицы, которая хотела угодить мужу. Я же впервые почувствовал свободу от отца. Мне было плевать, пристрелит ли он меня на утро или нет. В обличье волка я полностью прощался с человеческой природой и, вернувшись в тело, долго плакал. Так мы научились с отцом жить. На него я не нападал. Людей вокруг не было. Отец уверился, что до смерти будет стеречь оборотня, а при последнем вздохе всадит мне в сердце пулю. Только не вышло по его. Мне было шестнадцать или семнадцать, может, даже восемнадцать… Я не считал время. Обессиленный я лежал под елью и ко мне медленно приходило осознание того, что я не хочу возвращаться к отцу. Я решил остаться в лесу, надеясь вновь обрести волчье обличье и остаться в нём навсегда. Я вырос в изоляции, у меня не было никакой тяги к цивилизации. Только минул день, минула ночь, а я оставался человеком, хоть и выл на луну и солнце лучше всякого волка. Мне хотелось есть, вода из ручья не утоляла голод, ягод не хватало, поймать зайца руками я не мог… Сидеть на одном месте становилось невозможно. Я пошёл, надеясь, что усталость свалит меня. И она свалила. А когда я открыл глаза, то увидел над собой двух девушек. Обе с корзинками, только в них почти не было грибов. Я едва удержался, чтобы не схватить гриб и не сожрать сырым. Одна заговорила со мной. Знакомые слова стали всплывать в памяти. Я уже почти десять лет не говорил по-румынски, потому понимал, что они спрашивают, как меня зовут, откуда я и почему сплю в лесу, да в такой одежде, но не мог ответить ни слова. Одежда действительно была не из лучших. Старые зашитые во многих местах, чтобы не сваливались, отцовские штаны. Мы почти ничего не покупали. Иногда отец откапывал в развалюхах предметы старины и тащил в деревню сменять на рубаху или сапоги. Я долго попытался ответить девушкам по-румынски, но у меня ничего не вышло. Я чертыхнулся, и тогда Анна заговорила со мной по– русски. Она приехала к родственникам погостить из Молдавии. Дальше тебе неинтересно, – махнул он рукой и отошёл к окну.

Варя не стала ничего спрашивать. Ему безумно тяжело вспоминать про жену. Безумно.

– Анна… – Варя увидела, как он прижался к стеклу лбом. – Я всё ещё не могу поверить, что не увижу её больше, не могу…

Варя не двинулась с места, боясь любым жестом, любым словом ранить Богдана ещё сильнее.

– Они взяли меня в свою деревню, накормили, пытались расспросить, откуда я, но я молчал, а потом сумел незаметно улизнуть. Я бежал к отцу со всех ног, будто пятки мне подпалили огнём, хотя душа требовала вернуться. И я вернулся через несколько дней. Мы сидели с Анной у реки и молчали. Тогда она начала рассказывать сказку на румынском, которую услышала вчера в деревне. Я всё понимал, но продолжал отвечать ей по– русски. Так прошли две недели, и она потребовала от меня правды – откуда я такой взялся. Когда я рассказал ей правду, она долго смеялась и говорила, что обязательно запишет эту сказку, чтобы не забыть рассказать дома. Я обиделся и ушёл, а после полнолуния вернулся в деревню, и вторая девушка сообщила, что Анна уехала домой. Тогда я превратился в зверя, и Михей несколько раз готов был меня пристрелить. Потом мы с ним поговорили, и он сказал, что я не имею права на любовь человека, потому что я зверь. Я согласился. Спорить было не о чем. Анна уехала, и я не думал, что увижу её когда-нибудь. Только будущим летом вместо охоты я вдруг побежал через лес к той деревни, не понимая, что влечёт меня туда. Уже было за полночь, и я увидел Анну с подружкой идущих одних по лесной тропе. Я не смог сдержать радости и кинулся на неё. Обе завизжали, и этот крик отрезвил меня. Я соскочил с груди Анны и опрометью бросился прочь. Но на следующий день вернулся. На груди Анны был платок, и я знал, что под ним следы моих когтей. Она ничего не сказала про волка, только спросила, как я узнал про её приезд. Тогда я ответил, что встретил её случайно в лесу и попросил прощения за исцарапанную грудь. Она побледнела. Они с подружкой не рассказали о волке никому, испугавшись, что их больше не отпустят гулять одних. Я опустил глаза и попросил её поверить в то, что она считала сказкой. Анна поверила. Она даже пришла со мной к отцу и сказала, что согласна принять меня таким, каков я есть. Отец сказал, что скорее пристрелит нас обоих, чем позволит нам произвести на свет потомство. И мы сбежали. Она обещала запирать меня, когда во мне проснётся волк. Но у неё ничего не получилось. Я разломал сарай, я загрыз овцу прямо на дворе отца её подруги. Меня чуть не пристрелил сосед, когда она кричала, что это не волк, а человек. Утром её полдеревни считало сумасшедшей. Нам пришлось вернуться к отцу. Он принял нас, но сказал, что убьёт внуков. Только убивать ему не пришлось. Сколько мы ни пытались сделать из волчат человеческих детей, ничего не получалось. Ни один не доживал до года. Те чучела, среди которых ты спала, мои дети.

Варя хотела бы вздрогнуть, но дрожь пропала. Она глядела в глаза Богдана и не чувствовала прежнего страха.

– Я думал, я надеялся, что Анна никогда не превратится в оборотня, но она приняла образ волчицы, производя на свет нашего первенца. После третьего она стала обращаться, как и моя мать, каждое полнолуние, а потом… Потом она заставляла своё тело оставаться волчьим, как можно дольше, ради новорожденных щенков, надеясь выкормить хоть кого-то, как должно матери, и дать им достаточно сил стать людьми. Но все её потуги были напрасны. Мы не знали секрета, который знала моя мать. Наши дети умирали один за другим, а Анне становилось всё сложнее и сложнее возвращаться в человеческое обличье. Её перестала интересовать человечья жизнь. Если поначалу она вывозила меня в город, научила водить, говорить по-румынски, общаться с людьми… То скоро мы полностью закрылись в деревне, даже перестали общаться с её роднёй. Они думают, что мы уехали в Кишинев в оставшийся после её родителей дом. Пусть так думают. Про эту деревню никто не знает. Костя стал нашим последним ребёнком. Он не умер, но остался волчонком, и Анна возненавидела его. Когда она обращалась волчицей, я трясся за жизнь сына – я боялся, что она загрызёт его, и потому приучил его жить на чердаке. Ему исполнилось семь лет как раз вчера. Но с вами я совершенно забыл про это. Это, думаю, был последний рубеж, за которым его ждала бы смерть или жизнь волка. Но ты сделала то, чему учит фольклор: швырнула в него железным предметом и позвала по имени, пусть и не знала, что делаешь. Только… – Богдан вновь опустил глаза. – Я не знаю, что делать теперь… Я…

Богдан вернулся к стулу и стал перед Варей на колени.

– Анна ничего не сказала мне про тебя заранее. Она поставила меня перед фактом, что ты заменишь её, потому что она чувствует близкий конец и не может оставить меня одного. Она уже почти перестала быть человеком. У неё не стало сил вести хозяйство, и мы избавились от него. Я уже забыл человечью еду. Мы жили только волчьей охотой. Для вас мне пришлось съездить в деревню и купить еды. Только Анны хватило на один день, а потом, как ты видела, рукам она уже не могла возвратить пальцы.

Богдан замолчал, но только на мгновение.

– Наверное, если бы ты приехала с родителями, я бы рискнул предложить тебе остаться. Но появление Константина заставило меня сказать Анне «нет». Она несколько раз пыталась убрать помеху с дороги, но я останавливал её.

Богдан сжал колени Вари и посмотрел прямо в глаза. Она задрожала всем телом, погружаясь в их беспросветную тьму.

– Я хотел тебя отпустить, честно. Но после того, как ты обратила Костю в человека, я не могу… Не могу… Варвара, я не справлюсь… Я уже больше волк, чем человек. Это конец всех оборотней. Но у меня есть сын, и я не могу его бросить… Варвара, – Богдан теперь прижимался к её рукам лбом так же, как недавно к стеклу, – останься со мной, прошу тебя… Ты ведь не любишь Константина, и он не любит тебя. Я это вижу…

Варя вырвала руки, но вскочить со стула не могла. Богдан был слишком близко. Его глаза из чёрных становились жёлтыми. В кармане больше не было лука. Но от его слов глаза щипало куда сильнее. Богдан откинулся на спину и вскочил. И тут же на его месте возник волк.

– Костя! – закричала Варя, надеясь, что тот стоит за дверью, и дверь не заперта.

Он не был за дверь, но услышал крик. Только пока добежал, волк вышиб стекло и выпрыгнул во двор. Варя метнулась к окну и закричала:

– Вернись!

Но волк бежал вперёд, не останавливаясь! Она чуть не вцепилась руками в битое стекло, но Костя успел оттащить её от окна за плечи.

– Что здесь происходит? Где Богдан?

Варя скинула его руки.

– Здесь не было Богдана. Здесь был волк, и он сбежал от меня.

Костя побледнел.

– Этот козёл запер тебя с волком?

– Это самый лучший волк на свете, – выпалила Варя. – Если бы можно было надеть на него ошейник, я бы взяла его сторожевым псом. Но он всё равно в лес убежит. Ты знаешь, где ребёнок?

– Какой?

– Сын Богдана, – И, глядя в растерянное лицо парня, выпалила: – Уйди с дороги.

Она вышла в коридор и побежала к детской. Маленький Костя, закутанный до ушей в одеяло, продолжал спать в колыбели.

– Принеси мою кофту и колготки. Попытаемся его одеть.

– Откуда он взялся? – Костя продолжал стоять на пороге.

– С чердака. Его от нас прятали. Он не умеет ни ходить, ни говорить.

– А где его одежда?

– Костя! – Варя выдержала паузу. – Один раз в жизни не задавай вопросов, а сделай то, что я прошу. И проверь, есть ли здесь погреб. Мне нужно молоко, чтобы сварить кашу. И крупа, хотя бы кукурузная.

– Может, дождёмся Богдана? – предложил Костя.

– Долго ждать придётся.

Костя кивнул и вышел, а Варя спрятала лицо в ладони и разрыдалась.

Глава XXV – Трапеза

Костя молча развёл в плите огонь, но, заглянув в кастрюлю, где вода, казалось, только приобрела желтоватый цвет, но не превратилась в кашу, не удержался от комментария, что на месте ребёнка не стал бы есть такое даже под дулом пистолета. Шутка не удалась. Варя не улыбнулась и даже не повернула в его сторону головы. Их обоих вчера брали на прицел, так что это выражение стоило бы навсегда вычеркнуть из лексикона и уж точно не использовать сегодня.

Костя оказался каким-то уж слишком чёрствым и до сих пор не прочувствовал полноту их вины в разыгравшейся в этом доме трагедии. Вернее, уверяла себя Варя, он не черствый, он недогадливый и до сих пор считает Анну и Богдана обычными людьми. К тому же, верит, что Анна жива. Она не возьмётся пересказывать ему слова Богдана. В них было слишком много личного. Это был крик о помощи. Вой, чтобы не слышать который, мало было просто заткнуть уши. Богдан был поблизости, но что-то удерживало его от возвращения в человеческое тело. Но что именно?

Варя сняла кастрюлю с огня и вынесла за порог в сугроб, чтобы быстрее остудить кашу. У большого Кости скоро спина отвалится таскать Костю маленького. Колготки, даже завязанные узлом, болтались на тонких ногах, и сын Богдана не смог бы даже ползать, потому Варя приказала Косте не спускать ребёнка с рук. Он болтался у него за спиной, то и дело норовя удрать, а когда Костя хватал его под коленки, мальчик кусал его за ухо. Наверное, больно, потому что Костя скрежетал зубами, а сейчас даже швырнул обидчика на пол.

– Неужели так сложно пять минут побыть папой? – заорала Варя с порога. Заорала так сильно, что хриплый голос пропал окончательно.

Костя догнал мальчика уже у камина и вернул в кухню.

– Если бы пять минут! – его голос тоже был хриплым, но не от простуды, а от злости. – Где черти носят его настоящего отца?! Он ищет Анну, что ли? Он сказал тебе хоть что-нибудь, когда уходил?

– Там на столе остались оладья, – бросила Варя, вернувшись за кастрюлей, чувствуя, как от мысли об Анне к горлу подступает кислый ком. Она приготовила вчера завтрак, и сейчас тот, из-за кого она лишилась жизни, будет жевать оладьи и продолжать возмущаться. Зачем, зачем он рассказал про волка и ещё назвал Анну сумасшедшей?! Её бы тоже он отправил на Пряжку, если бы Варя сказала, что искать Анну бесполезно, когда вот она на крыльце – он сам отрубил ей хвост. Сейчас ради Анны, справившейся волчьими когтями со сковородой, она обязана накормить её сына.

– Я не хочу есть! Я хочу уехать отсюда! – заявил Костя, когда Варя внесла кастрюлю в дом и закрыла дверь. – Он не будет есть эту баланду! Дай ему блин!

– Он не может жевать! Сколько раз я должна повторить, чтобы ты наконец начал мне помогать? – огрызнулась она. – Усади его на колени.

Костя не стал напоминать про свои погрызанные уши, молча уселся с мальчиком на стул и крепко прижал к себе, чтобы тот не мог пошевелить руками. Увидев ложку, ребёнок перестал скулить, но рта не раскрыл. Только удивлённо хлопал ресницами и скалился. Варя пару раз ткнула ложкой в стиснутые зубы, забрызгав кукурузной жижицей и его, и себя, и Костю.

– У тебя всё получится, – повторяла она на все лады уже непонятно для которого Кости.

– Вылей уже свою кашу в миску! – заорал большой, когда маленький выдернул руку и вышиб ложку из Вариных рук.

Она так и сделала. Поставила миску на стол, и Костя водрузил рядом ребёнка, который тут же, без всякой команды, стоя на четвереньках, принялся лакать кашу.

– Какой ужас! – выдохнул Костя и отвернулся, а Варя осталась у стола, одной рукой придерживая миску, другой мальчика, чтобы тот, гоняя миску носом по столу, не полетел вместе с ней на пол.

– Его нужно показать специалистам, – Костя обернулся, но не предложил помощь. – Они окончательно угробят ребёнка. Как вбить это в их тупые головы?!

Варя обернулась:

– Есть то, что не лечится. Есть то, с чем мирятся. Родители, которые любят своих детей. Можешь успокоиться?

– Могу! Это не мой ребенок. К счастью! – добавил он тут же.

И Варя тоже буркнула:

– К счастью…

– Но я не собираюсь закрывать глаза на чужой родительский произвол, понимаешь? Если взрослые идиоты решили играть в амишей, флаг им в руки, барабан на шею… Но ребёнок не должен страдать. Сколько ему? Шесть? Семь? Внешне он нормальный… И, явно, живи он в нормальных условиях, он бы и говорил, и ходил…

– А у тебя медицинское образование вдруг появилось?! – не выдержала Варя его размахивания руками.

– У меня здравый смысл пока не отморозило! – Костя постучал по голове.

– Жену он к врачу не вёз, потому что боялся, что Анна расскажет про ребёнка, и тогда им пришлось бы вернуться в цивилизацию. И от нас его не просто так прятали, потому что мы, понятное дело, сообщим…

– Куда? Куда ты собрался сообщать? – зарычала Варя. – Куда ты всё лезешь? Больше всех надо?!

– Я лезу?! – Костя обошёл стол и упёрся в него руками. – Это ты меня сюда притащила! Это тебе приспичило эксклюзивный фольклор! Переться неизвестно куда, неизвестно к кому, неизвестно зачем – это в твоём стиле!

Варя кивнула и выдавила из себя:

– Если чаю не хочешь, можешь сходить прогуляться.

Она прикрыла глаза: чай и сказки тоже следует исключить из обихода.

– Знаешь, я действительно пойду прогуляюсь, – Костя шарахнул по столу с такой силой, что мальчик в страхе метнулся к Варе и повис у неё на шее.

– На кладбище. Богдан собирался с утра похоронить отца. Может, он там? Я хочу уже найти его в конце-то концов!

Варя прижала ребёнка к груди и замерла. За всей этой суматохой с одеванием и кормлением она напрочь забыла про мёртвого старика. Костя не стал тянуть с уходом. Он уже был в ботинках, оставалось накинуть куртку и хлопнуть дверью, что Костя и сделал от души со всей дури. Варя сильнее прижала ребёнка к груди и стащила его со стола. Умывать его уже не пришлось, он успел обтереть перепачканное лицо о её грудь. Держа мальчика на плече, Варя схватила полотенце и попыталась привести себя в божеский вид. Во всяком случае, теперь на груди красовалось просто мокрое пятно.

Держать маленького Костю на руках было слишком тяжело, и Варя отнесла его на шкуру, но отойти от него не сумела – он тут же пополз за ней и даже куснул за пятку. Она тут же замахнулась, точно на собаку, но маленький Костя смотрел на неё открыто и в мыслях, наверное, вилял хвостом.

– Ну, подожди, – нагнулась к нему Варя, мечтая вернуться в кухню за глотком если не чая, то хотя бы кипятка, но мальчик не пожелал сидеть на шкуре и пополз следом.

Пришлось сесть рядом и сглотнуть кислую слюну. Мальчик уселся в собачью позу и дотронулся до её коленки рукой, на которой были стиснуты все пальцы – точно лапой. Варя нашла в корзине с корой шишку и положила перед бывшим волчонком. Тот тут же нагнулся к ней, тыкнул носом и заскулил, явно уколовшись. Варя прикусила губу, но не стала жалеть – слёз на глазах мальчика не было, он тут же подтолкнул шишку к ней рукой-лапой, и она толкнула шишку обратно, как шарик. На крыльце лежала его мать, и Варя не думала выходить и высматривать ни Костю, ни Богдана.

Ей было страшно увидеть мёртвого волка без хвоста. Она надеялась, что Михея уже тоже похоронили. Она закрыла глаза и увидела лицо старика, а потом даже почувствовала на груди его руки и чуть не закричала, а это маленький Костя, не дождавшись шишки, полез ей на колени. Варя выдохнула и потрепала его за ухом – тяжело и неинтересно быть человеком. Она даже боялась подумать, как ему сейчас непривычно и страшно абсолютно не владеть собственным телом. Она прижала мальчика к груди. Тот заскулил, но не злобно, а скорее от удовольствия. Богдан, наверное, часто держал сына на коленях, и сейчас бывший волчонок искал знакомой ласки.

Только вдруг на крыльце послышалась какая-то возня, и Варя подскочила, чуть не опрокинув ребёнка навзничь. Может, вороньё слетелось

полакомиться падалью. Варя схватила кочергу и, отцепив от ноги

мальчика, побежала к двери. За дверью её ждал оскалившийся волк. Она отпрыгнула от порога и опустила руку, пролепетав:

– Я же не знала, что это ты. Входи!

Она ретировалась к камину, не решившись обойти волка, чтобы закрыть за ним дверь. Он явно плакал над волчицей, и она ему помешала. Мальчик не ринулся к отцу, он вцепился Варе в ногу и прижался лицом к её колену, и она еле смогла дотянуться до ведра, чтобы вернуть кочергу на

место. Пришлось опуститься вместе с маленьким Костей на шкуру. Волк принялся наматывать вокруг них круги, что-то вынюхивая, и Варя

испугалась, что это вовсе не Богдан, а дикий зверь. Сердце затрепыхалось в груди и подпрыгнуло к горлу, не дав крику вырваться из груди, когда зверь стал напротив и зарычал. Мальчик прижался к ней сильнее, и она схватила его обеими руками, будто могла защитить от хищника.

Волк отступил и двинулся в кухню. Первым делом он запрыгнул на стол и обнюхал миску. Затем встал на задние лапы, чтобы дотянуться до плиты, но скинуть кастрюлю не получилось, он только задвинул её в дальний край. Потом потянул носом воздух и обернулся к полке, на которой стояла тарелка с оладьями. Он осторожно поднялся на задние лапы, схватил зубами один оладушек и направился к шкуре.

Варя прикрыла глаза, надеясь, что интеллигентный волк найдёт выход самостоятельно. Но он нашёл её. Жёлтые глаза были совсем рядом, как и оладушек, которым зверь тыкал ей в лицо.

– Спасибо, Богдан, – еле разлепила губы Варя, приняв еду.

Волк тут же пошёл за следующим, и Варя, хоть от страха и перестала ощущать голод, сжевала первый до его возвращения. Мальчик отодвинулся от неё и стал с интересом наблюдать за тем, как она ест. Освободившись от второго оладушка, волк двинулся на кухню за третьим.

– Богдан, не надо! – Волк остановился и обернулся. – Присмотри за ребёнком, пока я выпью чай. У меня жутко болит горло.

Волк потрусил обратно, ткнул носом в живот сына, и мальчик покорно улёгся на шкуре, позволил придавить себя волчьей лапой. Варя вновь поблагодарила и на негнущихся ногах отправилась в кухню, где налила себе просто горячей воды. Боль в горле не проходила, просто переместилась в область сердца. «Что делать? Что делать?», – думала Варя, глядя в закрытую дверь, ведущую во двор, чтобы спрятать слёзы.

– «Он действительно не в силах снова стать человеком или проверяет, как я справляюсь с материнством, ведь дождался же, когда Костя свалит, чтобы явиться!»