Текст книги "Пустоцвет (СИ)"

Автор книги: Ольга Резниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Я серьезно. Среди этих ваших... Если что – свидетелем и пойду. Поди... из этих "мормышек" ни одна в суд не пойдет. А мне – самый раз, с головой оправдания. Да и вы прикроете.

– У тебя совсем кукушка слетела, да? – внезапно, став серьезным, закрутил у виска рукой. – Ты хоть думаешь, что там будут за люди? Что там придется делать, как рисковать? Одно дело подсыпать им препарат и попытаться разговорить... а если что-то пойдет не так? Их завалят – грубо говоря, спишут на издержки операции. А тебя – и нам головняк, и ты уже не очухаешься... Науменко точно не одобрит затею.

– А Казанцев? Это же его операция?

Обомлел, удивленно выгнув брови:

– Ну, в сути... НЕТ, ЛИЗ! Даже я против!

– Ну... слава Богу, не тебе решать!

Резвый разворот – и помчала долой.

Глава 18. Мормышка

***

Идея с операцией, конечно, идеей... Но не скажу, что я особо верила в свой шикарный дебют. А потому вскочить в туалет, убедиться, что никого нет в кабинках – и вновь набрать злосчастный номер. И снова игнор – упорный, бесящий.

И снова набираю – и снова пустые гудки, за которыми абонент отчаянно скрывается, откровенно, яростно ненавидя меня.

Ну, что ж.

Риск так риск. Безумствовать... так ради дела.

***

И я уже наготовила целую эпическую поэму о том, как это для меня важно, что сие – истинный шанс самореализации, возможности себя показать, стать полезной не только для своих сослуживцев, но и общества в целом...

Как вдруг громогласное:

– Да пожалуйста!

Науменко. Никто иной. А сам Науменко даже не дал ответить Казанцеву:

– И если повезет – пришьют тебя к чертям собачьим... мне хоть жить спокойнее будет.

– А если тр**аться придется? – внезапно выпаливает в мою сторону ехидное Роман. Дерзкая, колкая ухмылка.

Обмерла я, заледенев в ужасе.

Но в голове так и стоит моя очередная тщетная попытка звонков на телефон – не берет трубку Костя. А в СМС подобные вещи сообщить – себя и его... под монастырь сразу подвести.

Потому да, смело отвечаю на заявленное:

– А для этого ваши "мормышки" там будут. Или они только клофелинить умеют?

– Там без клофелина будет, – неожиданно отозвался, уточнил Сальников.

Благодарствуя, удостоила его взглядом на миг.

И снова взор на Казанцева:

– Так что?

– Да черт с тобой! – внезапно гаркнул, махнув рукой. – Но облажаешься – сам тебя отдеру.

Обомлела я, невольно даже приоткрыв рот. Чувствую, как запылали щеки.

Ошарашенный, испуганный взор метнула я по сторонам, скользя по лицам своих коллег, что тоже стояли, прибитые столь дерзким, вызывающим откровением.

– И это, – учтиво продолжил, уточнил Роман, прокашлявшись, – не в плане секса. Так что, поверь... тебе... совсем не понравится.

Разворот, шаги на выход.

– И да, – вдруг обмер в последний момент. Полуоборот. Взор на меня: – Приведи себя в надлежащий вид. А то единственное, что хочется, видя тебя, так это пожалеть... а не... ну ты поняла.

Сглотнул скопившуюся слюну.

Миг – и переступил через порог, скрываясь за дверью.

***

Куда уж понятливее. За день столько раз от мужчин услышать, что вид жуткий... и совсем даже на шлюху не тянешь.

Так что... салон красоты и за свой счет (уверенно сотрясая старые запасы на черный день) сделать модную прическу, нанести боевой макияж... и в ближайшем магазине прикупить более-менее недорогое, но откровенное, красивое платьице.

***

И снова тщетные попытки дозвониться. Глухой. Упертый. Равнодушный...

***

– Так сойдет? – ввалилась я в кабинет Казанцева, перебивая его беседу со своими коллегами (в том числе Науменко и Сальниковым).

Обмерли все.

Долгая, немая, жгучая... леденящая душу, пауза: изучая, скользя по всем моим видам и формам.

Не моргая и, казалось, не дыша.

И лишь спустя минуты... первым осмеливается на глупую шутку Виталя:

– О, а можно и мне с ней? Я постараюсь вписаться в обстановку, – хохочет.

– Сиди давай, – гаркнул вдруг Серега, скривившись. – И слюни подотри. А ты, Лиза, шуруй в отделение. И так... целый день маешься... непонятно где. Сейчас придем... план подробно расскажем.

Подчиняюсь. Неспешный разворот – и поплыла прочь, восвояси.

– Хороша сучка, – послышался голос Романа.

Ухмыляюсь победно сама себе под нос.

И даже для Науменко... я наконец-то стала "Лизой"... а не тупорылой овцой Цветковой.

***

План планом, а снова податься в туалет и там трезвонить, бить в колокол глухой деревни. Пустота. Жгучие пощечины...

Шумный вздох. Разворот – и чуть не налетела на тихо подкравшегося (али я задумалась сильно) Казанцева.

– Эй, ты чего? – пристыжено захохотал Роман, хватая меня в свои объятия. Помогает выровняться на ногах.

– Благодарю.

Вырываюсь с легким напором – поддается.

Отступаю немного назад. Глаза в глаза:

– Что-то хотел?

– Да, – поспешно. И вдруг колкая пауза, пугая меня до дрожи. Скривился от неловкости: – Это же Пахомов, да?

Выпаливает автоматной очередью.

– Что? – окаменела я, прозревшая, невольно, обличая себя, округлила очи от удивления, шока.

– Ну... тот, о котором совсем недавно ты у меня спрашивала. Я искал тебе инфу.

Нервически сглотнула слюну.

Ну, да. Как иначе? Фото-то видел его. Запомнил. Да и еще бы – конкурент.

Скривилась я, состроив раздражение:

– Да, он.

– И зачем ты лезешь? Только не ври, что не хочешь помешать, – закачал головой, упрашивая в обратном.

Пауза. Шальной табун в голове, ища правильные слова, версии. Ну же! "Бурановская школа"... вечной лжи! Яви чудо...

Лукаво ухмыльнулась:

– Эта с*ка... меня обманывала. Женат, ребенок... а мне так нещадно по ушам ездил и пользовался. Так что нет, Я... НЕ ХОЧУ ПОМЕШАТЬ: я хочу его уничтожить. Он знает, что я ушла из школы. Но не знает, что в милицию. Мы давно уже не общались. Но... и тем не менее... кому, как не мне удастся расслабить, отвлечь его внимание по старой памяти? ...пока девочки будут делать свое дело.

Томные мгновения тишины, изучающий взгляд, скользящий, пронзающий... щупальцами проникающий в самую душу и пробующий слова на истинность.

И наконец-то:

– На тебе будет прослушка... и датчик передвижения. Если что – мы всё узнаем, – тихой, "скромной" угрозой. Но тут же добавил: – И если будут проблемы, сразу отреагируем и спасем тебя.

Ухмыльнулась добро (а внутри так и режет меня жуть и отвращение по плоти):

– Благодарю.

Еще мгновения неловкости, смятения – и решаюсь податься на выход, как тотчас дрогнул, дернулся за мной, ухватив за кисть.

Обмираю. Разворот. Взором скольжу по своей, его руке... сплетению наших пальцев.

Не вырываюсь – поддаюсь.

Еще миг смущения – и осмеливаюсь: глаза в глаза.

Молчу.

А потому он заговорил:

– Лиз...Так если... у вас... с ним, с этим... ничего больше нет. То... значит ты одна?

Накрывает враз волной окончательное прозрение. Дрожь прошлась по всему телу. Пытаюсь держать себя стойко:

– Да.

Миг – и счастливо заулыбался:

– Тогда... может, попробуем... как-нибудь? Ужин там... Или так, куда сходить? – взволнованно, нервически сглотнул слюну, давясь неловкостью.

Усмехнулась смущенно я:

– Давай переживем этот день. И если никто меня не пришьет, – язвительно улыбаюсь мечтам Науменко, – то вновь вернемся к этой теме. Идет?

Залился благодарной, победной улыбкой:

– Ловлю на слове.

– Лови, – доброе, ироническое...

...хотя не менее лживое, чем вся моя рисованная самоуверенность и смелость. Чем вся моя нынешняя жизнь.

Но выбора – нет.

Глава 19. Спектакль

***

Звучат звонки. Объявлена постановка. Занавес дрогнул.

Сказать, что мои «боевые подруги» обрадовались мне – нагло соврать. От молчаливого закатывания глаз под лоб и кривляния до откровенного смеха, сарказма и открытого высказывания:

– Вы шутите? Да на нее ни у одного не встанет, – гаркнула в сердцах на меня самая смелая.

– На вас встанет – и этого достаточно, – раздраженно рявкнул Науменко и невольно оскалился. – За дело – если не хотите в обезьянник. А там знаете... что с вами будет.

– Мы бы и сами справились – и так пятеро. А эта курица... – кивнула в мою сторону все та же "Резвая Бабочка". – Посмотрите на нее: размалевана, расцацкована... но зажата до одури. Взглянешь – и самой стыдно становится: за свое поведение... и никчемность.

– А ты не смотри на нее, – вклинился Роман. – Твое дело операцию не сорвать и сделать так, чтоб языки этих г**донов развязались.

– А если она запортачит? – вмешалась еще одна "сударыня".

– Не запортачу! – гневно выпалила я, неосознанно от обиды уже надув губы.

Дрожь по телу, все стынет внутри... но мысль о том, что Пахомову грозит черти что, а я из-за своей трусости и слабохарактерности дам сему свершиться, по крайней мере, не попытаюсь предотвратить – хуже всякого ужаса стегала по позвоночнику, доводя до еще большей паники и скрытой истерики.

– Ну смотри, – гаркнула первая. – Если что – я сама тебя там потом вы**у.

Обмерла я, огорошенная; но миг – и сама не поняла, как выдала в ответ сквозь едкий, горький смех:

– Как много людей хотят меня тр**нуть... И всё равно на роль шлюхи не дотягиваю.

– Лизунь, ты чего? – внезапно вставил слово Роман – тут же шаг ближе и ухватил, сжал в своих объятиях. Поцелуй в висок.

– А ты не паясничай, – слышу озлобленный голос выдры.

Но мне уже не до этого: будто кто кислотой облил. Мигом оттолкнула Казанцева и в ужасе уставилась на него:

– Ты чего? – ошарашено.

– Да ничего... – пристыжено тот. Видно, как залился краской. Стыдливо спрятал взор, что так и норовил плясать, метаться от глаз моих к губам и обратно.

– Ром, – шепнула ему на ухо (дабы никто больше не услышал). – Мы же ничего еще не решили. Не надо так, – взмолившись.

Хмыкнул нервически. Смолчал.

– Прости, – тихо. – Но я не могу так сразу.

Вру. Нагло, бесстыже вру – ведь дело даже не в "сразу".

Никогда. Не его. Не его... и ничья больше... кроме Кости.

...пусть даже и в омут с головой. До самого... чертового, непробудного, гибельного дна.

Его, Пахомова, я. И только.

***

– И помни, если что, если даже увезут – по маячку найдем тебя и заберем. Резких движений головой не делай, – напутствует, словно перед смертельным боем, Казанцев.

– Да, плавненько, плавненько. Нежнее, – раздается иронично-циничное Сальникова.

– Ты-то хоть куда? – гаркнул непонятно откуда (и почему) взявшийся рядом с нами Курасов. – У вас че, спермотоксикоз у всех? Баб давно не видели? Так идите... в фургончик уединитесь сами с собой, а мы подождем, раз так срочно и не в силах держать себя в руках да думать о деле. Девки, между прочим, жизнью рискуют. Эти твари со стволами будут, – рычит серьезно.

И вдруг чей-то смешок тихий.

– Кто там?! – рявкнул вмиг, ошалев, подполковник, заметав взгляды, выискивая смертника. – Я че клоун?!..

– Успокойтесь, Юрий Александрович, – заботливо, успокаивающе прошептал Казанцев (но от улыбки не сдержался); коснулся плеча начальника, отчего тот враз отдернулся раздражительно.

– Завалите мне операцию... или хоть одну из этих... или Цветкову пришьют – а сам вас потом, – гневная жестикуляция (пошлая). – И не смейте шутки шутить. Не только погон не увидите, но и света белого – сам лично за решетку засажу!

***

– Я тебя предупредила, – гаркнула мне на ухо "Резвая Бабочка", когда мы зашли в здание.

Боялась ли я ее? Ни капли.

И даже тот факт, что мы, все шестеро "мотыльков-мормышек", без оружия, – тоже не так смущал. Даже проще местами – меньше угрозы раскрыться.

Однако... целый трехъярусный зал голодных (жадно следящих за каждым твоим движением, действием) зрителей, слушателей пугал не на шутку: вплоть даже балконы забиты и стояли зеваки вдоль стен. Но мало того, при всем при этом, ты должна не только хорошо отыграть суленное лицедейство, но и... благоверного своего выручить.

И будь, что будет... главное, ноги унести.

Не срослось. Сегодня, сейчас...

Делая окончательный, сложный... жуткий выбор, понимала. Как святую истину понимала – обратного пути не будет. Даже если смогу оправдаться, выпутаться. Кто я после всего этого?

Одних – караю, а другого, двуликого, и отнюдь не праведника, – спасаю...

Нет мне прощения. Оправдания. Смысла... и дальше самой себе врать.

***

Поправить платье, глубокий вдох, рисованная улыбка (испуганно выпучив очи) – и переступить через порог.

Тесная, но уютная комната. Шикарный диван полукругом. В центре – стол... что ломился от невероятного количества и разнообразия блюд... и выпивки.

– А вот и подарок! – радостно вскрикнул "Шушваль", разведя руки в стороны (тот самый, чья глупость, жадность нас всех сюда... привела). – За успешное окончание дел! И за удачное начало – нового, более тесного, продуктивного сотрудничества!

Счастливый взор на своих товарищей: пожилого мужчину (в клетчатой рубашке и джинсах – с виду обычный статист, а отнюдь не... криминальный авторитет)... и Пахомова.

Окаменел. Заледенел мой Костя, едва наши взгляды встретились. Тотчас отворачиваюсь, строя непринужденный вид.

– Че, Паха, понравилась какая? Или че завис? – заржал неожиданно Кряков, тот самый... чья шкура для "зрителей" сейчас самая ценна – для них, но не для меня.

Рассмеялся смущенный "Двуликий":

– Да так, – прокашлялся от неловкости. – Все хороши...

– Ну, выбирай. Любую... Ты ж сегодня – важный гость...

– Одну? – иронией залились уста Пахомова.

Заржал Андрей Васильевич и тотчас выдал:

– Да хоть всех! Осилишь?

– Не, ну всех... мне совесть не позволит, – загоготал Константин.

– Совесть... или что другое? – ухмыльнулся Мужчина.

Скривился, паясничая, "герой":

– С голубыми "феями"... именно только совесть.

Рассмеялся (осмелился на дерзость) наконец-то и Шушваль:

– Да что их выбирать? Все красавицы! – в момент ухватил ближайших двух и повалил на себя. Захихикали барышни, тотчас принявшись уже обнимать, услащать своего кавалера. За ним прилежно свторил и Пахомов: сцапал обеих, чужих – не меня...

Сердце загрохотало, застучало тяжело в груди, будто в большой барабан забил шаман.

Забыла я, как дышать. Стою, распятая, жадно округлив очи.

Секунды – и вдруг ухватил меня Кряков за кисть, силой потянул на себя, заботливо усадил на колени. Откровенно, пошло сжал за талию, протискиваясь к груди.

Дерзкая ухмылка:

– А ты чего такая скромная?

Рдею, невольно отвожу взгляд.

– Зато я смелая, – нервически сглотнув слюну, влет принялась с напором ласкать, заманивать в свои сети моя "компаньонка". Резво устремляю на нее взор, дабы убедится не менее ужасному прозрению: "Резвая Бабочка", именно она, и никто иной, досталась мне в пару.

Ухмыльнулся довольно Мужчина, хотя на поцелуи не ответил – лишь позволил дарить ему ласку, лобзая шею, ухо, гладить ему грудь.

– Слушай, Костян, – игнорирует Васильевич сладострастия натиск. Уставился на Пахомова.

Поддаюсь, ведусь – осмеливаюсь перевести очи на своего "изувера" и я.

Вынужденно оторвался от губ пылкой "мормышки" Герой и обходительно устремил взгляд на товарища (меня же даже и на миг не полосонув):

– М-м? Че? – лениво, неохотно.

– Так че там по твоим ребятам из Поляндии?

Хмыкнул Пахомов. Но мгновение взор его дрогнул, уставился на руку одной из куриц, что уже нагло расстегнула на нем рубашку и нырнула к голому торсу.

И снова глаза в глаза с Кряковым:

– Андрюх, честно... уже пьяные, дурные... И вон девочки... уже мозг слили непонятно куда. Давай завтра, с утра? По свободе? И без лишних ушей.

– Это я-то лишний? – в момент недовольно отозвался Шушваль, причмокивая, отходя, видимо, от своих недавних засосов.

Заржал Костя:

– Ой, а тебе... лишь бы жертву из себя состроить и подвох где поискать. Я к тому... – на мгновение зажмурился (не сразу заметила я, как эта курва уже добралась до его брюк). – Что дела надо решать... в деловой обстановке... – вмиг изнеможенно застонал. Разворот, и, расплываясь в счастливой улыбке, прилип коротким поцелуем к губам "Жрице страсти" своими. – Да, зай?

Лезвием по сердцу...

Болезненно, как от огня убегая, в момент увела очи я в сторону. Невольно скользнула взглядом по лицу Бабочки. Не сразу сообразила, что та пытается мне мимикой что-то сказать.

Глаза в глаза: косит, метает взор на Крякова.

Несмело, едва заметно качаю я отрицательно головой – а в груди аж запекло, мышцы сжались от страха и отвращения.

Не думала... ни единой секунды не мыслила, что может так оказаться... что не в Его, не в Костиных объятиях окажусь.

– Че там, девочки? – заметил странную нашу перепалку взоров Мужчина.

– Да ничего, – игриво захихикала Компаньонка и тотчас впилась жарким поцелуем ему в губы. Ответил – запойным, требовательный, развратным.

И вдруг движение – тотчас сжал меня сильно за бедро этот ублюдок, проникнув под платье, отчего невольно вскрикнула я.

Отчаянный, молящий взор на Пахомова – а тот уже тонул в омуте двух девиц, что умело... всеми своими талантами норовили доставить ему удовольствие, единственно что, не пресекая черту, за которой все это превратилось бы в открытую оргию.

Но неожиданно перемены – стаскивает, сваливает меня (испуганную) с себя Кряков, усаживая рядом на диване – и даже не удостаивая взглядом, на ощупь живо хватает за затылок и напором, силой начинает склонять меня к своим чреслам. Взорвался ужас, зарезало осколками меня всю изнутри, кромсая сознание самым нещадным образом.

– Нет! – испуганно выпалила я, когда его власть уже стала явной, а предложение перешло в откровенный приказ.

Вздрогнул. Зашевелились, зашуршали и остальные.

Ошарашенный, удивленный взор на меня Андрея Васильевича:

– Что значит "нет"? – холодное, мерное, будто дуло в затылок.

"С*КА! – враз послышался в моем наушнике крик Науменко. – Я САМ ТЕБЯ ЗАВАЛЮ, ТВАРЬ! ДЕЛАЙ, ЧТО ВЕЛИТ! ИЛИ *** ТЫ ТУДА ПОПИ***ВАЛА?!"

Окаменела я, прозревшая. Сверлю, онемев, Крякова смоляные очи... и тихо молю о пощаде.

***

Как так? Что это?!

Пахомов, как ты смог?! ПОСЛЕ ВСЕГО?!

Виновато опускаю глаза (а взглянуть на своего предателя не отваживаюсь, и не смею).

– Да новенькая она просто, – грохотом раздался спасительный голос Бабочки. – Стесняется... при всех.

Коротко рассмеялся Мужчина.

– Ну, пошли наедине, – еще больше огорошивает меня, отчего в момент устремляю на него очи.

Долгие, жгучие мгновения схватки взоров – и решаюсь, тихо... сама с себя мысленно не только содрав погоны, но и расстреляв заодно:

– Я не по этой части...

– А по какой? – заржал коротко, недоверчиво Кряков, явно уже чуя неладное.

Метнула я болезненный взгляд на Бабочку, моля об очередной порции ее мудрого спасения.

Ледяное, распятое, полное ужаса и горечи выражение ее лица:

– Да зачем тебе она? – отзывается наконец-то девушка. – У тебя есть я... и согласна на всё.

– Прям на всё? – ядовито захохотал Мужчина, переведя на нее взор. А физиономию его так и распял пошлый интерес и коварный план, малюя жгучие, развратные соблазны.

– Слушай, а я передумал, – вдруг гаркнул, прозвучал Его голос, будто гром... пронзительный и уничтожающий, разрывающий небеса – и дарящий "праведным грешникам" прощение... молнией рубя насквозь. Пахомов.

– Насчет чего? – угрюмо Кряков.

– Отдай мне ее, – вмиг звучит елейное.

Перевожу очи на Костю.

Колкий, едкий взор, а на губах – не меньше растеклось раскаленного яда.

– Все-таки на троих решился? – загоготал Мужчина.

– Нет, – ухмылка. – Мне одной... люблю портить невинное, – лукаво, бесом оскалился.

Да так искренне... что вмиг жуть запекла у меня в груди.

– А, ну если так... Ох, уж эти... наши "слабости".

– Ненавижу лгунов, – гаркнул внезапно, озлобленно скривившись. – Шлюха – и скромная, – едко, презрительно улыбнулся. – Пришла – значит исполняй, – дерзостное мне в очи.

– Ну, у нас... тоже есть принципы, – тихим, напуганным голосом, взволнованно прошептана вдруг Бабочка. – Просто... она еще не готова. Со временем раскроется.

– Вот я ей и помогу, – желчное. Резвое движение – и тотчас кинулся ко мне.

Вмиг ухватил за волосы – и дернул на себя – свалилась я на пол, дико завизжав. На глаза проступили слезы.

– Поднялась, с*ка! – жуткое, убийственное, омерзительное.

Еще рывок – и тотчас подчиняюсь.

Заломил руку за спину... до боли, до хруста. Повел на выход.

В последний миг, через плечо:

– Свяжемся. А, Маза, тебе респект, давно у меня таких девочек не было.

***

Силой пиная, местами едва не волоча за собой по коридору, то и дело, что нарочно причиняя мне боль.

Еще миг – и, едва створки лифта открылись, как тотчас толкнул в кабину.

Кубарем полетела – благо, места мало... так и плюхнулась на стену, сильно ударившись головой.

Выровнялась на ногах.

Несмелый разворот, попытка взглянуть демону в очи:

– Костя... – испуганное.

– МОЛЧАТЬ, С*КА! – громыханием.

Оцепенела я вся внутри. А снаружи – конечности начинают свой истерики пляс.

Еще миг – и пиликнула система, оповещая о прибытии. Враз ухватил меня сзади за шею – и, слегка нагнув вперед, опять повел по коридору.

Нужный номер. Живо открыл пластиковым ключом дверь – и зашвырнул меня внутрь, словно тряпичную куклу – грохнулась я на кровать.

И снова по моим щекам слезы, вторя прозрению.

Вот ты какой. ВОТ! Вот твой истинный второй лик... который в пору только ненавидеть!

– ВСТАЛА! – мерзостное раздалось надо мной.

Подчиняюсь.

– Костя, пожалуйста... – болезненным шепотом.

– РАЗДЕЛАСЬ! – презрительно.

– Что? – оторопела. Не могу поверить услышанному.

Неужели? НЕУЖЕЛИ ВСЁ ЭТО – ПРАВДА?

– Не надо, пожалуйста.

Шумный вздох, не то оскалившись от злости, не то скривившись от отвращения.

Ловкое движение – и вдруг из-за пояса достал ствол.

Дуло тотчас прикипело ко мне:

– ТРЯПКИ НА**Й!

Нервически сглотнула слюну. Жуткие за и против....

Растоптана, растерзана, унижена... тобою убита. Уже – убита.

И как далеко ты зайдешь? Хочу я видеть всё. Полностью. Целиком – чтоб знать... за что тебя ненавидеть всем сердцем, всей душой – и жизнь оставшуюся, если она у меня будет, посвятит тому... чтобы тебя изничтожить. Разоблачить – и стереть... с лица земли.

А затем... и самой уйти за тобою.

Поддаюсь... неловкие, натяжные движения – и сбрасываю с себя платье.

Стою, мнусь, невольно прикрывая себя полунагую.

– И белье, – сдержано.

Секунды перепалки взглядов – и вновь резонное. Если и ослабил перед этим хватку, то снова пистолет смело прикипел ко мне своей уничтожающей бездной.

...покоряюсь.

Шаги его ближе – и буквально едва ли не силой, грубо, болезненно сорвал с меня сережки – швырнул на стол.

– В душ.

И снова взмах оружия.

Устремляюсь в указанном направлении, стыдливо прикрывая руками свою голую грудь.

– А не проще... сразу меня убить? – шепчу испуганно.

Не смотрю на супостата.

Залезла в кабинку (широкую, даже как для двоих; с разными странными приспособлениями и подставками).

– Воду включай, – рычит терзатель.

Дрожащей рукой тянусь к рычагу. Выполняю завет.

Шорох за моей спиной, но недолго.

Забрался ко мне.

Силой за плечи – и к себе лицом.

Прячу взор. Не хочу видеть тех серо-голубых озер, что так безумно любила... а сейчас мне за искры палача.

Но еще скольжение взгляда – и прозреваю.

Он. Пахомов был в одежде. Только обувь снял.

– Это всё? – внезапно... тихое, сдержанное.

Испуганно роняю взор в его омуты, но тут же осекаюсь.

– Ты о чем?

– Ты знаешь, о чем я.

Жгучая пауза за и против. Размышлений, поисков ответов.

Продолжил, не дожидавшись участия:

– Я не хочу тебе делать больно. Давай добровольно.

Трусливо, удивленно, а все же осмеливаюсь посмотреть в глаза.

Протянул руку, выставив ладонь:

– Жду.

И будто прозрение звучит у меня в ухе:

"Они травонули Крякова. Сейчас запоет. Держись, Лиз. Я скоро буду" – слышу, узнаю голос Казанцева.

Мигом дернулась. Глупые попытки – вытащить, выбить микрогарнитуру из ушной раковины.

– Стой, – резво хватает меня за руку, пресекая. Нырнул в карман и достал связку ключей. Не увидела как и чем, но вытащил и тотчас зажал прибор в кулаке.

Шаги из ванной в комнату – положил на тумбу и в момент накрыл сверху устройство бокалом.

Влет ход ко мне, запирая за собой дверь. И снова вплотную. Сильнее сделать поток, шум воды – взор мне в очи требовательно:

– А теперь слушаю, – сдержанно. Привычным, теплым голосом.

...будто и не он только что меня волочил, словно мерзость, рядом с собой, не он на мушке пистолета держал. Перемены еще сильнее полосонули изнутри. Запекли слезы в горле.

Кто же ты такой? Какой ты на самом деле? КОСТЯ!

– Лиза! Время тикает, – раздраженно рыкнул. А дыхание обдает мои губы.

Жалящим шепотом.

Момент – и, вырываясь из плена его тепла, сводящего с ума аромата, сумасбродной близости, вырываясь из страха и непонимания прострации, торопливо, тихо забормотала:

– Операция. Все наши тут. На Мазаева вышли. Крякова хотят взять... и тебя заодно, если удастся вас разболтать. Но у них препарат какой-то... подсыпали. Костя, как ты мог? – взмолилась я на него, давясь горечью... вновь уступая глупым, слепым чувствам. – Еще и трубку не берешь! Я тебе звонила! А ты ни разу... А ведь хотела предупредить!

Заледенел огорошенный, от изумления выгнув брови. Еще миг – и сдался, проиграл нервам: тревожно заиграл скулами.

Сглотнул скопившуюся слюну.

– Это всё? – вдруг жестоко, холодно, колко.

Запекло у меня в груди, взбунтовалась обида.

– Да... – невнятно.

– Выходы перекрыты?

– Да, все.

Скривился.

Внезапно разворот – и дернулся к двери душевой.

– Костя, стой! – испуганно.

Подчинился. Помедлив, с опаской (будто сейчас я что-то... без меры ужасное могу совершить) обернулся.

Не касаясь глаз. Молчит. Выжидает.

Жутко, до безумия жутко... еще страшнее, нежели когда смерть мне дулом пистолета всматривалась в глаза. Ничего уже не знаю, не понимаю: что, как и... почему. Но чувство, что вот этот миг – миг невозврата. Упущу – и больше никогда... ни за что, ни при каких обстоятельствах мне не вернуть будет мою сказку, моего... Пахомова. Вот тот миг – когда уступи трусости... или сомнениям – и больше ничего в жизни не будет. Пусть демон, пусть двуликий. Но это он – мой единственный, живительный источник... источник кислорода, хоть и губительный... как наркотик, ведущий в рабство и забвение, яд. Тот человек, с которым упиваешься настоящим, искренним счастьем, хоть и болью заодно. Тот, с кем в паре – действительно... живешь, пусть и умирая.

– Прости меня... – выстрелом.

Округлились его очи. Казалось, молнией пронзили мои слова. Позорно утопаю я в его голубых, бездонных океанах, окончательно идя, стремясь на дно.

– За что? – словно скрежет металла. Осиплым голосом: смертник вымаливал пощаду. Виновато, устыжено опускаю взгляд.

Разъедающие душу и плоть секунды сомнений – и самое важное, как на духу.

Глаза в глаза:

– За всё.

Сверлю молитвой.

И вдруг ход Кости: полуоборот меняется на полноценное участие.

Рублю поспешно, резво я и окончательно, разрывая вервие гильотины над своей шеей:

– Я не должна была тебя прогонять... Прости меня... – жгучая пауза, заикаясь, задыхаясь, – прости тупорылую идиотку... Не знаю почему... Не знаю, но ты мне... очень нужен, – испуганно зажмурилась я, давясь болью.

Терзающие, расстрельные мгновения тишины. Жуткого безучастия минуты-вечность... Кровью захлебнулось сердце. Треснула душа. Жжет в груди дыра – начато самосожжение...

Сухим, мертвым шепотом, склоняя голову:

– Я не могу без тебя... – приговариваю я себя на вечные муки: с тобой, или без... тебя, мой беспощадный истязатель.

Застыли на ресницах слезы – предательская дрожь – и потекли гадкие, обличая меня как самое глупое, мерзкое, жалкое, безвольное отныне существо, раба твоего проклятого.

Вдруг рывок, напор, шум – отчего даже дернулась я в испуге. Широко распахнула веки, жадно выпучила глаза – захлебнулась страхом. Нахрапом ухватил меня за шею, проникая, зарываясь пальцами в волосы, невольно причиняя боль, утопил в благодатной хватке мое лицо. Жадный, больной, запойный, грубый поцелуй, будто к самой душе... свою душу хотел втолкнуть. В момент отвечаю, страшась, что доля медлительности, сомнений может лишить меня самого драгоценного...

Невольный натиск – и повалил на стену. Струи горячей воды коснулись нас, помчали по коже... жаля своим палящим зноем: лицо, губы... временами даже прорываясь в рот, едва мы делали рывками вдохи; плечи... грудь, ягодицы – будто вторя блаженным касаниям, ласкам... сладкому блужданию рук Пахомова, что то и дело меня голодно, властно сжимал за плоть, дразня, пробуждая, накаляя потаенные, древние инстинкты, рождая из жажды – страсть.

В момент скользнула я по его торсу, ныряя к лацканам рубашки: стаскиваю, едва не разрываю одежину на нем. Поддается. А затем и вовсе впиваюсь пальцами в бляху его ремня. И пока мой деспот творил свою бесстыдную феерию, доводя меня до протяжных, вожделенных стонов, я вершила свой суд.

И вдруг пиликанье. Тихое, но пронзительное, рвущее пелену в сознании.

Тотчас дрогнул, дернулся от меня Костя.

Резво толкнул в сторону, отчего буквально слетела, рухнула я на пол.

– Они здесь, – прорычал.

– Кто? – растеряно я, шепотом.

Не ответил. Лишь:

– Не вставай! – приказное... – И уши закрой руками.

Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину...

Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.

Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно... кто, что, сколько.

Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки – и враз дверь изрешетилась – а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.

Зажал курок и Пахомов – громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.

Глава 20. Отступничество

***

– Не вставай! – приказное... – И уши закрой руками.

Зажалась покорно в углу я, подмяв под себя колени. Ладонями исполнила веление, веря своему захватчику: как спасителю, как учителю, как господину...

Притиснулся спиной вплотную к стене Пахомов.

Щелчок замка: за паром, мутным пластиком душевой кабины и не видно... кто, что, сколько.

Но вдруг тихий повторяющийся свист, глухие стуки – и враз дверь изрешетилась – а напротив стена усеялась созвездием дыр, разбивая, кроша плитку. Зажмурилась я жадно, скрутилась сильнее, глупо прячась от режущих, кусающих плоть осколков.

Зажал курок и Пахомов – громогласные, оглушительные выстрелы, разрывая лживую тишину не менее беспощадным... перезвоном клекочущей смерти.

Палящие, изуверские секунды обрекающей, обличающей тишины. Движение Кости. Взвизгнула дверь, сопротивляясь, на обломки налетая, что скопились в направляющих.

С опаской шаг наружу.

И вдруг резво, командой прогремел его голос:

– За мной!

Тотчас подчиняюсь. На коленях по грязному полу, по осколкам, невольно рассекая плоть до крови... выползаю наружу. Попытки встать окончательно, выровняться на ногах – как вдруг жуткое прозрение. Наш убийца... лицо знакомое, до боли, до дрожи. В момент рухнула я рядом с ним. Потянулась невольно рукой, будто выискивая в очередном мертвом зазеркалье выбор для грядущего.