Текст книги "Пустоцвет (СИ)"

***

Радовалась ли я своему поступку? Решению?

Тому, что позорный страх победил скулящую мольбу сердца?

Радовалась?

Ни капли. На ресницах – слезы. А в душе – полный кавардак. Буря шальных эмоций, чувств. Предательства самой себя и ликования рационального циника.

Сегодня... я вновь сбежала от своей судьбы.

Вот только в этот раз – это не дало мне... ни радости, ни пользы, ни успокоения.

Свобода – которая оказалась... хуже всякого яда, отравляющая, иссушающая, но не убивающая... не разрывающая до конца.

Смерть – не желающая завершить жизнь...

Он ушел. Ушел мой Костя. Ушел Пахомов... окончательно и бесповоротно.

Ни встреч, ни звонков, ни даже смс ... ничего. Пустота.

Чего так хотела – "наконец-то"... получила.

Только радости во всем этом... не нашла.

Давление отступило – а вместе с ним... смогла сделать вольный, полноценный вдох. Обдумать все... трезво: без паники, без страха (который, словно снежный ком... с каждым Его, Кости, визитом разрастался) обдумать... и понять. Осознать всецело... Откровенно, горько, пронзительно прочувствовать, узреть: нет со мной моего Пахомова. Нет – и больше никогда не будет. Двуликого. Пугающего, черствого, жесткого... и вместе с тем сдержанного, нежного, заботливого, мягкого... веселого и притягательного.

Без Него моя вселенная... пуста.

Обретая смысл для мира, я теряла смысл мира для себ я.

И вместе с тем – и желание. Желание на все эти баталии, старания, нормы, обязанности и обязательства. Желание и дальше отстаивать свою честь... и исполнять свой долг.

Но что тянет меня к Пахомову?.. Что конкретно?!

Я так и не поняла. Не докопалась до сути, остова этой тоски, горечи... боли, в конце концов. Отчаяния...

Что меня манит к Косте?!

Почему ради него я уже готова наплевать на принципы, на окружающих, даже на саму себя – и рискнуть?.. В омут кинуться с головой! Душу ему отдать безвозмездно!

НЕ ЗНАЮ!

Не знаю...

Но это не секс. Отнюдь не он. Захоти – уже сейчас бы я спала с кем-то другим в его кровати: тот же Казанцев (подлый «старатель», осведомитель мой нерадивый) или даже Буранов: не бросила бы его... если бы только физическая тяга меня держала рядом с мужчиной.

Так что – нет... Этот "атрибут" взрослой жизни не настолько важен для меня, чтобы за него цепляться.

Хотя... чего греха таить? Близость с Пахомовым... та еще была: удивительная, неповторимая, волшебная... Да, временами излишне откровенно, безрассудно, пошло, но вместе с тем... это было нечто. И гораздо большее, нежели просто удовлетворение физических потребностей. Гораздо! В ласках его, в нежности, в соитии... во всем этом было прежде всего духовное, душ сплетение... Когда больше хочешь дарить удовольствие, отдавать ласку, нежели его, ее получать. Когда осознание того, что делаешь другому приятно – куда важнее твоих собственных ощущений, нужд, вожделений.

Хотя и они... на грани невероятного, убийственного, самоотрешенно-забвенного...

Но теперь ничего всего этого не будет. И что бы меня не влекло – всё напрасно...

И если раньше ночи я проводила, коротала, давясь слезами и страхом, невольно самоуничтожаясь и бичуюсь кошмаром того дня, что до сих пор перед моими глазами будто наяву... то теперь это была горечь, обида, тоска... боль разлуки. Ненависть одиночества. Ненависть... самой к себе.

И лишь одно меня оправдывает, успокаивает... дает иногда силы принять свое собственное прежнее решение – вместе со всем этим поступком, глупостью, али мудростью... я подарила Косте второй шанс. Ведь кто я? Что я? Что в итоге ему смогу предложить, если бы отношения зашли далеко? Стали... откровенно серьезными? Вот ЧТО?

Да, у него уже есть сын. Есть... Но а что, если ему этого мало? Почему, как смею я лишать его права на счастье, на самореализацию как отца, как мужчины?

Вот как?

И кем я буду после всего этого?

Обманщицей? Предательницей? Коварной, бездушной тварью?

Сознаться? Надо было сразу во всем сознаться!.. И плевать даже на жалость, которую в конце концов вызову к себе. Или ненависть – если опять соврать... о причинах сего... "результата".

В итоге победило бы его истинное отношение: или принял, или бросил.

И снова... я нахожу себе оправдание: не могу же сразу... с порога, каждому, кто западет мне в душу, выпаливать все свое самое потаенное? Болезненное? Сокровенное?

"Каждому"... То еще сказала!

Будто это так легко?! Будто таких много... было и будет?!

Отгораживалась и сейчас отгораживаюсь от всего вокруг: от мира, от общества – толстенной, непробивной стеной.

А Пахомов – это... исключение. То еще исключение, ведь за плечами "бурановская школа"... и трагедия, что убила все живое внутри меня.

Убила... – по крайней мере, так мне казалось... до встречи с Костей.

Но нет – ошиблась: среди пепла было разодранное, но еще живое сердце. А теперь ему тоже... предстоит умереть.

***

И, тем не менее... наступает очередной холодный, жуткий, полный боли и слез, вечер. Краски сгущаются. Эмоции – накаляются.

Чувство разлуки, тоски вновь накрывает, режа, кромсая всю заживо изнутри. И всё, как первый раз. И всё, будто нет воздуха в комнате... без него – нечем дышать. Не как жить, нет сил терпеть... и существовать далее. Капля за каплей – и сосуд мой пуст. Песочные часы себя исчерпали.

А потому... беру в руки телефон. Всё, как всегда... за последние несколько недель. Отключить блокировку, забраться в меню, найти его номер... Цифры, которые уже знаю на память. Имя контакта... которое уже тысячу раз менялось... от «Костенька» до «мерзкий гад» и обратно...

Но в этот раз я смелее. Решительней. Отчаянней и безрассудней.

Зажать кнопку вызова.

Гудки... Долгие, жгучие, жуткие, режущие до кости своей неизвестностью... безучастностью.

И вдруг щелчок. Перебой, перемены. Но вместо родного голоса – надрывный писк, ритм умирающего сердца, вторя коротким, сброшенного вызова, переливам.

Тишина.

Прострация. Ужас. Смятение... и сомнения...

Жалящие минуты не менее колючих за и против.

Решаюсь. Отчаянно, трусливо, безрассудно решаюсь. Опять зажать кнопку вызова, взывая к палача вердикту.

Опять тишина. Убийственные, сводящие с ума мгновения выжидания – и вот оно жуткий, мерзкий писк. Совсем иной, чем даже который был прежде. Долгий, пронзающий, а затем не менее гнусный женский голос, разрывая мое сознание, душу... и надежду в клочья: "Абонент временно недоступен. Перезвоните позже..."

Резво, испуганно отбиваю звонок, будто кто увидит, услышит... узреет мое падение. Мой позор. Мое... уничтожение...

Выпустить из рук свой приговор...

Слезы рекой по щекам – а в груди дыра, что воем пустоты и спиралью обреченности тотчас стала закручиваться, рождая всепоглощающую черную бездну.

***

Не знаю, как дожила до утра. Как в сон провалилась, не помню. Измученная, растоптанная, растерзанная. Но вера еще стойким солдатиком, отважным партизаном, патриотом, теплится во мне. А потому – не успела и глаза продрать, как тотчас кинулась искать телефон. Собрать части на полу, включить – и живо отыскать номер. Нажать на вызов.

И снова гудки... пустые, жгучие, безучастные... вот только уже никто не норовит прерывать их ход. Полнейшее отрицание, игнорирование, плевок. И так... пока система оператора не решит, что хватит... хватит измываться... на собой, над Ним, и над всей вселенной в целом, рождая при этом очередную глупость вместо трезвости, собранности и любимой, твердокожей, циничной... рациональности.

Глава 17. Операция

***

Ничего больше не хотелось. Ни в этот день, ни вообще... когда-либо.

Пусто... слишком пусто стало на душе.

Набрала Сальникова: хотела передать через него Науменко, что на работу не явлюсь – «заболела» – впервые совру, дабы увильнуть от службы, от обязанностей.

Но... не дал...

Какие-то странные шутки, невероятный подъем настроения. Чушь какая-то про операцию, про Казанцева, про шлюх. Что мне все это очень понравится, так как Науменко выступит сутенером.

В общем, не слышал меня Виталя... и все мои попытки хоть как-то перебить его тираду, пробиться сквозь сумасбродную реку приторного веселья, свелись на нет.

– Так че, едешь? – наконец-то выпаливает это юмористическое "радио".

– Еду-еду, – грубо, обижено рыча.

***

– И что ты там мне втесывал? – гневно зарычала я, бросив свою сумку на стол Сальникову. Присесть на стул напротив него. Замученный, туманный взор обрушила негодяю в лицо.

Улыбается:

– А ты, по ходу, опять, что ли, бухала? – заржал.

– Ты меня для этого из дома вытащил? – гаркнула я озлобленно.

– В смысле? – оторопел, округлив очи. – Так-то рабочий день!

– Я же говорила: заболела! – вскрикнула в сердцах, и тут же поморщилась – башка реально раскалывалась, как после жестокой пьянки.

Захохотал язвительно:

– Слышишь, подруга, мы с Науменко так каждый понедельник больны. Да и не только мы. А некоторые – и того чаще. Так что выпей таблеточку и приди в себя. Тем более сегодня. Будешь со мной в карауле сидеть. Хотя бы посмотришь, как это...

– А Серега че, уже плохой "сосидетель"? – саркастически грызу.

– А Серега, я же тебе уже объяснял, еще по телефону, с Казанцевым будет! У Романа операция намечается. Дело то еще! И то, повезло просто, что его этот... Шушваль попал в столь "теплую" компанию. Если выгорит – те еще задницы поджарим.

– Ох, уж мне этот Роман! – слегка запаздывая, тормозя, гаркнула в сердцах я.

– Че это? – обомлел. Но тотчас серьезность смела улыбка. – Только не говори, что ты это с ним... квасила – нам он трезвый нужен!

– Не дождетесь! – рычу недовольно.

– Не дождемся трезвого, или вашей... – затыкал, замыкал пальцами, сдержано, но не без пошлого намека, пальцами, – состыковки.

– Слюни подотри, – гаркнула злобно. – И Казанцеву тоже!

– О-о-о, – взревел вдруг, скрививши недовольную, полную раздражения, мину. – Понятно... Мужики – козлы... и как земля нас, таких уродов, носит.

– Я такое не говорила, – язвлю.

– Да по роже видно! – невольно вскрикнул. – Небось, бросил какой – и началось. Потому вся такая... он уже сколько времени... помятая, разбитая... Была красавица, а стала... книга потрепанная.

– Да иди ты на хрен! – гневно, обиженно взвизгнула я и тотчас сорвалась с места.

Разворот – и помчала к двери.

– А че я такого сказал?! – гневное, отчаянное вдогонку.

Но не подался за мной...

Выскочить на улицу. Благо, ни с кем из начальников не столкнулась нос к носу.

Домой. Срочно домой!..

Не в бар же с утра? Может, и вправду, в пору уже взять... да хоть раз напиться? Вдруг... легче станет? Хоть на день – а все же... выброшу из своей головы... этого чертового Пахомова.

Обмерла на остановке. Уткнулась невольно бесцельным взглядом в одну точку – и стою, жду автобус.

И тут словно кольнуло что-то в голове. Встрепенулось.

А затем и вовсе навела фокус. Очертания кремовой, огромной сумки с красивой овальной золотистой застежкой-бляхой вмиг вырвало меня из прострации.

Твою ж... налево! А сумку-то свою я в кабинете оставила! И как теперь? Что теперь? Возвращаться?

Что самое обидное – даже домой не доехать, ведь все деньги там.

А пешком – только через несколько часов попаду в квартиру.

И надо бы пройтись, проветриться. Может, легче станет.

Но не сегодня. Не сейчас – в башке... сплошной маргарин. Столько ночей без сна. Одна мечта – забыться. Вырубиться и спать, спать... спать до упора: пока старость не сложит мои полномочия...

***

Ну, что ж. Выбор очевиден: злость в кулак – и опять тащиться по аллее в сторону отделения.

О, да. В этот раз всё по "феншую". Все, как на параде: Курасов, Науменко, Сальников... и даже Казанцев.

– Вернулась? – ржет ехидно Виталик.

– Показалось, – язвлю в ответ.

...

– И куда ты намылилась? – гаркнул мне в спину Серега, отчего тотчас покорно обмерла я на месте.

Полуоборот. Глаза в глаза:

– Домой. Заболела я.

– Да мне по***, поняла?! – бешено рявкнул на меня. – Таблеток сожри, водичкой запей – и сегодня, чтоб была как штык. Ясно?!

Обомлела я, округлив очи.

– Я же... безрукое, бесполезное... мерзкое существо, ошибка природы, которой лучше было бы вообще не появляться на свет, а не то, что бы втискиваться в счастливую, размеренную, хорошо продуманную, утопическую жизнь отделения! Зачем я вам там? – сама даже не поняла, как выдала подобное своему уже и так оторопевшему от заявленного, от столь смелой моей дерзости, Майору.

Долгие, жгучие мгновения перестрелки взглядов – и наконец-то находил силы, желание на слова:

– Или рапорт... об увольнении, или чтобы была на месте, там и в то время, в которое тебе прикажет Капитан Сальников. УЯСНИЛА? Барышня... голубых кровей.

Шаги на выход. Показательно лязгнул дверью.

***

И снова обреченно бросить сумку на стол и рухнуть на стул, напротив Виталия.

– Че? – неожиданно заржал, метнув на меня взор из-подо лба. – Кофейку? Чайку? Или рассольчика?

Уставила на него злобный взгляд:

– Пулю... в лоб.

– Самокритично, – ухмыльнулся.

– И практично, – скривилась я.

Шумный вздох. Взор около...

– Так что там? – решаюсь продолжить. Взгляд на товарища: – Что хоть за дело? В чем суть? И зачем мы, я нужна?

– Да, – скривился, – гад тут один: раньше наркотой занимался, потом перешел на сбыт краденного. И нет бы по чуть-чуть, без палева. Так бы ни наши, ни конкуренты не заметили и пыжиться не стали. А то в наглую: ордена, антиквариат... В общем, уникальные вещи... историю которых несложно, при желании, отследить. Отголосок за собой оставляющее. А дальше и вовсе рискнул выйти на рынок, – обмер, пристальный взгляд мне в глаза. Добавил, уточняя: – Черный рынок, оружия: от травмата до конкретного, боевого. Но так как он – шушваль, новичок-любитель, то за него беремся мы... Но встреча у него будет... в закрытом заведении: ресторан, клуб, вип-комнаты... по типу отеля. В общем, весь фарш. И даже сауна с бильярдом, если мне не изменяет память.

– Память? – ржу. – Бывал там?

– Да как-то раз, – невольно залился краской. – Друг мой мальчишник свой однажды закатил там. Ой, как наотмечались. Потом столько таблеток пришлось глотать, дабы все те последствия сладострастия устранить. А с виду – приличные девки были, да и дорогие... с*ки. Может, конечно, не все они там такие... "болезнетворные", – перекривил слово, изображая диктора из рекламы (узнала), – но парочка – точно попалась, и причем одна из них – мне. Но, да ладно! Перебила ты меня. В общем, этот наш кадр... будет встречаться с одним из своих поставщиков. И как раз примерно в это же время к ним подтянется еще один делец. Тоже новый – но возможности и размах его куда круче нашего "подопечного".

– Ну, и? – не выдерживаю.

– Что и? Девок своих подошлем. Шлюх.

– У вас есть свои шлюхи? – язвлю, хохоча (даже ожила немного после такой ядреной шутки-заявления).

Скривился недовольно, что я его перебила. Молчит, сверля взглядом.

– Всё-всё, молчу, – выставила, сдаваясь, руки вперед. – Продолжай.

– Да, есть, – резво, саркастически. – Помогают с некоторыми нашими делами, а мы в ответ закрываем глаза на их... – показательная жестикуляция, – романтик.

Тихо, коротко рассмеялась – но совладала с собой в итоге. Осеклась.

– У них свои методы... но главное то, что развяжут нашим кобелькам языки. А дальше мы сделаем запись – и вуаля. Начнем давить на одного: явно или показательно – и завертится клубочек, засучится ниточка.

– А я зачем? – бурчу недовольно, дуя губы.

– В засаде будем сидеть, – и снова морщится от раздражения. – Сколько можно уже говорить?

– А я прям такой... сверх крутой напарник? – иронизирую бесстыдно.

Скривился:

– А х**и ты тогда вообще здесь работаешь? За манатки – и обратно. Куда там? Школа? Садик? Дворы подметать.

– А что ты имеешь против дворника? – нахмурилась я.

– Ничего, – грубит. – Приводи себя в порядок, – вдруг махнул головой куда-то в сторону. – И берись уже за ум – а то тошно смотреть. Не баба – а размазня какая-то стала.

Раздраженно закатила я под лоб глаза.

Шумный вздох.

Ухватила сумку – и потащила на себя.

Рухнула, свалилась тотчас картонная папка на пол – посыпались из нее бумажки. Фото.

– О, е* твою ж меть! ЛИЗА! – в сердцах гаркнул на меня Сальников. Сорвался со стула. Мигом присел – и давай собирать.

Поддаюсь, опускаюсь на корточки рядом.

– Прости... – тихое, виноватое мое.

И вдруг еще гребок, движение – и обмираю я, ухватив в руки фотографию – Пахомов.

Мой... Константин Павлович... Пахомов.

Казалось, волосы... встали дыбом. По телу пробежала дрожь.

– Кто это? – испуганно вырывалось из моей груди. Тотчас я закусила губу, осознавая, что спалилась. Но отступать уже некуда – лишь попытка состроить нейтральный, холодный вид.

Нахмурился враз:

– А че, знаком? – кивнул на меня.

– Нет, – взволнованно замотала, закачала отрицательно я головой. – Красивый просто...

Попытка правдоподобно солгать, скрыть истину, но голос предательски дрогнул.

Хмыкнул ядовито Виталий.

Цыкнул зубом порицающее:

– Ох, уж бабы-бабы! И что только за дурь у вас в голове? Ты вообще слышала, что я тебе только что рассказывал?

– Ну? – обиженно нахмурилась я. Напор – и силой выдрал из моих рук заветную фотокарточку. Поддаюсь. Кисло, пристыжено улыбаюсь.

Выровнялись оба во весь рост.

– Че "ну"? Он один из этих... – кивнул куда-то в сторону головой, – что сегодня встречаться будут. Новый который, серьезный. И если удастся... то гнить ему на нарах, а не на свиданки с такими наивными курицами, как ты, ходить.

– Че? – и снова обличающее (глаза округлились, едва не вывалившись из орбит). Горечь с болью схлестнулись, порождая слепой страх вместо адекватности.

– Че слышала, – недовольное, озлобленное. – И чего вас на хулиганов все время тянет? Сколько нормальных мужиков! Я даже нас не беру, а так... Нет! Подавай богатеньких и красавчиков, а чем он занимается, чем на жизнь, на эти ваши цацки и шелка, зарабатывает – плевать. *опа в тепле – а остальное неважно, так?

Игнорирую. В голове давно уже бой иных "курантов".

Мысли шальным табуном, выискивая на задворках сознания толковые вопросы, решения, поведение.

– Я хочу участвовать в операции! – выпаливаю, будто камикадзе.

Шумный вздох Виталика. Скривился в негодовании:

– Ты и так... будешь участвовать. Вместе со мной. Будем сидеть в засаде. Выгорит – вызовем группу захвата. Нет – соберем крохи и будем думать, что делать дальше.

– Нет, – твердо, повелительно закачала я головой. – Как шлюха. Внутри хочу быть.

– Оба-на, – обомлел, не зная... ржать или сразу плакать от смеха.