Текст книги "Пустоцвет (СИ)"

Автор книги: Ольга Резниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Пару шагов – и, оттащив меня в центр комнаты, тут же толкнул, пнул от себя. Рухнула я плашмя, невольно вскрикнув. Рывок, дернул за ноги. Едва я попыталась встать на карачки – как снова прибил ублюдок меня к полу. Силой развернул к себе лицом и в момент навалился сверху, смоляным взором мои очи сверля:

– Ну, что? Поздравляю! Вовремя зашла! Может, хоть ты потом... до них достучишься, раз нас... совсем не понимают.

Резво забрался под платье.

– НЕ НАДО! – диким визгом. Происходящее ржавыми прутьями пробивало мое сознание, но до конца реальность творящегося все еще не могла я принять: шальное, безрассудное отрицание во имя крупицы жизни. – Не надо!!! – интуитивно, на подсознании, бешеным воем. – Пожалуйста! – горький вопль, молитва, пытаясь остановить, выдраться из пекла. Тщетно.

Не реагирует, творит ранее затеянное. Еще миг – и, не нащупав на мне белье, вожделенно застонал, зарычал, взревел голодный зверь:

– А соседка-то та еще! – живо раздвинув мне ноги, протиснулся к запретному.

– Не надо! Молю! Не надо! Отпустите нас! – отчаянно взываю хоть к чему-то человеческому внутри сего демона.

– Поздно, с*ка. Поздно, – мерным, черствым, мертвым голосом изрек вердикт. – Не**й было в дом лезть! Наслаждайся теперь, тварь!

– Не надо!!! – зарыдала я, буквально чувствуя его всего уже рядом, едва не в себе, чувствуя своей плотью его плоть. – Я больна! – выстрелом, на автомате, испепеляясь инстинктом самосохранения.

– Ну, да! – дерзкое, сквозь смех. – Все мы – БОЛЬНЫ!

– СПИДОМ БОЛЬНА! – надсаживаю глотку исступленно уже осознанно, вовремя вняв своим же словам.

Обмер на мгновение. Убийственный взор в глаза, давая последний шанс казненному:

– ПИ**ШЬ ЖЕ! – яростно. Оскалился мерзко.

Окоченела я, чувствуя полностью всю свою... смертельную грань. Чувствуя телом, душой, всем своим естеством... лезвие, по которому скольжу сейчас, разлетаясь на две половины: до и после.

Режет в горле, пекут сухим песком кошмара засыпанные глаза – конец. В короткий миг... так быстро и непредсказуемо: бах – и разлетелась вся моя жизнь невосстановимо на осколки.

Отчаянный вздох, и, ополоумевши завизжав, прощальным возгласом смертника разразившись, огорошила своего изувера я:

– ДА! ПИ***У, С*КА! ДАВАЙ! ДАВАЙ, ТВАРЬ! – дико, пронзительно, ошалевши выпучив на него очи и невольно слюной давясь, плюясь. Силясь даже схватить за руки и потянуть на себя. – Тра*ни меня! ТРА*НИ, ГН*ДА! Мне уже ПОХ**! Сдохнем ВМЕСТЕ!

Окаменел подонок.

Отчаянные за и против. Ослабилась хватка его рук.

Страшно, мразь, страшно облажаться?! Ошибиться?! СДОХНУТЬ "НИ ЗА ЧТО", да?!

И вдруг:

– Ну, б***ь, сама захотела!

Резвое, бешеное движение – и сполз, сорвался с меня, вмиг принялся заправлять штаны.

Тотчас на колени я, рывок – бросилась к двери. Нагнал, ублюдок. Конечно, нагнал: но не попытаться – и того безрассудней бы было.

За волосы – да удар головой об косяк. Хрустнул нос, потекла юшка по моим губам, прямо в рот. Чувствую ржавую...

Потащил меня из хаты мой кат за руки – как вещь, как куклу, по полу волоча...

– Ты, б***ь, куда? – взревела еще одна гн*да, соратник этого, бросая взор через плечо, на мгновение отрываясь от своего гнилого пира над уже тихо скулящей, почти смирившейся с кошмаром, жертвой.

Замер покорно супостат. Полуоборот ленивый:

– Если эта с*ка меня заразила, то пусть сдохнет подобающе.

По эшафоту скользя, пытаясь остановить гильотины ход, я цеплялась за выступы, за всё, что угодно, лишь бы остаться здесь – как оказалось, еще в Чистилище, ведь за дверью, предчувствую, уже будет настоящий Ад: разливы лавы пекельной, не несущей в себе свет, а лишь темень усугубляющей, где только горечь и смрад. Где черви неусыпающие, скрежет зубов грешников неутихающий, где глубину не измерить и горе никогда не испить. Где души, сгорая, вновь оживают, дабы вовеки веков по реке мук и заслуженной кары в неизведанность плыть.

Рывок – и пнул, швырнул меня на землю. Попытка ползти. Тихими стонами давясь, изнемогая от жизни, силилась убежать... я.

– СДОХНЕМ, горишь? ДА? – живо ухватив меня за шею, враз поднял, поровнял с собой. Глаза в глаза – а у меня лишь пелена, дурман перед очами. Всё расплывается. Страх дрожит трусливой скотиной, грохоча в груди, и тихо воя, сося под ложечкой. Мышцы сжались в камень. Шок пустотный раздул в сознании дирижабль прострации. И вместо кислорода по венам пустил метан.

– А как тебе такой исход? А, С*КА?!

Движение – и бросил, дико швырнул меня на какой-то каменный выступ.

Еще напор, натиск – и только агония меня спасла, позволив машинально уцепиться руками за борт, бетонное кольцо колодца. Заржала, заклекотала тотчас бездна, пучиной своей необъятной маня.

– Ну же, б***ь! – и снова напор, хватку смертника рвя. – ДАВАЙ! СДОХНИ ДОСТОЙНО!

– Не надо, пожалуйста! – отчаянно взвыла, завизжала я, испепеляясь, изничтожаясь в ужасе.

– Ну, что ты?! Очисти себя! Не мучайся – УСКОРЬ НЕИЗБЕЖНОЕ!

– За что? ЗА ЧТО?! Что я вам сделала?!

– Так сделала, или не сделала? – живо ухватил меня за волосы и заставил взглянуть в бездушный, цвета аспида, омут глаз. – БОЛЬНА? ИЛИ НЕТ?

Тягучие, убийственные мгновения – и решаюсь:

– БОЛЬНА.

– Вот и всё! – толчок – и швырнул вновь на могилы своды.

Но едва на моей судьбе должен был образоваться конечный узел и разрез – как тотчас разверзлись спасительно небеса: пронзительный выстрел, грохоча, разрывая безысходность и отчаяние в клочья.

Бешеный рев:

– РУКИ ОТ НЕЕ, С*КА! МОРДОЙ В ЗЕМЛЮ!

Дернулся в испуге изувер, неожиданно, внезапно, резко, силой неистовой пнув меня от себя – напор нестерпимый – и с головой в пропасть пошла я. Завизжала отчаянно, истошно завопила, заверещала, скребясь, тщетно хватаясь за скользкий, мокрый бетонный камень кольцом, что словно река меня уже вниз бурным потоком несла.

И снова грохочет выстрел, где-то надо мной... рев, крик, стон...

Волею Божьей, или карой незримой, кто-то за ноги, затем и за пояс схватил, потащил меня на себя...

Глава 24. Затмение Аластора

***

Это были жуткие несколько часов. Которые отбивались мертвым перезвоном по всем нашим лицам, вторили тяжелому, надрывному биению сердец и вколачивались в сознание ржавыми прутьями неизбежности грядущего.

Так и остались мы в проклятом доме... дожидаться итога. Ублюдков – в наручники, и усадили на стулья, за стол, напротив нас, жертв бесчеловечного беспредела: меня – без мгновения утопленницу, и девушки – изнасилованной... едва ли не вдовы. Мужчина на полу – все же зашевелился. Люди Пахомова (Николай и Евгений) – заботливо оттащили оного на кровать (в другую комнату) и оказали ему первую медицинскую помощь.

Коля... тот, кто успел схватить, кто вытащил меня... из колодца. Он же к Анне Федосеевне затем и пошел, наведался. Успокоил старушку, сочинив, что я пока у них сижу: с уборкой и едой помогаю. Дом-то, в котором "охрана" моя осталась, оказался практически нежилой: чья-то "летняя дача" и только.

Блинов притащил к чаю...

Да ничего не лезло в горло. Поминальным каким-то... вышел обед.

Мерные, холодные минуты, десятки минут, которым не было конца. Скверна лизала своими языками настоящее, отравляя вместе с тем и будущее, какое бы оно не было: ничего, как прежде, уже... ни для кого из всех нас... не будет.

Вдохи тяжелые, шумные, горькие.

Скоро приедет Пахомов... и земля вновь разверзнется, являя очередной, новый круг ада, засосав, снова потащив грешников, но уже окончательно, на самое дно.

***

– Я же так сдохну, – скривился от раздражения, превозмогая боль и давя внутреннюю тревогу, ублюдок. Тот самый, что буквально тик времени назад играл со мной... в мудрого судью, в праведного "Вершителя судеб". Оперся на стену спиной, зажмурил веки – и отсчитывал покорно последние колебания маятника часов... своей глупой, безрассудной жизни. И кто его знает, какие муки его сейчас терзали больше, сильнее, рьянее: физические – эхо ранения в плечо, али душевные – если они ему... вообще присущи, если у него вообще есть... душа.

– Ты лучше молись, как бы этот ваш... "пациент" коней не двинул, – неожиданно отозвался Женя, гаркнув злобно. – А то уж там... точно пиши пропало... без вариантов.

– А че вообще здесь произошло? Че за х**ню вы тут замутили? – рявкнул, вклиниваясь, Николай.

– Должник он наш, – неохотно... вынужденно пробормотал Раненный. – Кредитов набрал, а отдавать – х** там! Без работы, квартиры нет: забрать нечего. Еще и скрываться стал, псина горбатая. Сюда примчал вон: к шмаре своей... гражданской, – кивнул на девушку. – Думал, заныкается, отсидится – искать устанем, забудем.

– А баб на**я трогали? – яростно выпалил Коля.

Скривился соратник моего Изувера. Прожевал эмоции, виновато пряча взор:

– Чтоб наука наглядней была.

– А до полусмерти к*зла... не наглядно? – с презрением.

– НЕТ! – гневно сплюнув, вмиг вскрикнул Ранненый. – Будто первый раз! Мы на него еще в городе давили! В мясо с*ку – и по **ю: никакой реакции!

– Ну, молодцы! – оскалился, упиваясь сарказмом, Женя, откидываясь на спинку стула. Замотал резво головой: – Довы***вались. На**я хоть вторую схватили?

– ОНА САМА ПРИШЛА! – злобно, отчасти горько рявкнул Палач, невольно (тихо) застонав от перенапряжения. Шумных вздох: – Че ж еще делать?

– На х** распять! – ошалев, дико взревел Николай, тотчас сорвавшись с места. – ВЫ ЧЕ, ОХ**ЛИ?! – яростная жестикуляция, руки сжались в кулаки. – ВЫ ЧЕ, МРАЗИ, ТВОРИТЕ?! Бабло вам надо?! Оно всему голова?! Важнее людей?! Человечности?! Размотать за него решили... не только виноватого, но и всех подряд?! По-ка-зательность, б***ь! – скривился от отвращения и тут же сплюнул в их сторону. – С*ки... У вас че... девяностые до сих пор в башке бушуют? ИЛИ ЧЕ? БАБЛО... И че теперь, ваше бабло? Спасет вас? *** ТАМ! П**да вам! Честно и откровенно: пи*-*а! – едко и основательно, жестко и уверенно выпалил, констатируя. Закивал головой.

Еще миг – и выдох. Разбитый эмоциями, прошелся по комнате.

– Лиз, умойся лучше... – тихо, неуверенно, будто повинный в чем, неожиданно прошептал Женя. – А то еще, и вправду, завалит их на**й, причем здесь же, не разбираясь...

– Да не поможет! – рявкнул в момент Коля, но тут же осекся. – Это же Пахомов, б***ь... – добавил сдержанно. – Он за своих – глотку рвет. Без вариантов.

***

Отлетела дверь... с ноги выбитая. Рев дикого зверя:

– ГДЕ ЭТА С*КА?!! – Костя.

Тотчас заледенело у меня всё внутри, будто дьявола явление узрела. Но силы в кулак, напор храбрости – и мигом бросаюсь к нему. Трепетом объятая, словно на раскаленные угли, отчаянно кидаюсь к своему инквизитору, себя не щадя.

Резвое движение, едва ли не сметая меня на своем пути, сам того не осознавая, не понимая, рвется куда-то вперед. Но еще миг – и обомлел, едва узрел всецело картину. Ужас обдал волной его, распиная, меняя до неузнаваемости. Даже попятился невольно. Глаза округлились. Лицо перекосилось. Не моргает. Не дышит. Лишь жадно, маниакально изучает все то, что реальность вынуждает впитывать в сознание. Губы мои разбиты, нос опух. Засохшими пятнами крови покрыты шея, грудь – все усеяно, измазано, будто дразня своей шаткостью, бренностью существования. Одежда разодрана, на ногах и руках – проступили синяки, довершая, оттачивая пятна и без того исковерканной, стесанной, содранной кожи на локтях и коленях.

Нервически сглотнул слюну.

И вдруг холодным, мертвым, отрешенным шепотом:

– В машину... с*к.

Взрывная, анафемская тишина.

– А этих? – осмеливается отозваться, не менее жутким, грохочущим, будто проклятие, голосом Николай.

Не сразу ведется – решает, желает оторвать взор от меня Пахомов и уставиться в указанном направлении. И наконец-то – все же сверлит... жестокостью девушку.

– Там еще ее муж есть... – вклинивается Женя. – Только ему совсем х**во. Скоро отъедет, если не уже...

– В больницу. Обоих. А вякните что кому, – рявкнул внезапно на несчастную: – Рядом закопаем. Ясно?

Запекло тотчас у меня в груди; сердце захлебнулось кровью:

– Костя, – испуганно, дрожащим голосом, шепчу я.

Вынужденно переводит на меня взгляд Тиран.

Невнятная, задумчивая игра скулами – и наконец-то наводит фокус – глаза в глаза со мной:

– А ты... – ядовитое, пронзительное, горькое, будто предателю, в очи, – вообще молчи.

Зажмурил веки болезненно. Жуткие, пугающие мгновения тишины, прожевывая злость, обиду, разочарование, – и осмеливается на то, что буквально заживо испепеляло его изнутри. Отрешенным шепотом:

– Ты только... одно мне скажи: кроме всего того... что парни во дворе видели, ОН... успел... тебе что-то сделать?

Жгучая боль от воспоминаний сдавила горло, но покорно выпаливаю пушечным ядром:

– Нет.

Вздрогнул невольно. Открыл глаза – пристальное, бурящее, в саму душу щупальцами пробираясь:

– А на самом деле? – сурово-неумолимое.

– Нет, Костя, – выдавливаю из себя тающую горечь. – Не успел.

Удовлетворенно закивал головой. И снова застыл в рассуждениях. Мгновения – и:

– А эту? – машинально кивнул куда-то в сторону (где Она была доселе – увели... увели уже всех долой: остались мы одни... во всем этом жутком доме).

Замялась я в ужасе, страшась озвучить мерзкое, будто от этого зависит: обретет оно реальность в нашем мире, или нет.

Палящие минуты молчаливого напора – и сдаюсь (пряча стыдливо взор):

– Да.

Чиркнул враз зубами от свирепости, нервно сглотнул слюну. Оскалился.

– Костя, – отчаянно, испуганно позвала его я, будто у демона вымаливая не идти по пути своему грешному, извращенному, губительному... для нас обоих. – Не убивай их! Унизь, избей, накажи, посади, но не убивай их! Прошу...

Окоченел в момент, округлив очи. Долгие, знойные мгновения сомнений – и наконец-то гаркнул:

– Я САМ РЕШУ! – аж побелев.

Взволнованно проглотила я скопившийся жути ком.

И страшно, но и не смолчать нельзя:

– Костя... пожалуйста, и так сколько трупов.

– Этому... не бывать, – резко, грубо, деспотически. Без компромиссов и преград.

– Пожалуйста... – вновь болезненно протянула я. Шаг ближе – вплотную обмерла, близостью, теплом своим его ледяное сердце топя. – Не будь, как они! Прошу! КОСТЯ! – заклиная, едва ли не взвыла я.

Резвое, смелое – касаюсь его груди. Вздрогнул, будто ужалила в самую душу. Но не отстранился – стерпел. Стоит, испуганный, встревоженный, пляшет взором по моему лицу, истинные эмоции мои ища.

– Ну, чего ты бесишься? – решаюсь, еще сильнее к нему прижимаюсь... лаской, будто чем-то нестерпимо жгучим язвя. – Я здесь, я рядом... Со мной всё хорошо... И я – твоя... И только твоя.

Плавно скользя вниз, медленно опускаюсь перед ним на колени. Проворная игра пальцев – и расстегнула его бляху; поддался ремень. Тотчас ухватил за кисти Пахомов (и, будто кандалами, сжав, до боли, до хруста, силой потащил на себя обратно). Ошеломленно, свирепо заорал:

– ТЫ СЕРЬЕЗНО?!! РАДИ НИХ?!!

– РАДИ НАС! – гневно рявкнула я, стиснув зубы. Глаза в глаза.

Лица на расстоянии вдоха.

Внезапно резвое движение – и развернул к себе спиной. Силой прибил к стене.

– Костя, мне больно!.. – невольно вскрикнула я от его напора.

Недобро, горько рыкнул в ответ:

– А мне не больно?! ЛИЗА! ТЫ ЧЕ ТВОРИШЬ?! – яростно. – Когда ты уже начнешь думать, что делаешь?! Ты хоть на миг представила... что со мной было бы, если бы тебя не стало?!

Прижался ко мне вплотную. Уткнулся, зарылся носом в волосы. Чувствую у виска его нервное, сбитое дыхание.

Смолчала.

Лишь несмелое движение свободной рукой – хватаю его руку. Прижать насильно ладонь к своей груди. Обмер – не дышит. Сердце нещадно забилось, заколотилось, еще отчаянее, чем доселе изводилось. Но не поддается – не шевелится, стоит неприступной скалой Пахомов: выжидает дальнейшего моего... беспринципного, смелого, безумного представления.

А потому ведусь – оторвать от себя его руку и смело засовываю оную под платье.

Шумный вздох его, роняя сдержанный, вожделенный стон на грани неистового безумия – и в момент сжал меня за плоть, будто в бездну порока ныряя: наслаждаясь дозволенным, доводя в момент до колких ощущений меня, себя; всколыхивая потаенное, чиркая запалом страсти. Томные, шальные мгновения откровенной дерзости, пошлости, разврата, бесстыдного искушения – и содрогнулась Вселенная. Некогда упрямый, непреклонный протуберанец потерял равновесие – и, павши жертвой шального притяжения к доселе недоступному, рванул эрупцией ввысь, теряя связь с Солнцем – теряя себя, свой разум и стыд, вторя мне, разлетаясь на осколки, искры, части плазмы, дымку где-то в глубинах Космоса... Рывок, отстранился назад Костя; грубым велением схватил меня за бедра – и силой подал на себя, прогнул кошкой (оперлась руками на стену). Изматывающие мгновения ожидания, его (скрытых от моих глаз) движений, усердий – и новая вспышка озарила пылающую Звезду...

Дерзкая власть: до боли, до слез; казалось, разрывая меня на части... так что едва удавалось сдерживать горькие вскрики. Рывки за рывками, ухватив за волосы, напор за напором... Костя, казалось, душу из меня хотел выбить: болью моей – свою заглушить, а злость и обиду – смыть, стереть очищающим пламенем. Будто пробуя меня, убеждаясь, что я... жива, я здесь, и я – его... и только.

Время убегало в никуда – и каждое мгновение услады, зноя, насыщения, гасило неоправданную его грубость, смиряло насилие. Теряла жестокость свою суть, значимость, надобность, а вскоре и вовсе пораженчески распалась, сменившись на сладость, нежность, ласку, хотя и не без налета ревности, опала и всепоглощающего оксюморона боли, онемения, на грани эйфории и порочного наслаждения.

Еще миг – и, будто побеждая время, страх и нашу обреченность, обмер Костя во мне, утопая в блаженстве. Шумный вздох, минуты догорающего удовольствия – и нехотя, неспешно отстранился...

Едва поправила свое платье, едва и он привел себя в порядок, как тотчас резвое Пахомова движение, – и ухватив меня за руку, силой дернул на себя. Рухнула в жаркие объятия. Грубым, топорным поцелуем в момент впился в мои губы. Не успела даже ответить, как тут же прекратил сей бой. Лоб в лоб. Нос к носу. Обхватил мое лицо, утопил его в своих ладонях.

Тихим рыком, пронзенным целой бурей скрытых чувств и мучений, шепнул, обжигая дыханием мои уста:

– Не делай так больше! НИКОГДА! Я не хочу себя ненавидеть...

Облизала я губы, все еще сгорая в дерзком пламени своего Тирана. Отчаянно, храбро, хоть и давясь по-прежнему страхом и горечью:

– Не убивай их... прошу. Ради нас, Костя... Не будь таким, как они... – на грани плача.

Скривился в болезненном оскале. Но голос уже ровный, сдержанный, уступчивый:

– Посмотрим...

Глава 25. Мытарство флагелланта

***

Едва уже выбрались из дома, едва замерли в сенях у порога, у последней преграды – как вдруг резко преградил мне путь, перехватив ручку двери, не давая содрогнуться деревянному полотну. Покорно обмираю на месте.

Замер Костя вплотную, да так, что дыхание чувствую у своего виска. Каким-то устыженным... робким шепотом не сразу, но все же роняет слова:

– Лиз, – коротко, звуком, будто лезвием полосонув, отчего тут же сжалась я от горького предчувствия и страха. Молчу, выжидаю. – Я бы очень хотел... тебя кое о чем... попросить.

– О чем? – тихо и еще больше несмело, нежели он.

Нервически, шумно сглотнул скопившуюся слюну.

– Пожалуйста... – и снова звук, подобно свисту выпущенного снаряда. Задыхаюсь уже от шального прилива отчаяния и жути. – Если залетишь... не делай аборт.

– Что? – испуганно обернулась, провернулась под его давлением.

Ошарашенный взор обрушиваю в глаза.

Мгновения болезненной перепалки взглядов – и не выдерживает, пристыжено опускает очи.

– Если забеременеешь... пожалуйста... оставь ребенка.

Глаза мои невольно округлились, обличая позорное, изумленное состояние. Шок.

Решает продолжить:

– Мы тогда с ней... с Ириной... только встречались. Не думали... ни о чем таком. И вдруг – залет, – скривился болезненно. – Мне ничего не сказав, аборт сделала...

– Ты уже говорил, – едва различимо, тихо буркнула я, не желая, дабы он и дальше рвал себе сердце воспоминаниями.

Но голос Кости даже дрогнул в невольном раздражении, став на тон выше; перебил меня:

– Я ее стал упрашивать... создать семью, родить ребенка и, естественно, замуж за меня выйти. Долго носом крутила, нервы мне трепала. Веревки вила. Но потом... сдалась. Почти с первого раза – и получилось. Радости... моей не было предела. А вот она... все ходила... злая, угрюмая, расстроенная. Я терпел, понимал, оправдывая все это тяжестью состояния... нервозностью из-за смены гормонального фона, страха... перед грядущим. А дальше... после рождения Игоря – недосыпом, переменами... кризисом. Всё ей было не так, всё ее раздражало. Я ее раздражал. Малой ее бесил. В какой-то момент... мне стало казаться, что она меня ненавидит – искренне, по-настоящему. Но за что – понять не мог. Игнорировал. Соки все выпила... в душу наплевала... Причем... как могла. Уехал я от нее. Съехал на квартиру – и с головой в работу. Но на выходные – как штык, около малого. Иногда и так... среди недели на пару часов. Няню нанял – приходила, помогала Ей. А Она все равно фыркала... Плохим я оказался, сплошным... ее разочарованием. Да я и сам... себя ненавидел. Но ничего уже поделать не мог. Перегорело всё... Понял, что не моя она... и никогда моей не была. Но развод – нет. Я не мог... даже мысли допустить, что их брошу. Сына своего брошу. А его отдать мне – точно никогда этого будет: минимум, хотя бы назло мне. Потому и не пытался, не задумывался. Никого не искал. Жил... как живется. А потом... звонит как-то ночью: у Игоря температура под сорок. Скорую вызвала – в больницу их увезли. Я к ним – все обустроил... Ночами сидел рядом, когда была тому возможность. И вот однажды, – нервически сглотнул слюну Пахомов; превозмогая боль, помедлил, – ... не помню уже даже толком, как мне его медкарта в руки попала: то ли подпись какая нужна была, то ли еще чего... В общем, стою, смотрю на титульный, а у него... группа крови стоит... не моя, и не Ирины... А у нас... вопрос о возможной операции стоит для него. Я к врачу – и давай ему разбор полетов устраивать: что за хр*нь? Чем вы тут занимаетесь? А если что не так – вы ему и лить будете что попало? Он мне клятвенно: "Вот результаты анализов, но мы еще раз все тщательно перепроверим". Вовремя сообразил: говорю, так и так, нечего мою нервную и измученную и без того жену волновать, все сделайте втихую, не афишируя – а я проконтролирую. Еще один за вами косяк – и не то, что на улицу вылетите... а в открытый космос, что даже родные нигде не найдут, – закивал вдруг горестно головой, поджав от обиды губы. – Так я и узнал... что Игорь – не мой сын. Я сдал анализы на отцовство... опять-таки втихую. До конца не верил – не могла она меня так обмануть. Вот просто – НЕ МОГЛА, – шумно сглотнул слюну. – Я быстрее допускал мысль, что опять ошибка, или я просто в школе очень плохо анатомию учил, или в роддоме... детей попутали... Короче. Она – мать, а я – так... отчим, как оказалось. Но я его... безумно люблю. Как своего. Потому – меня мысль... что она пронюхает, что я знаю правду, что ей больше... незачем будет скрываться, держаться за меня. Что начнет тыкать... запрещать, шантажировать... имея при этом, как говорится, все основания... заявляя, что я – чужой... Эта мысль меня просто убила. Ведь она знает мое отношение к нему, и как он мне дорог, как я его хотел и ждал... А потому – по-любому будет бомбить... В общем... я просто ошалел. С катушек слетел. Несколько дней не появлялся, бухал по-черному. А потом... думаю: дурак, че творишь? Привел себя в божий вид, с цветами... и давай замаливать грехи. А там и малого уже выписали – все, слава Богу, обошлось. Так и съехались обратно. Семья. Любовь. Надежды... с*ка. Так я думал. Но не смог: сердце мое разрывалось от обиды, от вранья... Моего убила, чужого нагуляла... Соврала. Скажи, как есть, СРАЗУ СКАЖИ – и все! Никогда бы, – отчаянно, лихорадочно замотал головой, – не стал бы вопрос... "свой-чужой". НИКОГДА! Вот клянусь тебе, – пристальный взор мне в глаза; на ресницах его блестели слезы, – да даже сейчас... если хоть малейший шанс, что она откажется от него в мою пользу, чтобы я его содержал... (а она так – когда у нее будет время и желания... ведь до сих пор грезит карьерой и "адекватным, внимательным, заботливым... при деньгах" мужем) – я его заберу. Без сомнений. И все сделаю... лишь бы она не узнала, что я знаю правду... Я и тому врачу... столько отбашлял, что у него глаза на лоб полезли – лишь бы... не выдал меня, что я... залупился по поводу группы крови: "не заметил"... Да и потом, в ее понимании, я – тупой "солдафон", "недо-мент", "недо-военный". Ну, да ладно... Потому... Лиз, – пристальный, молящий взор в очи. – Очень прошу... не делай, – закачал головой, – не делай аборт. Пожалуйста... Я очень хочу от тебя ребенка. Хочу, чтоб у меня был не только Игорь... но и еще кто-то. А тем более – часть тебя.

***

Выбрались на улицу. Переступили порог... А ноги мои – ватные. В голове – колокол погребальную песнь возводит, будто башню... памятник всем моим... надеждам, слепым верованиям... и мечтам.

– Костян, ну ты че? – недовольно завел Николай. – Сколько можно ждать?

– Сколько надо. Этих увезли? – кивнул головой, не заметив, видимо, среди толпы пострадавших.

– Ну да. Жека с Митяем рванули.

– Вы бы еще бригаду отправили, – гневно.

– Ну так, один – баранку крутит, другой – бабенции мозги вправляет.

– В смысле? – оторопел. – Вы че, ох**ли?! – бешено, едва ли не криком.

– Да че ты, Костян? Не о том я! Так, разъяснить... что и кому можно говорить, а что – нельзя. Мы что, по-твоему, совсем конченные? – ошарашено выпучил на него свои зенки.

– Да я уже сам не знаю... – злобно, осипло прорычал, скривившись. – Кто... и на что горазд. Словно с ума все резко посходили.

– Может, место такое? – заржал кто-то из толпы.

– Озабоченное, или проклятое? – сквозь сдержанную улыбку, съязвил другой.

– Эй, – резко перебил речь товарища Коля. – А Цветкова-то твоя... куда это сиганула?

***

Кочками, ухабами... я мчала в никуда. Казалось, земля горела под ногами – и за бесом гонится... "серафим".

"Предатель! Предатель!!! ПРЕДАТЕЛЬ!!!" – грохочет приговор, рычит отвращение. Вот только это мерзкое, скверное, гнилое... существо – и есть я.

– Лиза! Лиза, стой! – колотит гвозди в мой незримый гроб его голос. – ЛИЗА, Б***Ь!

Еще метры, еще шальной бег – не зная устали, не зная реальности ход – и, буквально уже за деревней, около леса нагнал, повалил на землю, сбив с ног наскоком, меня мой дозорный "херувим".

Рычу, рыдаю, рвусь из жгучей хватки прочь. Пытаюсь силой содрать его с меня, вырваться прочь – но не дает. Деспотически удерживает, сжимает, давит собой, являя волю несокрушимую:

– ЛИЗА! Лиза, успокойся! Успокойся, молю!

Еще удар, еще рывок – и сдаюсь, обмираю, тихим воем давясь...

– Что случилось? – испуганный, растерянный взор мне в лицо. – Скажи, прошу!

А я не могу... я сгораю... заживо сгораю под его праведным упованием своей нечестивой фрустрацией.

Учащенное, сбивчивое дыхание. Силой ухватил за подбородок, вынуждает взглянуть в глаза, не дает отворачиваться – тотчас стыдливо зажмурила я веки.

– Прошу... скажи, – болезненно протянул, – что не так? Я что-то не то сделал? Да? Сказал? Или что... ЛИЗА! Или он... – обомлел в мгновение, будто прозрев. – Он все-таки тронул тебя... да? Все-таки сделал что-то? Верно? – вдруг движение. Резвое, борзое... В момент на карачки, а затем и вовсе – выровнялся на ногах. Слегка качнулся, словно пьяный. Шумный выдох, сдирая с лица эмоции. Облизался в зверином оскале. Глаза вспыхнули слепой яростью. Еще мгновение – и бросился, рванул со всех ног прочь, обратно.

...и уже я мчу за ним, изнеможенно воя, крича, взывая к его хоть чему-то внутри человеческому.

– КОСТЯ! КОСТЯ, СТОЙ! – едва не падая, заплетаясь в ногах, я мчала раскаленным, фронтовым полем за своей душой. – КОСТЯ! Это не Он! НЕ ОН СДЕЛАЛ! А Я!.. Я СДЕЛАЛА!..

Еще ход по инерции: бег, шаги... – и обмирает на месте Пахомов, будто вкопанный.

Даже обернуться не хочет – боится.

Подбегаю ближе. Звонкие, тяжелые, болезненные вдохи роняю в тишину (лишь тихий шелест травы, что ласкает ветер).

Решаюсь повторить ужасное:

– Это – я... моя вина.

– В чем? – холодное, мерное, будто скрежет, писк... лобзание лезвия ножа по металлу...

Обхожу его сбоку. Замереть лицом к лицу.

Виновато склоняю голову.

И тихо, будто перед Господом, каюсь в грехе:

– Я... бесплодна.

Осмеливаюсь устремить взгляд в глаза, выискивая истинную реакцию:

Окаменел. Брови выгнулись, глаза округлились. Перехватило дыхание.

– Что? – сухо, да так... будто звук – не звук, и слова – не слова.

Отваживаюсь повторно выстрелить:

– Я – бесплодна.

Мурашки побежали по моему телу...

Казалось, в этот момент... и я наконец-то, всецело осознала все то, что со мной совсем недавно произошло. То... какое ярмо теперь весит на моей шее. Я – признала его. Наконец-то признала... и приняла.

Сверлит, колит, отчаянно пронзает меня взглядом – немо моля, упрашивая опровергнуть, признаться, что шучу, что вру... что в конце концов просто сошла с ума, рехнулась, помешалась, тронулась рассудком...

– Это я тебя предала... – давлюсь горем. Прикусила губы до крови – вот только... болью физической терзания души уже не унять. – Прости меня... – и снова спрятать взор, грешником склоняясь. – Прости...

Отворачиваюсь: не могу, не могу я больше все это выдерживать.

Но едва захотела сделать шаг прочь – как тотчас ухватил, сжал в своих стальных объятиях. И все попытки убежать, улизнуть, растаять – стали тщетными.

– Ты че, Лиз? Че ты несешь?

Кривлюсь, прячу глаза от инквизитора.

– Прости меня...

– КАКОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО? – гневное, дерзкое, с укором. – Лиза, ты че?

С напором.

Враз ухватил, утопил мое лицо в своих ладонях и вынуждает посмотреть ему в глаза.

Не сразу, но все же... отваживаюсь – поддаюсь.

– Не смей так говорить! – грубо-сладкое. Приказное.

А я не могу, давлюсь слезами, горечью и страхом. Давлюсь безысходностью:

– Я никогда... не смогу родить тебе ребенка. Даже если очень... этого хочу.

Резво сжал, обнял за плечи, крепко притиснул к себе – невольно уткнулась носом ему в шею. Бархатом шепота по ранам моим открытым души на ухо:

– Зая... Ну что ты? – горько, с отчаянием, будто лезвия глотая.

– Я не просто за него замуж собиралась... – выпаливаю, будто ядро из пушки в хлипкую лодку. – Я была беременна от него. О, Боже... как же я этого не хотела! Если бы ты только знал... Нет, не самого ребенка, а то... что он от него. И пусть давно уже вместе. И пусть будущего своего не видела без него – привычка, мать ее; страх перемен. Но семья, дети... И куда? В эти наши... на грани безумия скандалы? Разборки? В уже... ненависть? А дальше что? ВОТ ЧТО?.. И для чего?.. Но аборт?.. Нет. Однозначно нет. Что уж есть... Сказала ему – он на дыбы, фыркать, орать. Слово по слову – и опять... целый скандал. Нервотрепка. Пару дней даже не разговаривали. Но устаканилось. Как всегда – слезы, вопли, плевки в душу... но ради "общего блага", ради совести и "правильного" поведения – как общество учит, как мораль наставляет, как мудрецы свет несут: стерпится, слюбится; каждый знал, чем рисковал и в какие лапти лез. А не хватило смелости и ума сказать вовремя "нет" – так и прыгай в петлю, да определяй колебанием табурета неизбежный исход. Замуж позвал – согласилась: приняла его это "щедрое одолжение". И понеслись – еще стремительней с горки. Больше не было для него преград, опасностей. Не на крючке – а в кабале. На шее – камень... и ход один – прямиком на дно. Что творить стал! Жуть просто... еще не муж, а уже на развод не раз подать хотелось. Жили мы отдельно, в его квартире. Родителям никогда ничего про это не рассказывала – да и оно им не надо: не поймут, осудят – и его, и меня. А я терпела, как послушная овца – все терпела. Гулял с друзьями почти до утра, в телефоне временами – странные "смс", номера неизвестные... Черти что творил, черти что!