Текст книги "Пустоцвет (СИ)"

Автор книги: Ольга Резниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Вдруг скрипнула дверь. Живо кто-то кинулся ко мне.

Едва различимый, терпкий мужской парфюм ударил в меня, еще сильнее вздымая волну тошноты – но держусь, изо всех сил сопротивляюсь.

– Да что же ты творишь?! – злобно, возмущенно взвыл незнакомый мужской голос мне на ухо, едва я попыталась самостоятельно выровняться, и тем самым чуть двоих уже не завалила долу.

Пристыжено, на грани зарождающейся истерики, страха, смущения, рассмеялась я.

– Успокойся, – гаркнул. – Расслабься, я сейчас сам всё сделаю!

Покорно поддаюсь наставлениям.

Ухватил за талию, а затем ловко под руку.

Неторопливые, аккуратные шаги к кровати. Разворот к себе лицом – и напором заставляет присесть, лечь на постель. Исполняю.

Смущенный, беглый взор по белому халату, по незнакомому лицу: врач?

Живо отвожу взор в сторону, дабы никого из нас более не смущать.

– Елизавета-Елизавета... Вы меня удивляете. Причем, не меньше... чем вся Ваша прежняя история, – шумный вздох. Резкое движение куда-то в сторону и, схватив стул, что стоял у стены, живо приставил к койке почти вплотную.

– Простите... – едва слышно, сгорая в позоре и стыде, пряча очи, прошептала я.

Присел рядом на добытый трон.

Взгляд на меня.

Краем глаза ловлю на его устах добродушную улыбку. Обмерла я в удивлении.

– Да что мне? – неожиданно отозвался сквозь тихий смех. – Так, ладно, – глубокий вздох. – А я, Елизавета Анатольевна Цветкова, – резво выдал по памяти, – Ваш лечащий врач, Афанасьев Артур Альбертович. И меня очень интересует, как Вы себя чувствуете?

– Я... – растерянно протянула, перебирая мысли, слова. И снова взор метнула бегло на молодого мужчину (лет сорока, не больше).

Тихо рассмеялся.

– Так, давайте я помогу: слабость, тошнота, легкое головокружение. Боль в груди... при, кхм, ходьбе и резких движениях.

– Да, – торопливо подтверждаю, неосмотрительно, смело уставившись в его карие очи.

Мило, жеманно улыбнулся.

– Еще какие жалобы?

Отрицательно качаю головой:

– Нет...

– Хорошо... – задумчиво. – Но если будут какие еще замечания – сразу сообщайте: или мне, или медсестре – вот кнопка, – ткнул рукой на тумбу. – И я бы пока Вам не рекомендовал вставать с кровати. Придете в себя, наберётесь сил, а дальше – хоть в пляс. А то Вашей методикой – не только себя угробите, – продолжил шутливым тоном, – но и меня заодно: Ваш муж никогда мне этого не простит.

– Муж? – изумленно выпалила я.

Хмыкнул, не меньше моего удивившись:

– Ну, не знаю... – пристыжено рассмеялся. – Я не особо вникал в вашу личную жизнь, простите. Но то, что он Вами безумно дорожит, знают уже все: вплоть до бабы Мани, нашей уборщицы, – залился широкой улыбкой. – Так рвал и метал, что даже нашему Главврачу сильно досталось. Всех обещал упечь за решетку, если хоть один облажается. Но, судя по последним новостям, по Вашему только что рвению, – есть у всех нас шанс... еще побродить под солнцем, если, конечно, рвение останется только рвением... пока.

Чувствую, как от стыда жаром залились мои щеки. Прячу взор:

– Странный у Вас юмор...

– Странный? – удивленно. Немного помолчав: – Какой уж вложили... и какой разрешено было оставить, – снова тихий хохот.

– Кем "разрешено"? – не сдержалась я от издевки.

Ухмыльнулся:

– Сердитым начальством, – внезапно зашевелился, снял с шеи фонендоскоп. – Ладно, – громко вздохнул. – Шутить шутки потом будем, когда первое апреля наступит. А пока – пока зима – давайте лечиться! И, для начала, послушаем не только Ваш прекрасный, нежный голосок, но и угрюмые легкие, – торопливо засунул оливы аппарата в уши.

– А чего угрюмые? – сконфужено рассмеялась я.

Обмер, гримасничая. Округлил очи:

– А Вы когда-нибудь слышали, что б они шутили?

Невольно загоготала я и тут же смущенно закусила губу, пряча взгляд.

– Всё тогда угрюмое: и сердце, и почки, и печень...

– Э, нет, – злокозненно. – Эти – те еще шутники. И что примечательно, всегда не вовремя. Особенно сердце: так пошутит, так пошутит, что потом днями взахлеб ревёшь. Вопрос только, в кого они такие... злые и коварные юмористы...

Улыбаюсь:

– Все шутят, а легкие – не шутят?

– Не шутят, – казалось, вполне серьезно отрезал, закачав головой. – Сколько не вслушивался, каким только прибором не пользовался – не шутят. Но оно и хорошо. Ладно, – гаркнул, пресекая затянувшуюся тему. – Хватит прелюдий. Давайте, раскрывайте сорочку. Послушаем и Ваши – вдруг я все же неправ.

Поддаюсь. Сгорая от смущения, замираю на грани приличия.

Тихо рассмеялся:

– Да не бойтесь меня. Не укушу я. Сам женат – и за любую прореху подзатыльник получу. И поверьте, моя жена – куда ужаснее тиран, чем Ваш заботливый, нервный кавалер. Всё пытается контролировать: начиная от сахара в моей крови и заканчивая едва ли не физическими процессами развития Вселенной. Спиной, – соответствующий жест, подначивая меня. Помогает приподняться... – А так, я же всё-таки врач, нечего меня бояться. Это – моя работа... Задержите дыхание, – еще немного вынужденных касаний. – Всё. Умница, – ухватив за плечо, укладывает меня обратно. – Всё отлично. И вообще, – внезапно уставился мне в глаза. – Я давно уже ничему не удивляюсь и особо не радуюсь, кроме как минутам тишины дома, когда не бубнит моя задира. И, естественно, тем мгновениям чуда, когда таких как Вы, мои коллеги и я спасаем.

Улыбнулась смущенно:

– Спасибо.

– Да не за что, – ухмыльнулся. Вмиг забросил фонендоскоп себе на шею, а затем машинально спрятал руки в карманы. Пристальный взор мне в очи: – Как я понял, это Вы, как раз таки, герой в этом случае: отважно защищали нас от злодеев.

Пристыжено опустила взгляд:

– Как-то... неудачно, – горько рассмеялась и закусила губу.

– Ну... не всегда всему же быть по идеальному плану.

– Да у меня... как-то всё оно... через одно место.

Тихо хихикнул:

– Всему своё время. Москва тоже не сразу строилась. И я, как начинал, так косячил... так косячил, что мой учитель, наставник, куратор... только за голову и хватался. Седел не по дням, а по часам... И если бы не его гордость задетая, будто это он со мной не справляется, то и терпение его золотое ему бы не помогло. Вопреки всему... решил довести дело до конца: слепить из обезьяны человека. Так что, – невольно устремляю ему в лицо взгляд; поджал губы, – если бы не труд, время и терпение – я бы давно пошел куда-то сторожем работать, а не... остался людей здесь лечить.

– Сторож – тоже нормальная профессия, – тихо, язвительно шепчу.

– Профессия, – рассмеялся не менее издевательски. – А вот учитель мой был иного мнения. Всё сулил мне ее и угрожал, как чем-то самым страшным. А потом... пришел момент: заболел тот сильно. Сам себе диагноз давай ставить и коллег подключать. Лечили, лечили его – и всё безуспешно. Пока я нечаянно не наткнулся на одно несоответствие в анализах, зацепку. Все книги, помню, тогда перерыл... и накопал. С меня поржали, а потом – делать нечего: повелись. И что? Вылечил я старого брюзгу. И знаете, что мне в итоге сказал, вместо благодарности? "Ну, Артур, теперь и помирать не стыдно", – тихо рассмеялся сам себе под нос мой Доктор. – С тех пор и я поверил в себя... окончательно. Теперь стараюсь изо всех сил... дабы у старика оставался повод "бесстыдно умереть".

Не сдержалась – рассмеялась я нескромно. Поддержал улыбкой и Афанасьев меня.

– А вы говорите: не по плану всё и всегда. Значит, рано еще... или планы "не очень".

– Спасибо, – шепчу смущенная, пряча взгляд.

– И более того, если бы не медицина: я бы свою жену так и не встретил.

– Вы же говорите, что она – тиран, – осмеливаюсь на иронию.

Хохочет:

– Тиран. Но мой, и ни на кого никогда я ее не променяю. Я не мазохист – просто, когда буря стихает, эта женщина делает меня действительно счастливым.

Улыбнулась я понимающе...

Шумный вздох – и решаюсь на самый жуткий, пугающий, душу мою раздирающий уже давно, вопрос:

– Вы говорите, что со мной всё хорошо...

– Да, – поспешно. – Вы же даже уже ходить умудрились. Так что – все ставки на скорое выздоровление. Авось завтра уже и в ЗАГС можно!.. – хохочет.

– А ребёнок?

Обмер, будто его расстреляли. Глаза округлились:

– Что ребёнок? – искреннее удивление.

– Что с ним? Я – беременна. По крайней мере... была, – сухим, дрожащим голосом прошептала, едва уже не плача, осознавая и без того... уничтожительный ответ.

Глава 35. Палитра Счастья

***

– Вы говорите, что со мной всё хорошо...

– Да, – поспешно. – Вы же даже уже ходить умудрились. Так что – все ставки на скорое выздоровление. Авось завтра уже и в ЗАГС можно!.. – хохочет.

– А ребёнок?

Обмер, будто его расстреляли. Глаза округлились:

– Что ребёнок? – искреннее удивление.

– Что с ним? Я – беременна. По крайней мере... была, – сухим, дрожащим голосом прошептала, едва уже не плача, осознавая и без того... уничтожительный ответ.

Скривился вдруг. Поморщил лоб:

– Нет, – закачал неожиданно головой, его голос прозвучал испуганно, неуверенно, проседая от боли. – Не была...

– КАК? – ошарашенная, выпучила на него очи я. – Одиннадцатая неделя! У меня же... где-то анализы... заключение даже есть! – горько, отчаянно, едва ли не криком. Бесцельный взор около...

– Нет, – не отступает неумолимый Изувер. – Нет, Елизавета... – грохочет бездушный приговор, отбивая молотом по наковальне. – Не было, – добро как-то, заботливо прошептал (будто издеваясь) тщетно пытаясь успокоить меня. – В ту ночь, когда... тебя привезли, я как раз дежурил. Видел всё... собственными глазами, – кивает головой. – Не в секунду же на операцию. Анализы элементарные взяли, ваших опросили... Ребята из хирургии у нас толковые, как и в палате интенсивной терапии, где ты лежала после операции. Черт, да я здесь, у нас ... сколько раз тебе назначал анализы! Где-нибудь, да проскочил бы этот фактор: в крови, в моче!.. Хоть какая-то несостыковка, намек, но был бы! Но ничего... – обмер в молчании, немых рассуждениях. Миг – и резво добавил: – Или муж бы твой сказал!

Нервно выпучил на меня свои угли.

– Он не знал, – виновато прошептала, опустив взор.

Замер, не шевелясь.

Минуты – и снова громко, резво, в волнении:

– Ну, хочешь... УЗИ сделаем?! Завтра с ребятами из гинекологии договорюсь – и там уже без вариантов.

– А сегодня? – молитвой уставилась в глаза.

Выгнул брови. Секунды рассуждений – и сдался:

– Уже, конечно, очень поздно. И все, наверняка, разошлись, но... Жди... Ждите.

***

– Нет, милочка, – сдержанно проговорила пожилая женщина. – Нет здесь беременности. Более того... сама, наверно, знаешь? Да?.. – многозначительный взгляд мне в очи.

Вмиг виновато опускаю глаза, пряча горе и позор.

На ресницах заблестели слезы:

– Да, – едва различимым шепотом.

Закивала та головой:

– Ладно, ладно, вставай, вытирайся... Салфетки там, в углу.

Подчиняюсь.

– И ближайшее время... я не вижу, чтоб была какая беременность. Но точно не месяц назад. Рубцы есть, хотя уже почти все затянулись. Состояние удовлетворительное... в той мере, в которой... – задумчиво, врастяжку пробурчала сама себе под нос. Шумный вздох. Разворот ко мне, пытливый взор: – Аборт, да?

Обомлела я, пришпиленная к месту, забыв даже, что делала.

Но миг – и метнув пристыженный взор на своего врача, Артура Альбертовича, я тут же опустила быстро сорочку. Выровнялась, вытянулась, словно перед расстрельным взводом.

Не знаю, что и ответить.

Но и не надо было уже – та свое решила. Враз закивала головой женщина; разворот ко мне спиной; шумный, болезненный вздох – и цыкнула.

Враз по моим щекам потекли слезы. В момент отвернулась и я, скрывая позор и злость: нех** вам что-то объяснять, уроды.

Но вдруг движение, шаги – и обнял меня Афанасьев, прижал к себе:

– Ну, чего ты? – прошибая шоком до пят. – Всякое бывает... – тепло, заботливо, без капли порицания, неожиданно прошептал; невольно уткнулась ему в грудь носом, давя в себе незваные, жалкие рыдания. Провел, погладил меня по голове: – Ну-ну... Все мы ошибаемся... Всех нас испытывает судьба. Главное... чтоб потом вновь на те же грабли не наступать.

– А она и не наступит, – жестокое, циничное, грохочущими залпами в меня "человечной женщины-врача".

***

Заботливо довел, доставил обратно меня мой нынешний "спаситель", Артур Альбертович, до палаты. Помог даже забраться на кровать, лечь в постель.

Нырнула я под одеяло и тотчас, от позора прячась, уткнулась лицом в подушку. Малодушно давлюсь слезами, едва справляясь с тем, чтоб подавлять громкие, позорные рыдания.

Молчит. Шумные, тревожные вздохи – но на комментарии не решается.

Шорох – шаги на выход.

– А Вы бы могли... – будто током, меня пронзило прозрение. Резко дернулась, отчего сразу взвыла от боли. Мгновения, дабы совладать с собой, – и навожу фокус. Взор в лицо, застывшему в удивлении, врачу.

– Слушаю... – тревожно.

– А Вы бы... могли не говорить пока... не сообщать никому из моих... что я пришла в себя. Очень прошу...

Секунды внутренних рассуждений, споров – и сдался:

– Могу. – Помолчав немного: – Но только... до утра. А там – сами понимаете: на меня давят.

Закивала я головой, живо стирая с себя позорную слабость. Пытаюсь улыбнуться (коряво, криво, но искренне):

– Спасибо!

Позорный всхлип вырвался из моей груди остаточным выхлопом.

Стоит, сверлит меня взором – не уходит почему-то мой Доктор. Думает.

И вдруг:

– Такое ранение... – задумчиво; взгляд стал бесцельным, теряя фокус, поплыл около, – и не задеть ничего... жизненно важного... – внезапно очи в очи: сцепились наши взоры в немой схватке. – Как по мне, это – чудо.

– Что? – не могу понять, к чему это он.

Игнорирует. Ведет свою мысль дальше:

– Всё обошлось – Вы выжили... и даже... не скажу, что сильно пострадали. А значит... для чего-то это нужно было.

Обомлела. Секунды, минуты... тугих, тяжелых размышлений – и осмеливаюсь:

– Для чего? – горько, обижено. Злобно.

Рассуждения, сомнения. И в итоге – его молчание.

А потому решаюсь я продолжить:

– И ради чего мне теперь жить?

Но не среагировал привычно... как все. Не удивился. Даже не вздрогнула ни одна мышца на его лице. Мерно, уверенно, спокойно ответил:

– Не ради ЧЕГО... а ради КОГО, – в глазах его вспыхнул странный огонек, будто ведя за собой в туманные дали своих собственных давнишних трагедий и рассуждений, ведя в глубины... своей души. Продолжил Афанасьев: – И не мне Вам рассказывать, что такие люди... рядом с Вами есть, – будто выстрел в сознание, укор в... сердце.

Обомлела я, боясь даже вздохнуть.

Минуты борьбы взглядов – и вынужденно сдаюсь. Ведусь, стыдливо пряча очи:

– Но что я Ему подарю? – обреченно. Щеки запылали, вторя моему позору и собственной никчемности. – Что? Кроме слёз... – Решаюсь рубить откровения дальше: – Ничего?.. – и самое жестокое, на что способна моя душа... относительно самой себя: – А без меня – у него был бы шанс на счастье.

Тихо, язвительно... рассмеялся внезапно Доктор, словно протащив меня через мясорубку. Оцепенела я в удивлении. Миг – и нашла силы обрушить на него взор.

Отозвался учтиво:

– Как же... вы любите за нас всё решать... милые наши, ЛЮБИМЫЕ женщины, – едко, откровенно дерзко, прошептал тот. Немного помолчав, продолжил: – А ведь у каждого – своё понятие о счастье...

Ухмыльнулся враз печально. Шаги ближе – и присел на стул, у койки.

Взгляд пустил около, а после – утопил в пол. Шумный, тяжелый вздох, давя внутри себя забурлившие эмоции...

– Мы с моей женой уже лет двадцать, как женаты. А детей всё нет. И не будет, – убийственным грохотом слова. – Диагноз ей поставили. Она в слёзы... вот как ты. Не сразу, правда, – протянул многозначительно, – но было. Ой, как было!.. – скривился от боли. Но миг – и совладал с собой. – "Чужих, – кричит, – не хочу, своих хочу! Но их не будет!" И как давай за меня решать: бросай, говорит, и вали на все четыре стороны... счастье иди, мол, нормальное, не бракованное, ищи. "Настоящее"... Господи, помню, как я ... ржал истерически с этого слова. Поня-тия. "Настоящее счастье". Я даже, сам для себя, толком не осознавал, что ОНО значит, это ваше счастье, "настоящее". Как ОНО для меня выглядит. Зато она, Вы... умницы-красавицы, во всём эксперты: быстро решила за меня, – сглотнул слюну шумно, болезненно. – Я же ее лет шесть добивался, Аньку свою. Как встретил на первом курсе – так и влюбился, накрыло с головой. Ходил, что дурак по пятам. Поначалу она на меня скромно фыркала, потом боялась, потом избегала, потом орала, что ненормальная... а после – игнорировать стала. А я ходил, добивался... Цветы, подарки, внимание... И главное... чувствую же: моя она, моя! И вот – выпускной, клятва, дипломы. Я с цветами к ней. Так, думаю, сейчас, как всегда, пошлет – и я пойду, бухать с друзьями. Ан-нет. Не сегодня. Внезапно взяла мой букет. Я стою ошарашенный и не знаю даже что сказать, что сделать. Глаза вылупил, и аж дышать страшно. Думаю, сейчас как заедет им по морде... а там розы, шипы ух какие... – я и попрощался уже мысленно с жизнью. А она – нет. Растянула на устах улыбку и как выпалит: "Да". Я еще больше оторопел. Язык онемел, ноги подкашиваться стали. Спустя минуты такого остолбенения и сам не понял, как пошутил: "Че "да"? И замуж, что ли, готова за меня пойти?!" А она: "Ну да". Так на следующий день и пошли в ЗАГС, заявление подали. А вскоре – и поженились. Это ее отец, оказывается, категорически против меня был. Ультиматум ей поставил: сначала учеба, а дальше – делай, что хочешь. Не думал старик, что она исполнит затеянное. Поставили пред фактом: завтра венчание. Хотите – приходите, нет – ну, что уж тут: не особо-то и расстроимся... – Немного помолчав, продолжил Афанасьев: – И теперь она мне заявила: иди, броди... ищи че-то там... что другие... счастьем считают, – внезапно обрушил, уставил взгляд мне в глаза. – А зачем оно мне без нее? Пусть даже бы с десяток мне какая нарожала. Зачем? Я без своей Аньки – никто, и ничего другого мне не надо. Так что... – закачал головой, – не надо решать за нас, что для нас "счастье". Если мужчина любит женщину, то он любую ее примет: без рук, без ног, с детьми чужими, или без... своих. Лишь бы с головой: причем в обоих значениях.

Глава 36. Эвридика

***

– Так что, до утра? – уставился на меня Афанасьев.

Закивала поспешно головой:

– Да, до утра...

Улыбнулся понимающе:

– Хорошо. Только не затягивай: чем дальше, тем хуже – причем для обоих.

Киваю одобрительно. Скривилась невольно. Пристыжено опустила очи.

***

Проснулась от того, что кровать моя дрогнула, просела под чьим-то весом. Резво распахнуть веки: солнечный свет болезненно ужалил в глаза – поморщилась; машинально прикрыла лицо ладонью.

Тихо рассмеялся "гость". А затем и вовсе раздался голос, будто перезвон чего-то самого нежного и самого трепетного, самого теплого на земле. По моей душе скользнул родимый, ласковый бархат:

– Доброе утро, зай.

Улыбнулась счастливо я.

– Костя... – хотела еще кое-что добавить, но не дал. Тотчас припал своими губами к моим, убрав руку, схватив и сжав ее своею. Короткие, рывками поцелуи, семеня, одаривая ими всю меня: щеки, нос, веки, лоб, уста... – куда попадет. Молчу, тихо смеюсь, зажмурив глаза и наслаждаюсь шальным, безумно сладким, всепоглощающим моментом. Но вдруг миг – и застывает.

Испуганно обрушиваю на него взгляд:

– Что?

– Ниче... – странная, загадочная улыбка исказила его уста.

– Тогда целуй дальше... А то ишь остановился... – смущенно захихикала я. Рассмеялся и Пахомов.

Вмиг припал ласкою к губам: запойный, знойный, сводящий с ума пляс наших губ.

И вдруг отстраняется. Глаза в глаза. Шепотом:

– Боже... Лизка моя... – провел, погладил по волосам. Коснулся на мгновение кончиками пальцев моих губ – поймала, укусила их слегка, отчего тот сразу рассмеялся. – Девочка моя... – и снова скользит взглядом по всему лицу, будто пытаясь впитать в себя всё, что видит. – Я думал, что сойду с ума. Что больше тебя не увижу... – Немного помолчав: – Прости меня, зай. Прости, котёнок... что так тебя подвёл...

Пристыжено смеюсь, на мгновение пряча взор:

– Ничего не подвёл. Сделал всё, что мог. Это я – дура, – глаза в глаза. – Зачем вообще во всё это полезла? Почему тебя не послушала? – и снова спрятать стыдливо очи. Шепотом: – Героем хотела быть... пользу принести – и всё проср*ла. Ты столько надежд в меня вложил – а я подвела. Испортила... Черти что натворила, нагородила. И даже тебя умудрилась сдать...

Тихо рассмеялся неожиданно, отчего даже поежилась я, сжалась в непонимании. Взор в глаза. Не стихает нежная улыбка:

– Ну, что ты, Лиз? Ты всё правильно сделала. И ничего не испортила. Много тварей повылазило на свет – трусость и недоверие взяли свое. Всех, что были там, повязали. Крысы на то и крысы – быстро раскололись, лапками застучали. Да и "старших" своих слили. Так что... о лучшем и мечтать никто не смел. Недолго их кодле осталось на воле бегать.

– А эти... – немного отстраняюсь, отодвигаюсь в сторону. Поддается и Костя, сел ровно. Глаза в глаза. Решаюсь договорить: – Казанцев, Сальников... Горбунов. Что им светит?

Скривился, шумный вздох. Отвел взгляд в сторону. Нервически сглотнул слюну:

– Горбунов... при задержании застрелен. Но, Лиз, – отчаянно. Резко выстрелил взором мне в очи – отвечаю тем же... Сжалось в страхе мое сердце, боясь последующего. – Он сам виноват. Со стволом. В тебя стрелял. Я не мог иначе...

Опускаю взгляд. Киваю покорно головой:

– А те? – едва слышно.

– А те суда ждут. Но вряд ли что-то радужное. Сами себя под черту подвели. Им конкретное предъявляют: начиная от похищения сотрудника милиции... и до... – немного помедлил, – такого, что лучше тебе и не знать. Теми еще мразями оказались... Как и Науменко их.

Нервически, громко сглотнула слюну.

Невольная колкая пауза пролегла между нами. Но минуты – и отозвался Костя:

– Так что ты у меня – умница, – коснулся неожиданно щеки, нежно провел вдоль скулы. Глаза в глаза. Улыбнулся: – Храбрая моя...

Зажмурила болезненно веки я, сдерживая позорные слезы: вспыхнули воспоминания, возрождая былое будто наяву.

В горле запекло... Но решаюсь... на важный, жуткий, убийственный, режущий плоть и душу, вопрос:

– Костя... – несмело.

– Да, зай? – дрогнул его голос от тревоги, волнения, учуяв настрой.

Не осмеливаюсь обрушить на него взор, посмотреть Судье в глаза. Но продолжаю:

– Там, в больнице... врач был. Ваш же?

Мгновения пугающей тишины – и, шумно вздохнув:

– Да. По нашей просьбе работал.

От его слов, странного тона, нот звучания – побежали мурашки по телу.

Напрягся Пахомов.

Рубаю дальше:

– Когда он... пришёл, новость принес. Результаты анализов... Там еще родители мои были.

– Да...

– Он, – живо перебиваю. – Он кое-что мне показал... – смертником обрушиваю взгляд в глаза Косте. Жуткий, испепеляющий момент, казалось, не оставляя по себе ни проигравших, ни победителей. Затаил дыхание мой Пфальцграф. – Справку, результаты... Будто бы я – беременна. По-настоящему... реально беременна. Не как по плану: а маленький срок. Будто бы... от тебя.

Обмер, не моргая. Выпучил очи.

А на моих же – тотчас застыли жгучие слёзы:

– А вот теперь... врачи сказали, что... нет ничего. И не было. Не было беременности. Костя, как так?.. ПОЧЕМУ? Зачем он... так жестоко соврал? Зачем?

Молчит. Сверлит меня непонятным, жутким взором Пахомов – отчего даже дышать страшно.

Но еще миг – и торопливо я добавляю, невольно... подсознательно или, наоборот, сознательно – моля, упрашивая соврать мне. Сказать так, чтобы... не дорвать мне душу до конца:

– Ошибка? – поморщила лоб.

Скривился враз:

– Нет, – будто шальной раскат грома, раздался его голос. А затем и вовсе... молния разрезала небеса, вонзаясь прямиком мне в сердце: – Это было моё решение. Моя просьба.

– Что?

Глаза заледенели. Сердце забыло свой ход.

– Это я его попросил так сделать, – бездушным изуверством вновь полосонул меня, не щадя ни грамма.

– За что?

– Не "за что", а "почему", – жестко, черство. Сдержанно. Серьезно. Немного помедлив. А дальше – будто бурная река смертоносной, инфернальной лавы: – Потому что очень тебя люблю. А ситуация была – патовая... просто пи***ц. Ведь я боялся... чего-то такого. С одной стороны – начальство: голову твою требовало, угрожая мою снести. Ну по**й: как говорится, будь что будет. Главное было тебя спрятать. А тут ты, с другого боку: "Не поеду, мне смысл жизни нужен, хочу быть рядом, хочу быть полезной!.." И от такого давления... куда я? Вот и рискнул: каждому дал то, что он хочет. Я думал... нет, свято верил, что ты выберешь... не работу, не призвание, всю ту е**тень, что ты мне там... говорила, а нашего ребенка. Семью, – прожевал эмоции, скривившись от боли, злости, разочарования. Опустил очи: – Но нет. Я ошибся. Ты пошла дальше... До последнего надеялся, что отступишься. Что скажешь правду – и выйдешь из игры. Согласишься на мой первый план – сбежишь, уедешь. Спасешь... "его" и себя заодно.

– Я не работу выбрала! – дико, исступленно заорала, завопила на него, не имея сил сдержаться. Глаза в глаза. – Я ТЕБЯ выбрала! ТЕБЯ! Костя, как ты мог?! КАК?! Если бы ты только знал, что мне из-за всего этого пришлось пройти! ТОГДА! СЕЙЧАС! – закачала в ужасе, отрицании очевидного, необъятного, непостижимого разумом, головой. Нервно сглотнула слюну. Взгляд около, попытки подобрать слова. – И вообще... Ты... ты подумал, что бы было со мной, там, за бугром, когда я бы узнала правду, а?! ПОДУМАЛ?! Сбежала бы... Да я бы... я бы с радостью уехала бы! Умчала бы сразу, наплевав на всё... позорно поджав хвост! На всё и на всех плевать! На ВСЕХ – кроме тебя! Ты столько надежд, сил, веры в меня вложил... в это дело! КАК... КАК я могла бы тебя подвести? КАК я могла бы... выбрать что-то свое, свою трусость, мечты... руша ТВОИ? КАК?! Скажи мне, не молчи! КАК? КАК Я МОГЛА БЫ... ТЕБЯ ПРЕДАТЬ? По крайней мере, специально, осознанно... КАК?

Скривилась от горечи я, от боли. Нет сил даже смотреть на него. Отвернулась, увела взор в сторону.

Молчит и Пахомов... шумно, тяжело дышит.

И вдруг – сорвался с места (вмиг кольнул страх меня, что уйдет мой Костя – испуганно метнула взор следом). Сдержался Изувер: шаги по палате, угнетаясь в рассуждениях. Обмер враз. Пристальный, пронзительный взгляд на меня. Глаза в глаза (поежилась я невольно):

– Правильно, – злобно, с обидой. – Я – козёл. Да, я – козёл! Козёл, что хотел тебя защитить!.. Причем... по большей части – от тебя самой. И, если не остановить, то хотя бы заставить думать своей башкой, быть аккуратной! ДА, Я – КОЗЁЛ! Потому что хотел, чтобы ты выбрала жизнь... а не долг... или честь. КОЗЁЛ!.. Спрашиваешь, что было бы там?.. За бугром?.. ЧТО-ЧТО?! НЕНАВИДЕЛА бы меня – но ЖИЛА бы дальше! А выгорело б дело – приехал и вернул бы тебя... конечно, если бы простила.

Выстреливаю с упреком в ответ взором: с порицанием, сарказмом.

Сцепились души в невидимой схватке. Молчу.

Продолжил резво:

– Ты хоть понимаешь... что чуть не СДОХЛА?! Ты ЭТО понимаешь?! – затрясся от ярости... – А РЕБЕНКА... да если бы ты действительно была беременна, то он бы точно всего этого НЕ ПЕРЕЖИЛ!

– ВОТ ИМЕННО, – гневно выпаливаю я, – "БЫЛА БЫ"! Но – НЕТ!

Обомлел от заявленного:

– Ты издеваешься?! – взвизгнул ошалевши. Глаза округлились.

– Это я-то?! Ну, подумаешь, сдохла бы! Новую бы себе нашел! Нормальную, не бракованную: ни мозгами, ни телом! И берегла бы она тебе ЕГО, – рявкаю с обидой, болью, отчаянием, умопомешательством, передергивая слова, причем... саму себя уже ненавидя за них, – на тебя бы даже наплевав – раз так хочешь! Раз это ПРИНЦИПИАЛЬНО!

– Ты – идиотка, что ли?! – резкий, стремительный шаг ко мне ближе, вплотную. Глаза в глаза, казалось, и душу заодно вынимая. Оскалился. Руки сжались в кулаки.

Страх враз стегнул меня по позвоночнику. Невольно сжалась.

– Да, идиотка! – смело смертником... сплюнула ядом. – Дальше что?!

– Нет, ты... ты – реально идиотка! – замотал, закивал лихорадочной головой, нервно пуча очи. Коротко нервически рассмеялся. Но миг – стиснул зубы от гнева. Заиграл скулами. – Если бы я хотел ДРУГУЮ – давно бы уже нашел! ДАВНО! По ушам съездил, всунул-высунул – и готово: пузо к носу.

Обомлела я, расстрелянная, ужаленная фразой.

Позорно дрогнул мой голос:

– НУ, ТАК ВПЕРЕД! Раз всё так ПРОСТО! – отворачиваюсь, пряча позорные слезы.

– ВОТ ИМЕННО, с*ка! ВОТ ИМЕННО!!! НЕ ПРОСТО! – заколотил кулаком себя в грудь. – И у меня – НЕ ПРОСТО! ЛИ-и-ЗА! Когда ты уже это поймешь?! А?!! – неистово. – Да мне даже... если бы чужой! Или, и вправду, этого... твоего Сереги! Или бывшего твоего... ПО**Й! ТВОЙ – и всё тут! Только не ври мне – НИКОГДА! Я сейчас тебе не о соплях... и не глупостях втираю. О важном – НИКОГДА НЕ ЛГИ! И не скрывайся! И пойми уже наконец-то: мне на тебя – НЕ ПО**Й! – чиркнул зубами. – Мне ты НУЖНА! ТЫ! А не какая-нибудь "другая"! Да хоть, б***ь, ЦАРИЦА была бы – ПО**Й! МНЕ ТЫ НУЖНА! В ЛЮБОМ СОСТОЯНИИ! ЯСНО?!

Нервически сглотнула слюну. Поддаюсь, поворачиваюсь. И страшно, больно всматриваться ему в глаза – но уже и взгляд оторвать не в силах. Прикипела, будто мотылек к прощальному свету, запутавшись в тенетах пламени.

– Что молчишь? – уже более сдержано, рыком... Костя.

– Все вы так... поначалу поете...

– АХ, ТЫ Ж, с*ка!.. – резвое, бешеное. Ором. Стремительный ход – и внезапно стащил меня с кровати, ловко подхватил себе на руки.

Борзое движение на выход.

– ТЫ ЧЁ УДУМАЛ?!

Глава 37. Коварные тенета. Шах и мат

***

Силой, игнорируя мои крики, визг, сопротивление, усадил Пахомов в свою машину; прыгнул за руль – и вдавил педаль газа до упора.

***

И снова на руки, и снова мой Тиран уносит меня в неизвестном направлении (облачив в свою куртку). Через арку – и в сторону барельефом увенчанного строения.

– Костя, ты че удумал? – уже более сдержанно рычу я, медленно осознавая всё грядущее.

Дрожь по телу, мышцы сжимаются в камень не то от какого-то потаенного, первородного страха, что волнами стал во мне зарождаться, врываться из недр наружу, не то... от счастья.

Поставил у двери на ноги – поддаюсь, хотя все еще удерживаюсь за него, моего ненормального. Живо пропустил внутрь помещения... – и покорно за мной.

В переполохе вскочила пожилая женщина:

– Вы к кому? Вы куда? – заметала испуганный взор то на излишне возбужденного, встревоженного Пахомова, то на меня (стоящую в черной огромной, явно не моего размера, куртке, чуть ли не на голое тело напяленной – виднеется лишь клочками тоненькая, потрепанная больничная рубашка; босая я, измученная, растерзанная, будто с креста снятая).

Сверкнул вмиг корочкой.

– Где у вас здесь всё происходит? – взгляд около, будто ощупывая, нутром своим выискивая правильный ход.

– Что именно? – растерянно, испуганно выпучив на него очи, но уже без малейшего сопротивления – сплошное участие и забота.

– Расписывают где? – гаркнул, откровенно и пугающе уставившись ей в глаза.