Текст книги "Партизаны полной Луны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Потом посмотрел пристально на Энея и добавил:

– Ты, грешник, мне напоминаешь одного знакомого викинга. Арнлют его звали или Арнт, или как-то так, не помню я уже… словом, он пришел проситься в дружину к Олаву Харальдссону, ну, тому, который еще потом святым стал. Одному из. Этот Арнт-не-помню-как был из тех язычников, которые не приносят жертв никому, а полагаются на собственные силы. Так он и сказал Олаву. И добавил: "Но теперь я хочу верить в тебя, конунг". Олав ему ответил, что поверить в него означает поверить и в Христа. И, соответственно, креститься. Парень и крестился. Не помню, что с ним дальше стало, я его из виду потерял…

– Вы шутите, – сказал Эней. – Столько лет вам быть не может.

Монах засмеялся.

– Вампиры были и тогда, – сказал он. – Но что характерно – язычникам не приходило в голову звать их высокими господами. А когда они находили лежку вампира, то отрубали ему голову, а тело переворачивали на живот, и голову засовывали ему же носом в зад. Простые были ребята и грубые.

– Вы шутите, – повторил Эней.

– Да, – согласился монах. – Но в каждой шутке есть доля шутки. Арнльет Геллине действительно крестился ради Олава Харальдссона. А ты, грешник, действительно в этом на него похож.

– Ну и что? Разве так важно – из-за чего? Да, я знаю, что, по-вашему, Он читает в сердцах. Ну, тогда Он в курсе, что я ничего другого предложить и не могу.

– Я понимаю. Но ты цельная натура, грешник. А это паллиатив, временная мера. Его хватит года на три, много – на пять…

– На три? – Эней беззвучно засмеялся. – Ну вы и оптимист, брат Михаил!

На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… кто ты будешь такой?

Крыльцо, впрочем, простое, деревянное. А вот считалка подходит к делу лучше некуда. Потому что сидят на крылечке священники и монахи двух конфессий, а вот тем, кто пока не определился, кажется, пришла пора решать, кто они такие.

– Игорь, – сказал отец Януш, стряхивая желтую пыль с рукава своей армейской куртки, – за это время вы присмотрелись к работе нашего брата гвардиана. И вы обладаете теми же способностями, что и брат гвардиан, и способности эти могут очень сильно пригодиться, потому что… ну, вы уже пожили здесь, сами знаете. В последний раз это было в пятнадцатом году. Потеряли мы восемнадцать человек, хотя все делали, что могли… Антон, предложение касается и вас. Есть семья, которая могла бы вас принять. С документами поможем…

– Отец Януш, – сказал Игорь, – вы делаете это предложение мне и не делаете Андрею…

– Правильно, – сказал террорист. – Мне нельзя здесь оставаться. За мной ходит СБ.

– И за мной, – пожал плечами Игорь.

– Да, – согласился отец Януш. – Но вы, Игорь, не первый варк-нелегал, пропавший в этих местах без вести. Со временем вас перестанут искать. А Андрея – нет.

– Скорее всего, – сказал Игорь. – Но я решил уходить с ним.

– Это может быть опасно, – сказал отец Януш. – Для вас обоих.

– Для нас обоих опасно все, – пожал плечами Эней. – Я помню, что я вам обещал… но еще я обещал своему учителю довести до конца одно важное дело. И я не могу нарушить это обещание. Это все равно что… плюнуть мертвому в лицо.

– Это обещание, – вступил Роман Викторович, глядя на Игоря, – касается вас?

– Ну… – Игорь опустил голову. – Если совсем коротко… я хочу защитить людей, только держусь того же мнения, что и учитель Андрея: надо систему ломать.

– И вы берете с собой ребенка?

– Я не смогу у вас жить. – В голосе Антона было не упрямство, окончательность.

– И не беспокойтесь, пожалуйста. – Эней слегка наклонил голову. – Мой учитель, видимо, давно уже решил, что в терроре, как он есть, нет смысла. Им ничего не сдвинешь. Я с ним согласен теперь. Мы не берем Антона в это дело, потому что сами туда не пойдем.

Молчавший до сих пор Костя сделал шаг с крыльца, опустился перед Романом Викторовичем на колени и проговорил, сложив руки чашкой:

– Благословите идти с ними и служить им, владыко.

Священники переглянулись.

– У них должен быть капеллан, – пояснил Костя. – И я должен быть их капелланом. Роман Викторович, господин майор, неужели и вам объяснять?

Эней вдруг отложил свою трость-ножны и встал на колени рядом с Костей.

– Благословите его, пожалуйста, отец Роман. И всех нас. Мы должны уйти, потому что… оставаться смысла нет. Мы должны найти способ победить вместе. А не выпускать в мир смертников…

– Как это ты сказал, брат Михаил, – улыбнулся Игорь, – "столько раз, сколько попросишь"? Или "столько раз, сколько нужно"?

И тоже встал на колени перед епископом. Последним присоединился Антон.

– Ребята, вы что, с ума посходили? – беспомощно сказал Роман Викторович.

– Кто хочет быть мудрым – будь безумным в веке сем, – весело отозвался брат Михаил. – Выйдет у них что-то или нет – они, по крайней мере, не скажут "мы не пробовали".

– Костя… – Отец Роман был явно растерян. – А как же ты служить будешь? Ведь тут двое католиков.

– Если таинство действительно, как вы меня учили – я никаких проблем не вижу.

– А я вижу. Ты и в самом деле скоро утратишь благодать.

– Вот тогда и будем плакать, – твердо сказал Костя.

Владыка Роман вздохнул и положил ему руки на голову.

– Благословляю вас, и хрен с вами со всеми. Идите отсюда, чтобы я вас не видел.

То, что готовилось на поляне над озером, больше всего напоминало корпоративный пикник – несколько высоких тентов, два – даже с рекламой пива «Поділля», одноразовая посуда, вязанки дров, запах репеллента и сотни кариматов, уложенных правильными рядами. Антон помогал монахам обустраивать поляну вместе с Андреем и Костей часов с пяти вечера и к сумеркам сильно устал. Проснувшийся как раз в это время Игорь уступил ему спальник, а сам принял его обязанности.

Люди начали понемногу съезжаться еще днем, но когда Антона разбудили, он изумился тому, как их много – не меньше пяти сотен человек одних только взрослых.

Машины стали на поле полукольцом, отгораживая пространство у берега, один круг – фарами внутрь, другой – фарами наружу. На песке сложили шалашом большой костер, составили в пирамиды факелы – Антон вместе с Андреем и Игорем весь вечер их заправляли. По поляне носились дети, взрослые, чинно рассевшись на походных ковриках, разговаривали о своих делах, молились или читали. Кое-кто лег подремать до темноты – служба Пятидесятницы начиналась с заходом солнца.

Андрей тоже читал – точнее, пытался: его принимали за доминиканца и поэтому то и дело дергали. На доминиканца его делали похожим белая рубашка катехумена и… слово "борода" было все-таки сильным преувеличением – но, с другой стороны, "щетина" уже не годилась. Энею это совершенно не шло, но он считался не с эстетикой, а с шоубордами, с которых мигал его портрет вкупе со слоганом "Разыскивается опасный террорист".

Игорю этот маневр не помог бы – старые и новые волосы слишком отличались друг от друга, только внимание бы привлекли. Данпил ограничился стрижкой.

Темнота сгустилась, и люди начали подниматься со своих мест. Поднялись и трое… друзей? Наверное, друзей.

Прозвенел маленький корабельный колокол, подвешенный к ветке.

– Тишина, – сказали где-то за головами. – Мы готовимся к богослужению Пятидесятницы, я прошу всех сосредоточиться.

Стоящие люди потеснились от центра, образовав посередине проход для шествия.

Девушка в сером платье взмахнула руками и запела, задавая хору тональность:

– Veni Creator Spiritus…

– Mentestuorum visita, – подхватил маленький мужской хор – Implesupena gratia quae tu creasti pectoral…[11]

Двое священников, епископ из Зборова, четверо семинаристов, которым предстояло быть рукоположенными сегодня, Костя (он заметил их и чуть кивнул) и мальчишки-министранты с кадилом, Евангелием, хлебом и вином, свечами, потиром, дискосом и несколькими дароносицами. Все священники и семинаристы в белых орнатах, все с пылающими факелами в руках.

Факела поднесли к дровам – и пламя взвилось выше голов, а горячий воздух заставил одежды трепетать как крылья. Брат Михаил взял из пирамиды несколько факелов и поднес их к костру, а потом начал передавать в толпу, от факелов зажигали фонарики и свечи – и скоро вся поляна расцвела огнями. Какая-то женщина сунула по свечке троим новичкам и растворилась в толпе раньше, чем они успели сказать «спасибо».

И Антона унесло совершенно. При свете живого огня, при звуках тысячелетнего торжественного гимна он вдруг ощутил, как плавятся границы времени.

Как во сне он слушал Литургию Слова; как во сне видел хиротонию, совершенную епископом над четырьмя семинаристами, – не мог же он в реальности увидеть эту цепочку рук, возлагаемых на головы священников от первых дней, от Петра и Павла до этой самой ночи. И когда отец Януш, выйдя перед рядом восьмерых священников, сказал, что обычно на Пятидесятницу взрослых не крестят, но сегодня особый случай, он никак это не применил к себе, забыл. Но Игорь чуть толкнул его локтем в бок:

– Это по нашу душу. Поднимайся.

Ось вони, молодi агнцi!

Ось вони, що заспiвали "Аллiлуйя!"

Прийшли до струменя свiтла,

З джерела Бога напились —

Аллiлуйя! Аллiлуйя![12]

«Это нам? – подумал Антон, оглядываясь. – Это о нас?»

Он мотнул головой, чтобы прогнать величественное и страшное видение, открывшееся на секунду: сонм людей в белых одеждах, идущий босиком по огненно-красным, раскаленным волнам стеклянного моря.

Конечно, никакого моря не было – маленький, выкопанный в песке, выложенный пластиком бассейн, который Антон и Андрей сами же и готовили, отражал свет факелов.

– Боишься немножко? – шепнул Антону на ухо отец Роман. Мальчик кивнул. – Правильно.

Отец Януш принял из рук министранта требник и начал задавать вопросы: веруешь ли в единого Бога?.. Отрекаешься ли от Сатаны и его дел?..

– Верую, – повторял вместе с ребятами Антон и слышал, как люди за его спиной повторяют свои крестильные обеты, – верую, верую… отрекаюсь… отрекаюсь…

Наконец отец Януш жестом позвал его к озеру. Первым. Что? Я? – молча изумился Антон. Почему я? Но отец Роман уже слегка подтолкнул его в спину. Антон подошел к воде и шагнул в воду.

Вода оказалась теплой. Ну да, его же принимали, а не отталкивали… А что до холода и рыцарских бдений, то вокруг лежал такой мир, что ничего уже не нужно было выдумывать сверх.

Шалаш костра уже распался, и пламя осело в обугленные бревна. Ночной ветер прохватил холодом. Протянув руки, мальчик дал с себя стащить мокрую футболку, нырнул в бесформенную белую рубаху, поданную отцом Романом, и подставил голову, чтобы получить на шею крест. Брат Михаил набросил на плечи еще и тонкое одеяло – тоже белое, и, на взгляд Антона, совершенно лишнее.

Следующим "во имя Отца и Сына и Святого Духа" трижды нырнул Эней. За ним – Игорь. Все по очереди угодили в объятия отца Романа и Кости. А потом просто-таки "пошли по рукам".

…Потом как-то незаметно все улеглось, троих новоокрещенных усадили на "пенку" в первом ряду. Епископ поднял руки над приготовленными на алтаре хлебом и вином:

– Молiться, брати та сестри, щоби мою и вашу жертву прийняв Господь…

– Нехай Господь прийме жертву з рук твоїх…[13] – ответила поляна.

Игорь повторял вместе со всеми эти слова почти без звука. Этой минуты он ждал изо всех сил – и боялся. Каждый раз в момент Пресуществления – а он из всей четверки был единственным, кто посещал богослужение каждый день, – ему казалось, что на алтаре лежит истерзанный человек. Так бывает в детстве, когда боковым зрением видишь чудовище – а посмотрев прямо, понимаешь, что оно состоит из стула, висящей на спинке одежды и отражения в дверце шкафа. Так и тут: стоило сфокусировать взгляд на алтаре, и было видно, что на дискосе маленькая пресная лепешка, вроде лаваша. А если скосить глаза…

"Анри, ты ходишь а-ля Месс? – Хожу. Крутой такой процесс…" Павел прав: это и в самом деле соблазн и безумие, и Он честно предупреждал. Он честно спрашивал: "Не хотите ли и вы отойти?"

"Нет, не хочу".

Игорь и в самом деле не отошел – только зажмурился. Это помогало.

– Ось Агнець Божий, який бере rpixi свiту. Блаженнi тi, що запрошенi до Його столу.[14]

– Господи, – сказал Игорь вместе со всеми. – Я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой. Но скажи только слово – и исцелится душа моя…

Он хотел остаться еще на месте и помолиться, чтобы подойти к Чаше с последними, затеряться в толпе, не высовываться. Но через… минуту? секунду? – кто-то тронул его за плечо. Оказывается, новоокрещенные должны были причащаться первыми.

Восемь священников с Чашами пошли в коленопреклоненную толпу – словно огромные белые птицы летели кормить птенцов.

– Тело и Кровь Христа, – сказал Костя, протягивая Игорю частицу лепешки, край которой был вымочен в золотом вине.

– Аминь, – севшим голосом ответил Игорь. И Бог перешагнул пропасть между Собой и своим творением.

___________________

[1] Когда имеешь веру –

Лишь пожелай, и храм к тебе придет,

И станет на леваде.

Не нужно будет тыркаться в болото

И бздеть, как диверсант в тылу врага. (Лесь Подервянский, «Павлик Морозов»)

[2] Чернявая ли, белокурая – лишь бы поцеловала (укр.).

[3] Оглашенный – то же, что катехумен. Правила древней церкви позволяли оглашенным присутствовать только на литургии Слова и на проповеди, перед началом Евхаристической литургии они должны были покидать храм. Отсюда «метаться как оглашенный» – то есть как человек, который прозевал момент призыва и теперь суетится в поисках выхода.

[4] Чего я никогда, наверное, не пойму – так это зачем превращать богослужение в Пекинскую оперу… (англ.).

[5]…дай Бог нашему теленку волка съесть? (укр.).

[6] Если не съем, так понадкусываю (укр.).

[7] – Слава Иисусу Христу…

– Навеки слава… Нас… прислала госпожа Швец.

– Крыльцо красить?… Но я его ещё не ободрала.

– Это ничего… Мы и сами обдерем, дайте только нож или стекло.

– Ты Андрей или Антон?… Потому что мне про вас Шевчиха рассказывала, а сама я вас ещё не видела.

(…)

– Такой молоденький… Можно тебя увидеть?

(…)

– Какой же ты москаль? Ты русский (укр.).

[8] – Да где там не пробовала… Полгода, как дура, в больнице провалялась, в городе. Глаза вылечить не могут, а в печёнке болезнь находят, в сердце, в почках… Убивают людей в тех больницах, сынок, вот оно как.

(…)

– Глупости говорят. Что с глазами всё в порядке, а не вижу я – потому что не хочу.

– И вправду глупости… Извините, пани Татьяна, мы таки пойдём крыльцо докрасим.

(…)

– Сядь. Потому что как помоешь – то поставишь там, где я не найду, ещё и переверну. Спасибо, сама (укр.).

[9] – Андрей, ты ещё здесь? А посмотри-ка на это.

(…)

– Оно давно куплен, но его почти не носили. Возьми (укр.).

[10] Постой, нечистое отродье!

Не расквитались мы сполна.

Тебя при всем честном народе

Я задушила б, сатана!

(пер. В. Потаповой)

[11] О, Сотворитель Дух, приди

И души верных посети,

Дай смертным неба благодать,

Чтоб сотворенное спасти (лат.).

[12] Вот они, молодые агнцы.

Вот они, запевшие «Аллилуйя».

Пришли к потоку света,

из источника Бога напились.

Алилуйя, Алилуйя! (укр.)

(Здесь и далее: Пасхальный гимн.).

[13] – Молитесь, братья и сестры, чтобы мою и вашу жертву принял Бог Отец всемогущий…

– Да примет Господь жертву из рук твоих… (укр.).

[14] Вот Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира. Блаженны званые на вечерю Агнца (укр.).

Интермедия. ЛЕМУР

Худо, худо, ах, французы,

В Ронцевале было вам!

Карл Великий там лишился

Лучших рыцарей своих…

Где-то в половине первого в пятницу высокий сутулый человек по прозвищу Суслик сидел в погребке на Кокереллштрассе, потихонечку допивал вторую рюмку обнаружившейся в погребке палинки (местное пиво не вызывало у него интереса, а бельгийское вовсе не обязательно было пить в Аахене) и пытался выбраться за пределы второй главы «Мельницы на Флоссе» в старинном бумажном издании. Дело было не в книжке и не в палинке – и то и другое оказалось выше всяких похвал и никак друг другу не противоречило. Просто граф Гваринос в переводе Карамзина категорически отказывался убираться из головы, гремел железом и требовал внимания.

Ну хорошо. Откладываем книгу, отодвигаем рюмку и начинаем думать, зачем бы мертвым рыцарям стучаться в череп изнутри. Почему Карл Великий, понятно. Потому что вокруг – Аахен. Серебряный город. Некогда столица империи каролингов, а теперь столица иной и куда более обширной империи, от некоторых особенностей которой мифологического Карла хватил бы удар, а исторического, пожалуй, что и нет. Почему лишился лучших рыцарей – тоже понятно. Нынешняя напряженность – да, выразимся так – между балканским и центральным европейскими регионами упирается не столько в политику, сколько в личные амбиции очень высоких высоких господ, а потому никакого компромисса не предвидится. Ясно, что центр и юг вот-вот столкнутся лбами на всех уровнях. Ясно, что Совет конфликта не допустит, а потому, скорее всего, просто уберет ведущих игроков одной из сторон. Или обеих. Сегодня или завтра – уберет. А поскольку завтра по прогнозу дождь, то сегодня.

Но это все фон. Главный вопрос другой – почему мысль об имеющем состояться дне гнева не дает некоему Суслику читать хорошую книжку? Европейскую-то Россию надвигающаяся гроза не задевает и краем… По идее.

Он сделал маленький глоток. Палинка была сливовая и относительно некрепкая – в Венгрии она попадается и градусов на шестьдесят, тогда возникает ощущение, что проглотил маленького, но очень горячего ежа – и нужно срочно топить его в кофе. Поставил рюмку на стол, огляделся в поисках кельнера – погребок был почти пуст и совершенно "чист". Вот в чем дело. Вот он, источник беспокойства. Его не вели. Он не чувствовал наблюдения с самой Театерштрассе. Ну, допустим, у него выходной, то есть у него на самом деле выходной, а не по легенде, но аахенской-то СБ знать об этом неоткуда… Обычно, стоит ему шаг сделать за пределы российского анклава Цитадели, так местные его хоть в один слой да обкладывают, страха ради иудейска, а тут ничего. Получается, их вообще не интересует, что он будет сегодня делать. Ушел, и ладно.

Ну, раз подвальчик чист… Суслик вынул комм и набрал номер. Коммутатор молчал. Запасной номер того же узла молчал тоже. Резервный московский номер Сеть объявила несуществующим. Российский анклав в Аахене полностью выпал из обращения. Сто из ста. Если вам на голову ни с того ни с сего падает кирпич, это еще может быть совпадением. Если у вас пропадает связь, кто-то хочет вашей смерти.

После нью-йоркского инцидента семь лет назад (Суслик мечтательно улыбнулся) никому бы не пришло в голову отключать связь во всей Цитадели. Слишком уж быстро тогда этим шансом воспользовалось подполье. Теперь личные коммы и узлы связи изымали точечно. По подключениям, блокируя конкретные аппараты.

Его собственный номер по этой причине во всех реестрах числился сейчас не аахенским, а лондонским. Такие подвижки можно было вычислить за неделю-другую, если хозяин был осторожен, и за сутки, если не был. Суслик менял номера раз в два дня и был осторожен.

Он последовательно вызвонил пятерых, тех, про кого точно знал, что они сегодня были в ночную смену, следовательно, днем свободны. Отозвались двое: Воронин и Китаев из внутренней охраны. Тоже в городе, за пределами Цитадели. Тоже не видели за собой слежки. И то хлеб. Он назначил время и место встречи, расплатился, вышел и двинулся к вокзалу. Специально сделал крюк, чтобы пройти через Урсулиненштрассе – там липы нависают прямо над улицей и вместо булыжника лежат плоские плиты, как синяя драконья чешуя. Хорошо даже зимой. Книжку Джордж Элиот он оставил на столе – вдруг кто-то еще любит хорошую английскую прозу? Кельнер ничего ему не сказал.

Суслик вышел на привокзальную площадь и опять достал комм. Сумасшедшие металлические лошади, непонятным образом укорененные прямо в брусчатке, рвались куда-то на юг. Ветер гонял туда-сюда обрывок плаката с афишной тумбы. Сколько бы Суслик ни приезжал в Аахен, плакаты на привокзальной тумбе вечно были надорваны. Традиция.

Он посмотрел на восток. Нет, Цитадель, построенная между Ауф дер Хюльс и старым кладбищем, не была отсюда видна, поскольку не доминировала над ландшафтом, но над ней постоянно барражировал полицейский вертолет.

Архитектурный ансамбль Цитадели был грандиозен – не ради демонстрации могущества, но исключительно по практическим соображениям. В ССН входит более чем полсотни субъектов, у каждого свое представительство в Цитадели, каждое представительство размещено в особом анклаве, каждому анклаву нужна отдельная система коммуникаций, отдельный вход и выход, отдельный путь сообщения со зданием Совета. Кроме внутренней охраны анклава, набранной в представляемом субъекте ССН, есть еще внешняя, патрулирующая периметр Цитадели, и не только снаружи. Наконец, есть большой аппарат Консультативного совета ССН, преимущественно – люди, которых нужно обеспечивать жильем и питанием, а также охранять – не столько от террористов, которые уже полвека даже не пытались напасть на аахенскую Цитадель, сколько от… случайных выбросов агрессии при выяснении отношений между представительствами и Советом. Дом, который построил Кэрролл. "А это веселая императрица, которая часто кусает певицу, которая в темном чулане хранится…"

Суслик набрал новую комбинацию – запасной номер начальника смены. После того как Суслик – дистанционно, конечно же – поколдовал с настройками его телефона, маленький аппарат стал считать, что располагается вовсе не в кармане владельца, а на железнодорожном терминале в Тукамкари, штат Техас. Впрочем, где бы он ни находился, отвечать он отказывался категорически. Правда, на этот раз вместо сообщения "номер не существует" прозвучала серия длинных гудков, но это никак не могло обрадовать, поскольку означало, что аппарат-то включен, зато хозяин, скорее всего, выключен…

Суслик покачал головой.

– Кажется, этот поезд не идет до Тукамкари.

В комме щелкнуло.

– Добрый день. Приемная советника Волкова, – сказал полузнакомый мужской голос.

Это, видимо, новый референт…

– Добрый день, – Суслик свел брови, вспоминая, – это Андрей Кессель. У вас уже были гости?

– Да.

Да, гости были. В ассортименте.

Габриэляна разбудили по ошибке. Вообще-то дневным референтом действительно был он, но вчера и позавчера он подменял главного референта, ночного, проболтался на ногах пятьдесят два часа, добрался до постели в одиннадцать утра, а потому в четверть первого еще спал как сурок в феврале. Альпийского сурка, как известно, совершенно невозможно разбудить – хоть из гаубицы над ним стреляй, хоть цыганский хор ему заказывай. Но вот если сурку положить под бок кусочек сухого льда, то животное мгновенно проснется и проявит исключительную активность. Потому что лед под боком означает, что в горах, а вернее, непосредственно в нору сошла лавина. Не спи, сурок, задохнешься, замерзнешь. Так что Габриэлян, который готов был поклясться, что раньше пяти его не поднимешь и башенным краном, очнулся уже в вертикальном положении и обнаружил, что пытается одновременно надеть рубашку и прицепить к уху нервно попискивающую "ракушку" внутренней связи. Брюки и ботинки были уже на нем – видимо, для этого ему не потребовалось приходить в сознание. Он закрепил "ракушку", оделся, нырнул в ванную – все равно нужно было послушать, что происходит, – что-то сделал с зубной щеткой, сунул голову под кран – "ракушка"-то водонепроницаемая, а вот проснуться совершенно необходимо… Вода, впрочем, не помогла. Голова оставалась мутной, а обстановка – муторной.

Из истерики в "ракушке" следовало, что в тамбур российского анклава вошли шестеро. Четверо старших и двое людей. С алмазной пайцзой Совета. "Все, что сделал предъявитель сего…" Им сказали, что господин Волков, советник при правительстве Европейской России, изволят отдыхать. Аркадий Петрович, естественно, не спал, высоким господам его возраста дневной сон не нужен, но это был тот редкий случай, когда его вмешательство только ухудшило бы дело. Старший, посмевший не выполнить приказ представителей Совета, автоматически оказывался вне закона, кем бы он ни был. Даже если впоследствии выяснялось, что явившиеся превысили свои полномочия или вовсе таковых не имели – как оно, похоже, и было. Да, "посланцы Совета" явились как раз тогда, когда Волков, по идее, должен был бодрствовать, но никакие правила не регламентировали внутренний распорядок анклава, и апелляции визитеров к здравому смыслу ничего не дали. Да, должен вроде бодрствовать – но спит. В нерабочее время – в своем праве. И замначальника смены тоже спит, да, он сегодня в ночь. И вообще все спят.

Потому что пайцза пайцзой, а ордера на арест от человеческого правительства Союза визитеры не принесли. И хотя все прекрасно знают, чем на самом деле является Совет, букву закона, именуемого Конституцией ССН, никто не отменял. Консультативный совет подчиняется только правительству ССН, следовательно, и советника без ордера от правительства выдернуть из анклава нельзя. Получите и распишитесь.

Тянули время. На большее никто не решался, приказов сверху тоже не поступало. В аппаратной техники лихорадочно старались наладить хоть какое-то подобие связи с внешним миром. Начальник смены как "ушел в туалет" пятнадцать минут назад, так и не вернулся – видимо, тоже пытался куда-то пробиться по своим каналам, – а Аркадий Петрович, официально находящийся в дневной летаргии, в которую он вообще-то не впадал уже три столетия, естественно, молчал.

Если бы дело было в Москве, а не в Аахене… Но что тут мечтать? По закону советники могут брать сюда с собой только пять человек личной охраны. Остальное должен обеспечивать персонал анклава. А персонал анклава… Боги, благословите детей, зверей и службы мирного времени.

Габриэлян покачал головой, открыл зеркальный шкафчик над умывальником и достал оттуда шприц-тюбик. Нехорошо, но просыпаться как-то надо. Закатал рукав, приложил тюбик, удивился, что нашел вену. К тому моменту, когда добрался до аппаратной, не был уверен, что ноги касаются земли. Не лучшее состояние для работы, а где другое взять?

У автоматизма есть свои преимущества. Когда в аппаратной прозвучало "Боевая тревога!", техники и большая часть охраны ринулись по местам. Начальник дневной смены, официально все еще отсутствующий на рабочем месте, взвыл: "Стоять!" – и развернулся в поисках негодяя и губителя. Потому что, кто бы ни отдал приказ стрелять, ответственность все равно ляжет на начальника смены. И он прямиком окажется ну если не в перекрестье прицела, так в зоне особого внимания – что по существу одно и то же, если речь идет о Совете. Нет, гауляйтеры приходят и уходят, а охрана дипломатического анклава остается и сейчас останется, если не будет делать резких движений…

Увидев наконец, кто скомандовал тревогу, начальник смены выдохнул и опустил плечи. Второй референт, новичок, москвич. Это он просто с перепугу, наверное. Тем более что референт явно находился, что называется, "под воздействием". Глаза желтые – не разберешь, где белок, где радужка, зрачки – в точку…

– Вы с ума сошли, – уже спокойнее сказал начальник смены.

Габриэлян, кстати, и сам согласился бы, что в тот момент он был не очень адекватен. Иначе как объяснить то, что, имея в распоряжении вполне приемлемый трехгранный стилет, он зачем-то перекосился влево и ухватил с развороченной панели какой-то никелированный инструмент – впрочем, тяжелый и достаточно удобный. Страшное все-таки дело – витамин С внутривенно. Ага, понятно, почему перекашивался, это он с линии огня уходил, просто ничего не соображал при этом, действовал на одних рефлексах… ну и серебряное напыление на стилете пожалел, наверное, портится же… Тем временем височная кость начальника смены удовлетворительно хрустнула, съемная головка отвертки так в ней и осталась, а охраннику, схватившемуся было за пистолет, и рукояти в горло хватит. Лежи, только стрельбы нам в аппаратной еще не хватало. Все, кажется, больше никто не возражает.

– Боевая тревога, – медленно, очень четко артикулируя, повторил Габриэлян.

Кто-то из техников извиняющимся жестом показал на начальника смены.

– Да, конечно, спасибо, – кивнул Габриэлян. – Сейчас, – поднял покойного, дотащил до центрального пульта, посадил в операторское кресло, подвел объектив сканера к левому глазу и быстро набрал комбинацию, активирующую пульт. Вообще-то ему ее было знать не положено, но мало ли что не положено. По ходу дела подумал, что для операций со сканером достаточно было бы просто глаза начальника смены – но не выковыривать же его стилетом, в самом деле?

А техники уже были на месте, в "ракушке" четко откликались посты. Отлично. Габриэлян перевел весь анклав в боевой режим, подождал секунду, сказал в микрофон "Счет три", охрана анклава в тамбуре метнулась к дальней стене, "гости" двинулись было за ними, но тут, разрезая тамбур, упала термическая перегородка – а затем включились огнеметы.

Когда дым ушел в решетки вентиляции, выяснилось, что внутри все в порядке, а за перегородкой имеется сильно закопченный коридор с темными пятнами на полу – там, где стояли старшие, – а дальше выжженная внешняя дверь, пошедший пузырями пол коридора, скорченные черные тела, оплавленное оружие… "Гости" оставили снаружи неплохое прикрытие, и, задействуй Габриэлян, скажем, пулеметы, конфликт мог бы и затянуться. По одному из каналов было слышно, как кто-то из охранников матерится в защищенной части тамбура. И чего б я так нервничал, пять секунд – это более чем достаточно, и все успели.

В аппаратной все было относительно тихо. Один из техников сидел, скорчившись, в углу и дышал, будто захлебывался. Процедуру им вбивают на уровне рефлекса, а вот результат, кажется, доводилось видеть не всем. Аахен. Спокойное место. Здесь если раз в пять лет в Цитадели что-то перегорит, и то много.

Да, сейчас основная угроза идет изнутри, а не снаружи – когда люди растеряны, они склонны делать глупости; старшие отличаются от них только тем, что делают глупости с очень уверенным выражением лица. Габриэлян щелкнул переключателем "ракушки".

– Это не официальный визит, – сказал он. Третий канал накрывал только охрану у входа и операторов аппаратной. – Либо нас только что пробовали на прочность с негласной санкции Совета, либо это чья-то самодеятельность. – И при любом раскладе свидетели "гостям" не нужны. Этого Габриэлян вслух не сказал. Это они способны просчитать и сами. – В первом случае – на сегодня все. Во втором – будет еще заход, в ближайшие полчаса, – потому что неудача равносильна гибели.

– Согласен, – сказал в "ракушке" "проснувшийся" заместитель начальника смены, нет, уже начальник смены, тоже москвич. – Поднимаюсь к вам.

Аркадий Петрович Волков слушал этот радиообмен с глубоким удовлетворением. Все, что ему рассказали в училище про В. А. Габриэляна, оказалось правдой. Умен, решителен, предельно циничен, не питает никакого уважения к существующему порядку вещей – и не скрывает этого. Про "негласную санкцию Совета" по открытой связи…