Текст книги "Партизаны полной Луны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Из предварительной медицинской сводки Фихте знал, что жизнь Андрея полностью вне опасности и все, что ему требуется, – это отлежаться. Будучи в прошлом гонщиком, он знал также, что парень очень, очень легко отделался. В палате напротив лежал Штанце, в фиксаторах по самые уши: одиннадцать переломов на одних только ногах! Сам Фихте в дни бурной молодости дважды разбивал голову, а лицо… он потрогал шрам, пересекающий лоб, переносицу и щеку, – как его медики ни шлифовали, а "канавка" прощупывалась до сих пор. И тем не менее, увидев лицо Энея, сплошную маску из бинтов, услышав его шелестящую речь – губы порваны, челюсть повреждена, так что медики поставили ему ларингофон, как только оказали первую помощь, – Фихте ушел из палаты с тяжелым сердцем.

– Ему лицо придется клеить заново, – сказал он Ростбифу ночью, когда тот заявился в гостиницу под видом журналиста. – И… не верю я в наших мясников. Следы останутся, и погорит он на втором, ну третьем деле.

– Преимущество нашего положения в том, – сказал Ростбиф, отрываясь от планшетки, – что мы можем лечить парня легально. И трансплантат есть. Идеально подходящий. Завтра доставят. Глянь сюда, это баденская клиника. Подойдет?

Фихте наклонился к его планшетке. Да, контраст между снимками "до" и "после" впечатлял.

– Но… это же клиника для миллионеров.

– Мы на гауляйтере сэкономили? – поинтересовался Ростбиф. – Сэкономили. Мы на отходе и прикрытии сэкономили? Считай, уже. У нас две трети оперативной суммы – это не считая резерва – лежит на счетах. Плюс энеевские призы.

– А штаб?

– А штаб дал мне карт-бланш.

– Но не под это же…

– Пусть они мне это сами объяснят.

Фихте кивнул. Представить, как кто-то из штаба объясняется с Ростбифом по этому вопросу, он не мог.

– Тебе… тяжело, наверное? – спросил он вдруг.

– Нет, наверное.

Глаза у Ростбифа обычно карие, с зеленым ободком. Настоящие или клеенные – неизвестно. Смотреть в них в любом случае неуютно.

Фихте был очень простым человеком, искренне привязывался и искренне испытывал неприязнь… К Энею он за этот год успел привязаться. Черт дери, а кто к нему не успел привязаться? Кроме Штанце и его кодлы, естественно. И что к Ростбифу парень относится как к отцу, Фихте знал. И… "нет, наверное"? В особенности "наверное". Правду говорят – сдвинутый. Может, потому и работает так хорошо. Защита-то на нормальных людей рассчитана, даже у варков.

– Насколько я понял, парень вполне транспортабелен, – продолжал Ростбиф. – Так что тянуть не будем, постарайся завтра же организовать перевод в Баден.

Да, подумал Фихте, в каком-то смысле эта катастрофа – просто подарок судьбы. Никто не удивится, что мы суетимся и бегаем. Ни у кого не вызовет подозрений стремительный отъезд… Как по заказу.

– Сделаю, – сказал он, отключая от планшетки лепесток и пряча его в карман.

– Я вернусь недели через две. – Ростбиф прицепил планшетку на пояс. – Передай Андрею привет от меня.

Фихте кивнул. Не хотелось ему спрашивать, что еще варится у Ростбифа. Он ведь может и ответить – и что ты будешь делать с этим ответом?

Ростбиф навестил Андрея в Бадене через месяц. Тот все еще ходил в бинтах и нашлепках: операция шла не в один этап. Как оказалось, обратная трансплантация решала далеко не все проблемы. При снятии с донора и заморозке даже в лучшем случае необратимо гибнет около четырнадцати процентов нервных волокон, а пересадку-то делали дважды, а во время аварии, как оказалось, пострадали крупные нервы, и их полное восстановление было крайне проблематично. Доктор Хоффбауэр только что завершил самую тонкую часть работы: восстановление нервов вокруг глаз.

– А то, – улыбнулся Эней, глядя под ноги, – спал бы как ящерица. Или пальцами веки закрывал.

Он жил в городе, в пансионе – не то чтобы больничное содержание оказалось слишком дорогим: по сравнению со стоимостью операций это был мусор. Но больничная обстановка встала у Энея поперек горла на вторую неделю, и он сбежал из стационара, как только услышал, что в постоянном наблюдении не нуждается. Поклонницы не докучали: Фихте увез его без всякой огласки и положил анонимно. Не для полиции, конечно, анонимно, а для частных лиц. Полиция навестила его здесь раза три, да и теперь Ростбифа приняли за полицейского, хотя он предъявил документы страхового детектива.

– Ящерицы греются на солнце. Энергию добирают. Когда все это закончится, ты будешь выглядеть, как ты. Только мимика победнее.

Можно было исправить и это – за счет вживления искусственных волокон, но делать такой подарок СБ, конечно, не собирался никто. А вот в историю болезни отказ от вживления не пойдет. Наоборот, там спустя некоторое время обнаружится подробный отчет обо всех операциях и тестах. И расположение лицевых костей будет полностью совпадать с тем, что хранится в памяти медицинского компьютера мотодрома. Совпадать с данными покойного Савина, а не живого Энея. Это и была настоящая причина, по которой Ростбиф выбрал именно баденскую клинику. Хороших хирургов-косметологов много, но только на Хоффбауэра был настоящий компромат – добрый доктор время от времени оказывал услуга наркобонзам, так что он подменит данные – не в первый раз – и будет молчать.

– Когда с тобой закончат?

– Еще недельку нужно наблюдать, прижились нервы или нет. Но рвануть можно хоть сегодня.

– Тогда еще недельку. А потом ты поедешь отдыхать. Куда-нибудь подальше от прессы.

Эней слишком хорошо знал дядю Мишу.

– Что-то случилось?

– Нет, – улыбнулся Ростбиф. – Случится. Как раз дней через десять. Заседание штаба. И я собираюсь внести на нем одно предложение…

Эней не купился, как в детстве. Молча ждал, пока Ростбиф сам скажет. Или не скажет. Но дождался только вопроса:

– Андрей, как далеко ты за мной пойдешь?

– Вы же знаете, дядя Миша. До конца.

Ростбиф глянул на приемыша поверх очков. Учитель изменил внешность: боцманская борода исчезла, появились пижонские очки, и наметились усы.

– Я не о том, насколько ты готов рисковать жизнью, здоровьем, свободой… В этом смысле я в тебе и не сомневался. Особенно теперь. Я о другом. – Ростбиф закурил. – Ты готов участвовать в акции, целью которой будет человек?

Глаза Энея блеснули между бинтов.

– Смотря что за человек.

– Ну конечно, не первый попавшийся. Какой-нибудь крупный чиновник. Готовящийся к инициации.

– Тогда да.

Ростбиф кивнул. Именно этого он и ожидал. Именно поэтому с Андреем было "нет, наверное", чего не объяснишь добряку Фихте. У роли бога-отца есть свои преимущества и недостатки, причем соединяются они неслиянно и нераздельно. Когда Эней миновал опасный период подросткового своенравия, Ростбиф обнаружил, что с его послушанием дело иметь не легче.

– А что скажет штаб? – спросил Эней.

– У нас на фюзеляже первый гауляйтер за два поколения.

– То есть, ничего не скажет.

…И ведь это не страх перед ответственностью, не бегство от нее, подумал Ростбиф. Просто в один прекрасный день он решил быть именно тем человеком, который со мной никогда не спорит. И именно ему я не могу объяснить, куда я на самом деле целюсь. И именно поэтому. Дьявол, и черт, и Гадес… Время, силы, ресурсы, жизни – все это в собачий голос, – и никому ничего не объяснишь, даже своим. Потому что хуже крысы в штабе только слух о крысе в штабе.

– Оцени. – Ростбиф отсоединил от пояса планшетку, открыл нужный документ, протянул Энею. – На этот раз, кажется, получилась вещь.

Последние строчки он дописал только вчера, в вагоне монорельса Мюнхен – Вена:

…Невозможность, Андрюша, добру оставаться добром

Заставляет верить, что зло еще обратится во благо,

Что, когда утихнут пожар, бесчинство, погром,

Из них образуются благородство, мужество и отвага.

Все придут на молебен. Черные губы солдат

Будут двигаться в молитвенном ритме – таков обычай…

Что это был за город? Молебен. Затем парад.

А уж после парада справедливый дележ добычи.

– Ну как, падаван?

Что это скажет Энею? Он не знал. И черта лысого теперь прочтешь по лицу.

Эней улыбнулся.

– Спасибо, мастер. Мне еще никто стихов не посвящал.

___________________________

[1] Эск (от аббревиатуры CK – суперкросс) – тип гонки, сочетающей аренный мотокросс с элементами трюковой езды.

[2] Дайдодзи Юдзан – автор «Будосёсинсю», наставления для молодых самураев (1630–1730). Ямага Соко – конфуцианский ученый, автор идеологии бусидо и самого термина (1622–1685). Ямамото Цунэтомо – автор знаменитого трактата «Хагакурэ Кикигаки» (1659–1719).

[3] Стихи Ю. Михайлика.

Иллюстрация. ПОЛОЖЕНИЕ О ПАСПОРТЕ ГРАЖДАНИНА ССН

Паспорт гражданина ССН является основным документом, удостоверяющим личность человека в пределах юрисдикции Союза, а по специальным соглашениям – и в пределах юрисдикции других государств. Выполняет функции и общегражданского, и заграничного паспорта. Выдается по достижении тринадцати (13) лет с момента регистрации свидетельства о рождении либо по истечении пяти (5) лет с момента регистрации вида на жительство с последующим получением гражданства.

Информация, которую содержит чип паспорта гражданина ССН, включает динамическую 3D-фотографию – голограмму высокого разрешения, корректируемую раз в год до 16 лет, раз в два года до 22 лет, раз в пять лет до 32 лет и далее раз в 10 лет; кроме того, генетическую карту с ID-файлом, содержащим код города, медицинского учреждения и дату рождения, код учреждения, выдавшего паспорт, дату выдачи паспорта и код медицинского учреждения, снимавшего генетическую карту для паспорта, а также код клиники, если гражданин проходил стационарный курс лечения, длившийся свыше десяти суток. Эти коды позволяют при необходимости быстро сверить данные паспорта с записями в базах данных служб регистрации соответствующих учреждений. Чип также содержит сведения об учреждениях, регистрировавших и выдававших новый паспорт в связи с утерей, со сменой имени или фамилии, проведенными пластическими операциями или в связи с операцией по смене пола.

Регистрация при переезде проводится не позже чем через полгода после фактической смены места жительства в соответствующем муниципальном отделе. В противном случае выплачивается штраф, поступающий на счет отдела здравоохранения местной администрации или аналогичной муниципальной службы.

Глубокая проверка паспорта включает сверку вышеуказанных файлов, а также запрос на поиск в соответствующих базах данных СБ, правоохранительных служб, служб здравоохранения и ОВС (в том числе СОТС) специальных сведений, но такая проверка проводится в исключительных обстоятельствах.

Специальными сведениями, которые содержатся в указанных базах данных, но не фиксируются в самом паспорте, являются сведения о военной или иной государственной службе с указанием кода медицинского диспансера, осуществлявшего регулярные медосмотры по месту службы (за исключением сотрудников СБ, спецслужб ОВС или правоохранительных органов, работающих под прикрытием; специальные сведения о них могут быть получены только при включении в запрос кода допуска, притом соответствующего уровня), а также информация о пребывании в карантинной зоне или зоне повышенной биологической опасности и о перенесенных заболеваниях "красной группы". К ней относятся орор (все штаммы), чума (все разновидности), различные виды геморрагических лихорадок, мадурайская сыпь и прочие болезни, занесенные в реестр R-219.

К дополнительным сведениям, которые могут быть занесены в паспорт, относится специальная строка идентификатора банковского счета и код медицинского диспансера, в котором регулярно наблюдался владелец паспорта. Гражданин может занести или отказаться заносить в паспорт эти сведения. Гражданин не обязан также вставать на учет в таком диспансере по новому месту жительства, за исключением обстоятельств, особо оговоренных в законе. Правоохранительные органы не вправе отказать гражданину в регистрации по новому месту жительства или любым образом ущемлять его права по факту отсутствия в паспорте таких дополнительных сведений. При этом работодатель или госучреждение, принимающие гражданина на работу, имеют право потребовать предоставления такой информации. Точно так же эти сведения вправе потребовать муниципальная или государственная комиссия, выдающая лицензии на некоторые виды деятельности, особо оговоренные в законе.

В случае если гражданин находится или находился на работах в зоне рецивилизации, но не состоял на госслужбе, ему выдается медкарта – вкладыш, чип которого содержит все специальные сведения.

<…>

Человек, находящийся в текущий момент на госслужбе того или иного рода, получает удостоверение установленной формы, где указываются все вышеперечисленные специальные сведения. Кроме того, там указываются необходимые дополнительные сведения, связанные с исполнением служебных обязанностей, например звание, должность, особые полномочия, тип и номер табельного оружия или специальных средств наблюдения и связи.

<…>

Частные предприятия и учреждения, в том числе СМИ, по согласованию с правоохранительными и медицинскими службами могут вводить для своего персонала специальные удостоверения со специфической атрибутикой, содержащие сведения, касающиеся работы на данном предприятии или в учреждении…

Глава 4. ОГОНЬ И ВОДА

Якщо маеш вiру,

То тiльки побажай – i храм прийде,

I стане на левадi.

Не треба буде лiзти у болото,

I бздiти, мов шпiон в тилу врага.[1]

Лесь Подервянский. «Павлик Морозов»

В пустом доме пахло пылью, но что-то чистое было в самом этом запахе. Светлая, легкая на подъем деревенская пыль тоненьким слоем покрывала пол, столы, подоконники, немногочисленные старые шкафы и три табуретки (мебель, что получше, разобрали родственники).

Андрей сбросил со здорового плеча тощий рюкзак. Его правая рука все еще висела на перевязи, но в остальном физических нагрузок он не чурался.

Он горячо поддержал идею переезда в Хоробров, где жил Костя. Дом, который нашел им епископ, принадлежал старику, умершему восемь лет назад. Монастырь ссудил их веником, совком, ведром, ветошью, спальниками и некоторым количеством посуды.

Ввиду спартанской обстановки уборка прошла быстро и легко: обмели паутину по углам, протерли пол и запыленные поверхности, включили по новой газовые вентили и насос, прокачали застоявшуюся воду – аминь, готово.

Деревня обогревалась и освещалась биогазом, получаемым из… э-э-э… отходов метаболизма. Длинные черные баки как раз и служили генераторами этого биогаза, при том же монастыре, то есть свиноферме, его выработка шла чуть ли не в промышленных масштабах. Там же была и электростанция, на том же газе работали домовые теплогенераторы. Горел этот газ не таким чистым и жарким пламенем, как городской, много коптил, но Андрей, неприхотливый то ли по природе, то ли в силу воспитания, не жаловался, и Антон тоже молчал. Да и не так уж плохо здесь было: главное, очень прилично ловилась Сеть.

Закончив уборку, они постелили себе на полу и распаковали еду, полученную также в монастыре. Холодильника в доме не было, только пакет с термоизолятом, и доминиканцы, видимо, приняли это в расчет, выдавая паек: пачка чая, пачка сахара, шмат соленого подчеревка, пять кило картошки, полбуханки черного хлеба, десяток сырых яиц.

Андрей велел Антону чистить картошку, а сам принялся топить сало на сковороде и греть воду для чая, напевая при этом какую-то украинскую песенку, в которой, насколько мог понять Антон, речь шла о разнице темпераментов блондинок и брюнеток. На словах "Чорнява чи бiлява – щоб лиш поцiлувала"[2] выяснилось, что картошку чистить Антон не умеет.

– А как же ты жил? – изумился Андрей.

– Дома прислуга была, – Антон пожал плечами и снова сунул в рот порезанный палец. – В общежитии – столовая. А в бегах я чищеную покупал.

– Ладно, за салом последи. – Андрей отдал ему вилку, а сам пошел за перевязочным материалом для порезанного пальца.

Дочищать картошку он не стал – только домыл и нарезал довольно неуклюжими, толстыми ломтями. А впрочем, когда она прожарилась, запах пошел такой, что Антон решил: неважно, как это выглядит – щоб лиш поцiлувала.

– А почему здесь так не любят москалей? – спросил он, запивая пищу богов чаем.

– Не любят? – удивился Андрей. – Да нет, здесь еще нормально. А не любят – ну кто оккупнтов любит-то? Особенно тех, на чьей броне упыри подъезжают?

– Но ведь… не дураки же эти местные. Чтобы эпидемию хотя бы застопорить, нужно было действовать вместе. И быстро. А здесь же был князек на князьке…

Рот Андрея исказился на секунду. Он почти не выражал эмоций лицом, и внезапно Антон понял, что дело тут не только в самоконтроле. Несколько секунд Андрей молчал очень выразительно. Потом глухо сказал:

– С тебя, конечно, какой спрос, ты школота еще. Умненькая, но школота. Что в тебя налили, то и бурлит в головенке. Но за порогом этого лучше не говорить. Нарвешься на… такую же школоту.

Антон вспыхнул. Уж чем-чем, а бездумной кастрюлей для чужих идей и мнений он не был! Уж кто-кто, а Андрей должен был это понять!

– Ну, ты, что ли, просвети меня, где я ошибаюсь, – сказал он как можно спокойнее.

– По факту – нигде. А по сути – это ваш лысый фюрер бомбил Киев, Днепр, Винницу… Это ваши войска уничтожили центральную власть, а потом еще растаскивали орор по всей оккупационной зоне. И после этого говорить, что у нас тут сели князьки… Что нам на головы ради нашего же блага Штерна посадили… – Андрей покачал головой. – Знаешь, взрослый сдержится, а вот от ровесника можешь и в чайник достать. В этих краях до сих пор кое-где томаты машинным маслом удобряют.

– Зачем? – изумился Антон.

– А чтобы пулеметы не заржавели. Стрелять из-за этого никто не станет, но место больное.

В дверь стукнули. У мгновенно вскочившего Андрея, как по волшебству, в левой руке оказался пистолет.

– Кто?

– Свои, – прогудел из-за двери Костя.

– Так, уси свои, – подтвердил более высокий голос семинариста брата Мартина.

Замка на двери не было, эти двое могли войти и так. Андрей оценил деликатность и оружие спрятал.

– Добро пожаловать.

В одной руке отец Константин нес связку сушеной рыбешки. В другой – канистру пива.

– Я хотел самогонки принести, – сказал он, опережая вопрос. – Но этот католик уломал меня взять пиво.

– Спасибо католику, – Андрей подвинулся на спальнике, чтобы пришедшим было куда сесть. – Я водки в поезде нализался на сто лет вперед.

– А я надышался, – вставил Антон.

– Хлипкий нынче инсургент пошел… – вздохнул Костя.

Из безразмерной ветровки брата Мартина появилась стопка пластиковых стаканов – не то чтобы одноразовых, но все-таки говорящих о бренности бытия всем своим видом.

– Значит, так, – сказал Костя, слизнув пену с усов. – Ты, Антоныч, заходишь завтра ко мне прямо с утра, в девять. Вас, пане террористе, я тоже приглашаю. Если хотите.

– А то можно к нам, – подмигнул Мартин.

– Я подумаю, – кивнул террорист.

Опустошили стаканы, разлили по второй. Антон не успевал за старшими, да и гнаться за ними не хотел. "Джон Ячменное Зерно" разочаровал, послевкусие после него оказалось какое-то затхлое. Подкопченная сушеная рыбка была интереснее.

– А вообще, – Костя сменил тон, – ты как дальше? Подлечишься, восстановишься – и опять пойдешь варкоту рубать?

– Не совсем. Но в конечном счете – да. Они ведь не уйдут сами.

– А Антон?

Андрей посмотрел в его сторону. Они раньше как-то не обсуждали, что будет, когда Андрей выздоровеет.

– Я решил… – Антону почему-то нелегко дались эти слова, – идти с ним.

Костя сморщился – будто пиво внезапно прокисло.

– В боевую группу?

Антон кивнул.

– Ты сдурел? – без лишней дипломатии спросил священник у террориста.

– Я был младше, когда начинал. И бойца из него все равно не выйдет, не волнуйся. Он по натуре – "кузнец". Ну, мастер по документам и взлому.

Почему-то Костю эти слова не обрадовали.

– Я не знаю, что это был за человек, который тебя в пятнадцать лет боевиком сделал. Но ты-то сам чем думаешь?

– Это был хороший человек, – тихо сказал Андрей. – Тебе такой и не снился. А я думаю, что Антон способен сам решать.

– Да понятно, – сказал Костя, – что он решит. Попал в сказку, стал героем…

Антон глотнул еще кисловато-горького пива. Смешно, он почти теми же словами и думал.

– Я раньше в сказку попал. Когда меня на лопату посадили.

Костя ничего не ответил. То ли не смог, то ли не захотел. Андрей перехватил инициативу:

– Трудно стать священником?

Мартин, держа кусок воблы, как сигарету, в углу рта, пояснил:

– Стать легко. Быть трудно.

– Зачем тебе? – спросил Костя.

– Сам не догадываешься?

– Догадываюсь. Но если я правильно догадываюсь, тебе это нужно – как… мне гармонь. Ты ведь если человека убьешь – даже защищая себя, даже случайно, – священником быть перестанешь.

– Ну если так… – Андрей осушил и второй стакан и снова подставил емкость под канистру, – тогда да. Тогда ты прав, мне не это нужно.

– А что тебе тогда нужно?

– По нижней планке или по верхней?

– Давай сначала по нижней. А потом – по верхней.

– По нижней мне нужно перейти в Польшу. Я бы мог прямо завтра сорваться, если мое присутствие вас напрягает, но хотелось бы все-таки сначала долечиться.

– Это не вопрос. Подлечим и подкормим, с одним условием.

Андрей кивнул – мол, он весь внимание.

– Ты никого из местных не уведешь с собой. Это как бы ультиматум. Либо так, либо… я тебя на грузовичке до Зборова подкину, а дальше сам как знаешь.

– Согласен.

– Ну вот и ладушки. А что с верхней планкой?

– Верхняя – это чтобы я однажды проснулся, а всей этой бледной сволочи нет, как и не было.

– У-у, братику… – протянул Мартин. И сказал по-украински то, что Антон легко понял как "Это тебе долго ждать придется".

Андрей ответил ему тоже по-украински, и его Антон тоже понял сразу, без перевода:

– Нет. Не долго ждать, а много работать.

На следующее утро, пока Антон еще спал, Эней оделся и пошел в монастырь.

Свиноферма была чуть на отшибе, по дороге в Августовку. По обе стороны от дороги подымались пологие холмы, покрытые заплатками полей, в кустах звенели птицы, а в лощинах между холмами стоял туман.

Эней какое-то время шагал быстро – просто чтобы проверить, на что он сейчас способен; проверка показала неудовлетворительный результат, и Эней замедлил ход, перевел дыхание, справился с головокружением…

У поворота зеленел сад, скрывающий монастырские стены. Сад на первый взгляд был пуст, но стоило Андрею ступить на тропинку, ведущую к воротам, как из ниоткуда появился брат Михаил, узнал его, улыбнулся и открыл калитку.

В самом монастыре его встретил брат Мартин и сразу повел в подвальную часовню, где насельники – дюжина одетых в черное парней чуть постарше его самого – готовились к службе. Среди них Эней сразу увидел Игоря – несколько осунувшегося, кажется, даже бледней обычного. Или это только кажется?

Они обменялись рукопожатиями.

– Что я должен делать? – спросил Эней.

– Да то же, что и я: сидеть и не отсвечивать, – вяло улыбнулся тот. – Мы тут еще будем делать разные телодвижения, но ты, как пока еще даже не катехумен, можешь их не делать.

– А ты – катехумен?

Игорь кивнул и пояснил:

– Мне иначе нельзя. У меня там, – он показал пальцем куда-то вниз, – заложник.

– Ты… веришь, что там что-то есть?

– Я не верю, Ван Хельсинг. Я знаю. Мне туда экскурсию устраивали.

Тут им пришлось прерваться, потому что началась служба.

Длилась она чуть больше получаса и очень понравилась Энею именно краткостью. Ясно, просто, прозрачно, как колодезная вода. Он не воспользовался привилегией "даже не катехумена" – вставал и преклонял колени вместе со всеми. Когда священник вынес Чашу, вместе со всеми дернулся было вперед, но Игорь удержал за рукав.

– До крещения нельзя, – пояснил он шепотом.

Эней подчинился. Он всегда держался правила "В чужой монастырь со своим уставом не лезут", а тут еще и монастырь настоящий.

– Ты как вообще? – спросил он, когда служба закончилась и они покинули подвал.

Игорь пожал плечами.

– Немножко работаю, немножко стерегу по ночам, много сплю. Днем вырубает, сил нет.

– Надолго ты здесь застрял?

– До крещения по меньшей мере. Это освященная земля, а у меня в следующее полнолуние наверняка будет приступ. Не хочу рисковать. А ты насколько задержишься? Как рука?

– Так… слегка подергивает, слегка ноет, – Эней обозначил медленно прямой удар с плеча, чтобы показать – рука в принципе рабочая.

Игорь – солнце уже взошло – надел темные очки.

– Понятно. Тебе, как я понял, особенно некуда торопиться?

– Сегодня или вообще? Сегодня меня Костя пригласил.

– Я имею в виду вообще. – Они направились к воротам. – Ты бы меня очень обязал, если бы задержался до полнолуния.

– Не вопрос, – неожиданно для себя ответил Эней и тут же понял, что он хотел чего-то вроде этой просьбы, хотел получить причину, чтобы остаться здесь подольше.

Они вышли в сад, сели рядом на бревно возле гвардиановой хибарки. Игорь закурил. Эней хотел продолжить разговор, но не знал как.

Весь его предыдущий опыт говорил, что пора с этой деревней завязывать. Глубинка – на самом деле плохое место для того, чтобы прятаться, особенно глубинка, заряженная всякими… настроениями; и уходить отсюда нужно как можно быстрее. Ловить здесь нечего, священником его не сделают, а если и сделают – никакой пользы это не принесет. Святые отцы ясно дали понять, что предпочитают пребывать в изоляции, и на контакт с подпольем не пойдут. Нужно выздоравливать, собираться – и ноги за пояс, лишнего дня здесь не тратя…

Но все спотыкалось об Игоря. О живое свидетельство чуда, которое самим своим существованием "портило картину мира", как сам Игорь и сказал. Не будь его – можно было бы спокойно убедить себя в том, что жители местных деревень просто… ну, скажем так, развлекаются всерьез большой ролевой игрой, придающей их жизни смысл. Что отчасти и было правдой. И покинуть это место с благодарностью, но без сожаления. Однако Игорь сидел рядом – при солнечном свете, сжимал сигарету в длинных крепких пальцах, запрокидывал лицо вверх и выпускал дым, белый и легкий, как туман в лощинах. Бледный, худой, жилистый – плотный, плотский, неопровержимый. На тыльной стороне его кисти проступали вены – словно иероглиф "река", написанный бледно-синей тушью. На щеках блекло темнела щетина. Он существовал, его нельзя было игнорировать.

– Оказалось, – наконец заговорил Эней, – что священника из меня не выйдет. И что это мне вообще ни к чему.

– Тебе посочувствовать? Или поздравить?

– Да не надо… Я просто… я, когда лежал у Романа Викторовича, Новый Завет прочел. Там сказано, что достаточно просто верить.

– Да. – Игорь сбил пепел и усмехнулся. – Достаточно всего лишь научиться ходить по водам. Тебе не чудится в этом некий подвох, брат-храбрец?

– Да. Но ведь ты… ты знаешь, как это – верить. Что человек при этом чувствует и все такое.

Игорь повернул к нему лицо. Брови поднялись над линией очков.

– Я не знаю, "как это – верить", я знаю, "как это – знать". Знание и вера – очень разные вещи, Ван Хельсинг. – Экс-вампир щелчком послал окурок в мусорное ведро. – Например, лет до двенадцати я не мог научиться плавать. Не верил, что вода меня удержит. Знал закон Архимеда, видел, как плавают другие, плавал с поддержкой, но сам лечь на воду и довериться ей не мог. Пока, так уж случилось, не вывалился из лодки и не начал тонуть. Извини, Ван Хельсинг, но за верой не ко мне.

– Все равно спасибо. – Андрей встал и пожал ему руку. – Удачи.

– И тебе того же. – Игорь махнул на прощание рукой и скрылся за калиткой. Но вдруг снова открыл ее и сказал, не приближаясь: – Если я во что и верю, Ван Хельсинг, так это в тебя и твой меч, – после чего снова исчез.

То ли солнце придавило его, то ли исцеление так сказалось – но выглядел он вялым, расслабленным. Эней не узнавал в нем быстрое, как мангуста, существо, которое ворвалось неделю назад в номер мотеля и устроило подготовленным – пусть и не против высоких господ, но все-таки подготовленным! – моторовцам избиение младенцев.

Он оставил монастырь и зашагал в сторону села. Из разговора с Игорем ничего путного не вышло, но в монастыре ему дали "лепесток" с Катехизисом, и, вернувшись в дом, Эней тихонько стянул у спящего Антона планшетку, чтобы почитать спокойно.

В полученной книге ему очень понравилось отчетливое разбиение на главы и параграфы по темам и ясное, связное изложение.

Больше ему там не понравилось ничего.

Пока Антон одевался, Эней подумал вслух:

– Как ты думаешь, тут можно будет найти работу? Временную. И физическую.

– Тебе? – изумился Антон. – Тебе лежать надо, а не работу!

– Сначала лежать, потом работу. И тебе, кстати, тоже. Тебе в первую очередь.

…Едва они шагнули за дверь, как по ушам ударил птичий звон. Воробьи купались в пыли, дрозды при появлении людей спорхнули с ближайшего абрикоса и рванули в соседний сад. Через рассохшуюся калитку юноши вышли на улицу. Улица носила имя поэта Ивана Франка – Антон только в Харькове узнал, что ударение нужно ставить на последний слог. А переулок, давший им приют, назывался Надречный, что звучало очень гордо – на деле то, что пробегало по дну оврага на задах, тянуло разве что на большой, сильно запруженный ручей. В ручье плавали серьезные, очень буржуазного вида гуси.

Фундаменты здесь белили – больше по традиции, чем от необходимости. А еще, наверное, потому, что известку можно было и дома развести, а краску надо было покупать в городе. И деревья белили тоже – от вредителей, – хотя генмод паразиты сами обходили десятой дорогой. А высокие каменные ограды были, как в Вильшанке, украшены изразцовым кирпичом.

Разве что автобусная остановка оказалась привычной: широкий полукруглый пластиковый колпак со скамейкой. Его белить не стали, незачем. Хотя Антон этого почти ожидал.

И было еще что-то… Разлитое в воздухе.

В будний день улица пустовала – люди в поле, дети учатся. Дом Кости стоял в переулке за автобусной остановкой, а остановка – напротив школы. Школой же было, по словам священника, большое здание под зеленой крышей, между магазином и мостом.

Если бы не ориентиры "магазин" и "мост", они заблудились бы как миленькие – потому что зеленой металлочерепицей был крыт каждый второй дом, а назвать школу "большой"… Антону доводилось бывать и в частных домах поболее. Они свернули в переулок и, лавируя между "минами" коровьих лепешек (видно, сборщик еще не проезжал), отыскали голубую калитку. Андрей постучал, не получил ответа и открыл.

В тени крыльца дремал и всхрапывал во сне довольно большой неопрятный кусок меха. Надписи "Осторожно, злая собака!" нет. Будем считать, что по умолчанию собака добрая.

В Москве крупную собаку завести сложно – не все готовы правильно обращаться со зверьем. В Швейцарии в городах их почти не держали – почему-то это считалось дурным тоном. А здесь разве что коз было больше. Коров – точно меньше. Хотя, если по следам жизнедеятельности судить, их тоже много, только почему-то не видно.