Текст книги "Партизаны полной Луны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Интермедия. ОТРАЖЕНИЕ

Утром в тренировочном зале, когда Габриэлян работал с боксерской грушей, к нему подошел паренек с первого курса.

Разговаривать не хотелось. Тренироваться тоже не хотелось. Хотелось спать. Но спать было нельзя. Нужно было привести себя в человеческий вид к вечеру – и вообще нет ничего хуже, чем "забитые" мышцы и связки.

А веснушчатый первокурсник стоял и ждал, пока на него обратят внимание. "Янычар"[1], явный. Очень они не любят вторгаться в чужое личное пространство. Возможно, потому, что очень напряженно относятся к вторжению в свое.

– Доброе утро. Вадим Габриэлян. А вот вашего имени я не помню.

– Доброе утро, я Михаил Винницкий, группа три-а. Вы у нас сегодня вечером.

Ага, судя по выговору – с юга. Михаил Винницкий? Полный тезка Мишки Япончика[2]? Да еще и рыжий? Это кто ж у нас в приюте был такой образованный, да еще с таким чувством юмора?

– Я слушаю.

– Вчера Васильев приказал сломать вам ребро. Одно. И чтобы никаких внутренних повреждений.

– "Тебе", не "вам". Я заметил. – Не заметить было сложно. Обычные васильевские штуки. А обе группы действовали со слаженностью крыловского квартета, и за предписанное время не справились. Однако это становится интересно.

– Вчера ни у кого не получилось.

Ну еще бы…

– И я решил попросить вас… тебя… показать мне, как это делается. На мне. Если у тебя есть время.

Откуда ты, прелестное дитя? Попадание в мою интонацию почти точное. Ты не настоящий эмпат – люди-эмпаты – народ хрупкий, нервный – и очень редкий, их в училище вообще не берут, берегут. Ты не псевдоэмпат – псевдоэмпат все, что ему надо, у самого Васильева по моторике прочитал бы. Ты у нас мим, "зеркало", ты копируешь чужие телодвижения, чтобы влезть в чужую шкуру и походить в ней. И голова на плечах. И храбрый.

– Так, Король, на тебе мы ничего показывать не станем – ты тогда вечером ни на что не будешь годен. На мне тоже. По той же причине. Ты меня подожди в раздевалке, а еще лучше – заходи минут через сорок прямо в общежитие.

– Спасибо. – Первокурсник улыбнулся и отошел.

Уже выяснил, где я живу. Какой хороший мальчик.

Мальчик действительно оказался первый сорт. Постучал в дверь ровно через сорок минут. И только брови поднял, увидев на койке незнакомого ему, совершенно голого покойника.

– Еще раз добрый день. Кто это?

– Пластикат. – А вот улыбку мою повторять не нужно, она на тебе совершенно неуместно выглядит, но это я тебе потом объясню. – Старая технология, еще времен империи. Берем тело, погружаем в одну среду, потом в другую, потом вводим катализаторы – и клетки потихонечку начинают замещаться пластиком, внешне сохраняющим те же параметры. Только нужно очень внимательно следить за временем, если хочешь, чтобы ткани удержали не только форму и окраску, но и фактуру. У меня еще один остался, а новых я делать не буду – и работа трудоемкая, и в лаборатории больше не выпросишь, они там над каждым телом дрожат.

– Тело брать живое?

– Инструкция говорит, что мертвое, а с живыми я не пробовал. – Нет, определенно "янычар"… – Так. Давай посадим его на стул. Ребра прикрывает рука, мы ее убираем. Теперь смотри, удар идет сюда, в край реберной дуги. Снизу вверх и слева направо. Так. – Пластикат намного лучше стандартного муляжа, но все же хуже человека, нет того живого сопротивления; впрочем, для задачи сойдет. – Нижнее ребро ломать опасно. Берем пятое. Раз, два. Пощупай.

– Закрытый перелом?

– А зачем нам открытый? Теперь повтори с другой стороны.

А у него и руки неплохие. Плохой у него глазомер.

– Ты сместил два. Пощупай сам. Сдвинься наверх и повтори.

– Спасибо.

– Для себя стараюсь. – Нет, он не подстава. Для подставы он наделал кучу совершенно непростительных ошибок – подошел при свидетелях, потом явился в общежитие, причем без малейших признаков "глушилки"… Он просто очень, очень хороший мальчик. И им придется заняться, он здесь пропадет. – Отлично, Король.

Винницкий придержал руку, понимая, что удар сейчас пошел бы совершенно не в ту степь. Что за король? Почему король? Полчаса поиска по базам данных ничего не дали. Значит, ох, придется искать дальше. Потому что правильно отозваться нужно не позже чем завтра.

– Но это уже работа со шкурой медведя. А главный вопрос, – улыбнулся Габриэлян (часть рассеченной губы поехала не в ту сторону), – это как медведя на нужное время обездвижить, чтобы до этой шкуры добраться…

* * *

"И тут же выпустил на волка гончих стаю…"

Поправка – на лося. Габриэлян в своем защитном тренировочном комбинезоне походил именно на лося – хотя вроде бы ни ростом, ни комплекцией никого из первокурсников особенно не превосходил.

– Время пошло, – сказал Васильев, нажимая старт секундомера. За два дня почти привычным стало зрелище (точнее, позорище) бездарной атаки вразнобой, участники которой в конечном счете оказывались на полу, наименее удачливые – с вывихами.

В качестве "бревна" Габриэлян не имел права наносить ответные удары – только блокировать и бросать. Но уж это он делал весьма лихо и не без удовольствия. Вчерашние попробовали отправить его в нокдаун, и самый везучий достал ногой по лицу. Не очень им это помогло. Избивать Габриэляна было бесполезно – чтобы обездвижить его таким манером, нужно отменить или трехминутный лимит времени, или запрет лупить в "пояс смерти" в полную силу. Набивкой мышц он занимался еще до поступления в училище, а болевой порог, похоже, завышен от природы. Гуттаперчевый мальчик.

Из трех групп только одной – сообразившей навалиться разом – удалось припечатать противника к мату. Но вот зафиксировать его в нужной позиции так и не вышло. Все остальные дружно падали в одну и ту же яму: как бы вопреки общей жесткой установке на командную работу, дополнительные очки были положены только тому, кто нанесет удар; естественно, тут же начиналась толчея, претенденты мешали друг другу – и в результате заваливали зачет всей шестеркой. К концу семестра они запомнят: сначала задача, все остальное – потом, каков бы ни был пряник, но пока что…

На сей раз – Васильев надеялся – все будет не так. Но чтобы настолько не так, даже он не думал. Шестерка – явно по команде, хотя никакого звукового сигнала не было – рассредоточилась, взяв Габриэляна в кольцо.

Тот продолжал спокойно стоять и даже ухом не повел, когда Винницкий, стараясь двигаться очень аккуратно, зашел ему за спину. А потом, одновременно и согласованно, четверо из шести бросились на противника. Это было почти похоже на настоящую атаку, какой она должна быть: Анохина покатилась вперед, рассчитывая сбить объект с ног, Винницкий попытался взять на удушающий, Мойсейкин и Рамзаев с боков, – зафиксировать ноги "бревна". То есть так они это себе планировали.

На самом деле вышло следующее: Габриэлян позволил Винницкому схватить себя за шею, подсел под него и упал вместе с ним вперед, прокатившись по Анохиной, которая кинулась в ноги. Та придавленно вякнула под сдвоенным человеческим весом, а Винницкий запаниковал и разжал захват. Не сделай он этого – все было бы закончено в полминуты, а так Габриэлян вылетел из переката, не давая команде ни мгновения, чтобы опомниться, схватил Рамзаева и через плечо швырнул его на Мойсейкина, после чего опять перекатом ушел в противоположный угол, откуда секунд пять с доброжелательным интересом созерцал то, что называется "куча-мала".

На подготовку к новой атаке, судя по предыдущему опыту, должно было уйти еще как минимум столько же очень ограниченного времени. Но первокурсники – вопреки ожиданию и к большому удовольствию инструктора – на такие глупости ни секунды тратить не стали. Клубок покатился на Габриэляна, рассоединяясь на ходу. На этот раз, при меньшей слаженности действий – а значит, и меньшей предсказуемости – все вышло гораздо лучше: кто-то без всяких мудрствований вцепился Габриэляну в правую ногу, кто-то из положения лежа пнул под левую коленку – ага, это все та же Анохина, хоть и не смогла подняться, оказалась молодцом, – и сохатый не устоял, повалился лицом вниз, а дюжина рук тут же вцепилась ему куда попало.

Но лицом вниз – это было все-таки не совсем то. Теперь группе предстояло перевернуть брыкающегося Габриэляна. Или они все-таки рискнут бить со спины?..

Рискнули. Растянули третьекурсника "рыбкой" на полу – двое сидят на ногах, один встал коленями на руки. Винницкий сделал шаг назад, словно художник, оценивающий картину, и сказал:

– Вера, давай его правым боком кверху. Сдвинься ему на левую руку – и держи голову.

То, что произошло дальше, больше всего похоже было на взрыв. В ограниченном пространстве. Видимо, Вера переместилась как-то неудачно и дала Габриэляну точку опоры. Веру толкнули снизу, да так ловко – прямо в прицеливающегося кулаком Винницкого. Бросать же разрешено? Разрешено. А если кто не думал, что это можно трактовать и буквально…

На полу опять образовалась каша. Только вот с видимым усилием выпрямившееся "бревно" почему-то не думало принимать стойку.

– Брэк, – сказал Васильев, остановив секундомер. – Габриэлян, что у тебя?

– Не могу пока понять, – медленно ответил третьекурсник. – Не то закрытый перелом, не то трещина.

Вдох через нос, слова на выдохе.

– Иди сюда.

Габриэлян пошел вперед, на ходу расстегивая верх комбинезона и спуская его с правого плеча. По щеке от виска ползла капля пота.

– Перелом, – сказал Васильев, пробежавшись пальцами по его ребрам. – В медпункт. Группа, зачет. Винницкий, как ты думаешь, по справедливости – сколько дополнительных очков ты заработал?

– Я их вообще не заработал, – мрачно сказал Винницкий. – Минута пятьдесят пять секунд. А если бы я еще повыпендривался…

– Десять очков, Винницкий. Группа, каждому по пять – за хорошее взаимодействие.

Группа снова повалилась на татами, образовав кучу-малу – на радостях.

На ногах остались Винницкий и Габриэлян.

– Миша, дополнительный вопрос. Как ломать ребро, чтобы наверняка и с наименьшими сопутствующими повреждениями, – сам додумался?

– Нет, конечно, – спокойно ответил Винницкий. – У него спросил.

– Пять очков – за честность. Габриэлян, я же сказал – в медпункт.

– Одну секунду. – Третьекурсник повернулся к Винницкому. – Посвящать по ходу дела "бревно" в свои планы не обязательно.

– Ага, – улыбнулся Винницкий. – Беня говорит мало, но Беня говорит смачно.

– Главное, чтобы он не говорил лишнего.

Так, подумал Васильев. Винницкий – уже его. Он сам этого не знает, но уже…

После медпункта Габриэлян зашел в кабинет – подписать увольнительную. Маленький бонус работы "бревном" – для курсантов, не для заключенных – состоял в дне отгула и в недельном освобождении от боевой подготовки.

Васильев подмахнул бумажку, предназначенную куратору (сволочь все-таки у него куратор, наказал парня за то, за что поощрять бы, и поощрил то, за что бы вешать), передал ее Габриэляну и спросил:

– Но хоть что-нибудь ты понял?

Курсант смотрел на преподавателя с… сочувствием:

– Не беспокойтесь, Михаил Петрович. Все в порядке.

– Если ты так думаешь, – почти сквозь зубы сказал Васильев, – ты не в порядке.

– Михаил Петрович, я вас понял.

– Иди, – поморщился Васильев. Габриэлян надел пилотку, откозырял и вышел. Худо, подумал преподаватель. И особенно худо – что никто, кроме меня, кажется, ничего не замечает. Считают – странный парень, с тараканом в голове. Первый год думали – не удержится. Но удержался. Целеустремленный. Знать бы еще эту самую цель. Ведь она у него есть. Не пайцза, не статус, не карьера. Какая-то другая цель, ради которой можно вот так, глазом не моргнув, живых людей…

А почему, собственно, он должен был моргать глазом? – спросил внутренний черт. Такого рода задания – в первую очередь отсев, а во вторую – способ адаптации к условиям службы. Очень важно, чтобы любой, кто может сломаться, показал это именно сейчас. Чтобы получить распределение в аналитики, технари, в администрацию… есть много работ в СБ, где человеку почти не приходится наступать на горло совести, а если и приходится, то не чаще, чем среднестатистическому менеджеру. А потенциальный оперативник пройдет через срыв – и будет знать свои границы. И другие будут знать.

Но Габриэлян не сорвался. Вообще. Он провел операцию с эмпатами по ниточке – если и возмутился чем, то проколами в организации и безобразным разбазариванием ценного материала. Если он продержится до конца курса, пойдет в группу тактиков. Или во внутреннюю безопасность. Или в секцию С – референтом-телохранителем к кому-то уровнем не ниже смотрящего. И тогда… может быть, мы услышим о всемогущем визире Такого-то, Вадиме Аровиче Габриэляне… но, вероятнее всего, этого мы не услышим, а услышим совсем другое: что Вадим Арович Габриэлян погиб, погиб при исполнении служебных обязанностей. Потому что там белых ворон любят еще меньше, чем здесь.

Но вот о ком мы точно не услышим – так это о Габриэляне-вампире. Поскольку вампиров Габриэлян не уважает и скрывать это не находит нужным. И потому от позавчерашнего особенно тошно.

* * *

На выходе из корпуса Габриэляна ждал Винницкий.

– Извини, – сказал он. – Он мне почти прямо посоветовал к тебе обратиться.

– Я понял, – улыбнулся Габриэлян.

– Зато я ни бельмеса не понимаю. Я не думал, что ты меня пошлешь – Васильев над учениками не издевается… Но на твоем месте я бы меня послал.

– Почему? – удивился Габриэлян.

– Что значит "почему"? Приходит к тебе какой-то посторонний слакер и просит научить, как твое же собственное ребро тебе сломать. Это что, не повод?

– По-моему, нет. Ты ведь уже пытался быть мной – Габриэлян прищурился. – И не понял?

– Ну… – улыбнулся Винницкий. – Не поверил, скажем так. Тебе и вправду не обидно?

Они двигались вниз по аллее, к общежитиям – чуть медленнее, чем обычно шел бы Габриэлян. Бок, несмотря на качественную медпомощь, несколько… мешал.

– А на что тут обижаться? Посуди сам. Учиться на ком-то надо? Надо. Дисциплину в училище поддерживать как-то надо? Надо. На выходе – вполне грамотное решение.

– В старину, говорят, справлялись как-то. Ладно, чего это я. Ты мне лучше скажи – где можно Бабеля отыскать? Я только фильм нашел, почитать хочется.

– Держи, – Габриэлян достал из нагрудного кармана лепесток флеш-памяти и протянул Винницкому. – Я бы тебе книгу дал, но в общежитии с ними неудобно. А в старину… кондиционирование всегда кондиционирование. Задача училища – сделать так, чтобы во внешнем мире мы не рассыпались ни от первого толчка, ни от сотого. И оставались, между прочим, лояльны. То, как именно это делается, в общем, несущественно. Главное – устраивает ли тебя результат.

– А тебя? – Винницкий демонстративно окинул взглядом торс собеседника.

– Вполне. Я бы на их месте даже включил как минимум один раунд работы "бревном" в стандартный курс. Впрочем, может быть, они так и сделали… по-моему, в моем потоке никого не обошло.

Винницкий посмотрел на старшекурсника. Устраивает… чем? Да, запрет на ответные удары в каком-то смысле помогает думать, выбивает из накатанной колеи, но это можно сделать и без этих унизительных задачек, без шпыняния, без… Он выпрямился. Еще раз посмотрел на человека, идущего рядом. Закрыл глаза на мгновение, вошел в чужую форму… открыл глаза…

Аллея перед ним слегка расплывалась – сильно мешало отсутствие очков. Ребятишек надо приучать к крови. И к тому, чтобы они не опьянялись ею. Чтобы думали о задаче, а не о собственной власти. А с другой стороны… это, конечно, вырабатывает спокойное отношение к боли, снимает страх перед ней, да, но куда важнее другое. Чтобы человек запомнил, как его рвали на части. Очень полезный опыт на самом деле.

Миша тряхнул головой, мир вокруг обрел резкость. В шкуре Габриэляна было очень удобно. Даже слишком.

– А можно личный вопрос? Последний на сегодня? – Винницкий прищурился.

– Стреляй.

– Зачем тебе я?

– Ты мне понравился, – спокойно сказал Габриэлян. – Это редко бывает.

– Хе. Ты уверен, что я ничего такого романтического не подумаю? – Улыбка у Короля была совершенно треугольная, как у Чеширского кота на рисунке в детской книге.

– Мм… – Габриэлян оборвал лепесток у несуществующей ромашки, – подумаешь, не подумаешь… нет, не подумаешь. Ты лучше над другим подумай.

– Над чем?

– Зачем Васильев послал именно тебя именно ко мне.

Винницкий пожал плечами.

– Странно он к тебе относится. Не любит, активно не любит – за что, ты же его никогда не разыгрывал. Интересно почему?

– Почему – что? Не разыгрывал или не любит?

– Почему не разыгрывал – ясно: он хороший мужик. Не любит почему. Он на тебя смотрит… как на ящера. Холоднокровного…

– Да, где-то так оно и есть. Ну и что тебя в этом смущает?

– То, что ты не ящер. Потому что…

– Ящер, – резко сказал Габриэлян. – Я – ящер, а ты бросаешь все и идешь домой читать Бабеля.

Впоследствии Миша говорил, что в Габриэляне пропал психоаналитик. Сам же Габриэлян полагал, что в нем не пропал, а прекрасно реализовался роскошный развесистый дурак. Экспериментатор. Песталоцци. Мотивы Васильева Габриэлян вычислил сразу. Просто потому что один из друзей дяди, театральный актер, тоже был «зеркалом». Он и рассказывал, как в молодости по глупости пошел служить в армию и в первый год чуть не сошел с ума – потерял свое "я" в ходе приведения к общему военному знаменателю. Спасли книги и способность вживаться в них. Расчет Васильева был прост: Михаил Петрович полагал, что полностью вжиться в личность Габриэляна Винницкий попросту не сможет, а вот зацепку для сохранения себя на время получит. Ну а сам Габриэлян вспомнил рецепт дядиного приятеля – и решил подсунуть пареньку что-то красочное, привлекательное и несколько противозаконное. Бабель полному тезке Мишки Япончика был буквально на метрике написан.

А Миша Винницкий, янычар, воспитанный и выращенный людьми, не знавшими, что такое мышление вне заданной плоскости, увидел в Бене Крике мечту совершенно других людей – согнутых в бараний рог, но все еще живых. Мечту о человеке, которому не страшен сам господин полицейский пристав. Которому не испортишь свадьбу. Который – бандит, сволочь, скандалист – самим своим существованием обеспечивает беспросветной улице какое-то количество воздуха. И еще мальчик Миша понял, что там, где есть государь император, не может быть короля. Потому что империя хочет владеть воображением подданных единолично. В общем, курсант Винницкий, ранее относившийся к существующему порядку вещей с равнодушным одобрением, вдруг осознал, что персонально он, такой, каким ему хотелось бы быть, с этим порядком несовместим. По причине конфликта интересов.

_____________________

[1] «Янычары» – те подкидыши или нежеланные дети, чей А-индекс еще в детстве стремительно снижается (феномен «выгорания») и которых – по этой причине, а также по способностям и наклонностям – опасно оставлять среди гражданского населения. Их воспитывают в лояльных семьях, потом направляют в закрытые элитные заведения. Процент инициаций среди «янычар» едва ли не вдвое выше среднего для их социального слоя.

[2] Михаил Винницкий, он же Мишка Япончик, – одесский гангстер и руководитель местной группы самообороны, прототип бабелевского Бени Крика.

Иллюстрация. Отрывок из ток-шоу «Вопрос ребром»

Ведущий: Мы выслушали мнение зала. А теперь обратимся к приглашенному эксперту. Напоминаю, что перед вами доктор социальных наук Анастасия Кузьмичева. Итак, Анастасия Дмитриевна, правда ли, что у агнцев больше шансов быть потребленными?

Анастасия Кузьмичева: Здесь уже несколько минут говорят об агнцах, я знаю общеупотребительный смысл слова, но мне хотелось бы услышать, что конкретно сейчас вкладывается в это понятие.

Ведущий: Ну… (неловко смеется, трет лоб) агнец – это такой очень хороший человек.

А. К. (улыбаясь): А что такое «хороший человек», Леонид? Кто-нибудь в зале готов исчерпывающе объяснить, что такое хороший человек, по какому признаку мы можем четко определить, кто хороший, а кто плохой?

Женщина в первом ряду: Альтруист. И "А" из-за этого.

А. К.: Альтруист – это человек, которому приятно помогать другим. Он делает то, что ему приятно. Так?

Ведущий: То есть хороший человек – это человек, которому приятно помогать другим.

А. К.: Но разве человек, который помогает другим, несмотря на то что это ему неприятно, не лучше?

Ведущий не находится, что ответить, зал смущенно перешептывается, но никто не нажимает кнопку микрофона.

А. К.: То есть на самом деле нам не важно, приятно кому-то нам помогать или нет, нам важно, что в условиях выбора – защищать свои интересы или наши – этот человек предпочтет защищать наши. Но разве мы не воспринимаем детей как априорно хороших людей, несмотря на то что дети – на удивление эгоистичные создания?

Ведущий: Ну-у… они реже делают зло нарочно.

А. К.: Да, и это тоже верно: преднамеренность идет в счет. Вернемся к нашим агнцам. А-индекс – это индекс альтруизма. На самом деле тот, кто помогает другим через не могу, – еще больший альтруист, чем тот, кому приятно. И на него чаще можно положиться. И агнцами мы называем, как правило, таких – потому что переступить через себя, когда на кону здоровье или жизнь, такой человек сможет вернее, чем альтруист, руководствующийся соображениями приятства. А-индекс с некоторой погрешностью определяется при помощи психологических тестов. Он довольно низок у маленьких детей, повышается с развитием эмпатии, часто довольно высок в подростковом возрасте и обычно стабилизируется на чуть более низком уровне с наступлением зрелости. И действительно, люди с высоким А-индексом воспринимаются окружающими как очень хорошие люди. Теперь разберемся с самим термином «агнец». Прямое значение этого слова – ягненок или козленок до года; невинное, беленькое, пушистое создание. Однако в верованиях древних иудеев кровью именно этого создания смывались их прегрешения. Предки были жестокими людьми: чтобы жил грешный человек, должен умереть невинный детеныш. Вот у меня в руках книга, я принесла ее на передачу специально. Это Библия, старинное, еще доповоротное издание. Сейчас я прочитаю из книги Исхода: «Агнец у вас должен быть без порока, мужеского пола, однолетний; возьмите его от овец или от коз, и пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все собрание общества Израильского вечером, и пусть возьмут от крови его и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его. А Я в сию самую ночь пройду по земле Египетской и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота».

Ведущий: Вы хотите сказать, что эта запись отражает реальное событие, имеющее отношение к обсуждаемой теме?

А. К.(улыбается): Ну, сами подумайте, как это еще понимать?

Мужчинаиз второго или третьего ряда, одет в повседневную одежду диакона «Церкви Воскрешения»: Мы все знаем, что в древние времена люди представляли себе Бога жестоким и мстительным существом. На самом деле, конечно же, Бог есть любовь – а значит, ничего описанного быть не могло.

А. К.: Но евреи жили в Египте. И египтяне с ними воевали потом. Иногда с успехом, большей частью – нет. А Библия рассказывает, как маленький народ ушел из великой империи, разгромив ее войско. Вот таким странным способом ушел. Они зарезали агнцев и съели – а по всей стране умерли первенцы. Не только дети – просто первенцы. И потом погибла армия.

Мужчина из зала: Это следует понимать аллегорически.

А. К.: Согласитесь, аллегория тут несколько грешит предметностью, а инфекционное заболевание, поражающее исключительно первенцев, науке неизвестно. Но это не важно, важно, из какой среды, из каких мифологических пластов был поднят сам термин «агнец». Древнее, архетипическое представление о том, что, чтобы получить что-то у мира, нужно что-то отдать. Самое лучшее. Чистое. Незапятнанное. Неиспорченное. И чем совершеннее жертва, тем больше мир отдаст в ответ. Ассоциация "а" и «агнец» – это исключительно местное, русскоязычное явление. Сам термин пришел из другой страны и был изначально англоязычным, lamb. И люди в той стране мыслят именно этими категориями (стучит ногтем по переплету книжки). Именно они создатели легенды о том, что агнцы – жертвы, приносимые нами якобы ради собственного спасения и избавления от бед.

Ведущий: Э-э-э… мы, кажется, немного отвлеклись.

А. К.: Напротив. Мы вплотную подошли к главному: к представлению о высоких господах как о существах мифологических. Трудно, очень трудно признавать себя предыдущей ступенью эволюции. Гораздо приятнее для самолюбия – создать этакую городскую легенду о том, что якобы высокие господа являются существами иного порядка и что Договор Сантаны – это нечто вроде жертвоприношения Авраама. Но это именно суеверие. Перестройка организма по методу Сантаны – это сложный биопсихический процесс, которому совершенно все равно, украла ли Клара у Карла кларнет или нет. Он позволяет носителю видеть мотивы, эмоции, общую направленность личности, но соображения человеческой этики для него ничего не значат. В результате самый высокий шанс пойти в пищу – у тех, кто выводит себя за пределы социума. Потому что симбионт не разбирается в этике, зато в ней разбираемся мы с вами. Высокие господа стоят выше нас, но они в значительной мере люди. Им зачастую приятно и комфортно чувствовать себя еще и санитарами леса. Приносить дополнительную пользу. Ведь в отличие от человеческого правосудия они просто не могут ошибиться. (Взгляд в зал.) У агнцев – при всей их притягательности – шанс много меньше, хотя и несколько выше среднего. (Пауза. Улыбка.) Они чаще предлагают себя. Вот это – правда.

Вопрос из зала: Госпожа Кузьмичева, а если вам предложат инициацию, вы согласитесь?

А. К.(улыбаясь): Можно обойтись без условного наклонения. Мне предложили. Я согласилась. Это будет еще не завтра, подготовка – дело сложное, но…

Ведущий: Госпожа Кузьмичева, в свете этого, не могли бы вы сказать, каков ваш А-индекс?

А. К.: До недавнего времени – 75. Я агнец. Нижняя граница.

Ведущий: Наше время подходит к концу. Госпожа Кузьмичева, хотели бы вы что-то сказать залу?

А. К.: Да. (серьезно) Даже самая неприятная реальность не вредит нам так, как миф. Я знаю множество людей, которые боятся следовать своим лучшим импульсам из страха быть потребленными. Калечат себя. Калечат своих детей. И все это… только чтобы не признать, что старшие – естественная элита. Да, естественная. Но они тоже несовершенны. Они следующая ступень эволюции, но пока страшно неуклюжая, неотработанная, с очень низким КПД. Как первые колесные пароходы. Можно бояться за свою жизнь, но не стоит бояться их самих – кто знает, на кого уже они будут смотреть с суеверным страхом лет через двести-триста? Может быть, на ваших детей.