Текст книги "Партизаны полной Луны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

А в следующее полнолунье его нашли мертвым – пустым и переломанным. Не Светкина, другая бригада, но все же всех знают… Нелегальное потребление, да не просто потребление: били, рвали, резали перед тем, как выпить. Расследование закончилось пшиком – что вы что вы, это же не может быть кто-то из своих, это какой-то залетный нелегал… Ага, щас. Светка видела лицо Ткачука на пресс-конференции. У него все было на лбу написано.

Вот тут что-то прорвалось. Она вспомнила другие случаи, начала копать… как в выгребную яму провалилась. Конечно, большинство потребленных – категории М и Ф, асоциальные элементы и осужденные условно. Но те, кто не попадал в категорию – тут варки даже не особо скрывались. Активисты, оппозиционные экс-депутаты горсовета, несговорчивые чиновники… Соломатин был лидером профсоюза на Интерстали.

Медленно, но верно высокие господа выедали всех, кто мешал городскому голове Антону Филиппенко. Точнее, магнатам Аркадию Горбаню и Алексею Рубинштейну, стоявшим за его спиной. Через вторые-третьи-пятые руки этим людям принадлежали почти все бизнесы, получавшие подряды от города. Даже ССР заправляла машины перекисью, сделанной на заводе Горбаня. А процветающий промышленный город жил на четыре с половиной миллиарда евро в год. Есть из-за чего убивать.

По идее, это было невозможно. Со школьной скамьи Светке долбили, что высокие господа нужны именно за этим. Они неподкупны. У них нет собственности, которую можно приобретать, накапливать и передавать потомкам, они юридически мертвы. Горбань не может предложить Ткачуку ничего такого, чтобы Ткачук покрывал его дела. Как же так?

Светка по молодости и по глупости копала слишком громко, слишком наугад и невпопад задавала вопросы. Хорошо, что в бригадах ребята не болтливы. Хорошо, что она попалась Джо, а не кому-то другому.

Джо Аллахвердян работал системным аналитиком в горсовете и подполье Объединенного Антивампирского Фронта. Телодвижения Светы в Сети в поисках информации о легальных и нелегальных потреблениях он заметил, на ее счастье, первым. Вышел на связь и растолковал ей то, что для многих – не только подпольщиков, просто людей, которые держат глаза открытыми – было секретом Полишинеля.

Да, система не должна работать так, как она работает. По идее, высокие господа не могут иметь корыстных интересов. Во всяком случае, сделано все, чтобы они не могли их иметь.

Так что единственной валютой, которая ходит в их кругах, является власть. И все черти переломают ноги в играх престолов, которые творятся за стенами Цитаделей. Но вес высокого господина в системе рангов и чинов Аахена зависит от веса его клиентуры из людей. Горбань – большой игрок в регионе. Поэтому заммэра Днепра Колесник тоже большой игрок в регионе. И действует в интересах Горбаня. То есть, поддерживает его верную марионетку, мэра Филиппенко, инициировал их личарду Ткачука и, возможно, инициирует их карманного прокурора, Газду. А после того, как карманный прокурор обретет бессмертие, Горбаня из Днепра не сдвинут даже бульдозером. Ну и еще высокие господа любят играть в людей как в шахматы. Или монопольку. Живой настоящий город с настоящей экономикой, что может быть интереснее? Ну да, Горбань с компанией подворовывают, полмиллиарда евро ежегодно стекается в их карманы, и это как минимум. Да, высокие господа могли бы это пресечь в мгновение ока. Но зачем им? Чем больше Горбань украдет, тем верней он наработает себе на прогулку в подвал Цитадели. А значит, тем проще его контролировать. Честный бизнесмен на месте Горбаня им совсем не нужен.

– Но ведь Днепр в помойку превращается, – удивилась Светка. – Неужели это не бьет по рейтингу высоких господ?

– Может, и бьет, – вздохнул Джо. – Вот только набивать себе рейтинг этим высоким господам особого смысла-то и нет. Они достигли своего стеклянного потолка, та же Полищук не имеет шансов на повышение, если кто-то в Киеве не сыграет в ящик или не пойдет наверх, а киевлянам тоже некуда двинуться наверх, потому что в Праге все спокойно. Так что здешняя варкота особых перспектив в жизни не видит и просто развлекается как может.

– Но так же нельзя, – сказала Светка. – Нельзя просто видеть и смотреть, как они месяц за месяцем выедают всех, кто смеет раскрыть рот против дерибана земли или бюджета.

– Ты правда так думаешь? – спросил Джо.

Через пару месяцев с ней связались. Не Джо, женщина лет пятидесяти, назвавшаяся Розой. Света не смогла бы узнать ее в лицо, они встречались всегда в зале моби, Роза сидела сзади. Она сказала, что Свету проверяли и проверку она прошла. Хочет ли Света выполнить свое первое задание? Нужно сделать анонимный информационный вброс. Прийти в людное место, где ее будет ждать комп, сесть за машину, как ни в чем не бывало, вставить "лепесток", совершить последовательность действий, уйти, оставив машину. Света согласилась. Получила рабочий псевдоним – Гренада.

Первое время "сбрасывать дацзыбао" было интересно, потом превратилось в рутину. Хотелось большего. Гренада накатала и передала через Розу план ликвидации высокого господина. Неважно какого. Она ведь получает вызовы на случаи легального потребления. Можно просто подъехать туда на бусике, замаскированном под машину ССН, убить холоднокровную тварь и свалить.

На следующую встречу пришла уже не Роза, а лично Джо.

– Думаешь, ты одна такая умная? – спросил он. – Мы рассматривали этот вариант, он не годится. Но тобой заинтересовались в центре. Хочешь в боевую группу?

– А кто в ней?

– Ты и я. И люди, которых центр пришлет.

Центр прислал легендарного Ростбифа с его единственным подчиненным.

Сейчас этот подчиненный стелил себе на кухонном диванчике старое одеяло вместо матраса. Ростбиф и Гадюка легли в зале, один на диване, другой – на полу в спальнике. Завтра нужно было ещё раздобыть машину, изготовить и заложить взрывпакеты и окончательно отработать операцию. По уму, сказал Ростбиф, такой расклад нужно готовить не меньше двух недель. Так и думали поначалу. Но потом по прогнозу погоды вышло, что через неделю зарядят дожди чуть ли не на месяц, и казнь высокой госпожи Милены Гонтар перенесли на послезавтра, а когда ещё представится такой случай, чтобы вся сволота собралась в одной корзинке?

Про эту варковскую дамочку уже несколько дней на все лады чирикали службы новостей. Она сама была откуда-то из Хорватии, инициировала своего любовника и сбежала с ним вместе. Скрывались два года, носились по всей Европе – а попались тут. Местные службы распускали павлиний хвост – эту нелегалку прихватила варкушка из региональной "Омеги"[6]. Причем, в людном месте, причем без потерь. Судили Гонтар в местной Цитадели и приговорили "к отчислению с немедленным прекращением жизнедеятельности", а попросту говоря – на солнышке жариться. Вообще-то проштрафившихся варков казнили во дворе Цитадели, но в Украине жива была память о сравнительно недавних "свободных охотах", и власти решили бросить народу кусок.

То есть, вообще охренели. Последний раз такое делалось… даже баба Люба помнила смутно. Так делали с нелегалами на заре Реконструкции, когда их было много. Чтобы напугать непойманных, отвадить от контролируемой зоны, от шаткого благополучия городов. Жестокая, но необходимая мера, которую никто не счел нужным отменить в букве закона, поскольку сама практика прекратилась…

А днепровские власти возьми да и примени ее всерьез! Что окончательно убедило Гренаду: ее родной город протух до безнадежности.

Под это дело Ростбиф и приехал в Днепр: совместить казнь с показательным расстрелом Газды, того самого прокурора области, который шел на повышение. Газда, если честно, Гренаду не очень волновал. Она решила убить Ткачука. За Витальку Соломатина. За парня, который не стал ее Атосом.

Света зашла в кухню в халатике, вроде бы выпить последний стакан чаю перед сном, а на самом деле посмотреть на Энея поближе. Эней тоже вписывался в роль. Даже, пожалуй, лучше, чем Соломатин. Молодой, правда, но лет через десять будет то что надо.

Эней впечатлял. Фигура ладная, почти модельная – Гадюка сам себе руку бы откусил за такую. И лицо хорошее – простые, но правильные черты, большие глаза… Чем-то похож на молодого Стуса из учебника литературы. Мокрые после душа волосы ещё топорщились, а майка с глубоким вырезом открывала шрамы. На ногах тоже шрамы – один явно пулевой.

– Ты не возражаешь – я чайку выпью? – спросила она.

– Ты хозяйка, – Эней пододвинул ей стул, сам включил чайник.

– Может, и ты хочешь?

– Давай, – согласился он, подумав. – Только быстро. Спать осталось всего ничего.

Быстро – не быстро, но чайник будет закипать три минуты, а халатик на Гренаде тоже не скрывал фигурки – и тоже почти модельной.

– Почему ты Эней? – спросила она. – В честь Олейника?

Олейник возглавлял здесь подполье во время еще той войны, Второй Мировой. Гренада мало о ней помнила, не особо налегала на историю в школе, но в честь Олейника назывался проспект, где располагался учебный центр ССР, и суровое усатое лицо «Энея» смотрело с барельефа в сквере.

– Я? Что? А, нет…

Он снова подумал – как будто решал, стоит вступать в разговор или нет.

– Тебя учили сопротивляться медикаментозному допросу?

– Нет.

– Есть такой фокус… задолбить наизусть большой кусок текста. И выдавать его по ключевым словам. Каждый сам себе выбирает, что ему хочется. Легче всего учить стихи. Ростбиф "Евгения Онегина" предпочитает… Ну, а я… "Энеиду" со школы очень любил. И как-то раз… Ну, я хотел себя попробовать на прочность, доза как раз имелась… Люди получили полный курс "Энеиды". Часа на два с половиной. Я читал, пока не вырубился.

Гренада не знала, что сказать на это. Наверное, так надо. Может, и ей стоило бы пройти такой курс… Но звучало все равно дико.

Эней словно понял ее мысли. Тряхнул головой.

– Глупость. Ростбиф нам обоим потом холку намылил, и мне, и… напарнику.

Чайник закипел. Гренада на выбор достала коробочки черного и зеленого прессованного чая. Эней взял палочку зеленого.

– Так ты у нас – "парубок моторный"? – стрельнув глазками, спросила она.

– Реактивный, – он улыбнулся одними уголками губ, как обычно улыбаются люди с плохими зубами. Но зубы у него как раз были хорошие. Какие-то даже слишком хорошие, как с рекламного плаката. Гренада вдруг сообразила, что они, может быть, не свои – мало ли, словил где-то лишнего, и прощай зубы. Может, он даже рад был потом. Может, те были хуже.

– Можно личный вопрос? – сидя на своей половине уголка-дивана, Гренада дурашливо подняла руку, как девчонка-школьница.

– Почему я пошел в боевики? – вздохнул Эней.

– В общем… да.

– Все просто. Родителей сожрали.

Родителей… Выходит, у него не только мать была, но и отец. Расписуха. Среди одноклассников Гренады таких раз-два и обчелся. В основном у всех матери. Кое у кого – отчимы или приходящие отцы. Эхо, туда-растуда ее, Полночи: мужики были в дефиците, вот и привыкли, что с ними носятся как с писаной торбой. Мать с бабкой хотя бы про отцов не врали – ну, есть где-то. У обеих от отцов были только отчества. Отец Гренады хотя бы перекликивал ей иногда из своего Запорожья…

Гренада так и не дождалась вопроса: "А ты?".

– А у меня – парня.

Это ведь почти не было враньем. Если бы варки дали им хоть немного времени, Виталик стал бы её парнем. Она ему закидывала удочки, навещая в больнице, и он явно повелся…

– И у Джо – парня, – продолжила она, следя за реакцией. Мало ли. А вдруг он не по её, а по Гадюкиной части? Вот досадно будет…

– Это бывает, – Эней допил свой чай, поблагодарил, вымыл чашку и поставил на сушилку. – Это чаще всего.

– Послушай, – она решила поговорить начистоту, – тебе здесь неудобно спать будет. В тебе росту сколько, метр восемьдесят?

– Где-то так.

– А тут – метр шестьдесят. Не знаешь, куда ноги девать.

– Ничего, нормально. Или есть другие предложения?

Ну, наконец-то.

– В моей кровати. Она просторная. Старинная, от бабки досталась. Я всю мебель выкинула, а кровать не стала, только новый матрас купила. Прямо аэродром. Ну, вертолетная площадка.

– Слушай… – Эней потер лоб. – Я… не знаю как сказать-то. Ты симпатичная девушка, Гренада… Ты мне понравилась. В самом деле понравилась.

Не хочет. Ну вот как встретится кто-то, кто и внутри на человека похож, и снаружи не урод – так она такому даром не нужна и с деньгами не нужна…

Эней тем временем подсел к ней вплотную, приобнял за плечи и взял за руку. Посидел так с минуту, осторожно поглаживая её кисть. Ребенок. Девочка. Да, старше него лет на пять, но все равно ребенок. Ни черта не понимает, ни черта не может понимать. Нельзя их обоих брать, ни её, ни луньянчика[7] этого, с тоской подумал он, убьются же, со сказками своими, с эмоциями. Но нам их уже подставили, мы уже здесь, их все равно найдут или сдадут. Придется все же тащить на операцию, а потом вывозить из города. А парень, наверное, хороший у нее был, если она после него два года в боевую просилась.

– Понимаешь… – выдохнул он. – Если мы с тобой привяжемся друг к другу, одного придется из группы убирать… иначе работать станет невозможно. А нас и так всего ничего.

– Понимаю, – Гренада сжала его предплечье. – Эней, я… ты только Ростбифу не говори, я не хочу, чтоб он меня убирал. Я боюсь.

– Это нормально. С берсерками мы не работаем.

– Нет, ты не понял. Я не о смерти. Я… Ну, помнишь, ты говорил про медикаментозный допрос… Я боюсь – а что если нас, ну, поймают…

Эней отпустил ее руку, сложил перед лицом пальцы "домиком". Ей должны были объяснять про медикаментозный допрос. Не могли не объяснять…

Или могли? И даже если объясняли… Взлом Сети, кража информации и развеска дацзыбао – совсем не то, что теракт. С теми, кого ловят на дацзыбао и прочей мелочи, обходятся по милицейской процедуре. Террористами же занимается СБ, а там все гораздо, гораздо жестче. Но и куда рациональнее.

Наконец он сказал, медленно и с расстановкой:

– Самое худшее, что они могут сделать – это отправить на потребление. Но это может случиться с каждым. Даже с самым законопослушным гражданином, верно?

– А если…

– Пой. Ну, в смысле – рассказывай все. Балу уходит, остальные предупреждены. Пытать не будут, незачем. Они же не садисты, им только информация нужна. Так что они просто зальют тебя коктейлем по уши и спокойно выспросят все, что им нужно. Тебя же поэтому и не учили ничему, так, как ни смешно, безопасней и легче для всех. Разве что, могут при захвате навалять лишнего, если злобу сорвать захотят. Так что лучше все же не попадаться, – он ободряюще улыбнулся. – И вообще, не думай об этом. О деле думай. Завтра у нас еще полно работы.

Гренада кивнула и кружным путем, через застеленную часть дивана, выбралась из-за стола. Прошла к себе в комнату, закрыла дверь, бросилась на кровать и немного поплакала в подушку. Свидания в домике священника не вышло, мадам де Шеврез уехала не солоно хлебавши…

А Эней, повалившись лицом в скрещенные на столе руки, почти вслух сказал себе:

– Мудак. Ну и мудак. Мудила.

Потом встал, выключил на кухне свет, умостился на коротком диванчике и, натянув одеяло на плечи, позорно удрал в сон.

***

"Селянку" подходящего цвета угнали на Тополе, в районе рынка. Без спешки в цехе законсервированного трубопрокатного завода на левом берегу перебили номера и перемонтировали электронику, доехали до Октябрьской и оставили машину в одном из старых двориков – до завтра. Потом вернулись в квартиру, где Гренада и Джо возились со взрывпакетами. Живя в аграрной Украине, где азотные удобрения продаются тоннами, немудрено изобрести порох… Будь у них побольше времени – могли бы украсть взрывчатку на карьерах в Кривом Роге или купить у тех, кто ворует для рыбалки. Но времени не было…

Зато заложить взрывпакеты оказалось делом крайне несложным. По площади за запретной линией шаталось столько зевак, что Эней попросту запихнул свой сверток в урну под мусорный пакет, а Гренада свой "уронила" в дренажный люк. СБ Днепра разбаловалась до крайности, заключил Эней.

После этого они перегруппировались – Гренада ушла с Джо, Эней и Ростбиф какое-то время шли по разным сторонам Яворницкого, а потом как-то непринужденно свернули на его центральную аллею, где росли акации и бегали по рельсам открытые аттракционные трамвайчики, стилизованные под начало ХХ века.

Они спускались по Яворницкого неспешно, заложив руки в карманы и наслаждаясь запахом молодой листвы. Днепр был городом-нуворишем, этаким восточноукраинским Чикаго, рванувшим в индустриальные гиганты из заштатных городишек в конце XIX века, изрядно разрушенным в Сумеречные годы и восстановленным в Реконструкцию. Отличительными приметами его архитектуры, соответственно, были эклектика и безвкусица, и за триста без малого лет в этом отношении ничего не изменилось. Поэтому проспект Яворницкого, заложенный ещё до бума, да два парка, разбитых тогда же, были единственными местами в центре города, где мог отдохнуть глаз.

– И что ты об этом думаешь? – спросил Ростбиф. Подразумевая, естественно, не архитектуру.

Эней дождался, пока прогрохочет декоративный трамвайчик.

– Оба зеленые, как тот каштан, – он кивнул подбородком на молодое деревце. – Гренада поместила нас в свою квартиру. Живем кучей. Хуже и придумать ничего нельзя. На подготовку – меньше месяца. Думаю, кто-то хочет, чтобы мы тут с треском провалились. Кому проект "Крысолов" поперек глотки.

Ростбиф шагов десять молчал, и Эней понял, что сказал не то.

– Хотеть, чтобы мы провалились, – ничего другого представить себе не можешь, падаван?

Эней представил себе другое – и сжал губы в приступе мучительной тоски. В то, что все настолько плохо, верить не хотелось.

– Я дурак, дядя Миша. Вы, пожалуйста, не очень на меня сердитесь.

– Ты не дурак, Андрейша, – Ростбиф назвал его так же, как звал отец, и тоска пронзила горло. – Ты агнец, и всякое паскудство тебе приходит в голову в последнюю очередь. А я параноик. Мне оно приходит в голову – в первую очередь. Надеюсь ошибиться. Очень надеюсь.

– Це знають навіть в яслах малі діти, що лучче перебдіть, ніж недобдіти[8], – хмыкнул Эней. – Но почему, дядя Миша?

Возле старинного пассажа "Биг Бен" свернули с аллеи, взяли мороженое и двинулись в сторону башенки, копирующей лондонские часы. Начало XXI века, мода на повторение знаменитых зданий.

– Что вышло, когда мы убрали Литтенхайма и Шеффера? Два месяца толкотни наверху – и новый гауляйтер. Это стоило двух жизней и твоей аварии?

Да, тогда ему сильно повезло, что он вылетел с седла и что мотоцикл не взорвался, что шлем выдержал два первых, самых страшных удара о перегородку, что не треснул позвоночник… А дурак Штанце поломался так, что чуть не сел в инвалидную коляску. Но тогда казалось, что игра стоит свеч. Показать, что и они уязвимы. На каком бы уровне ни находились, какой бы ни окружали себя охраной… Что у них есть только один способ жить спокойно – если это называется "жить": забраться поглубже в свои Цитадели и замуровать себя изнутри. Навсегда.

– По-моему, да. Моральный эффект.

– Я тебя умоляю. Моральный эффект… Оглянись.

Они срезали путь через торговый пассаж, мимоходом проверив, нет ли хвоста. Его не было. "Оглянись" Ростбифа относилось, впрочем, не к "хвосту", а к людям, которые сновали туда-сюда по хрустальным коридорам, наполняли кафе на первом этаже и бутики на втором, прогуливались анфиладой сувенирных и книжных лавок. Никому из них не было никакого дела до смерти предыдущего гауляйтера всея Германии, Италии и Австрии, высокого господина Отто фон Литтенхайма.

– И горе даже не в этом, – Ростбиф щелчком запулил упаковку от мороженого в мусорный бачок, – а в том, что информацию о системе охраны Литтенхайма нам слили. Кто? Я задавал штабу этот вопрос. Они не ответили.

– Варки жрут друг друга. Мы это всегда знали.

– А тебе хочется быть пешкой в их политических играх?

– Нет. Потому-то я в проекте "Крысолов".

– А проект "Крысолов" на данный момент – это ты, я и двое необстрелянных воробьев. А обстановочка в городе – просто праздник какой-то. Город тихо воюет с областью, каждый другому ногу подставляет, и все это в одной цитадели, и тут эта Гонтар. Мне как будто ключи от Днепра на серебряном блюде вынесли. Барышня легли и просють. Короче говоря, мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта команда – мне вообще ничего не нравится.

– А почему мы тогда не отступим?

Ростбиф скосил на него глаза и промолчал.

– У вас есть план, дядя Миша?

– Аж два мешка… Краткосрочный – будем делать дело.

– Даже если нас всё-таки спалили?

– Особенно если нас всё-таки спалили. Пока не начнем – ничего ведь не узнаем.

– А эти двое воробьев? Гренада с Гадюкой?

Они миновали пассаж и вышли на проспект Святослава Храброго. Всего в ста метрах громоздился глухой гранитный куб с неописуемым карнизом на фронтоне, с кургузыми колоннами и окнами-бойницами. Над головами прошелестел снитч – вокруг этого здания они летали всегда. Днепровская Цитадель. Самое уродливое здание Европы. Зеппи Унал, его зальцбургский механик в том деле с Литтенхаймом, клялся, что саарбрюккенский театр ещё уродливей, но доказательств так и не предъявил.

– Если ты отработаешь завтра чисто, снимешь снайперов и снитчи, у них отличный шанс уйти живыми. А если я что-то замечу, что-то пойдет не так… Ворона нагадит в неположенном месте хотя бы… мы сворачиваем лавочку. Взрывпакеты рвутся – я стреляю – ты вступаешь в бой. Я не стреляю – ты смешиваешься с толпой и уходишь. А у наших новичков тогда еще больше шансов уйти.

– А если они будут брать нас не завтра? А сегодня?

– Где, в жилом доме, вечером? Брось. Настолько плохо даже у Ткачука быть не может. И ещё есть у меня одно предложение…

Эней недоуменно посмотрел на наставника и командира.

– Ты знаешь, что с Оксаной?

– Она в армии, где-то в Грузии, – в горле снова зашевелилась проглоченная когда-то давным-давно колючка.

– Она в отпуске и живет сейчас здесь, на Северном, с мужем и сыном. Не хочешь поехать и проведать?

Это было что-то неслыханное. Если группу направляли в родной город одного из участников, всякие контакты с родственниками – даже пойти посмотреть издалека – строжайше не рекомендовались. Предполагалось, что родня под наблюдением. Правда, побег Андрея семь лет назад был довольно спонтанным, и вроде бы ему удалось исчезнуть бесследно. Но чём черт не шутит.

– Не показывайся ей, конечно, – уточнил Ростбиф. – Просто убедись, что все хорошо. Сегодняшний вечер у тебя свободен.

От пассажа вниз вела широкая, как Ниагарский водопад, лестница, делившаяся на три потока – два выносили людей на улицу, третий впадал в метро. Эней и Ростбиф свернули в сквер.

«Значит, можем и не вернуться. И очень даже можем».

– Я написал пару-тройку писем, – продолжал Ростбиф. – Если все окончится благополучно – пожалуйста, вычисти свой почтовый ящик, не заглядывая в него, хорошо? Потому что гипотезы в этом случае превратятся в клевету.

Эней не стал спрашивать, что если нет. И так понятно.

***

Малыш лет пяти радостно раскачивался на качелях. В нижней точке он приседал и выталкивал себя вместе с доской вверх, и на его мордашке ясно читался восторг и благоговейный страх полета.

В скверике гулял пяток мам с детишками разного цвета и калибра, ещё один малыш посапывал себе в синей коляске, давая маме возможность спокойно почитать. А у выхода из скверика на аллею сидел на скамейке коротко стриженый парень в кожаной куртке. Он молча и сосредоточенно наблюдал за гуляющими, то и дело заглядываясь на малыша на качелях и его мать.

Энею было больно смотреть на детей в этом возрасте – ещё беспечных, ещё не знающих, что им уготовано будущее мясного скота, кормовой базы… Что взрослые будут калечить их души, толкая делать карьеру, не желая вырастить "агнца" и потерять его молодым.

…Рослая молодая женщина смотрела на сына, явно разделяя его восторг. Из-за длинной косы она выглядела младше своих лет, и тканевые камуфляжные ботинки не очень вязались с джинсовым сарафаном поверх свитера. Она стала уже поглядывать на часы и, заметив, наконец, того, кого ждала, сказала сыну:

– Санчито, папа приехал.

И еле успела придержать качели, потому что малыш, чуть притормозив раскачивающуюся доску, спрыгнул и побежал навстречу приятному молодому человеку в деловом костюме. Тот поймал его и закружил в воздухе.

– Ну что, домой пойдем? – спросил он, ставя сына на землю.

– А как же, – степенно ответил тот.

И они пошли – отец, мать и сын, держась за руки, мимо мам и бабушек, мимо коляски, мимо парня в кожаной куртке.

Проходя мимо, она оглянулась – на кого-то он был похож, этот мотострайдер с лицом серьезным и почти детским.

А он так и смотрел им вслед, не в силах отвести взгляд. А потом поднялся и медленно, ссутулившись и сунув руки в карманы куртки, двинулся прочь, в противоположном направлении. Он знал, где они жили, он мог бы пойти следом до самого дома, подняться по широкой лестнице на крыльцо и позвонить в дверь… Но он знал, что не сделает этого. И знал, что потом, когда-нибудь он вернется и всё-таки увезет её отсюда, вместе с мужем и сыном, куда-нибудь подальше от варков, от памяти о пустом и страшном доме, от всего… Если только найдется в мире такое место.

***

Он добрался до "Китайской стены" уже ближе к полуночи – потому что пересек Кайдакский мост пешком, глядя на острова Днепра и дыша рекой. В домах на правом берегу загорались окна, в лесополосе под мостом что-то шумно отмечала припозднившаяся компания. Голубоватые редкие фонари едва освещали асфальтовую дорожку. Он не должен был уходить, не должен был ехать на другой конец города и возвращаться пешком так поздно. Не должен был выключать комм и сидеть на скамейке в скверике у станции метро. Не должен был…

Что толку думать теперь о том, чего не нужно было делать…

Запах беды настиг его издалека. Запах гари, запах железа, запах смерти. У торца Китайской стены мигали синим милицейские машины и фуры ССР, из окон квартиры на втором этаже валил дым – из окон их квартиры…

Конечно, за линией оцепления толпились зеваки. И, конечно, где-то среди них крейсировал варк, сканирующий эмоции. Поэтому Эней пошел туда медленно, на ходу читая про себя:

"О музо, панночко Парнаська!

Спустись до мене на часок;

Нехай твоя научить ласка,

Нехай твій шепчеть голосок,

Латинь к війні як знаряджалась,

Як армія їх набиралась,

Який порядок в війську був…"[9]

И дальше, дальше, дальше, не давая проскочить ни единой эмоции, ни единой мысли, лишь бесстрастно фиксируя то, что видят глаза и слышат уши.

Глаза видели кровавое пятно на асфальте в россыпи осколков стекла. Осколки брызнули аж до проезжей части, тело пролетело только половину этого расстояния – из-за разницы в массе. Судя по очертаниям пятна, упало тело не одним куском.

Кухня. Взрыв газа, не иначе.

– Слышал, как ебануло? Я аж на шестом массиве услыхал.

– Говорят, террористы. Хотели дом взорвать.

– Вот суки.

– Та не, это случайно газ рванул, когда их штурмовали. Мужик один в окошко вылетел – аж вон докуда. Дымился весь, як цыпленок табака.

– А скоко их было?

– А хто ж их знает. И чего людям неймется…

– О! Дывы, дывы, понэслы!

Эней увидел пожарных и носилки. Толпу начали теснить от ограждения, а рядом с носилками шел явный варк – бледное чувырло в черном плаще с кроваво-красной, по их вурдалачьей моде, изнанкой. Из безпеки[10], наверное.

Конфигурация первого трупа под пленкой говорила, что он действительно сложен на носилки частями. Но длина этих частей не оставляла места сомнению – Ростбиф.

Спокойно, очень спокойно…

"Воно так, бачиш, і негарне,

Як кажуть-то – не регулярне,

Та до війни самий злий гад:

Чи вкрасти що, язик достати,

Кого живцем чи обідрати,

Ні сто не вдержать їх гармат…"[11]

Ни узнавания, ни жалости… ненависть, наверное, проскакивала – ее гасить труднее всего, но ненависть не очень выделяла его из толпы. Едва не четверть присутствующих отреагировала на варка-ловца схожим образом, наверняка.

Второй труп был укрыт неплотно: из-под пластика виднелись светлые волосы, обгоревшие на концах – и до корней сожженные на половине головы. Если бы Эней успел полюбить её, варк, сканирующий эмоции, мог бы и поймать свою рыбку… не сразу, не в толпе, но засечь вспышку, просмотреть видеозапись, сличить…

"Такеє ратнеє фіглярство

Було у них за регулярство,

І все Енеєві на вред…"[12]

Третьим оказался Гадюка – Эней узнал ботинки с острыми носами, торчащие из-под пластика. Следующие двое, судя по обуви, были из штурмгруппы.

Больше здесь делать было нечего. Эней протолкался через толпу обратно и снова двинулся к метро. Оружие свое он спрятал в готовом под снос доме на Первом Массиве – он всегда держал свой боевой набор в отдельном тайнике. Газда решил перестраховаться, не делать из себя мишень. Именно он, СБ само по себе не стало бы добираться до группы в жилом многоквартирном доме – тут любая случайность и гражданские лица костей не соберут. Газда. Ну что ж, это господину прокурору не поможет. Даже усиление охраны ему не поможет. Хотя с какой стати усиливать охрану – ведь Эней остался один, а что может сделать один человек?

Убить одного человека. И этого достаточно. Есть варианты, против которых не потянет никакая охрана – например, камикадзе. Главное – взять правильное направление, а дальше пусть работает масса, помноженная на квадрат скорости и деленная пополам. Жаль, бензобаков нет, как следует взорваться нечему. Была бы лишняя гарантия.

А и была бы – какие у тебя шансы, Андрей Витер? Один к десяти? Один к ста?

"Только этот один. И другой не нужен". Ростбиф учил его всегда идти на акции именно с этой мыслью.

***

Время двигалось к рассвету. На небольшой площади у Музея Войны все уже было готово. Охраны и обслуги больше, чем зрителей – хотя казнь проштрафившегося высокого господина зрелище редкое, пусть и довольно неприятное. К тому же час еще ранний, и немногие желающие посмотреть на лунное правосудие подойдут уже после рассвета, когда казнь действительно начнется. Дневной свет опасен для высоких господ, молодых солнечные лучи убивают медленно и мучительно, и к вечеру приговоренная будет радоваться быстрому сожжению высоковольтным разрядом как милости.

Так что пока у линии оцепления перед помостом стояло несколько репортеров да кучка самых завзятых зевак. Предрассветный холодный ветер заставлял их ежиться и плотнее запахивать куртки и плащи.

Приговоренную уже привезли. Высокие господа очень сильны и обладают невероятно быстрой реакцией, поэтому чтобы лишить их возможности двигаться, необходимы крепкие оковы. Пара наручников, сковавших руки госпожи Гонтар, была приделана к жесткому стержню, соединенному со стальным поясом. От пояса вниз шла цепь, намертво сваренная с парой анклетов, также закрепленных на стальном стержне, – поэтому изящества, присущего высоким господам, особенно женщинам, в её походке не было. Она переступала косолапо, загребая носками. Серый комбинезон не позволял разглядеть ее как следует. Блеклая ткань укрывает от человеческих взглядов, но пропускает основной спектр. Темные волосы, такие блестящие на снимках, свалялись и сосульками лепились к бледному лбу, мраморным карнизом нависшему над черными глазами и вздёрнутым носиком. Инициация не делает женщин красивей, чем они были в первой жизни – кожа становится лучше и глаже, обретает необычный цвет; у тех, кто был полнее нормы, существенно улучшается фигура, но линии остаются прежними. Госпожа Гонтар была скорее дурнушкой, из тех, чья привлекательность не в чертах лица, а в умении правильно подать их с помощью косметики, да в воле и уме, отпечатанных в выражении этих черт. Этих последних качеств не мог скрыть даже нынешний мешковатый вид женщины: несмотря на то, что кандалы заставляли её нелепо переваливаться, глаза горели упрямой отвагой, а большой бледный рот кривился в усмешке.