Текст книги "Партизаны полной Луны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава 2. INTO THE WEST

Подали поезд, и я отыскал свой девятый вагон,

И проводник попросил документы – и это был Он…

Он удивился – зеленая форма, на что так смотреть?

А я сказал: "Господин мой, я здесь! я не боюсь умереть!"

И я ушел, и включился, когда проезжали Уфу,

И мне какой-то мудак всё объяснял, что такое кун-фу,

А с верхней полки сказали: "Надёжней хороший обрез."

А я подумал: "Я всё-таки сел в туркестанский экспресс -

Последний в этом году

Туркестанский экспресс!.."

С. Калугин, «Туркестанский экспресс»

Они сели в Знаменке ранним утром, еще затемно. Правил не нарушали, вели себя тихо. Раздвинули сиденья, опустили оконный ставень и лежали себе. Спали. А когда не спали, пили без продыху – так ведь это не запрещается, пока люди ведут себя тихо. Мало ли, может, у них горе какое.

Поэтому Антон, сунувшись по ошибке в их купе после Гайсина, только вдохнул перегар – и примостился в соседнем купе. А вот беременной женщине, взявшей билет в Виннице, места уже не хватило, и она принялась скандалить.

Антон терпеть не мог скандалов. И непонятных вещей. Тихие пьяницы в российских широтах ему раньше не попадались, всё как-то больше шумные.

Кроме того, он впервые видел, чтобы люди столько пили. Особенно те, кто подражает варкам. В Москве такие предпочитали более интеллигентную отраву – "ледок", "хрусталик", старый добрый кокс… А из купе, когда дверь открывалась, разило так, словно они не только пили водку, но и купались в ней.

Кроме того, от затянутого в черную кожу парня несло не только перегаром, но и аптекой. Будь Антон простым пассажиром – он, скорее всего, не обратил бы на это внимания. Но он вот уже полгода как не мог позволить себе такой роскоши – не замечать мелочей. А это была не мелочь, это была опасность. Антон сильно наследил в Ростове, возможно, наследил и в Харькове… чем больше звеньев в цепочке, тем легче по ней идти.

Парень, тянущий под варка, снова вышел из купе и двинулся против движения поезда. Ресторан через два вагона, но там спиртное пьяному не продадут. Это не станция, где можно отговориться спешкой. И вообще, лишний раз светиться…

Подожди-ка. Вода. Они дважды покупали воду у проводницы. Не для "подосиновика"[1], для второго. Жажда, бледность, круги под глазами, озноб… Пьян? Расскажите кому-нибудь другому.

Длинный вернулся. С большой упаковкой сока. Шел, покачиваясь и как-то дергаясь на ходу. И не тянул он под варка – он им и был! И когда шел в туалет, шатался не от водки – от солнечного света.

Нелегальная инициация? Прямо в поезде? Да с ума они сошли, что ли?

Антон подключился к сети. Связь была паршивая, но в Виннице стабилизировалась, и Антон успел скачать ленту новостей. Прочитал и понял – нужно сходить. На ближайшей станции. Добираться до Львова и делать новые документы, потому что даже если "Омега" еще не сидит у этих двоих на хвосте, то сядет обязательно. Через считанные часы, если не минуты. И по всему их маршруту с метелкой и ситечком пройдется, и не только с электронными… любой его волос, любой его генматериал в этом чертовом поезде… Не во Львов, обратно на север, в Киев. И возвращаться сюда не раньше, чем через месяц-другой… Это Гонтар они поймали случайно, на варка гензацепку не сделаешь, клетки отдельно от хозяина не живут, разлагаются. А я-то…

Днепр. Гонтар. Газда. Человек и варк.

Антон откашлялся и предложил беременной обменяться билетами. И только потом вспомнил, что следующая-то остановка – через полтора часа.

Ему было страшно, ему было очень страшно. Если накроют с этими двумя, тогда конец. Но и сами эти двое… Зачем, зачем я это сделал? Он зажмурился, уткнулся головой в простенок между окнами, а потом ещё два раза легонько стукнулся в него лбом. Некоторые водители-юмористы любят клеить над дверью микроавтобуса мишень с надписью: "место для удара головой". Мне срочно, срочно нужно такое место…

Я это сделал, чтобы с этими двумя не пришлось разбираться беременной женщине. Или проводнику. А ещё потому что… потому что я вдруг решил: я должен.

Но почему я так решил? Я спятил, вот оно что. Устал бегать, извёлся и свихнулся.

Ну и ладно.

Закат скользил в окнах, дробясь о стволы лесопосадок. Из купе, когда дверь открылась, резанула попса, от которой свело скулы – лоу-поп-переложение украинских фольклорных песен: "Ой, мій милий вареничків хоче!"

– Чего тебе, мальчик? – неприязненно спросил варк, когда Антон вошел и закрыл за собой дверь.

– У меня… билет… П-попросили поменяться… Вот… Там беременная женщина… а свободных мест больше нет. Вы же не хотите скандала?

Второй, что лежал на раскинутом сиденье, повернул в сторону Антона голову и раскрыл глаза, очерченные темными кругами. Точнее, один глаз – второй заплыл. Подбородок рассажен, губы вспухли – похоже, перед тем как перейти в тихую стадию, этот "пьяница" все-таки побывал в буйных. За все время поездки он покидал купе лишь однажды – вися на своем товарище, выбрался в туалет. Но именно он принял решение: легким движением ресниц показал белобрысому: да, пускай.

Сходится.

– Садись, – вздохнул варк. – Только не доставай.

Вынул из-под сиденья бутылку "Развесистой клюквы", приложился прямо к горлышку. Показал лежащему, тот так же еле-еле качнул головой из стороны в сторону, прошептал: "Воды" – и закрыл глаза. Антон бросил сумку на багажную полку (в соседской сумке что-то брякнуло), сел, раскрыл планшетку, открыл "Во имя желтого флага" и стал читать про осаду Пуэблы.

«Навари, милая, навари, милая, навари – у-ха-ха! – моя чорнобривая!»

Этот запах, хоть топор вешай (а ведь можно было включить вентиляцию!), эта попса из динамиков терминала-"дурачка" – средство от комаров.

Антон сосредоточился на лежащем мотострайдере. Тот дышал хрипло, мелко, как человек, которого мучительно тошнит и всё никак не вырвет. Тёмные волосы намокли от пота. Белобрысый налил ему сока в пластиковый стаканчик, страйдер, приподнявшись на локте, выпил, половину расплескал – и снова бессильно откинулся на спинку. Антон подумал, что долго лже-подосиновик в купе не высидит. Обстановка, которую они тут создали, чтобы выгонять посторонних, для них самих еле выносима. Белобрысый просто ждет, когда на следующей кто-то сойдёт, и Антон не выдержит, сбежит.

«Ой, сил вже нема, милий мій миленький. Ой, сил вже нема, голуб мій сизенький…»

Но первым все-таки не выдержал сам белобрысый. Выскочил в тамбур с пачкой сигарет. Хоронясь за высоким воротником от закатного солнца, чуть ли не бегом…

Антон тихо осторожно, едва дыша, привстал на кресле. Перегнулся через соседнее сиденье и склонился над – спящим? Потерявшим сознание?

Он ожидал увидеть на шее, но там не было. Тогда он приподнял одеяло, чтобы посмотреть на запястья. Это оказалось затруднительно – из-за кожанки, которую страйдер, несмотря на жару, так и не снял. Антон случайно задел подкладку пальцами…

Она была твердой, заскорузлой. Сквозь запах спирта пробивался запах крови.

Бледная рука метнулась и сжалась у Антона на горле. Планшетка шлепнулась на пол.

«Помирай, милая, помирай, милая, помирай – у-ха-ха! – моя чорнобривая…»

Он сумел собраться, схватиться обеими руками за эту клешню и попытался оторвать её от себя – но рука сама отпустила – нет, оттолкнула.

Хлопнувшись на сиденье варка, Антон увидел направленное прямо в лицо дуло пистолета.

– Вычислил. Молодец, – голос страйдера был тихим, как шелест железа о железо. – И что дальше будешь делать?

Растирая отдавленную шею, Антон лихорадочно подбирал слова. А вдруг я ошибся, и он – обыкновенный псих? Мало ли, что пишут о Ростбифе и что писал он сам… почему его человек не может быть просто психом? Вот возьмёт и нажмёт сейчас на спуск. И всё.

"А де мене поховаєш, милий мій, миленький?

А де ж мене поховаєш, голуб мій сизенький?

В бур’янах, милая, в бур’янах, милая, в бур’янах – у-ха-ха! – моя чорнобривая!"

– Вы – Андрей Савин? – тихо спросил он.

– Я – человек с пушкой. А ты – человек без пушки. Так исторически сложилось. И я спросил первым. Так тоже исторически сложилось. Скажи, что ты намерен делать дальше?

– Я… – Антон попробовал улыбнуться. – Я бы сел на свое место. Если вы не возражаете. Потому что ваш друг вот-вот придёт, и…

– Он мне не друг, – террорист убрал пистолет.

– Он вам… он вас…

– Нет, – террорист ответил так резко, будто вопрос Антона его задел. – Он держится.

Антон пересел на своё место.

– Кто ты? – спросил Савин, чуть повернув к нему голову.

Он мало походил на того Савина, растиражированного сейчас по всем каналам. Даже не потому что лицо разбито – черты лица другие. У того были густые брови, пухлые губы и нос "картошечкой". А у этого все какое-то… никакое. Антон не был уверен, что через неделю, когда синяки сойдут, узнает этого парня.

– Я… – в голове вспыхнули фейерверком все имена, фамилии и даже ники, которыми он пользовался последние полгода. Если я сойду на следующей, а этого человека схватят, он может сказать, нет, он наверняка скажет про меня… – Я ведь могу ответить что угодно. И вы меня никак не проверите.

– Никак, – сказал Савин. – Но ты пришел сюда сам. Поменялся билетом. Задал дурацкий вопрос. Полез ко мне за пазуху. Тебе что, жить надоело?

– Мне не надоело, мне… трудно.

Террорист фыркнул.

– Я понимаю, что глупо звучит, – поспешил сказать Антон. – Я тоже прятался, и сейчас прячусь, но это очень трудно. Казино в конце концов всегда выигрывает, понимаете?

– Нет, не понимаю, – террорист ухмыльнулся.

Антон против воли покраснел.

– Если бы я был просто гражданин и вас заметил, я бы не стал… мешать. Но мне все равно теперь опять бежать. И я искал, я сюда приехал – искать. И я вам нужен. Ваш друг – ладно, не друг – курит и пьёт, чтобы заглушить запах крови. Ему труднее с каждым разом. Если вы прогоните меня – он может сорваться. А я могу менять вам повязки, в туалет водить. И трое – не двое.

Раненый вздохнул, и тут его заколотило. Антон достал из-под сиденья свое одеяло и набросил на бойца. Потом откинул сиденье Цумэ[2] (так он про себя прозвал белобрысого – тот чем-то походил на одинокого волка) и вынул второе.

– От чего прячешься? – спросил Савин. – Что натворил?

– Ничего. И не от чего, а от кого, – Антон, садясь, почесал в затылке. Долгая это была история и очень грустная. И не хотелось рассказывать её сейчас. – То есть, когда я убежал, то много чего было, но по мелочи.

Антон зажмурился, чтобы удержать слезы. Он старался забыть про Сережку – с его улыбкой, с его гитарой… Но ничего не получалось. Брат вставал под веками как живой… или как полуживой – в своей затемненной комнате, вот с такой же слабостью и ознобом.

Дверь в купе раскрылась, Цумэ скользнул внутрь.

– Это что за номер?

– Он с нами. Этот вундеркинд нас вычислил.

– Ненавижу детей, – варк нарочито облизнулся, меряя Антона взглядом. – Во всех смыслах ненавижу. Сколько нам его тащить?

– По крайней мере, пока не сойдем.

– У меня билет до Львова, – сказал Антон. Он мог продлить билет или купить новый – или несколько. И по параметрам он не попадал в сетку критериев, по которым шел поиск. Пока не попадал.

– Надо же! – картинно всплеснул руками Цумэ. – А почему не сразу до Пшемышля?

– Вы уверены, что продержитесь хотя бы до Львова? – спросил Антон.

– Я продержусь, – Цумэ оскалился и спустил темные очки на кончик носа. Глаза полыхнули красным, Антон вздрогнул.

– Вашему другу нужна медицинская помощь, – с нажимом сказал он. – А вы можете сорваться.

– Он мне не друг. Я ему просто обязан. Не бойся, не сорвусь.

Раненый сунул пистолет куда-то под сиденье.

– Ты понимаешь, что если его зацапают с нами, то уничтожат? – продолжал Цумэ.

– Если меня вообще зацапают, то отправят в Москву к матери, – сказал Антон. – Это то же самое. Она… как вы.

Он не мог сказать про маму "варк", "вампир" или хотя бы "высокая госпожа". Всё ещё не мог.

– Она уже кого-то…? – спросил раненый.

Антон кивнул. Понял, что от него все еще ждут ответа, и сказал:

– Да. Брата, – что старшего, пояснять не стал.

Раненый опять прикрыл глаза.

– Попытка инициации?

Он что, мысли читает?

– Да.

– По лицензии?

Антон опять кивнул. Хотелось бы ему быть таким, как этот – спокойным, холодным и ровным даже в бегах, даже на грани смерти… Но сдержанность никогда не была его сильной чертой, а сейчас он что-то совсем разболтался.

– Я слышал… на Западной Украине и в Белоруссии есть… всякое. И христиане запрещенных конфессий, и не только. Понимаете?

– Нет, – сказал Савин. – Не понимаю.

Антон собрался с духом:

– Во Львове пятнадцать лет назад случилось спонтанное исцеление – сами понимаете от чего. Туда бессмысленно, там перерыли все, но вдруг…

Цумэ фыркнул, раненый слабо улыбнулся.

– О’Нейла обчитался, понятно, – заключил он.

Антон ощутил, как жар заливает скулы.

– Это, наверное, смешно, – сказал он, – но…

– Это даже не смешно, просто безнадежно, – сказал варк. – Нам по-настоящему помогает только доза серебра внутрь. Если нужно быстро. "Исповедь" – подделка спецслужб. А что до остального…

– Это не так, – разлепил губы Савин. – То есть, "Исповедь", может, и сфабрикована, но не вся.

Он осторожно повозился и продолжал:

– В ОАФ есть люди, которые знали О’Нейла. Он и в самом деле был данпилом[3].

– Который появился на свет вследствие того, что отец Гомеш помахал кадилом и сказал "Изыди", – фыркнул Искренников. – Ну хоть мне ты этого не рассказывай. Я тебе сам расскажу.

– Я не знаю, как именно О’Нейл стал данпилом, – губы Савина раздраженно перекосились. – Я знаю, что он им был. Ростбиф… мой командир… дружил когда-то с Мортоном Райнером, главой секции пропаганды. Райнер был человек очень любопытный – а еще он египтолог по первой профессии. Лингвист. В общем, он все версии "Исповеди" собрал и анализ провел. И восстановил "прототекст". Правда, все равно бред сумасшедшего получился… Но в основе там не подделка. И обросло оно не больше, чем обычно обрастает при передаче. Так что, может, никто ничего и не делал нарочно. – Террорист улыбнулся – слабо, но с каким-то затаенным лукавством. – У Райнера, кстати, вообще была репутация… мечтателя. Он, например, все доповоротные источники о старших собирал. Фантастическую литературу, фильмы, игры… все.

– Идеальный кандидат для вброса дезы.

– Его убили, – террорист прикрыл глаза. – То есть, казнили… в брюссельской Цитадели. Обычно за теми, кто не стреляет, не охотятся так, как за нами. Но Райнера они гоняли и догнали. Не знаю, из-за чего именно, он и свою прямую работу поставил лихо.

Цумэ заложил руки за голову.

– Понимаешь, я знаю, что это все воздух… не думаю, а знаю точно, потому что в Загребе как раз такой центр стоит и моя жена там и работала. Исцеления случаются. Очень редко. Только у молодых. Только под стрессом. Они полвека бьются уже, фактор выделить не могут. Милена с нарезки-то сошла, когда поняла, что выхода нет, и так всегда будет.

"Моя жена, – думает Антон. – Это, наверное, та Гонтар, которую убили, которую он убил… Жена. А как ему ее еще называть?"

– Так что, уж поверь мне, если бы работало, ну хоть с пятого на десятое, то этим бы пользовались вовсю – и все, кому положено, об этом бы знали. И все, кому не положено.

– Тут он прав, – тихо сказал Савин. – А кстати, что у тебя за мама такая интересная? Обычно никому моложе двадцати с момента инициации лицензию не дают. И то за особые заслуги.

– Доктор общественных наук Анастасия Кузьмичева, – ровным голосом сказал Антон. И добавил почти злорадно: – А подписал лицензию лично Аркадий Петрович Волков.

– Новая метла чисто метет, – Искренников ухмыльнулся во весь рот. – Однако интересная жизнь в столицах начинается.

Савин не поддержал этот разговор. Он продолжал пристально смотреть на Антона.

Лицо, подумал Антон. У него пересажено все лицо. Структура черепа осталась прежней, а лицо заменили. Донорским. Потому что от настоящего лица, наверное, мало что осталось после того, как группа Ростбифа убила гауляйтера Германии и Австрии фон Литтенхайма.

Убили его чуть больше года назад, на мотодроме, при большом стечении народа, когда жертва вместе с этим народом любовалась гонкой юниоров на приз "Порше".

Лидерами среди юниоров были Андрей Савин и Клаус Штанце. Когда в ложе фон Литтенхайма прогремел взрыв, оба вылетели с трассы, обоих жестоко искалечило. Штанце до сих пор не завершил курс реабилитации, а Савин с изуродованным лицом лег в дорогую частную клинику, откуда, не дожидаясь окончания курса, испарился.

Сегодняшний очерк на портале Роснета уделил много внимания тому, как хорошо было организовано прикрытие акции – Савина никто ни в чем не подозревал еще несколько месяцев…

– Значит, ты решил, что на западной Украине есть кого искать?

– Я… слышал.

– От брата?

– Да… – Антон сглотнул.

– Он не много болтал о своих связях в подполье, – рассудил террорист, глядя в потолок. – Иначе ты бы знал, к кому обратиться в Москве. Но болтал, а то откуда бы узнала твоя мать…

– Он не болтал… Я не знаю, что он вообще делал в подполье, но он добывал данные. Не у мамы, у мамы невозможно, но подвернулся случай – машинка одного ее нового знакомого, тоже молодого.

– Понятно, – прошептал террорист.

– Нет. Вам не все понятно. Комп ломал я. Для Сергея.

– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво проговорил варк, – что взломал комп высокого господина со всей защитой?

– Да, – с вызовом сказал Антон. – Именно это. Ну… он слишком много всего на биометрию завел, на температуру тела, скорость, память, ритм – это же все руками сделать можно.

Террорист и варк переглянулись.

– Значит, – у террориста дернулся угол рта, – лицензию дали не ей. Лицензию дали брату. Оценили. Так бывает.

– Нет, – помотал головой варк, – Так как раз не бывает. Не может быть. Если бы вербовали его самого, то инициацию в жизни не поручили бы матери. Это вообще не очень поощряется – родню инициировать. Смертных случаев больше намного, а бывает так, что вообще процесс не начинается, что ты ни делай.

Антон просто не мог больше держаться. По щекам потекли слезы.

– Я разобрался с данными о свободных охотах[4]… на западе Украины, – он шмыгнул носом. – Нашел деревни, прикинул, как что перекрывается… словом, где стоит искать. И тут вас… встретил.

Он закусил губы, сделал несколько глубоких вдохов… Слезы унялись.

– Синдром оставшегося в живых, – варк протянул ему влажную салфетку. – Been there, done that, got the T-shirt[5].

– Ты очень хорошо сделал, что не стал искать контакты брата, – проговорил террорист. – Потому что она их наверняка уже нашла.

– Да, я… тоже так подумал, – ментоловая эссенция охладила лицо, но салфетка быстро степлилась, а ему была нужна еще одна.

Варк дал еще одну.

На самом деле Антон "так подумал" далеко не сразу, а где-то через месяц. И покрылся мурашками, поняв, как легко мог бы влететь. Потому что когда он бежал из Москвы – наугад, в полную неизвестность – им руководила паника, а не рассудок. И то, что в приступе паники он кинулся очертя голову на Курский вокзал, а не по двум адресам, которые оставил брат – чистая случайность.

– Он не врет, – сообщил варк террористу. – По меньшей мере, он верит в то, что говорит. Хотя извини, Антон, но все равно история эта отдает мыльной оперой.

– Ты на себя посмотри, – скривил рот Савин. – Ты о себе новости почитай, чем твоя история отдает.

– Говорило сито иголке – "у тебя на спине дырка", – варк хмыкнул. – Кстати, Ван Хельсинг, надо бы глянуть, как наш побег расписали.

– С утра ничего нового, – равнодушно сказал террорист. – Расслабься. Кончились наши пятнадцать минут славы. Сейчас мы интересны только СБ.

Варк раскрыл комм и подключился к новостным каналам.

– До какой станции у тебя билет? – спросил террорист.

– Львов, – ответил Антон.

– Извини, но ты сойдешь с нами. Раньше. В Золочеве. Поэтому дайте мне поспать.

Поезд пожирал Подолье. Никто в купе не сунулся. Антон специально следил, не сядет ли в вагон кто посторонний. Никто не сел.

Цумэ прикрутил ручку громкости – гнусная попса сделалась тише, а потом и вовсе сменилась приличным сканди-роком. Раненый, похоже, заснул. Антон вернулся к "Флагу".

Странно было: в школе история о том, как медицинский кордон полз через Мексику на юг, читалась как скучная агитка. А тут он поймал поток – документы, интервью, воспоминания, рабочие сводки вдруг обрели вес и объем… какая там агитка, это же было счастье – возможность что-то делать, возможность наконец, впервые за десятилетия, не отдавать смерти, а идти вперед и отнимать у нее. Навстречу войне и чуме – чтобы отступали они, а не ты. Какой там симбионт неизвестной этиологии, душу дьяволу продали бы, не задумываясь – за шанс, за тень шанса. Там был дневник Риестофера Кёртиса – генерального санитарного инспектора "крепости Пуэбла" – до и после инициации. Кёртис погиб через десять лет, в Эквадоре, когда там прорвало фронтир. Вряд ли он жалел, вряд ли кто-то из них тогда жалел. Всем казалось, что преград нет – и с орором справимся, и структуры Сантаны как-нибудь подчиним… Люди те почти все уже умерли, но из варков наверняка много кто жив. Интересно, как им – сейчас?

К Золочеву должны были подъехать в самый мертвый, самый глухой час. Ди пхи юй чхоу[6]. У мамы было много старых книг.

Антон опять подключился к терминалу поезда и открыл сводку последних новостей. О днепровском деле почти ничего нового. К счастью. А вот чего он раньше не знал – так это что групп террористов было две.

Варк снова пошел курить, а Антон задумался было, не пора ли будить раненого. Раненый избавил его от принятия решения.

– Запри купе.

"Штирлиц знал, что проснется ровно через двадцать минут. Это была привычка, выработанная годами". Старые фильмы у мамы тоже были.

– Откинь стол и подними меня.

Опершись о стол грудью, он свесил руки. Антон понял: нужно помочь снять куртку.

Футболка на спине разрезана. Ну да, попробуй сними её через голову.

– Водки, – сказал раненый, когда Антон снял с него футболку. У него была ещё по-зимнему бледная кожа, и синяки на ней прямо-таки цвели. Пистолета он, между прочим, так из руки и не выпустил. А ещё обнаружились ножны-браслет на правом предплечье. Не пустые.

Антон нашарил под сиденьем Цумэ бутылку, вынул пластиковый стаканчик из "обоймы" под стенной панелью.

– Хватит, – Антон вздрогнул и солидно перелил за пятьдесят грамм. – Давай.

Оружие он так и не спрятал, а правая рука явно никуда не годилась – из-под окровавленных бинтов, врезавшихся в кожу, от подмышки до лопатки расползалось очень нехорошее покраснение, а пекторальная мышца вздулась так, что любой воздушный шарик обзавидуется. Антон поднес стаканчик к губам раненого.

Он думал, что подпольщик станет ждать, пока водка подействует – но он сказал:

– Нож вот, бинты в сумке под сиденьем. Действуй.

Антон сглотнул и вынул нож из чехла на запястье. Короткий и широкий, он был тонок и остер, как опасная бритва, и гнулся бы, пружиня, если бы не ребра жесткости посередине.

– Серебро?

– Напыление. Режь.

Бинты сами собой распадались под лезвием. Увидев рану, Антон порадовался, что с полудня не ел. Входное отверстие – аккуратная круглая дырочка – было справа, на длину ладони под ключицей, на ширину ладони от грудины. Выходное – кровоточащая дыра, ожог с теннисный мяч диаметром, рваное мясо – между подмышкой и правой лопаткой. Но рана была не так страшна, как отек вокруг нее, похожий на карту Москвы: Бульварным кольцом – сгустки крови, коллоида и вот этого, похожего на говядину в супермаркете (Антона опять затошнило), а краснота – щупальца метро, пронизывающие московскую "субурбию". На воспаленной груди лиловел четкий отпечаток каблука. Антон зашипел сквозь зубы.

– Эмпат? – спросил подпольщик.

– Н-нет.

– Если плохо – выпей.

– Спасибо, я так…

Тем же ножом Антон разрезал очередной пакет с бинтами.

– Обведи пальцем границы отека.

Видимо, "Ван Хельсинг" кое-что смыслил в медицине и хотел сделать для себя какие-то выводы. Сделал, когда палец Антона завершил маршрут. Выругался беззвучно. Потом распорядился:

– Бери "Целитель" и дави прямо в дырку все, что осталось.

Склонился головой к столу и закусил ворот футболки.

– Г-готово, – пробормотал Антон, опустошив тюбик.

– Перевязывай, – подпольщик снова закусил футболку.

Антон дважды обтянул бинтами поджарый торс, обнаружив по ходу ещё одну интересную подробность: на шее, на прочной цепочке, этот охотник на вампиров носил не кулон со знаком зодиака, не камешек по китайскому гороскопу, а лепесток флеш-памяти. У Антона зачесались руки подключить его к своей планшетке. Да нет, чепуха – чтобы важные данные, пусть и под криптом, провозили просто так, на шее? А с другой стороны – надежнее всего спрятано то, что лежит на видном месте…

– Теперь через шею, – подсказал "Ван Хельсинг". – Не очень сильно затягивай – скоро больше разнесет… – тут Антон неловко его задел, и раненый, издав довольно громкое "Х-х-х-х!", ткнулся головой в стол и руководить прекратил.

– П-простите, – пискнул Антон. Нервы требовали разрядки, и он хихикнул. – Поверьте мне, я сделал это нечаянно, и, сделав это нечаянно, я сказал: "Простите меня".

– С… с… – просипел подпольщик, странно оскалившись. Самообладание дало-таки трещину, но выругаться по-настоящему, видимо, теперь мешал сбой легких.

И вдруг, хватанув воздуха, "пациент" прошептал на одном выдохе:

– Сударь, вы невежа… Сразу видно, что вы приехали издалека…

Контакт – есть контакт! Наверное, у него дома тоже держали старые книги.

В дверь кто-то ткнулся, и с горловым звуком подпольщик выпрямил спину, наведя пистолет на вход.

Послышался стук. Антон заметался, потом сквозь одностороннее зеркало двери увидел Цумэ и успокоился.

– Заканчивай, – процедил "Ван Хельсинг".

Антон вымотал последний метр бинта и закрепил его прилагающейся "липучкой". Кровь проступила тут же – выходное отверстие слишком велико, нужно шить. Операция нехитрая, но кому её делать? И вдобавок тело раненого было лихорадочно горячим. Антисептик, входящий в состав "Целителя", и антибиотик из самых простых, безрецептурных, потерпели очевидное фиаско – инфицированная рана отравляла организм.

Осторожная дробь повторилась.

– Футболку. Куртку. Нет, просто набрось. Одеяло, – пистолет спрятался под мягким синим полтексом. – Нет, нож оставь себе. Возьми чехол. В рукав. И бей как только почуешь неладное. Не жди, не думай, ошибся или нет. Просто бей и беги.

Раненый опять откинулся на сиденье и, прикрывая глаза, пояснил:

– Это варк, не забывай. Если он будет готов – тебе конец.

Антон запихал кровавые бинты в пакет и сунул его под куртку, заткнув за ремень.

– Теперь отпирай.

Цумэ, пьяно растопырившись в проеме, громко протянул – явно на публику:

– Та-ак… Чем это вы тут занимались? Тебя на минуту нельзя одного оставить…

– Дверь закрой, – поморщился раненый. – И запри.

Цумэ захлопнул дверь и поставил на стопор. Плюхнулся на свое место.

– Допей водку, – продолжал подпольщик. – Всю. Золочев – через двенадцать минут.

***

Симпатичный и тихий русоволосый мальчик в школьном жилетике и зеленых джинсах сошел в Золочеве. Из его сумки торчал длинный чертёжный тубус. Потянувшись после долгого сиденья и зевнув, мальчик зашагал к турникету контроля на станции.

Пьяноватый молодой человек в бандане вышел размять ноги и покурить там же. Он явно не собирался отходить от поезда дальше урны.

– Ваші документи, – унылым голосом сказал мальчику с тубусом контролер.

Каждый раз было странно слышать язык – очень похожий на родной, и все же чужой.

Антон облизнул сухие губы. Его унипаспорт мог пройти поверхностную проверку, но вот тщательной уже не выдержал бы. Он уезжал из Харькова второпях и как следует подчистить новую карту не успел… А уж если откроют тубус и увидят там не что-нибудь, а посеребренный меч…

Из вагона тем временем выполз ещё один пьяный. Два шага по прямой были за пределами его возможностей. Обнаруживая, что сбился с курса, он бранился "К’рва!" и брал два-три румба в противоположную сторону.

– От же ж набрався, – покачал головой контролёр, возвращая Антону карточку.

Пьяный, шатаясь, короткими перебежками от фонаря к фонарю преодолел расстояние между поездом и автоматом по продаже разной чепухи, проделал несколько безуспешных манипуляций с карточкой и панелью заказа, получил несколько сообщений "Помилка – Error", добрался до вокзала и на великолепнейшем польском – правда, изрядно заплетающимся языком – спросил у контролера, где можно купить пива. За живые деньги пиво продавалось в буфете по ту сторону паспортного контроля, и до поляка не с первого раза дошло, чего контролёр от него хочет, а когда дошло, он сунул контролеру карту на имя Збигнева Бакежиньского, дохнув при этом таким выхлопом, что контролёр даже в чекер её совать не стал. Но до буфета поляк не дошел – упал на колени, а после бесплодной попытки встать хрипло, но вполне музыкально заорал: "Whisky z lodu świetna rzecz, wszystkie troski goni precz! W górę szkło i flacha w dół, I tylko wariat pije pół. Szklany Jasio to nasz brat, zawojował cały świat!"[7]

Контролёр, владей он польским получше, мог бы ещё много узнать о потребительских свойствах виски – но тут от урны прибежал с воплем "Бакежак, сука такая!" беловолосый курильщик. Через турникет он просто перескочил, и контролеру в голову не пришло его останавливать – машинка все сама считает. Долговязый поднял товарища на ноги и оттащил к стене, прислонив там.

– Не запізнюйтеся, панове, – сказал выпивохам контролер. – За хвилину потяг піде[8].

– Щас, – прорычал белобрысый. – Щас я его. Бакежак, сука такая! Вставай! Иди ногами!

Голос его звучал уже с неподдельным страхом. Но поляк то ли не хотел, то ли не мог идти ногами. Даже две веские оплеухи не помогли. Когда он наконец-то смог прийти в относительно вертикальное положение, над станцией уже зазвучало: "Потяг "Харків – Краков" рушає з першої колії за одну хвилину. Прохання усім стороннім – звільнити вагони"[9].

– Бакежа-ак! – жалобно простонал белобрысый.

– Latwei zdehnóc[10], – язык повиновался поляку ненамного лучше, чем ноги. Минута прошла в бесплодных попытках начать двигаться – а поезд тем временем тронулся.

Пьяным придуркам ничего не осталось, кроме как дожидаться утреннего. Белобрысый оттащил друга в буфет, и контролёр потерял их из виду.

Через полчаса, уже в сквере при автобусной станции, Антон спросил просто чтобы скоротать время:

– И надолго хватит этой военной хитрости?

– Не знаю, – мотнул головой "Бакежак". – Идет повальная проверка. До станционных чекеров добраться должны быстро. Так что лучше считать, что наши польские аусвайсы засвечены, Белый.

– У меня, между прочим, имя есть, – огрызнулся Цумэ. – И ты его знаешь.

– Имя было у человека. А теперь ты варк.

– Что ж ты меня не зарезал, человек?

– Что ж ты меня не потребил?

– Да у тебя кровь заражена. И порохом воняет.