Текст книги "Партизаны полной Луны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– И сколько это может продолжаться? – спросил Роман. – Нам все равно придется решать.

– Это будет продолжаться как минимум до следующего полнолуния. – Брат Михаил встал из-за стола. – Если будет рецидив, охотник на вампиров окажется очень кстати.

Двое обменялись взглядами поверх головы третьего. Если брат Михаил считает, что охотник на вампиров может пригодиться… значит, он не вполне уверен, что справится сам. Или даже, что уцелеет сам.

– И кстати, об охотнике, – продолжал брат Михаил, макая в кипяток пакетик чая. – Он не только ранен – в нем сидит какая-то очень свежая беда.

– Насколько свежая? – Роман уже смотрел не на отца Януша, а в окно.

– Как переломы Игоря. Примерно той же давности.

– Он потерял друзей, – сказал отец Роман.

– Немного не то. Потери для него – уже часть жизни. Тут не только потеря. Тут что-то случилось совсем неправильное, чего не должно быть. Вам не кажется, что мы занимаемся странным делом? Мы думаем, как защитить себя и свою паству от человека, которому самому нужна помощь.

– А мы ее окажем, – весело ответил отец Роман. – Он попросил нас о вере. Так и сказал – "научите меня". Это просьба катехумена[8], мы не имеем права отказать, Может быть, он раскроется навстречу Косте. Между ними, как мне кажется, много общего.

– Вот я и боюсь, что он раскроется… – пробормотал Януш.

– К нам пришли за самым что ни есть нашим делом. Что такое, латиняне?

– Ничего. Он искренний, убежденный… молодой человек с интересной профессией. Вам не приходило в голову – как он мог остаться агнцем при этом роде занятий?

– А он?..

– Чистый. Белее молока.

– Е-мое… – Владыка посопел. – Закурим, Ян?

– Курить вредно, – наставительно сказал доминиканец и извлек сигареты. – И нервы трепать вредно. А ты, Михал, помнить бы должен, что мы не видим, как ты.

– Даруйте[9], – сказал брат Михаил голосом, в котором не было ни капли извинительного тона, достал из кармана луковицу и принялся чистить. – Так вот, чтобы сохраниться агнцем при этой работе, нужно делать все это от большой любви к людям, а себя рассматривать как человека уже мертвого. А теперь представьте себе, что будет, когда он выяснит, что был не просто прав, а куда более прав, чем сам думал.

– Будет крестоносец, – сказал владыка Роман. – Причем такой, каким детей пугают. Слушайте, может, вы его в семинарию возьмете? Мне кажется, что священника из него не получится, но Бог может рассудить иначе.

– Священника из него не получится, – мотнул головой брат Михаил. – Он узнает, что клирикам нельзя убивать, и оставит эту мысль.

– Это в одном случае. А второй вариант мы только что видели – в ослабленной форме.

– Ополчится на нас за предательство рода человеческого.

– Угу. Только не на нас, а на кой-кого другого. Сейчас он думает о Господе как об усовершенствованной боеголовке. И, как и положено порядочному боевику, непременно начнет изучать инструкцию. – Брат Михаил побарабанил пальцами по Библии. – А там… Какими глазами он прочтет книгу Иисуса Навина? Например.

– Либо примет как руководство к действию, либо решит, что… данное сверхъестественное существо ничем не отличается от своих противников. Во всяком случае, с точки зрения человека.

– Именно. С одной стороны – мы не можем его задерживать. С другой – не можем отпускать, пока он балансирует между двумя провалами.

– Костя тоже был солдатом. И Костя это прошел.

– Костя, после того что с ним случилось, отлично понимал, что не ему судить Бога.

– Что ты предлагаешь, в конце концов? – Отец Януш несколько раздраженно раздавил сигарету в блюдечке.

– Отказать мы не можем, это само собой разумеется. Оставить их здесь мы не можем – это все равно что летом сигарету в степи бросить. Отпустить их так мы можем, но это и рискованно, и нечестно по отношению к ним. Что нам остается?

– Вы меня подталкиваете к тому, что другого выхода, кроме как отпустить с ними священника, нет, – грустно сказал отец Януш. – А я пытаюсь найти этот выход.

– Отец настоятель, а ты больше ни о Ком не забыл? – Брат Михаил обернулся на выходе из кухни.

– Михал… а ты подумал?

Монах кивнул и исчез в санузле.

– Он где-то прав. – Отец Роман позвенел ложечкой в стакане. – Мы очень любим во время проповедей напоминать о том, что нужно полагаться на Божью волю, и при том на удивление редко сами интересуемся, в чем она состоит. А что, если Господь укажет священника, который должен пойти с ними?

– Ты хочешь сказать, Господь одобрит террор?

– Судя по Писанию, Он время от времени и не такое одобрял. Это я так, к слову. А по делу – Януш, ты как-то заранее уверен, что этот мальчик останется террористом. Ты что, даже не попытаешься его переубедить? Отец-основатель бы тебя не одобрил.

– Отцы и братья, – Михаил снова возник в дверях, – разговор дошел до мертвой точки, а у нас работа. У всех. Давайте встретимся через неделю и обговорим то, что у нас получится на тот момент.

– Михал, – спросил Роман, – а почему ты думаешь, что твой подопечный вообще сможет уехать отсюда?

– Считайте, – брат Михаил сел за стол и пригубил наконец чашку, – что мне был сон.

[1] Они того взыскуют, чего нет,

Чтобы возвестить, что нет его на свете.

Так часто мистики, дошедшие до края

В исканьях черта, думают, что раз его и нет —

То нет и Бога.

И после срут у алтаря и в дароносицу…

Как вдруг является черт в синих галифе —

И в самый раз задуматься, что раз он появился,

то где-то рядом Бог…

(Лесь Подервянский. "Павлик Морозов (эпическая трагедия)")

[2] Здесь и далее – стихи С. Калугина.

[3] Пакт Ганди – Ирвина 1931 г. Договор между Индийским национальным конгрессом и английской администрацией о прекращении кампании гражданского неповиновения (с индийской стороны) и прекращении репрессий (с английской стороны). При этом «на съедение» отдавались те участники индийского сопротивления, которые были уличены в «насильственных действиях».

[4] Armorácia rusticána, а попросту хрен обыкновенный.

[5] Группа машин, объединенная той или иной формой связи и общим функциональным назначением.

[6] Фрактальная программа – распределенная децентрализованная программа, состоящая из приближенных копий себя и способная взаимодействовать со своими сегментами удаленно.

[7] Последовательность исполняемых операций, распределенная во времени.

[8] Катехумен – человек, обратившийся в христианство, но еще не крещеный. Катехизация – курс подготовки к таинству крещения, состоящий в изложении истин веры.

[9] Извините (укр.).

Интермедия. ОХОТА НА ВЕДЬМУ

Из окошка номера в курортном пансиончике был виден Нойшванштайн, пылающий на закате как фарфоровый домик со свечой, – впрочем, он был виден из окон любого пансиона в этих краях. Юноша у окна зажмурился от ненависти при виде этой красоты, растиражированной открытками.

Сегодня, после заката, его ждали в замке, на приеме в честь эскерской[1] команды БМВ и спонсора команды, гауляйтера Германии и Австрии господина Отто фон Литтенхайма. Чтобы попасть туда, он многим рискнул, многому научился и многим пожертвовал. Напряжение последних месяцев далось нелегко, и это прорвалось в голосе.

– Почему не сегодня? Почему вы мне запрещаете?

– Я не запрещаю. – Мужчина в кресле у камина спокойно курил, запрокинув голову так, что "боцманская" борода смотрела чуть ли не в потолок. – Я разрешаю, но только в одном случае. Если он захочет тебя потребить.

– Он не захочет. Он меня до финала бережет. Вкусное на третье.

– Значит, и ты не захочешь. Повращаешься в кругах, выпьешь, закусишь и уедешь. Мы пасем его почти год, падаван. То, что он подпускает тебя на расстояние вытянутой руки, то, что Деборе удалось пройти в обслугу мотодрома, – само по себе неслыханная удача. Герру Отто триста двадцать лет. Ты не справишься с ним. Вот если он попробует тебя потребить – ничего другого не останется, но и тут у тебя шансы невелики.

– Я два раза был на расстоянии…

– Не забывай, второй раз я видел. Ты бы не успел.

Энею очень хотелось возразить, но… тогда в ложе он и сам не верил, что успеет. Было в нарочито медленных движениях Литтенхайма что-то, говорящее: здесь не пройти. Но это могло быть иллюзией, наведенным впечатлением. Как "волна". Не попробуешь – не узнаешь.

Значит, взрыв во время финальной гонки. Значит, рисковать будут Клаус и Дебора. Энея передернуло. Дебора, в полном соответствии с нынешним своим псевдонимом, духом была настоящей воительницей – но ему смертельно не нравилась идея посылать со взрывчаткой в ложу маленькую женщину, похожую на пустынного воробья.

– Зато, – сказал Ростбиф, явно читая его мысли, – если все пойдет как надо, мы уйдем все и вчистую. И если пойдет не как надо, дело все равно будет сделано. И ты сможешь спокойно смотреть в зеркало.

Эней тронул щеку кончиками пальцев, хмыкнул. Сколько раз он уже приземлялся в больнице с ранениями – четыре, пять? А самая серьезная травма, которая уложила его на месяц и потом уложит еще на один, – она у всех на виду, но никто ее не видит. Чужое пересаженное лицо, лицо Андрея Савина, погибшего в восемнадцать лет от анафилактического шока.

С Ростбифом очень трудно спорить. Потому что он прав. Значит, нужно идти на прием, пить шипучку и быть доброжелательным и вежливым. Внешне и, главное, внутри.

– И не напрягайся особо, – снова ловя его мысли, напомнил Ростбиф. – На чтении эмоций герр гауляйтер собаку съел, а ненависть старым варкам только добавляет перцу. У тебя даже враждебные намерения могут прорываться. Это естественно. Ты агнец, ты их терпишь, как неизбежное зло. И профессиональное мнение Литтенхайма ценишь. Он ведь действительно знаток. Но если от тебя будет время от времени бить злостью, никто не удивится. А вот если ты попытаешься демонстрировать спокойствие Будды – навострят уши.

– Я, – вздохнул Эней, – не буду демонстрировать спокойствие Будды. Не смогу.

А замок переливался всеми оттенками белого и рыжего и был ни в чем не виноват. Людвиг Баварский просто любил сказки. И, как многие до него и после него, не помнил, что страха и жестокости в сказках никак не меньше, чем красоты. Построй пряничный домик – и в нем рано или поздно поселится ведьма. И эту ведьму не уговоришь так просто сесть на лопату и не задвинешь в печь… Печь ей готовит Корвин, который аж похудел, вычисляя мощность заряда и испытывая его снова и снова. Точнее, он похудел, мотаясь на испытательный полигон и обратно. В плотно заселенной аккуратненькой Австрии не так-то много мест, где раз за разом можно подрывать в закрытом помещении МТ-16, мощную жидкую взрывчатку, после введения катализатора чувствительную к любому чиху. Корвин и Ростбиф выбрали ее за то, что ей не требовался детонатор. Именно детонаторы чаще всего обнаруживались сканерами, а вот эту дрянь достаточно было встряхнуть.

Эней посмотрел на часы.

– Двадцать минут девятого. Еду.

Ростбиф кивнул.

– Удачи тебе. В любом случае.

И Эней в который раз подумал: как ни плохо ему от мысли, что надо ехать, но вот остаться ждать… Хорошо, что он не командир группы.

А командир группы в который раз подумал, что существуй на свете ад – место ему, Ростбифу, конечно же, там. Он бы даже не возражал, потому что Максим и Ира наверняка были бы в раю, а значит – не пришлось бы с ними объясняться по поводу Андрея. В глаза смотреть опять же.

Остальные приходили в подполье взрослыми. В основном. Были, конечно, и такие, как этот подранок Десперадо, снайпер, которого Корвин отправил домой, когда оказалось, что протащить винтовку на мотодром не получится. Но с Десперадо поработали семья и школа, и, если бы парень не попал в боевики, его пригрели бы бандиты, тут случай чистый, Корвину не за что себя винить. А вот взять мальчишку совершенно нормального, не отмеченного печатью социопатии; взять именно по этой причине… И сделать из него…

На пересадку лица, например, Эней согласился не раздумывая. Как солдат. Как монах. Будьте вы неладны, господа Дайдодзи Юдзан, Ямага Соко и Ямамото Цунэтомо[2], все вместе и по отдельности, во всех своих воплощениях.

Ростбиф выбил трубку о каминную решетку. Что сделано, то сделано. Что будет, то будет. До сих пор мастерство, удача и талант вывозили Энея. Если так пойдет и дальше, очень скоро он станет командиром группы. Ему, Ростбифу, осталось недолго. Пока что теория вероятности облизывается, но когда-нибудь возьмет свое. А этот "акт" нужно провести обязательно. Как можно дешевле, но обязательно. И не важно, кому еще выгодна смерть Литтенхайма. Потому что, если сделать эту работу как следует, откроется окно. Шанс. Возможность предъявить штабу ультиматум и перестать наконец гоняться за собственным хвостом.

Он снова набил трубку, прикурил от уголька, положил каминные щипцы на место и развернул кресло так, чтобы видеть в окно замок и дорогу. Глупо, конечно; правильно все пойдет или нет, никто ему не просигналит из окна, он узнает все по оживлению радиообмена и перехватам сидящего этажом выше Фихте. Но так было почему-то спокойнее. И вид красивый.

Видимо, вид и спровоцировал. Лоэнгрин, Тангейзер, Грааль – и Эней, чья судьба, может быть, сейчас висела на посеребренной молекулярной проволоке.

Словом, пошло. Как это часто бывает – не в самый подходящий момент. Лишнее доказательство тому, что в процессе стихосложения принимает участие не только автор. Во всяком случае, не только его сознание.

Ростбиф вынул блокнот – стихи получались только так, только на бумаге, с многочисленными перечеркиваниями и помарками – и записал первые строчки:

Понимаете, Андрюша, этот Крестовый поход

В сущности был обречен еще до его начала.

Дело вовсе не в глупости возглавлявших его господ

И не в том, что стратегия или тактика подкачала,

Все куда серьезней…[3]

Запнулось. То, что пришло на вдохновении, кончилось, теперь требовалось усилие разума. Следующая строчка вертелась, напрашивалась хорошая рифма, а вот к этой окончание нужно было придумывать…

Без двадцати семи девять. Через две, ну две с половиной минуты Эней окажется там, внутри. В сказочном замке, где сегодня веселится самая настоящая, несказочная нечисть. Нечисть обожает мотоциклетные гонки и – платонически, исключительно платонически! – юных рыцарей в кожаных доспехах.

И только они начали прикидывать, как подвести к Литтенхайму своего человека, как в Кенигсберге – ну очень кстати, ну прямо как по волшебству – появился подходящий аватар: юноша по имени Андрей Савин, начинающий гонщик, умер в больнице от анафилактического шока. Сирота, нужный возраст, нужное телосложение, даже волосы одного цвета – просто царский подарок.

Ростбиф никогда не пренебрегал случайностями. Война – тоже средство упорядочивать мир. Как стихи. И, как стихи, она нуждается в прививке того самого хаоса, который организует. А полный, совершенный, сказочный порядок уязвим. Вот так, господин Литтенхайм. И даже этот замок построили не вы. Может быть, хоть в этом Августин прав: зло в своей основе несозидательно. Паразитно. Вы жили тогда эмоциями двух увлеченных безумцев, гения и короля. Вы и сейчас ими живете – только перешли к страстям более низкого пошиба, как наркоман переходит от "ледка" к "радуге". Раньше или позже – но неизменно.

И за это, господин Литтенхайм, вы умрете. Можете считать, что вы не отвечаете моим эстетическим критериям.

…Все куда серьезней. Когда вы ведете взгляд

По рядам готовых сражаться за освобождение

Гроба Господня,

Вы должны отобрать себе хороших солдат —

То есть именно тех, кого ждет преисподняя…

* * *

Конфигурацию трека меняли перед каждым заездом – это была сложная подвесная и разборная конструкция, серая лента трассы изгибалась так и эдак, местами прерывалась – мотоциклы спрыгивали на землю и какое-то время неслись по не менее головоломной дороге: рытвины, мокрый суглинок, щебенка, ямы с водой, трамплины и бетонные трубы трех метров в диаметре. А потом – снова взлет, и снова безумная гонка в десяти метрах над землей, вверх, вниз, прыжок, кувырок, сальто-мортале…

Трибуны забиты народом, примерно половина носит цвета БМВ: темно-синий и белый, другая же половина – цвета "СААБа": зеленый, белый и желтый.

ВИП-ложа немедленно воскрешала в памяти пушкинское "чертог сиял". День пасмурный, серый, а хрустальный "скворечник" Литтенхайма торчит в перекрестье прожекторов и отражает свет на все четыре стороны. Кроме красоты – еще и мера против снайпера, как и зеркальные окна.

Десять лет назад сюда шли бы как на футбол. Болели бы за своих, желали бы соперникам всяческих неудач, возможно, не обошлось бы без мордобоя и перевернутых автобусов, но вот чего не было бы – это нынешнего нехорошего интереса. Пока – только интереса. Аварии ждут, но еще не хотят. И дело тут не в варках – просто еще не все свидетели Полуночи умерли, еще ходит по земле уже весьма немолодое, но достаточно многочисленное "чумное поколение", потерянные дети, которым пришлось в четырнадцать-пятнадцать сменить за штурвалом умерших родителей. Войну помнят два поколения. Помнят, боятся, не желают. А потом людям становится тесно в своих границах. Фронтир, армия, контркультура, время от времени прореживаемая преступность и, да, подполье – пока еще работают клапанами безопасности, придавая недовольству какую-то осмысленную форму, структурируя его. В своем роде делая его частью существующего порядка. Но если так и оставить, через поколение пойдут трещины, а потом плотину прорвет.

А когда прорвет, нужно быть готовым. Потому что лавина пойдет все равно, и надо сделать так, чтобы она не пропала зря. А нынешнее подполье… Кстати, а не ошибаемся ли мы в своем убеждении, что варки рациональны… как вид? Мы знаем, что они эмпаты, что они любят сильные эмоции, что молодняк часто срывается, и рассматриваем наличие высших варков как сдерживающий фактор. До определенного предела это верно – но бессмертие высших создает для молодых ситуацию "стеклянного потолка", причем совершенно непреодолимого. Разве что через труп "мастера", но, судя по скудным данным, просачивающимся из их среды, "птенец" действительно не может поднять на "мастера" руку. Тысячи амбициозных, умных, энергичных… особей, которым дарована вечная молодость… и вечное прозябание на вторых-третьих ролях. У них там тоже растет напряжение – не может не расти, и высшие понимают это – не могут не понимать, – но ничем не показывают. У них уже сейчас идет постоянный отток за фронтир. Из мира, где они полубоги, за фронтир, где они чудовища, и никто не останавливет толпу с факелами и вилами, если таковая находит в себе силы собраться. Но это слишком маленький ручеек, он не годится для серьезного сброса давления. Возможно… Возможно, они тоже ждут взрыва. Хотят его, нуждаются в нем. Чтобы эвкалиптовый лес рос, ему нужны пожары.

Значит, тем более прокладывать пожарные прогалины нужно сейчас. Если сегодня все пройдет как надо, завтра я смогу начать.

Сегодняшние гонки были большой удачей. В ложе прямо под "скворечником" разместились гости – двое функционеров из Аахена. С Аахеном у Литтенхайма были в последнее время какие-то трения, и он явно демонстрировал независимость, не пригласив приехавших наверх, к себе. А вот для Ростбифа с Корвином это было просто подарком судьбы: можно задействовать план А, самый простой и надежный. До сих пор его не задействовали только потому, что ВИП-ложу делили с Литтенхаймом персоны хоть и важные, но совершенно посторонние. А представители Аахена – вполне законная добыча.

Ростбиф посмотрел на часы. До начала заезда еще шесть минут. Трибуны взвыли: из распахнувшегося зева гаража выехали герои сегодняшних состязаний, "железные кентавры". Трое юношей и девушка до двадцати одного года, юниоры команд БМВ и СААБа.

Энея было легко узнать – на полголовы ниже своего товарища по команде, Курта Штанце. Правда, "товарищ" – это не совсем правильное слово. Бывший фавореныш Литтенхайма считал Энея смертным врагом. Сегодня, в день финала, когда Штанце последний раз катается как юниор, никакой борьбы команд не будет. Ребята из СААБа хороши, но не соперники ни тому ни другому. Так что единственный вопрос на повестке дня – уйдет Штанце королем или нет. Задача Энея – прилично откатать. Он – алиби своего тренера, механиков, врача… Он – шанс на чистый отход. Хороший шанс. Шестьдесят на сорок. Но с таким напарничком… "А сейчас твоя задача – на кладбище не попасть".

Ростбиф для порядка встал и помахал "световой плетью", как и многие вокруг, сигналившие светом и флагами о своей любви к гонщикам. В рукояти спрятан генератор направленного ультразвука. На всякий пожарный. На тот случай, если взрывчатка не отзовется ни на звук динамиков, ни на попытку открыть бутылку. Потому что кроме двух бутылок со взрывчаткой будут еще три с настоящим шампанским. Точнее, с русским игристым брют. Шеффер, начальник литтенхаймовской администрации, любит русское игристое брют. Пристрастился во время оккупации Дона. И то, что Шеффер будет внизу, с гостями, тоже удача – кто знает, что пьют эти гости?

– Андрэээээ! – завопило, прыгая на соседнем сиденье, прыщавое создание лет четырнадцати.

– Кууууурт! – перекрикивая ее, заорала подружка.

Ростбиф поморщился и сел. Хорошо не быть эмпатом.

Он бы очень удивился, если бы узнал, что там, за радужным стеклом "фонаря", господин советник при правительстве Австрии и Германии сжал губы, в который раз за последние несколько месяцев поймав отголосок чьего-то спокойного, пристального, недружелюбного внимания. Удивился и, пожалуй, обиделся бы. Потому что Литтенхайм твердо считал неизвестного наблюдателя старшим. Мотоциклисты сделали круг почета, приветствуя трибуны салютом. Вышли на стартовую позицию. Дебора и Клаус должны внести взрывчатку в ложу с началом заезда. Согласно опытам Корвина, ледяная перегородка, отделяющая катализатор от взрывчатки, тает четыре минуты, если бутылка стоит в ведерке со льдом, и еще минуты полторы катализатор и взрывчатка смешиваются. Две минуты – на то, чтобы доставить бутылки в ложу. Они уже катят по коридорам свою тележку. Две – на то, чтобы из ложи убраться. Полторы – на откуп госпоже Удаче. И ровно через девяносто секунд после начала заезда Ростбиф должен направить в ложу ультразвук.

Грохнул стартовый пистолет. Девицы рядом завизжали. Двигатели взвыли. Гонка пошла.

Ростбиф почти не следил за треком. Он следил за секундной стрелкой. И потому не сразу заметил, что на треке творится неладное. Только когда комментатор взвыл: "Черт побери, да что же они делают!" – Ростбиф сосредоточился, слушая его голос, – и обомлел: два лидера команды БМВ, "варяг" Андрей Савин и чемпион среди юниоров Курт Штанце, завязали между собой схватку настолько ожесточенную, что едва не отдали победу команде СААБа. Только бы не убился мальчишка, подумал Ростбиф. Он ждет взрыва, он готов, у него неплохие шансы. Куда лучше, чем у тщеславного дурака Штанце. Юпитер наилучший…

Полыхнуло.

Грохнуло.

Ударило.

Брызнуло бронированное, не пробиваемое ни пулями, ни гранатами стекло. Ростбиф упал с кресла, спасаясь от летящих во все стороны осколков. Безотчетно подмял под себя визжащую четырнадцатилетнюю болельщицу. Ее подруге повезло меньше: стеклянные брызги иссекли ей голову и руки. По белесым волосам, прорезанным темно-синими прядями (цвета БМВ), потекла кровь. Раны несерьезные – бронестекло разлетается мелкими, неправильной формы многогранниками, а не иглами-лезвиями, – но орала девица как резаная. И чего бы я так вопил? – подумал Ростбиф, поднимаясь, трогая свою голову и обнаруживая, что ладонь окрасилась багровым. Ну выбреют три-четыре плешки, ну помажут коллоидом…

Звук термозаряда похож скорее на удар гигантской плети, чем на взрыв. Гвалт, поднявшийся на трибунах через пятнадцать секунд, перекрыл его по децибелам с лихвой.

Паника немного отстала от взрыва. Слава неизвестно кому – противотеррористические меры безопасности на стадионах давно включают паникующую толпу зрителей в расчет. Ростбиф поднялся, выпустил девчонку. Что-то было не так. Не слышно рева мотоциклов. Огромный проекционный экран уже показывал инструкции, над трибунами гремели приказы оставаться на местах, бежали по проходам спасатели и пожарники… а на экранчике голубой планшетки, оброненной болельщицей, медленно взлетал над треком один, потом другой бело-синий мотоцикл, и второй гонщик отпускал руль и вылетал из седла. В углу экрана помаргивала эмблема "М. Евроспорт".

Рассмотреть картинку подробнее Ростбиф не успел – его аккуратно взяли под белы ручки, вытащили в проход… Он напрягся было, а потом расслабился: охрана стадиона. "Вы прикрыли собой девочку? Да вы герой! Вам нужна помощь, вы весь в крови…" Ростбиф вяло отбивался, но по всему выходило, что отделаться от медосмотра не удастся – да и подозрительно будет, если он станет слишком упорно отделываться.

Напоследок он бросил взгляд на ложу покойного – несомненно покойного – фон Литтенхайма. Башенка для очень важных персон обуглилась и покорежилась: МТ-16 – термобарическая смесь, и Корвин рассчитал все как надо – факел ушел вверх, и звук, что с натяжкой можно назвать взрывом, на самом деле был хлопком воздуха, устремившегося внутрь сферы, где выгорел весь кислород. Ударная волна внутри этой схлопнувшейся сферы уничтожила все, что не сгорело. От господина фон Литтенхайма не осталось даже скелета. От Клауса с Деборой – тоже.

Один из спасателей посмотрел в ту же сторону, что и Ростбиф, и неверно прочел выражение лица спасаемого.

– Ублюдки. Поганые ублюдки.

– Да, – хрипло сказал Ростбиф, – да. Что на треке? Ребят что, тоже достало?

Этого вообще-то быть не могло никак, но постороннему зрителю знать такие вещи неоткуда.

– Да черт его знает, что там, на треке, – сказал спасатель. – Вылетел кто-то с трассы, а больше ничего не знаю. – Посмотрел на серое лицо Ростбифа. – Не волнуйтесь. Врачи там есть.

Ростбиф кивнул и закрыл глаза. Под веками плыли лица Деборы и Клауса. И Андрея. Андрея Витра, не Савина. Найти Фихте, если он жив. Срочно. Как только будет покончено с медицинскими формальностями. Найти Фихте и проследить, чтобы никто не делал резких движений.

Уже на площади перед мотодромом, отойдя от машины "скорой помощи", он перебинтованными руками набрал номер Фихте.

– Жив, – сказал ему на том конце тренер Савина. – Побился так, что мать родная не узнает, но жить будет. Из обслуги поломало одного. Ты-то сам как?

– В мелкую крапинку.

Они встретились через час в кафе на другом конце Зальцбурга. Ростбиф уже успел снять повязки, надел перчатки и кепи – кровотечение остановилось, а отвечать любопытным на вопрос "Что там было?" он устал.

О Деборе и Клаусе сказал сразу. С такими новостями лучше не тянуть.

– Ты что, не дал им уйти? – Лоб Фихте пошел морщинами. – Ты…

– Хронометраж проверь. Это не я. Либо при обыске накладка случилась, либо эту бутылку взяли первой и сразу встряхнули… теперь уже не узнаешь.

– Что делаем? – спросил Фихте после тяжкого молчания.

– Остаемся. Вернее, остаемся мы с тобой.

…Пустота. После удачной акции – всегда пустота.

…Крестовый поход праведников закончится в первом бою,

Даже если их, праведных, удалось бы собрать для похода.

Даже если бы их убедили оставить семью,

Даже если бы их оторвали от любимого огорода…

Что с них, господи, толку? Какой от них, к дьяволу, прок?

Разве что вклад в развитие медицины…

Так что, уж если нужно вести солдат на Восток,

Отбирать следует тех, от кого побегут сарацины.

Из кафе перебрались в бар – Фихте захотелось выпить. Он не был террористом в полном смысле слова – до этого момента. Занимался только техническим обеспечением боевых групп – транспорт, перекраска, перебивка номеров. И вот теперь, можно сказать, на старости лет – в пятьдесят два – сделался участником собственно теракта. С подачи Корвина, знавшего, что Фихте – бывший мотогонщик и тренер. Предложение Корвина Фихте принял сразу, он же привлек по технической части двух парней, Зеппи Унала и Ференца Кольбе. Оба не имели отношения к подполью, обоих в игру включили втемную – нужно было подготовить и вывести на трек аутсайдера, Энея. Поначалу никто не рассчитывал, что дело пойдет так хорошо и Энея возьмут в команду БМВ. Требовался всего лишь свободный доступ на мотодром, единственное место, где Литтенхайм бывал регулярно и где кольцо охраны было самым тонким.

Но, откатавшись три месяца и обойдя по очкам лидера команды БМВ, аутсайдер Савин привлек внимание самого гауляйтера. План пересмотрели. Конечно, оставался риск, что Энея вскроют при проверке Службой безопасности, но Ростбиф заложился на то, что недавно в московской Цитадели случился небольшой переворот-переворот, в ходе которого господин Рождественский отдал Гадесу душу, а советником при президенте Европейской России стал Аркадий Петрович Волков. Соответственно, количество сторонников русско-немецкой дружбы в СБ после этого сократилось до числа тех, кто пил "за нашу победу". Проверить российскую личность Савина через российскую СБ, таким образом, было затруднительно, с немецкой стороны работали только легалы, а документами группу обеспечили на высшем уровне.

Эней проверку выдержал. Прошел и второй круг проверки – уже профессиональной, экспертной. Тут сыграла свою роль репутация Фихте. Совершенно естественно, что теперь Фихте нервничал.

– Ведь нас… будут проверять, – сказал он.

– Да. Конечно. И полная открытость должна сыграть свою роль. Вы честные люди. Вам нечего бояться. Андрей лежит в госпитале под своими документами. Ты продолжаешь жить как жил. Унал и Кольбе вообще ни при чем.

– Дебора. Ее взяли по моей протекции.

– По просьбе Энея, раз на то пошло. Но по его просьбе взяли и Зеппи с Ференцем, а они чисты. Все знают, что Савин – добрая душа, что он многим помогал. И кстати, как доказать ее виновность? Девушка просто оказалась не в то время не в том месте.

– А если меня допросят под наркотиком?

– Поди к врачу, пусть он тебе выпишет хороший транквилизатор. У тебя уважительная причина, ты сегодня видел теракт и чуть ученика не потерял. Выпишут без вопросов. Курс длится месяц-полтора, в это время ты от пентотала будешь просто засыпать, а там…

Фихте кивнул. Он показал высокую способность к сопротивлению и вообще… Мотогонщиков со слабыми нервами не бывает. Даже бывших мотогонщиков.

Из бара Фихте поехал в больницу к Энею. В прихожей не протолкнуться, хотя всех поклонниц Энея и Штанце медперсонал выпер на улицу. Но к Энею пришли еще и ребята из БМВ, в том числе и Кольбе с Уналом, парни из "СААБа" и двое техников из других команд. Никого из них не пустили. Фихте, как тренеру, отказать было нельзя, и он выторговал всем коллективное посещение длиной в минуту.

Андрей находился в сознании, хотя, кажется, слегка "плавал" от обезболивающих. Из-под повязок видны были только глаза, но блестели они крайне раздраженно. От него пятнадцать минут назад ушел полицейский, который, кажется, не поверил, что нет, этот идиот Штанце не пытался скинуть его с трека, а хотел напугать и обогнать, но треклятую дорожку крайне не вовремя тряхнуло. Андрей, кажется, слишком… устал и был… неубедителен. Так что всем, конечно, огромное спасибо, но через пять минут тут будет врач с во-о-от таким бурдюком снотворного. Ребята все поняли, добавили к снопу букетов и горке конфетных коробок под стеной свои приношения и удалились. Через пару минут вышел и Фихте.