Текст книги "Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей"
Автор книги: Олесь Бенюх
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Берите. Настоящая «Гавана».
Дылда и Мервин ошеломленно вертели в руках длинные сигары. Отчаянно горели уши. Мервину было и больно и стыдно. Угнетало ощущение унизительной беспомощности.
– Позвольте, джентльмены, помочь вам надрезать кончики ваших сигар, – пел баритон Инквизитора. – Вот так. Превосходно. Теперь закуривайте. – Он поднес зажженную спичку сначала одному, потом другому мальчику. Мервин попытался было уклониться, но Инквизитор чуть менее ласково произнес: – Будьте мужчинами, джентльмены. Не заставляйте меня прибегать к вульгарному мускульному насилию над капризным и хрупким аппаратом мышления. Та-ак. – Он зажег вторую спичку. – Теперь вдыхайте в себя ароматный дым во всю силу ваших легких. Вот так. И еще раз. Восхитительно!..
Инквизитор снял очки, придирчиво осмотрел с обеих сторон стекла, медленно протер их замшевой тряпочкой. Затем вновь водрузил очки на крупный, в красных склеротических прожилках нос и добродушно воскликнул.
– Пока вы упиваетесь сладостным дымом наркотика, я прочитаю вам в назидание отрывок из весьма любопытной книги британца Остина Митчелла «Жирный, сладкий, пьяный рай». Опус сей только что вышел в свет. А ведь всегда прелюбопытно, как тебя видят со стороны. Тем более с такой близкой нам, как Англия. Итак, джентльмены, Новая Зеландия глазами дотошного йоркширского остряка!
Инквизитор еще раз удостоверился в том, что мальчики курят сигары, откашлялся, начал читать вслух:
– «Наконец, в распоряжении новозеландца – для отдыха от дел насущных – великолепное лоно природы. И этого лона у него, пожалуй, больше, чем у кого бы то ни было другого на всем белом свете. На каждого жителя приходится целая пляжная миля и восемнадцать песчаных мух. Таким образом, переполненным считается такой участок морского побережья, на котором вы сможете обнаружить хотя бы одного человека. В Гонконге на одну милю шоссейных дорог приходится 243 автомобиля. В Новой Зеландии на каждые 243 ярда хайвеев приходится одна самодвижущаяся единица транспорта. Гор столько, что каждому активному скалолазу достается своя. Если в Великобритании плотность населения всего лишь 577 человек на квадратную милю, то здесь их целых 27. Каждый год из одного лишь озера Таупо вылавливается 500 тонн форели, а 100 тысяч горных оленей нахально играют в прятки с одиноко встречающимися охотниками. Я не завидую войскам противника, который вознамерился бы осуществить вторжение в Новую Зеландию. Все население страны спокойно и просто исчезло бы в горах. И началась бы такая партизанская война, что в течение нескольких дней были бы уничтожены, ну, скажем, все 100 миллионов солдат китайской Красной армии. Обширно-пустынное лоно обычно резервируется для отпусков…»
Мервин с трудом воспринимал смысл слов, произносимых Инквизитором. Поташнивало, кружилась голова. Сигарный дым слепил глаза. Мервин зажмурился. И увидел море. Солнечные, зеленые волны плавно несли большую гладкую доску. На доске рядом с ним стояла Джун. Она смеялась, показывала рукой на домики на берегу. Мервин напряг память, узнал место. Это был Титахи Бей, куда отец возил его два-три раза прошлым летом. Какое теплое, ласковое солнце! Как радостно улыбается Джун!..
– Вдыхайте, джентльмены! Глубже вдыхайте…
Исчез Титахи Бей. Исчезло солнце. Исчезла Джун. Мервин открыл глаза.
Сначала медленно, а потом все быстрее замелькал слева направо Инквизитор, и его стол, и окно. Постепенно все очертания слились в один оранжево-огненный круг, который с бешеной скоростью вращался, рассыпая во все стороны красные искры…
Очнулся Мервин, должно быть, скоро. По-прежнему, подперев щеку, ласково, с нескрываемым состраданием смотрел на него директор колледжа. Как и раньше, рядом сидел, широко расставив ноги, Дылда Рикард. На его подбородке, рубахе и брюках Мервин заметил какие-то влажные пятна. Пахло рвотой.
– Джентльмены, – сказал Инквизитор, когда Мервин открыл глаза. – Завершая только что прочитанный отрывок, можно резюмировать словами автора: «Новая Зеландия – это не страна, а скорее образ жизни». Что же касается нашего с вами табачного эксперимента, то следует всегда помнить: познание зла – благо. Но каждое познание дается нелегко, что следует переносить стоически…
А теперь, юные джентльмены, – голос Инквизитора звучал строго, в нем слышались торжественные нотки, – я задам вам два, всего лишь два вопроса – из области, которая близка и понятна каждому истинному патриоту нашей страны. И если вы правильно на них ответите, мне останется лишь пожелать вам приятно провести воскресенье. Ведь сегодня суббота, не так ли? Вопрос первый: сколько западных союзных войск участвует в священной битве против красных во Вьетнаме и сколько там наших соотечественников?
После некоторого раздумья Дылда Рикард поднял руку. Инквизитор благосклонно кивнул.
– Всего сто тысяч, – уверенно выпалил Дылда. – Наших – одна тысяча.
– Что ни слово, то ошибка. Всего – больше, а наших меньше, – сказал Инквизитор и добавил насмешливо: – В вашем возрасте вместо того, чтобы продолжать пребывать в состоянии бездумного и бесцельного ребячества, не грешно было бы и самим взять в руки оружие для защиты идеалов демократии!
Какое-то время он внимательно, изучающе разглядывал Мервина и Дылду.
Наконец назидательно сообщил:
– Даю правильный ответ: американцев – более полумиллиона, новозеландцев – более полутысячи. Наших соотечественников немного, но они умелы и отважны. Друзья их хвалят, враги ненавидят…
– Я на днях читал тут про одно подразделеньице, сэр, – восхищенно воскликнул Дылда. – Называется «Специальный авиаотряд». Работают парни – блеск! За голову каждого Вьетконг особую награду объявил!..
Инквизитор с нескрываемым удивлением посмотрел на Дылду, словно говоря: «А ты, оказывается, иногда что-то читаешь сверх школьной программы!»
Потом сказал:
– Вопрос второй: почему мы решили принимать участие в этой далекой на первый взгляд для нас войне? Мервин…
– Как вы уже сказали, сэр, – для защиты идеалов демократии.
– Ну а подробней?
Мервин молчал.
– Красные, – проговорил Инквизитор, – все эти коммунисты, социалисты, профсоюзники и прочие и без того уже орудуют здесь, у нас в стране, как хотят. Но с ними мы справимся. Главное в другом – не дать мировому коммунизму завоевать один континент за другим. Воистину вряд ли скажешь лучше, чем наш министр обороны Маккриди: «Я предпочитаю лучше сражаться на рисовых полях Вьетнама, чем на наших Кентерберийских равнинах».
Минуты две-три Инквизитор сидел молча, откинув голову назад и закрыв глаза. Но вот он посмотрел на Мервина и Дылду, потер виски, словно вспоминая что-то или собираясь с ускользавшими мыслями, и ласково проговорил:
– Чтобы прочнее усвоить суть происходящего, вы сейчас напишете диктант. Вот ручки, бумага. Готовы? Текст – передовая статья из сегодняшней «Ивнинг геральд».
И голосом телевизионного комментатора, который читает последний выпуск бюллетеня новостей, Инквизитор начал медленно диктовать:
– «Наши солдаты во Вьетнаме. Они все отправились во Вьетнам добровольно. Именно этим обстоятельством можно объяснить, что наши войска сражались, сражаются и будут сражаться впредь с мужеством и отвагой на этом отвратительном во многих отношениях театре военных действий. Им есть чем гордиться. Не так давно сам генерал Крейтон Эйбрамс, командующий американскими сухопутными силами в Южном Вьетнаме, направил им свое послание, в котором благодарил за «службу с отличием».
По сравнению с могучими американскими армиями новозеландские экспедиционные силы могут показаться незначительными. Однако проигрыш в количественном отношении киви [*] с лихвой компенсируют энтузиазмом и боевой выучкой.
[*] Новозеландская птица – символ страны.
Батальон, сформированный из частей стран – участниц договора Анзак, даже в самых тяжелых боях проявлял завидную выдержку, а выносливость и редкостное чувство юмора при любых обстоятельствах снискали его солдатам и офицерам широчайшее уважение других фронтовиков.
Из нашего безопасного далека ужасы и лишения, переносимые нашими соотечественниками во Вьетнаме, могут показаться призрачными, более того – ничтожными, если сравнивать их с постоянно растущими ценами на продукты питания, налогами и другими реалиями больной экономики. Но, тем не менее, если кто-то рискует собственной жизнью и во имя дела, в которое он, по крайней мере, верит, как это делают наши солдаты, то этим определяется нечто весьма реальное. И вряд ли можно без уважения относиться к невероятным физическим трудностям патрулирования недружественной территории, когда смерть подстерегает тебя за каждым кустом.
Война не может не вызывать отвращения. Однако сколько будет жить на этой планете человек, столько будут существовать солдаты и армии. Такова человеческая натура и ее неспособность сохранять мир. Новозеландцы во Вьетнаме могут быть удовлетворены тем, что они отлично справляются с незавидной работой. Все это не обходится без потери жизней и без увечий, и об этом должен помнить каждый новозеландец…» Поняли?
Инквизитор погладил ладонью газетный лист, посмотрел задумчиво поверх голов Дылды и Мервина.
– Я не буду проверять сейчас ваши работы. В понедельник вы принесете их мне. И хорошенько запомните то, что я вам только что диктовал! А сейчас вы свободны, достопочтенные юные джентльмены…
Мальчики торопливо вышли из колледжа на улицу, будто боялись, что их кто-то остановит.
– Тоже мне рыцарь нашелся! – с обидой в голосе нарушил молчание Дылда, когда они отошли от колледжа ярдов на триста. Он вынул из кармана брюк левую руку, разжал кулак. На ладони Мервин увидел зуб, еще хранивший следы свежей крови. – Драться – дерись, но зачем же увечить человека?
– Будь всегда и во всем джентльменом, – спокойно ответил Мервин. – И помни, что сказал Инквизитор об истоках зла на белом свете. Привет, Дылда!
Он свернул в ближайшую улицу. Вместе с Дылдой идти не хотелось.
Оставшись один, он вдруг почувствовал, что страшно устал, и присел у обочины дороги, прямо на тротуар. Во рту все еще был противный привкус терпкой горечи. Ломило в висках. Прошло не менее четверти часа, прежде чем Мервин сумел заставить себя встать и продолжить путь.
4
Джун проснулась, зевнула, открыла глаза. Сквозь неплотно задернутые
золотистые шторы в спальню лились веселые солнечные лучи. «Проспала! Уже, наверно, полдень», – с огорчением подумала Джун. Села в постели, нашла глазами на туалетном столике маленький будильник. Стрелки показывали половину восьмого.
В полосе света плавали едва заметные пылинки. «Как золотые снежинки», – подумала Джун и вспомнила с детства полюбившийся фильм «Белоснежка и семь гномов». Джун попыталась поймать пылинки рукой – они кружились, исчезали, словно таяли от тепла ладони.
«Еще пять минуточек! – Джун легла на спину, закрыла глаза. – Сегодня у меня двойной праздник – и воскресенье, и день рождения». Она вертелась с боку на бок, положила даже подушку на голову, но сон не шел. Тогда Джун встала, подбежала к большому окну, раздвинула шторы. Внизу, за окном, простирался обширный сад. Джун сбросила на пол пижамную кофточку и штанишки.
Заложив руки за голову, она подставила лицо и обнаженное тело горячему солнцу. Было тихо. Лишь какая-то птица самозабвенно пела в саду за окном. Джун стояла долго, может быть, десять, может быть, двадцать минут, когда вдруг услышала стук в дверь. Первым желанием ее было нырнуть в постель, но она тут же передумала. Голосом сержанта, который командует ротой на плацу в Вайору, она крикнула:
– Вой-ди-те!
Это была мадемуазель Дюраль. «Красива», – невольно подумала она, задержавшись на секунду у порога. И строго проговорила, входя и закрывая за собой дверь:
– А если бы это был мужчина?
– Какие же в это время дня у нас могут быть мужчины? – Джун передернула плечами, поднялась на цыпочки, шаловливо пропела: – Я знала наверное, что это вы! Или папа…
– Тебе сегодня исполняется шестнадцать лет. В этом возрасте девушки стесняются показываться отцу в таком виде, – строго проговорила француженка.
Она внимательно смотрела, как Джун подняла с полу пижаму, достала из стенного шкафа легкий домашний халатик. «Красива, – еще раз отметила про себя гувернантка. – И изящна. Чувствуется скрытая сила – сила молодости. Жаль, что я, как она, не занималась в свое время каратэ». Вслух мадемуазель Дюраль сказала:
– Желаю, чтобы радость была твоим постоянным и верным спутником! – Она положила что-то, тщательно завернутое в сине-золотую подарочную бумагу, на туалетный столик и удалилась. Без единой улыбки. Без лишнего слова. Без обычных для такого случая эмоций.
Когда дверь за ней закрылась, Джун повернулась к зеркалу. Поджав губы и нахмурив брови, она погрозила своему отражению в зеркале и повторила трагическим шепотом: «А что, если бы это был мужчина?»
Она произнесла эту фразу, меняя интонации и выражение лица, несколько раз. И тут же вспомнила, что сегодня мадемуазель Дюраль впервые назвала ее девушкой. «А ведь и правда, что, если бы это был мужчина? – теперь уже всерьез подумала Джун. – Мервин, например…» Она покраснела, быстро накинула на себя халат и развернула сверток с подарком француженки. И на мгновение даже зажмурилась от радости. На черной шелковой подкладке продолговатого футляра завораживающе мерцала нитка бело-розового жемчуга. «Как хорошо, как удивительно хорошо, что я родилась в июне! Какой божественно красивый символ у этого месяца!.. Понравится ли жемчуг Мервину? – неожиданно для себя подумала Джун, когда спускалась на первый этаж к завтраку. – И папе, конечно», – поспешно добавила она.
Без одной минуты девять Джун сидела на своем месте за большим овальным столом. Несмотря на размеры, стол казался изящным, даже хрупким, в огромной, залитой потоками солнечного света столовой. Вдоль стен тянулись буфеты и серванты из черного дерева. За их стеклами празднично сверкал фамильный хрусталь. С трех старинных полотен сосредоточенно и угрюмо смотрели вожди маорийских племен. На прямоугольной, с метр высотой тумбе стояли часы: кряжистое дерево, в его дупле – циферблат, перед ним на слегка выдвинутом вперед диске – киви. Раздался мелодичный, слегка приглушенный бой: донг, донг, донг… В такт ему медленно и важно кланялась бескрылая птица киви.
С ее последним поклоном распахнулись двери в коридор, который соединял столовую с кабинетом. Стремительно вошел высокий мужчина лет пятидесяти – отец Джун, Седрик Томпсон. Широкоплечий, с гривой густых седеющих волос, он был одет с изящной небрежностью. Небрежность эта едва угадывалась в том, как был повязан галстук, как торчал из нагрудного кармана кончик платка, как свободно сидел на его владельце дорогой серый костюм. Следом за ним в столовую прошествовала Ширин. Она подошла к Джун, лизнула руку, устроилась под столом у ее ног.
Томпсон подошел к француженке, сказал: «Доброе утро, мадемуазель Дюраль», поцеловал пальцы правой руки, едва коснувшись их полными, яркими губами. «Доброе утро», – сдержанно, почти сухо ответила та.
Потом он поднял Джун вместе со стулом, поцеловал ее несколько раз в губы, в щеки, в нос. Она вспомнила, как ее так же тепло, ласково целовала каждый вечер перед сном мать, когда была жива. Глаза застлало пеленой слез.
– Вот ты и плачешь, доченька, что кончилось детство. – Отец по-своему объяснил ее слезы, опуская стул на пол. – Каждый возраст имеет свою прелесть, уж поверь мне!
Он подошел к боковому окну, подозвал жестом Джун. Прямо напротив окна стоял темно-вишневый мотоцикл «судзуки». Выхлопная труба, руль, бачок ослепительно сверкали на солнце.
– Ой, папа, – задохнулась потрясенная Джун. Она подпрыгнула, повисла на шее отца, уткнулась лицом ему в подбородок, болтала согнутыми в коленях ногами. Соскочив на пол, обернулась к гувернантке:
– Можно, я прокачусь на нем? Ну, самую чуточку?
– Разве что чуточку, – улыбнулась мадемуазель Дюраль.
– А завтрак? – нахмурился было отец.
– Десять-пятнадцать минут радости Джун, я надеюсь, только прибавят нам аппетита! – проговорила француженка.
Джун кинулась к двери в сад.
– Стоп! – крикнул отец. – Ключи!
Он бросил дочери кожаный футлярчик. Джун поймала его на лету. Вокруг нее волчком вертелась Ширин, нетерпеливо повизгивала.
Минута – и по центральной аллее сада как вихрь промчалась на мотоцикле Джун. Ширин лаяла, безуспешно пытаясь угнаться за странным новым зверем. Отец Джун и гувернантка стояли у широкого окна, следили за девочкой и щенком.
– Будь Джун постарше, подарил бы ей спортивный «мерседес», – сказал Седрик, явно довольный ловкостью и умением, с которыми Джун носилась по дорожкам сада.
– Ты полагаешь, что чем богаче подарок, тем больше радости? – с мягкой укоризной проговорила француженка.
– Ах, ну при чем это здесь? – попытался рассердиться Седрик. И тут же расплылся в улыбке: – Ты лучше всех знаешь, Шарлотта, что я никогда не поклонялся ни деньгам, ни тому, что можно на них приобрести.
– Знаю, Седрик, дорогой, знаю. За это и люблю тебя! – Она обняла его, быстро поцеловала. Седрик попытался притянуть ее к себе.
– Сейчас войдет Джун! – Француженка ласково отстранила его. – Подумай лучше, как ты будешь сегодня развлекать гостей Джун. Надеюсь, ты не забыл, что на ленч к ней приглашено двадцать человек!
– Ну и пусть развлекаются, как хотят! Что я – обязан присутствовать? И детям без меня свободнее. Мне предстоит решающая встреча в гольф…
– Гольф придется отложить. Не следует забывать, что ты заменяешь девочке и мать, и всех других родственников. Должен, во всяком случае. А какие же родители променяют на гольф…
В комнату ворвались Джун и Ширин.
– Папочка! – воскликнула Джун, подбегая к отцу. – Как я тебе благодарна! Как прекрасно, как невыразимо прекрасно быть сильной и быстрой! Такой сильной и быстрой, что можешь обогнать ветер! Увидишь, как будут рады за меня все мои друзья!..
Седрик улыбался, думая о прерванном разговоре с Шарлоттой. Конечно, прелестная француженка и на этот раз была права, тысячу раз права!..
Мервин торопливо шагал по широкой садовой дорожке. Показался трехэтажный кирпичный особняк. «Как королевский замок! – Мервин даже присвистнул от удивления. – И круглые угловые башни, и зубчатые стены, и подъемный мост через ров!..»
Слева, у самого моста, стоял могучий, в три обхвата, дуб. На нем высоко над землей висела грубо отесанная доска. Мервин остановился, задрал голову, долго разбирал выжженную на доске староанглийскими буквами надпись: «Здесь вершится скорый и правый суд. А будет у тебя мешок с золотом, положи его под дерево добром. Не то положишь голову. О золоте же не горюй. Ибо в твоих подвалах оно – прах. А пойдет оно на хлеб беднякам страждущим и твоей душе во спасение. Робин Гуд и лесные братья».
Ступив на мост, Мервин в который уже раз осмотрел свою одежду. Доволен остался лишь ботинками – он извел на них накануне вечером полбанки ваксы, и теперь они блестели как лакированные. Выходные черные брюки он выутюжил на славу. Но они предательски блестели на коленях. А рукава темно-малиновой вельветовой курточки, вроде бы еще совсем недавно нарядной, новенькой, так пообтрепались, что Мервин вынужден был аккуратно завернуть их выше локтей. На мосту он остановился, посмотрел в темную воду. Изучение собственного отражения вконец расстроило его. Мервин тотчас представил себе, как гости Джун будут шушукаться за его спиной, обсуждать его скромный костюм. «Ну и пусть, – с горечью подумал он, – пусть себе веселятся!..» Он
повернулся, чтобы идти назад, но внезапно дорогу ему преградил высокого роста рыцарь – самый настоящий рыцарь: в латах, в шлеме с забралом, со щитом и мечом, который волочился по земле.
– Сперва рассчитайся с Робином да выпей за его и всех лесных братьев здоровье, а потом можешь продолжать свой путь. А не то… – Рыцарь выхватил из ножен огромный меч и завертел его над головой. – Ко мне, друзья мои! – выкрикнул он.
Из замка на лужайку тотчас выбежало несколько человек в костюмах вольных стрелков. Предводителем их был сам Робин Гуд, в котором Мервин тотчас узнал Джун.
– Здравствуй, брат! – приветствовала она Мервина, отвесив поклон. – Если ты честен и смел, если справедливость тебе по душе, иди к нам!
Она взяла Мервина за руку и повела в дом. Миновали гостиную, за ней находилась темная комната. Когда Джун включила свет, Мервин увидел на грубых столах и лавках дюжины полторы курток, плащей, камзолов старинного покроя.
– Выбирай, что хочешь! – сказала Джун.
Мервину понравился малиновый плащ. Он накинул его на плечи, и Джун бантом перевязала тесьму на шее. Потом Мервин подобрал к плащу подходящую по цвету шапочку с пером и надел ее. Он церемонно поклонился Джун и проговорил:
– Теперь, брат Робин Гуд, я позволю себе поздравить тебя с днем рождения!
Он достал из кармана брюк коробочку, протянул ее Джун; та осторожно сняла крышку: на невысокой подставке красовалась девичья головка в профиль, выточенная из морской раковины – «пауа шелл» – и покрытая лаком.
– Это кто – я? – Джун улыбнулась и, не дожидаясь ответа Мервина, добавила: – Конечно, я! И похожа очень. Какой ты молодец! Только ты польстил мне…
Она спрятала коробочку в стенной шкаф, подошла к Мервину, обняла его за шею одной рукой:
– Освятим наше братство братским поцелуем! Согласен?
Мервин покраснел от смущения. Почему-то вдруг пересохло в горле. Он привлек Джун к себе, губы их встретились. И тотчас Джун оттолкнула Мервина:
– Ты поцеловал меня не как брат! Как ты смел?..
Она выбежала из комнаты, а Мервин долго стоял в одиночестве и ругал себя: «Простофиля… Олух… Теперь она не захочет со мной дружить. И родным расскажет… Как все глупо и плохо получилось…»
Он медленно вышел из дома в сад. И тут же его подхватил, увлек веселый хоровод. Взявшись за руки, гости Джун по команде рыцаря бежали то в одну, то в другую сторону вокруг большого костра. На вертеле, который то и дело поворачивал рыцарь, жарился целый баран.
Мервин не спускал глаз с Джун, и вскоре ему удалось поймать ее взгляд. Она улыбнулась, и он понял, что она больше не сердится на него. Как стало ему легко и весело! Он с особым азартом выполнял все команды рыцаря.
– Кто он, этот весельчак? – спросил Мервин соседа слева и кивнул головой в сторону рыцаря. Сосед, юркий коротышка, которого все называли Жадина Вилли, в недоумении вытаращил на Мервина глаза.
– Не знаешь? – возмутился он. – Это же отец Джун! Сэр Седрик Томпсон!
– Жаркое готово! – провозгласил рыцарь. – Друзья мои, бегом ко мне! Вепрь хорош только горячим!
Ловкими ударами большого острого кинжала он отсекал куски от зарумянившейся туши, насаживал на металлические штыри, раздавал гостям. Он при этом говорил:
– Отменная трапеза была у наших предков, не так ли? Не сломайте, друзья, зубы о штыри!
Появились бутылки яблочного сидра. То и дело раздавались выстрелы, в воздух летели пробки. Охали и визжали девочки. Краснели от удовольствия, улыбались мальчишки: еще бы – впервые в жизни сами открывали бутылки, в которых искрилось почти настоящее вино! Когда все кубки были наполнены золотистой, пенящейся влагой, рыцарь поднял свой над головою.
– Ну что ж, – сказал он, – выпьем доброе вино за то, чтобы Джун еще много, очень много раз отмечала этот день. Чтобы у нее всегда было много радости и славных веселых друзей! Все остальное не имеет в жизни значения! – И он залпом осушил свой огромный кубок.
Пиршество продолжалось. Даже самые капризные и избалованные просили у рыцаря: «Еще маленький кусочек вепрятины, пожалуйста, сэр». – «Отлично, юные воины, – восклицал рыцарь. – От-лич-но! Покажите мне человека, который не мечтал бы быть героем! А герой – это геройский труд и геройский аппетит. Ну, кому еще отсечь кусочек фунтов на тридцать? Ха-ха!»
Незаметно подкрался дождь. Только что светило яркое солнце. И вдруг из невесть откуда набежавших туч хлынул ливень.
Джун подхватила Мервина под руку, побежала с ним к дому. Кто-то вприпрыжку бежал впереди них прямо по лужам, поднимая фонтаны брызг. Кто-то поскользнулся, плюхнулся на землю. Смех, крики. И громкий клич рыцаря:
– Вперед, веселые стрелки! Вперед – к душистым пирожным и ароматному кофе!
Гости разъехались в шестом часу. Последним ушел Мервин. Он и Джун молча брели по саду к выходу. Было светло, тихо, безветренно. И лишь мокрые трава и листья напоминали о пролившемся дожде. Ширин вертелась у них под ногами. Она звонко лаяла, прижималась мордой к земле, отскакивала шага на три-четыре и вновь прижималась к земле мордой. Джун и Мервин не замечали приглашений Ширин к игре. Они шли, стараясь не смотреть друг на друга. Шли медленно, тихо, словно боялись расплескать переполнявшую их радость ожидания чего-то доброго и прекрасного, принадлежащего только им.
У ворот навстречу им бросился Гюйс. Он нашел своего хозяина по следу, но не посмел сунуться в незнакомый сад. Все это время он терпеливо высидел у ворот и теперь, мокрый, голодный, был счастлив, увидев Мервина. Он хотел было лизнуть руку хозяина и подпрыгнул, но тот легонько отпихнул его ладонью. Такого никогда раньше не было. От удивления и обиды Гюйс даже не взвизгнул, хотя упал неловко и ушибся.
Мервин и Джун долго стояли в тени большого дуба, не решаясь сказать слово, сделать какое-нибудь движение. Но вот Мервин поднял голову и встретился глазами с Джун. Она бережно взяла его лицо в теплые ладони, на секунду приникла губами к его губам. Повернулась и бросилась бежать вглубь сада. А он глядел ей вслед, боясь ступить шаг, боясь разрушить волшебную тишину.
5
В год рождения дочери Томпсон изменил название своей ведущей компании. Вопреки всем традициям делового мира она стала именоваться «Джун и Седрик Томпсон лимитед».
– Ох уж этот наш Ротшильд Южных морей! – неодобрительно восклицали при встречах завсегдатая влиятельных клубов – «львы» и «роторианцы». – Эксцентрик!
– Ну и ну! – настороженно вздыхали средние и мелкие держатели акций. – Так и до банкротства можно докатиться!
Седрик Томпсон снисходительно улыбался: «Что в имени?» Дивиденды компания выплачивала регулярно, и немалые.
Прошло всего лишь два года, всего лишь двадцать четыре месяца после возвращения Седрика из длительной деловой поездки по Соединенным Штатам. И штаб– квартира «Джун и Седрик Томпсон лимитед» переехала в двадцатипятиэтажный небоскреб. Он был построен по проекту американских архитекторов в самом сердце Веллингтона – между Виллис-стрит и Террас.
В половине девятого утра черный «роллс-ройс» президента компании останавливался у просторного подъезда небоскреба. Неизменно бодрый, подтянутый Седрик взбегал по лестнице. Электронное устройство приветливо распахивало перед ним стеклянные прямоугольники дверей. Высокий вестибюль встречал его веселым плеском двух фонтанов. В свете скрытых прожекторов их брызги падали в чаши алмазами, рубинами, изумрудами. Без устали сновали скоростные лифты.
Кабинет Седрика находился на третьем этаже. И в этот день он поднялся, как обычно, по лестнице – быстрым шагом, через ступеньку – и прошел к себе в одну из двух дверей, скрытых в стене. Словно угадав появление босса, заведующий канцелярией приветствовал его по внутреннему видеофону:
– Доброе утро, сэр!
– Доброе утро, Роджер. Что-нибудь срочное?
– Через семь с половиной минут, сэр, у вас встреча с директорами автосборочного концерна. Они уже ждут в Овальной приемной.
– Да-да, – Седрик рассеянно скользнул взглядом по своему настольному табель-календарю. В нем с точностью до минуты были расписаны все его рабочие дни на три месяца вперед.
Подошел к окну. Между домами виднелась часть набережной, портовые причалы. Два «иностранца» – японец и швед – стояли под погрузкой. По набережной почти непрерывным потоком мчались автомобили самых разных цветов и марок.
Седрик любил Веллингтон. Он вспомнил, как один из его зарубежных знакомых, лондонский банкир Лэнг-лей, назвал пролив Кука «новозеландской аэродинамической трубой». Заокеанские визитеры с завистью вздыхали: «Вот это столица – ни тебе проблемы вывоза мусора, ни смога, ни транспортных пробок. Райский метрополис!» Увы, это было не совсем так. И, к сожалению, вскоре, вероятно, будет совсем не так. Разумеется, постоянные ветры были надежными и бесплатными санитарами города. Но по мере его роста увеличивались и скопления таких отходов и отбросов, которые были неподвластны никаким ветрам: автомобильные кладбища, свалки умерших металлоконструкций, отбракованные строителями бетонные балки и железные рамы. Частенько в парках, на набережных, даже на центральных улицах пузатые пивные бутылки, металлические банки из-под соков, пластиковые коробки от мороженого и «Кентакки фрайд чикен» валялись на тротуарах возле аккуратных металлических ящиков для мусора с изображением длинноносых киви, тщетно взывавших: «Храните Новую Зеландию в чистоте».
Седрик вспомнил горделивое заявление премьера о том, что здесь на три миллиона человек приходится миллион автомобилей. «В один прекрасный день все жители страны смогут сесть в машины и отправиться в вояж». Все это, может быть, и так. Но улицы города были старыми узкими конными тропами. В часы «пик» уходило полчаса на то, чтобы добраться в гоночном «феррари» от Кортней-Плейс до Газни-стрит. И смог, родной брат лос-анджелесского и токийского убийц, правда, пока лишь временами и ненадолго, повисал над Веллингтоном. Седрик отошел от окна, сел за стол. Вновь раздался осторожный голос Роджера:
– Сэр?..
– Пригласите директоров сюда. Я что-то неважно себя чувствую…
…Вчера вечером, после того как разошлись гости Джун, Седрик поехал к своему старинному приятелю Дэнису О'Брайену. Дэнис жил в небольшой двухэтажной вилле в Лоуэр-Хатте. «Я – художник, – говорил он о себе, – и, как всякий истинный служитель искусства, холостяк. Искусство требует всех жизненных сил, а не только вдохновения и таланта. Тратить их еще на кого-то – значит обкрадывать и себя и искусство. О, если бы все гении мира были холостяками! Сколько бы еще шедевров они подарили людям! А ведь зачастую силы их тратятся на пустых бабенок и неблагодарных отпрысков. Э, да что там!..»
Седрик смеялся.
Вчера вечером Дэнис пустился в воспоминания о своей юности – об их юности.
– Помнишь, как мы мечтали стать капитанами, как завидовали судьбе Кука, как стремились попасть юнгами на любой иностранный корабль!
– И уйти туманным утром в неведомые дали! – вторил приятелю Седрик. – И бесстрашно пройти сквозь все штормы и бури обоих полушарий!
– И тянуть лениво ром на Ямайке!.. И драться отважно с матросней на окраине Фриоко! И запойно любить мулатку на Гаити!.. Впрочем, вся наша морская романтика началась и кончилась тем, что мы оба пылко влюбились – и в кого?! В Глазастую Бианку, шансонетку из кабачка «Перпл ониен», королеву шлюх веллингтонского порта!..
