Текст книги "Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей"
Автор книги: Олесь Бенюх
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Слаб, безгранично слаб еще человек, Полуглух, полуслеп, полуразумен. И еще долго, очень долго будет оставаться таковым. Но есть одно непостижимое и тем не менее великое чудо, которое иногда посещает человека. Чудо это – любовь. Оно рождается внезапно и столь же внезапно умирает. Оно может сжечь человека дотла и вдохнуть в него могучие силы, вознести на пьедестал и низринуть в бездну. Истинная любовь редка. Многие искренне заблуждаются и, прожив жизнь в невежестве, в невежестве умирают. Тем великолепнее, ярче и величественнее настоящее чудо любви. Но откуда он знает, почему он уверен, убежден, что скупая судьба подарила ему и Джун столь редкое чудо? У него не было сейчас ответа на этот вопрос…
Несмотря на поздний час, Таупо сверкал веселыми огнями. Был поздний ноябрь, наступала пора летних предрождественских отпусков. Мервин заглянул в два-три мотеля, которые попались ему при въезде в город, езде висели таблички «Свободных комнат нет». Да он, собственно, и не надеялся, что ему повезет: курортное местечко, сезон каникул. «Не беда, – подумал он. – Есть «холден». Подложить под голову чемодан или просто кулак – чем не постель? Для солдата, повидавшего джунгли Вьетнама?..» Он поставил машину рядом с детским городком и вскоре заснул.
Разбудили Мервина голоса, шум волн, шорох листвы. Было десять часов. Несколько мальчишек пытались раскрутить карусель. Мамы стояли поодаль, наблюдали, тихо переговаривались. Два пожилых рыбака-любителя священнодействовали над спиннингами, блеснами, наживкой. В маленький прогулочный гидроплан грузились седовласые леди и джентльмены. Они были одеты в легкие, ярчайших расцветок бушеты и платья-мини, громко говорили, хохотали.
Мервин подъехал к ресторанчику, где можно было перекусить, не выходя из машины. Проглотив несколько сандвичей и выпив чашку чая, он вернулся на Первое шоссе и вскоре был уже далеко от курортного городка.
Когда «холден» выбирался из каменного лабиринта горных ущелий и был готов ринуться по прямой как стрела дороге через пустыню, Мервин увидел на обочине две маленькие фигурки. Девочки-подростки, согнувшиеся под тяжестью рюкзаков, тянули вверх большие пальцы – голосовали. Он затормозил.
– Спасибо, спасибо! – затараторили девочки, перебивая друг друга.
Глядя на них, повеселел и Мервин.
– Возьмите нас, пожалуйста. Шесть машин проехало. И все мимо!
– Кидайте рюкзаки на заднее сиденье, а сами садитесь рядом со мной. Места хватит, – сказал Мервин. – Куда это вы путешествуете?
– В Палмерстон-Норт, – отвечала та, что сидела рядом с Мервином.
– Вам повезло, – сказал он. – Доедете без пересадки.
– Спасибо. – Девочки переглянулись. – Спасибо!
– Мы едем к моей бабушке, – добавила та, что сидела рядом с Мервином. – У нее недалеко от города ферма.
Долго ехали молча. Потом девочки зашептались.
– Секреты? – спросил Мервин.
– Нет! Кто вы? – повернувшись к нему, в упор спросила та, что сидела рядом. – Учитель?
Мервин промолчал. Он хотел было ответить шуткой, как неожиданно сдавило виски, сдавило невыносимо больно. Он знал эту боль, знал и боялся ее. Так начинается приступ, когда от неосторожного движения или нервного потрясения давал себя знать проклятый осколок в позвоночнике. Мервин съехал на обочину, закрыл глаза. Каждый новый приступ мог оказаться роковым…
Ожидая взрыва боли, он прислонился лбом к стеклу, уронил руки на сиденье. Девочки испуганно притихли, в недоумении переглядывались: «Пьянчужка? Или наркоман?!» Постепенно боль отступила, ровнее становилось дыхание. Минут через двадцать Мервин обернулся к пассажиркам с извиняющейся улыбкой:
– Ничего, ничего… Поехали дальше!
Проезжали Вайору. Здесь Мервин проходил войсковую подготовку, отсюда отправился во Вьетнам. Нет, не всколыхнулось в его душе ни горечи, ни сожаления… Когда же промелькнул поворот к озеру – их озеру, – он засветился такой радостной улыбкой, что девочки с еще большим удивлением стали поглядывать на него.
«А ведь у Джун, – думал Мервин, – тоже может теперь возникнуть такой же вопрос: «Кто ты?» Что я отвечу? Начну взывать к милосердию, к жалости? Нет, никогда! Неужели нет выхода из этого страшного круга? Он должен, он обязательно должен быть! Мы отыщем его вместе с Джун. Только бы мне побыстрее найти ее. Вперед, «холден», вперед!» И тут же услышал плачущий голосок одной из девочек:
– Пожалуйста, не надо так быстро, сэр! Пожалуйста, сэр! Мы боимся!
Мервин в недоумении посмотрел на спидометр. Стрелка показывала сто сорок миль в час. Он тотчас сбросил скорость. Фу-у, на сей раз обошлось…
В Палмерстон-Норт прибыли после ленча. Остановились у здания почтамта, где девочек уже ждали две пожилые, хорошо одетые леди. Девочки горячо благодарили Мервина. Он помахал им на прощанье рукой.
Чем ближе подъезжал Мервин к Веллингтону, тем сильнее становилось его волнение. А что, если окландская телефонистка что-нибудь напутала? Всякое может быть… А вдруг приходит он к Джун, а она говорит: «Мервин, ты жив?! Но от тебя так долго не было ни строчки… Познакомься, это мой жених…» Он вслух рассмеялся – до того невероятной, нелепо невероятной представилась ему подобная ситуация. Не верить Джун – значит не верить самому себе…
Было еще совсем светло, когда Мервин миновал причалы пиктонского парома. Здесь начинался собственно город – надо было решать, что ему предпринять теперь. Еще далеко на подъезде к городу он представлял себе, как остановится в этом районе и продумает каждый свой последующий шаг. Но ничего такого не произошло – на него вдруг нашло какое-то затмение. Он перестал видеть другие машины, пешеходов – видел лишь руль, спидометр и клочок дороги перед радиатором! Еще какой-то шаг, еще один, последний шаг – и он увидит наконец Джун!
Полицейский-регулировщик, стоявший в этот час «пик» на одном из оживленных перекрестков, едва успел отскочить в сторону от машины Мервина и тем спас свою жизнь. Он тут же передал по радиотелефону всем своим коллегам, чтобы они задержали «холден-пикап» с мужчиной-водителем, который только что нарушил все правила движения и может стать причиной катастрофы: «То ли пьян, то ли наркотиков нажрался». Но «холден-пикап», чудом никого не задев, проскочил на предельной скорости малый тоннель перед Карори, свернул влево и исчез на верхней дороге.
Оторвав взгляд от дороги, Мервин поднял голову. Его машина стояла у ворот Джун.
Впервые оказалось, что перебраться в коляску с сиденья машины хлопотно и трудно. Когда же он очутился наконец на земле, им овладела такая слабость, что он какое-то время не мог сдвинуться с места. Разглядывая ворота, деревья за ними, он собрался наконец с силами и поехал в коляске по дорожке в глубь сада.
Все здесь было как прежде: чистота, уют, спокойствие. Шелковистая трава, любовно подстриженные стены кустарника, размашисто вскинувшие ввысь ветви деревья-исполины. Возле беседки над ручьем Мервин остановился. Отсюда был виден дом, освещенный лучами заходящего солнца. Какой живой, какой теплый дом! Мервин взглянул на два больших центральных окна гостиной и вздрогнул: наглухо зашторенные, они были похожи на два страшных бельма. С сильно бьющимся сердцем Мервин торопливо подкатил к центральному входу и увидел на дверях небольшую табличку: «Сдается внаем».
Да, окландская телефонистка сказала правду. Как он раньше не понял, тишина, спокойствие этого сада, этого дома – спокойствие не жизни, а отсутствия жизни…
Да, окландская телефонистка сказала правду. Что же теперь делать? Как найти Джун? Где мадемуазель Дюраль, где Дэнис О'Брайен – где они все?
Откуда было Мервину знать, что сразу же по возвращении в Веллингтон (они вернулись почти одновременно) Шарлотта и Дэнис бросились по следам Джун, которая – увы! – безнадежно затерялась в Окланде. Возле беседки на обратном пути он обернулся – взглянул на дом в последний раз. Золотистые тона заката переплавились в багровые. «Горит!» – невольно вырвалось у Мервина, настолько сильна была иллюзия пожара. «Ну и пусть горит, – тут же подумал он. – Все равно это уже не дом, а пепелище».
Спустя четверть часа Мервин поставил свой «холден» у нортлэндской почты, прямо против жилого дома пожарной команды. Подкатив коляску к телефону-автомату, он быстро разыскал в объемистом справочнике номер Дэниса О'Брайена. Когда после одного-двух гудков в трубке раздался чуть хрипловатый голос Дэниса, Мервин едва не задохнулся от радости. Однако радость тут же сменилась горечью досады. Это был голос Дэниса, но записанный на магнитофонную пленку:
– Здравствуйте! Здравствуйте! Я – Дэнис О'Брайен. Я – Дэнис О'Брайен. Я нахожусь с выставкой своих картин в Европе… Нахожусь с выставкой своих картин в Европе. Возвращаюсь в Веллингтон в канун рождества – двадцать четвертого декабря. Если хотите что-нибудь передать, диктуйте сразу после того, как смолкнет мой голос… смолкнет мой голос.
– Дядя Дэнис! – прокричал в трубку Мервин. – Говорит Мервин! В тот же день, как вернетесь, позвоните мне в Окланд домой или в Ассоциацию ветеранов. Буду очень ждать. Буду очень ждать!
«Я и сам позвоню ему двадцать четвертого», – подумал он и положил трубку. Устало закрыв глаза, посидел с минуту, потом повернулся и въехал в помещение почты.
– Что так поздно трудимся? – крикнул он с порога дурнушке Стелле, сидевшей за конторкой.
Она подняла голову, взглянула на Мервина и просияла.
– Мервин! – радостно воскликнула она. – Мервин!
– Привет, Стелла, – проговорил он так, как если бы они виделись вчера. – Как справляется с реками писем почта Ее Величества?
– Мервин! – еще раз проговорила девушка, с восторгом и состраданием разглядывая его, не отваживаясь спросить, почему он на коляске.
– Скажи, Стелла, за это время писем на мое имя не приходило?
– Нет, Мервин.
– И никто меня не спрашивал – дома или здесь?
Девушка вспомнила красотку, которая пожаловала как-то сюда. «А почему я, собственно, должна помнить, спрашивали его или нет?» – подумала она.
– Никто, – сухо ответила она.
– Ладно, – сказал Мервин, выкатывая коляску на улицу.
«Может быть, заглянуть в свой бывший дом?» – подумал он. И тут же решил, что делать этого не стоит, хотя бы по одному тому, что ему вовсе не хотелось выслушивать соболезнования посторонних людей.
Во дворе дома пожарников две женщины развешивали белье. Они видели, как к почте подъехала машина, как какой-то мужчина выкатился из нее на коляске, как он звонил сначала по телефону, а потом заглянул на почту.
– Похоже на то, что это тот самый парень, что жил в нашем доме, – сказала худая белая женщина, следя за тем, как мужчина вкатывал коляску в «холден». – Тот, у которого отец погиб на пожаре.
– Мервин? – спросила маорийка. – Жаль, отсюда плохо видно лицо. Только если это Мервин, то почему он в коляске? И откуда у него такой автомобиль? Нет, непохоже, совсем непохоже!..
– Мы у дурнушки Стеллы узнаем, – сказала белая женщина. – Уж она-то, наверно помнит этого Мервина!..
– Еще бы ей не помнить такого парня! – воскликнула маорийка. – Да она сохла по нему не один год, чтоб мне лопнуть на этом самом месте, как мыльный пузырь!
– Теперь и я, кажется, вспомнила. Ведь это он с богатой пакеха из Карори бегал? Собака еще у него препротивная была – такса не такса, бульдог не бульдог. Плюгавая и злющая…
– Бегал, бегал, да и убежал во Вьетнам! – заметила маорийка…
– Ладно, подождем. Сейчас Стелла заявится. Все и прояснится…
Ночь Мервин провел в «холдене». Не спалось. Мимо машины то и дело проходили, обнявшись или держась за руки, парочки – набережная была любимым местом встреч и прогулок. На причале у морского вокзала стоял английский теплоход. Все палубы его были расцвечены иллюминацией. Начались праздничные туристические круизы.
Вокруг «холдена» крутился какой-то пес. Низенький, с длинной мордой и отвислыми чуть не до самой земли ушами. Он добродушно вилял обрубком хвоста. Мервин тихонько позвал его:
– Иди сюда, пес!
Но, как только Мервин протянул к окну руку, намереваясь погладить пса, тот отскочил в сторону, стал лаять. Кто-то прикрикнул на него из темноты, и пес убежал на голос хозяина. «Гюйс, где ты сейчас, мой славный малыш? – подумал Мервин. – Наверно, забыл меня совсем?» Он представил себе Гюйса на сиденье рядом с собой – черно-белый живой комочек норовил дотянуться до окна, настораживал уши, тыкался мокрым носом в ладонь. Сразу стало веселее, уютнее…
4
В первый же вечер по возвращении в Окланд Мервин попал на традиционный ежегодный обед Ассоциации ветеранов.
– У нас здесь по-солдатски, по-простецки. – Увидев, что он одиноко сидит в коляске в стороне от всех, к нему подошел мужчина средних лет. – Вы что пьете?
– Все, – коротко ответил Мервин.
Через минуту мужчина появился с двумя стаканами, в которых лежало по куску льда. Под мышкой он держал бутылку «Джони Уокера». Налив стаканы почти до краев, он протянул один Мервину, приподнял свой и с коротким возгласом:
«Счастливого рождества!» – выпил его до дна. Закусив куском индейки, представился:
– Рэй Тэйлор, капрал, Вьетнам, ранение в ногу и дважды в грудь.
– Благодарю, – сказал Мервин. – И давно оттуда?
– Полтора года.
Рядом с ним появилась стройная шатенка, синеглазая, ярко накрашенная. Поцеловала Тэйлора в щеку, взяла под руку.
– Тина, моя невеста, – представил ее тот. – А это парень, о котором нам с тобой говорили.
Тина молча оглядела Мервина. Он хотел спросить, кто и что о нем говорил, но не успел.
– Вечная невеста, – сказала она, невесело улыбаясь. – До его поездки во Вьетнам, во время и после я все еще его невеста…
– А что? – засмеялся Тэйлор. – По-моему, отличное состояние. Как у астронавта невесомость!
Тина взяла у него пустой стакан, налила немного виски, выпила с отвращением.
– Вот всегда так. – Тэйлор состроил гримасу. – Пьет как отраву, смотреть тошно.
– Только первые три, – запротестовала девушка, наливая себе еще. – Только первые три…
– Ладно уж, – примирительно сказал Тэйлор. – Пойду принесу жратву.
– Мистер Тэйлор… – Мервин отхлебнул виски. – Он где-нибудь служит? Или у него свой бизнес?
– Мистер Тэйлор служит?! – удивленно переспросила Тина, и по ее тону Мервин понял, насколько смешным показался ей его вопрос. – Мистер Тэйлор…
– Я здесь, здесь, – проговорил тот, протягивая Тине и Мервину тарелки с сандвичами. – О чем идет речь?
– Он спрашивает, не служишь ли ты? – сказала Типа.
– Ах это! – Тэйлор махнул рукой. – Слушай, нет возражений называть друг друга по имени? Так вот, дорогой Мервин, я служу – преданно и беззаветно – лошадям!
– Да, Рэй отслужил ее величеству королеве и теперь служит ее величеству лошади, – сказала Тина. – И служит воистину преданно!
– Она ревнует меня к лошадям, – проговорил Тэйлор. – А лошади эти кормят и меня и ее. И даже поят. И даже счета на бриллианты, которые моя невеста носит на пальчиках, в ушах и на шее, оплачивают без особых возражений. Ты когда-нибудь на скачках играл, Мервин?
– Нет, – признался тот. – Был раза два еще ребенком с отцом на ипподромах. Вот и все мое знакомство со скачками.
– Быть этого не может! – вскричал Тэйлор. И тут же понизил голос почти до шепота: – Считай, что тебе фантастически повезло. Я, Рэй Тэйлор, посвящу тебя во все тонкости и хитрости скачек! За один день ты сможешь выиграть тысячу, пять, десять тысяч долларов!
– Но могу и проиграть, – возразил Мервин.
– Проигрывают идиоты и невежды! В скачках, как и в любом другом бизнесе, только прирожденный олух будет делать ставку в надежде на одно везение. Великая наука и тяжкий труд – вот что такое скачки!
– А почему именно меня решил ты посвятить в эту великую науку? – Мервин улыбнулся.
– Почему тебя? – переспросил Тэйлор, жуя сандвич. – Хотя бы потому, что ты прошел сквозь тот же вьетнамский ад, что и я! И потом… ты веришь в мужскую дружбу с первого взгляда? Не в любовь к женщине – это гроша ломаного не стоит! Нет, именно в мужскую дружбу?
– Не знаю, – сказал Мервин.
– За дружбу ветеранов! – Тэйлор поднял свой стакан, посмотрел в глаза Мервину.
В половине одиннадцатого они перебрались в один из портовых ресторанов. Свободных столиков не было. Но новые знакомые Мервина знали здесь всех, и спустя несколько минут они уже сидели в отдельном кабинете. Ни есть, ни пить никому не хотелось. Однако блюда сменялись блюдами и вина винами.
Вопреки правилам официант принес бутылки коннектикутского кукурузного виски «Бурбон», лондонского джина, окландской водки «Борзой». «Вообще-то крепкие напитки подаются только в баре», – улыбнулся он, подхватил брошенную Тэйлором пятидолларовую бумажку, поклонился, исчез.
Рэй пьяно улыбался, цедил «Бурбон» на льду, лениво заедал жирными устрицами.
– Мервин, ну почему ты не ухаживаешь за моей невестой? – капризно спрашивал он, выдавливая сок из ломтика лимона на устрицу и ловко подхватывая ее деревянной палочкой. – Тина обожает мужское внимание!
Синие глаза Тины стали почти черными, на бледной коже шеи проступила нежно-голубая жилка. Мервин сосредоточенно изучал содержимое своего стакана. Ему казалось, что он сидит в этом ресторане целую вечность. Этот Рэй, эта Тина – кто они, откуда? Не все ли равно…
На эстраде выступала аргентинская труппа. Дородная певица закатывала глаза, горячо шептала в микрофон о бурных ласках южанок. Ритмичные танцоры – «прямые наследники братьев Александер» – исполняли свои номера старательно и бесталанно. Потом появился пожилой жонглер в потертом трико. Завершив кое-как несложные манипуляции с булавами и мячом, он трижды безуспешно пытался удержать на лбу шпагу, на острие которой находилась вращавшаяся тарелка со стаканом воды. Так и не добившись успеха, он удалился, беспомощно улыбаясь и кланяясь. Публика проводила его дружными аплодисментами.
– Седины жалеют! – неодобрительно поморщился Тэйлор. – А зря, клянусь святым Николасом, зря! Высшим проявлением гуманности было бы усыплять всех старше пятидесяти – можно даже с почестями. Столько людей стало на земле, что и молодым негде повернуться!
– А когда тебе самому исполнится пятьдесят, – с неприязнью сказал Мервин, – и тебя тоже усыпят, это будет гуманно?
– Ну, пока мне исполнится пятьдесят, закон об усыплении можно будет отменить! – Тэйлор захохотал.
– Рэй бескорыстно любит на этом свете лишь одного человека – себя! – без тени улыбки объяснила Мервину Тина,
– Ты забыла лошадей! – смеясь, воскликнул Рэй. – Ты забыла лошадей!
Когда Тина и Мервин привезли уснувшего еще за столом Рэя к нему домой, небо заметно посветлело. Дом достался Тэйлору по наследству: довольно просторный особняк с двумя спальнями, гостиной, кабинетом и комнатой для гостей.
Тина с трудом втащила Рэя на второй этаж, уложила на кровать. Спустившись вниз, она, тяжело дыша, бросилась в кресло.
– До чего он тяжел, когда пьян, – пробормотала она. – Разве разденешь такую тушу? В чем есть валится на покрывало и сразу начинает храпеть.
Она ушла в ванную комнату, а Мервин, насыпав из мешка, стоявшего у входа в кухню, древесного угля в камин, поджег тонко наструганные сухие дощечки. «Камин в Окланде – какая блажь! – усмехнулся он. – Здесь и в самый разгар зимы, в конце июня, пятнадцать градусов тепла, прохладнее не бывает». И все же было приятно сидеть у этого неяркого огня, ворошить щипцами угли.
Мервин задремал…
Когда он открыл глаза, в доме стояла сонная, безмятежная тишина. В ярде от него на диване сидела Тина. Она поджала под себя ноги, медленно расчесывала влажные густые каштановые волосы. Капли воды блестели на лбу и щеках девушки. На ней был прозрачный утренний халатик. Он был распахнут, и Мервин разглядывал тело Тины, не чувствуя ни стеснения, ни неловкости. Мервин искренне любовался ею, как любовался бы талантливой скульптурой в галерее.
– Мервин, хочешь лечь со мною в постель? Сейчас?
– Как? Ты что?
– Очень просто: раздеться и лечь. Неужели непонятно?
– А как же… Рэй?
– А что Рэй? – Она вышла на кухню и тотчас вернулась с бутылкой джина, тоником и двумя стаканами. – Что Рэй? Все его друзья перебывали в моей постели. Друзья и компаньоны по бизнесу. Он сам толкает меня на это…
– Он толкает?
– Да, он. Пятый год он держит меня на положении полужены, полурабыни. Ему так удобно. Я служу приманкой для всей этой… для всех этих джентльменов. А у Рэя Тэйлора передо мной никаких обязательств.
– Разве Рэй тебя не любит? – спросил Мервин.
– Любит, наверно, – с горечью ответила Тина. – И ревнует как сумасшедший. Но беда всех ревнивцев в том, что им, как правило, попадаются вольнолюбивые и предприимчивые женщины…
– Тина, – спросил Мервин минуту спустя. – Зачем я вдруг понадобился Рэю Тэйлору?
– Ты? – Она колебалась секунду-другую. – Предприятие Рэя, его любимые лошадки, игра на скачках – все это на грани риска. А ты – отличная гарантия добропорядочности в глазах закона. Бескорыстный безногий герой Вьетнама…
Мервин молчал. Она подошла к нему, обняла за плечи.
– Ты не обижайся. Я знаю Рэя и могу сказать, что ты ему по-настоящему понравился. Он игрок, шулер, подлец – это так. Но, если кто пришелся ему по душе, он тому и душу отдаст.
– Я не обиделся. – Мёрвин тоже выпил, тут же налил еще. – В джунглях я каждый день ставил жизнь на кон. Так почему теперь не поставить на лошадей?
С того утра для Мервина началась странная жизнь. В половине девятого его разбудил Тэйлор.
– На первый раз сделаем скидку на знакомство, – сказал он. – Обычно в восемь я уже полностью готов к драке за доллары. – Он улыбнулся одними губами.
Мервин потянулся было к бутылке джина, но Тэйлор перехватил его руку.
– Если хочешь быть со мной в бизнесе, – медленно проговорил он, – запомни одно из главных правил: лошадь, как и собака, не выносит запаха алкоголя. А потому будем пить вечером и ночью. Утром и днем – абсолютный «сухой закон».
– А я читал где-то о лошадях и собаках, которые не прочь пропустить стаканчик…
– Они такие же, если не большие, выродки среди зверей, как совершенные трезвенники среди людей, – сказал Тэйлор.
Мервин проглотил, давясь и охая, три ложки соли «Ено». За завтраком он ни к чему не притронулся, молча пил чай, изредка поглядывая на Тэйлора. Тот ел за двоих, делал пометки на каких-то бумагах, разговаривал с кем-то по телефону, который Тина подкатила на тележке вместе с беконом, джемом, корнфлексом. Тех, кому Тэйлор звонил, он называл только по кличкам. И сами разговоры были совершенно непонятны Мервину – он никогда раньше не слышал этого арго: «съел два хвоста», «ущемил ноздрю», «стер подкову наизнанку»…
После завтрака Тэйлор пригласил Мервина в кабинет. Усевшись за уютный черного дерева письменный стол, Рэй нажал невидимую со стороны кнопку. Висевшая за его спиной старинная линогравюра С. Баррода «Маорийский вождь Рангихайета» медленно поползла к окну. В открывшейся за ней нише сверкнула выкрашенная в ядовито-красный цвет дверца несгораемого шкафа. Тэйлор нажал другую кнопку – дверца бесшумно распахнулась. Мервин увидел пять секций, каждая из которых была помечена прописной буквой: А, В, С, Д, Е.
– Искусство делать деньги на скачках покоится на пяти китах, – пояснил Тэйлор. – Эти киты – лошадь, ее владелец, жокей, тренер, трек. Казалось бы, куда как просто: собери немного сведений по каждому из компонентов и беги к кассам ипподромов, набивай карманы монетами. Святые заблуждения! И именно за них сотни тысяч простаков в слепой надежде на шальной выигрыш расплачиваются красивыми бумажками, которые неизменно перекочевывают на счета немногих избранных и посвященных. Хочешь – пример?
– Жокеи! – воскликнул Мервин. – Они и есть главный кит!
– На скачках горячиться позволено только лошади, и то лишь в правильно выбранный момент, – сдержанно улыбнулся Тэйлор. – Все киты предельно важны. Но, если хочешь, взгляни в мой микроскоп на жокеев.
Повинуясь электронной команде, секция «С» выкатилась на выдвинувшихся рельсиках на столик.
– Эта картотека досталась мне по наследству, – проговорил Тэйлор, любовно поглаживая металлический ящик. – Понятная вещь, ее надо все время обновлять. Жокеи, жокеи… Кстати, самый короткий век из этих пяти китов у них и у лошадей. Итак, жокеев, представляющих реальный интерес, сто девяносто. Беру наугад любое досье. Ага, Герард из Вангануи. Возраст, рост, внешние данные, семья… Все это понятно и лежит, скажем, на поверхности. За такие сведения никто и цента не даст. Как ты думаешь, сколько мне предлагают за картотеку?
– Угадывать не берусь. – Мервин пожал плечами.
– И правильно делаешь! – воскликнул Тэйлор. – Все равно не угадаешь. Тридцать тысяч, неплохо, а? Но я ее и за миллион не уступлю. В чем же заключается тайна будущих дивидендов? Пожалуйста: «Герард за час до старта может сбросить около шести фунтов веса – со скакалкой». Значит, может! Но станет ли? И именно перед нужным мне заездом? Еще: «Теряет самообладание исключительно редко». Следовательно, перед нами проблема: есть ли смысл заставить его сделать это? Если есть, то кто, когда и как это осуществит: «случайный» зритель, который бросит ему в лицо перед заездом полдюжины тухлых яиц, или другой жокей, который в самый разгар скачки притрет его к барьеру? Сколько будет стоить тот или другой вариант? Еще: «Возможны деловые компромиссы». Вот это едва ли не решающее! С Герардом из Вангануи можно «седлать варианты», или, иначе говоря, определить исход заезда. Еще…
– Стоп! – остановил его Мервин. – Принцип понятен. Я думаю, вести регулярно эту картотеку адски трудно.
– Нелегко, – кивнул Тэйлор. – Более того, одному это просто не под силу. У меня есть люди во всех городах страны. Каждый пишет мне не менее одного письма в неделю: «Сегодня в Нью-Плимуте прошел сильный дождь. Состояние трека в воскресенье будет среднее, ближе к тяжелому, точь-в-точь как в прошлогодний Осенний Гандикап в Авапуни»; «Тренер Джэк Кувалда из Нельсона вчера обмолвился, что его фаворитка Донна Пари вновь вошла в полосу черной хандры»; «Владелец лучшей конюшни в Тимару только что продал Черного Принца американской фирме «Флайинг Пегасес»… За каждое письмо я плачу доллар. Десять писем – десять долларов. Обработку всех материалов и ведение секций мы делим с Тиной. Хочешь взять на себя для начала секцию «В» – владельцев лошадей?
В десять Рэй и Мервин были уже у Джонатана Льюэна, владельца небольшой конюшни в одном из юго-восточных пригородов Окланда. Тина осталась дома: ей нужно было принять двух жокеев из Крайстчерча, кроме того, около одиннадцати должен был звонить председатель комитета конного аукциона Брисбейна.
Тэйлор и Льюэн были старыми приятелями: когда-то вместе учились в университете, вместе заседали в советах благотворительных обществ, встречались в клубах. Инициатором предстоявшего разговора был Льюэн. Он собирался купить молодую кобылу Принцессу Ли из знаменитого клана, основоположницей которого была импортированная из Бостона несравненная Спионетта. Нужна была квалифицированная консультация. И лучшего эксперта, чем Тэйлор, сыскать было бы трудно. Льюэн знал, что гонорар Рэя за подобного рода совет составит не менее трехсот долларов, но он шел на это: в случае удачи сделка сулила обернуться устойчивыми, высокими дивидендами.
Рэй представил Джонатану Мервина. После традиционной чашки чая все трое бегло осмотрели конюшни и засели за карточки, которые привез Рэй. «Золотой пасьянс», – думал Мервин, глядя на разложенные на столе подробные записи о семействе Спионетты и стараясь не пропустить ни одной детали из беседы специалистов.
Картотека хранила такие записи, что даже Джонатан несколько раз не удержался и хмыкнул от удивления, добавив: «Любопытно! Весьма любопытно!» Оказывается, многие члены клана были реэкспортированы в Соединенные Штаты, и, как правило, за очень высокие цены. Лошади обладали феноменальным упорством. Жеребец Форт Хаген, участвуя в борьбе за Кубок столетия провинции Отаго, пришел к финишу первым и тут же, сделав несколько шагов, упал. Ветеринар извлек из правого переднего копыта загнанный чьей-то опытной рукой двухдюймовый металлический шип.
Кроме упорства, у всех отпрысков семейства Спионетты было еще два замечательных свойства: неодолимая жажда самоутверждения и невосприимчивость к болезням. Мерин Тимор во время весенних скачек на приз Больших Дубов в Гисборне исподтишка так укусил обошедшую его было лошадь, что она сошла с дистанции. Потомки Спионетты, словно хранимые волшебным заклятием, не знали ни серьезных, ни даже самых легких заболеваний. «На этих ни гроша не заработаешь», – ворчали ветеринары.
Были, однако, у представителей клана и негативные качества: прежде всего их капризы. То они вдруг отказывались от пищи, то не принимали жокеев, то бунтовали против соседей.
После вкусного и сытного обеда в «Пицца Рома» Рэй и Мервин отправились на закрытый ипподром крупнейшего коннозаводчика северо-восточных заливов Оливера Дженкинса. Сам хозяин постоянно жил в Лондоне. Его управляющий Дерек Аристиади показался Мервину славным, простодушным парнем.
– Этот милый простачок, имея три собственных дома и полдюжины лимузинов, преспокойно упрятал вполне еще здоровых родителей в инвалидный дом! – заметил Тэйлор, когда они остались вдвоем. – Будь мои папочка и мамочка у меня на иждивении, я наверняка поступил бы так же. Но ведь я не корчу из себя святого!
В последующие полчаса Мервин понял, что Тэйлор приезжал в конюшни Дженкинса отнюдь не для переговоров с управляющим о покупке перспективных двухлеток. Ему нужно было встретиться с глазу на глаз со знаменитым жокеем Брусом Кейптоном, которого накануне всех крупных состязаний Аристиади держал практически под домашним арестом. Ничего не поделаешь – контракт. И Рэй добился своего. Он и Брус лишь обменялись рукопожатием, перебросились, как показалось Мервину, несколькими ничего не значащими фразами. Но по тому, как весело Тэйлор на обратном пути в город напевал привязавшийся к нему мотивчик, было ясно, что съездили они не зря.
Неожиданно Рэй попросил Мервина остановиться у невзрачной бензозаправочной станции перед въездом в Окланд.
– Но у нас еще больше полбака, – удивился Мервин. – И табличка висит: «Закрыто».
Тэйлор приложил палец к губам, подмигнул, вошел в здание станции через боковую дверь из помещавшейся под навесом ремонтной мастерской. Он отсутствовал минут десять. Потом быстро вышел через ту же дверь, торопливо вскочил в машину, бросил тихо:
– Поехали.
Мервин заметил, что в полутемной мастерской появился сутулый седобородый старик в очках.
– Встречался с Санта-Клаусом? – спросил он Тэйлора минуту спустя.
– Ты никогда не был столь близок к истине! – воскликнул тот. – Через руки этого чудесного деда каждую неделю проходят десятки тысяч!
– Подпольный букмекер? – высказал предположение Мервин.
– Тс-с! – остановил его Тэйлор. – Наша демократия преследует подобного рода шалости более энергично, чем ты думаешь! – Он засмеялся, включил радио. Пел Фрэнк Синатра.
