Текст книги "Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей"
Автор книги: Олесь Бенюх
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Рикард, – недовольно хмурясь, сказал Мервин. – Джун…
– Деликатничает ваш спутник! Меня даже дома так никто не зовет.
«Дылда Рикард» – вот кто я есть. И уж поверьте мне – это в тысячу раз лучше, чем если бы я был «Пигмей Рикард»…
Джун молчала, с неприязнью разглядывая словоохотливого верзилу. А тот, будто не замечая этого, поклонился и вежливо сказал:
– Прошу прощения, мисс, но я должен лишить вас на несколько минут удовольствия наслаждаться обществом столь приятного кавалера. У меня к Мервину важное дело…
– Извини, Джун! Я сейчас же вернусь, – сказал Мервин и последовал за Дылдой.
– Выкладывай скорее, что тебе надо! – раздраженно проговорил он, как только они вошли в мужской туалет.
– Ничего с ней не случится, – Дылда пренебрежительно махнул рукой. – Посидит одна… Не умрет!.. И чего ты ее слушаешь? Легко сочинять сказки про независимость, когда у папочки миллионы в карманах позвякивают и…
– Ты что же, за этим и притащил меня в сортир? – зло, с угрозой в голосе спросил Мервин. – Еще одно слово про нее…
– Успокойся, псих, не буду, – Дылда с опаской отошел на шаг. – Парни в колледже рассказывали, ты мечтаешь по свету поболтаться, на страны разные поглядеть. Так?
– Говори сразу, что у тебя на уме!
– Закуривай! – Дылда протянул Мервину пачку «Кента». – Начинка особая – экстра-класс!..
Мервин закурил и тут же задохнулся в кашле. Он бросил сигарету, склонился над водопроводным краном, сделал несколько глотков воды.
– Ой, ха-ха-ха! – заливался Дылда. – Это же марихуана, парень!..
Он достал толстый бумажник, раскрыл его.
– Видал? – Дылда ловко раскинул веером зеленые двадцатидолларовые купюры. Наклонился к Мервину, задышал ему в лицо табачным и винным перегаром.
– Один-единственный день, понимаешь? Один день – и в кармане шестьсот «квидов»! Сколько тебе за эти деньги газетки твои нужно таскать – полгода? Год? Только опасно это. – Дылда вздохнул. – У нас чуть ли не все жители страны знают друг друга. Такая милая семейка на три миллиона! И пошалить не с кем, а если пошалишь – застукают тут же. И попадешь на полный пансион закона… То ли дело Америка – и территория и население. Страна! Но специалистов там и своих хватает, и во всех областях… А не то я бы давно туда махнул!
– Думаешь, мне интересно слушать твою дурацкую болтовню? – спросил Мервин, подойдя к двери.
– Не думаю, – быстро ответил Дылда. – Просто к слову пришлось… Тебе хотел предложить другое: Вьетнам!..
– Что – Вьетнам? – удивленно переспросил Мервин.
– Слышал, как парень с джазом исполнял здесь песенку пиратов? «Нынче мы бедны, через день мы…» Эти, как их там?..
– Крезы, – подсказал, досадливо морщась, Мервин.
– Крезы, – повторил довольный Дылда. – Это моя сфера. А твои всякие там закаты и восходы, моря и джунгли. Романтика, словом.
– Ты что же, предлагаешь мне отправиться во Вьетнам? – с еще большим удивлением спросил Мервин.
– А почему бы и нет?
– Хотел бы знать, каким же это образом мы с тобой попадем во Вьетнам?
– Завербуемся в армию.
– Кто же нас возьмет?! – вскричал Мервин. И хотя в голосе его звучала насмешка, он почувствовал, что предложение Дылды могло бы стать реальностью. Могло бы – при невероятно удачном стечении обстоятельств. Вслух он сказал: – Разве что годика через два…
– Что стоит таким парням, как мы, приписать пару лет? И сомнений никаких не возникнет. К тому же есть у меня знакомый сержант, который как раз сидит на оформлении документов…
– Но почему ты хочешь именно со мной?
– Люблю хорошую компанию!
– Ладно, завтра поговорим. – Мервин заметно нервничал.
– Постой. – Дылда вытащил из заднего кармана брюк плоскую флягу. – Хочешь глотнуть «лунного сияния»?
Мервин отмахнулся, а Рикард хлебнул самогонку, отер губы ладонью, сплюнул:
– Сэ манифик!
Когда они уже шли по залу, Дылда придержал Мервина за локоть, кивнул головой куда-то в темноту:
– Надумаешь – присоединяйтесь к нам. Конечно, моя дама не чета твоей. Я подобрал ее на Лэмтон-Ки, у самого входа в универмаг Рей Стиффенсон. Десять монет авансом – и никаких проблем!..
– Что же ты так долго? – сердито сказала Джун. – Неужели этот нескладный Гулливер такой уж занимательный собеседник?
– Болтун, и больше ничего! – ответил Мервин. – Извини, что я оставил тебя одну…
Джаз заиграл мелодию модной песенки:
«Повяжи желтую ленту вокруг старого дуба.
И я буду знать, что ты меня по-прежнему любишь и ждешь…»
– Пойдем потанцуем, – предложил Мервин. – Поедим потом!..
Джун, пожалуй, никогда в жизни не испытывала такого удовольствия от еды. Все ей казалось вкусным, всего хотелось побольше. От танцев она раскраснелась, прядь волос свесилась на лоб, она то и дело поправляла ее рукой. «Как хорошо! – думала она, – И эта музыка, и этот ресторан, и эти свечи! И главное – Мервин. Мой Мервин. Мервин!..»
Ей вдруг живо вспомнилось, как однажды после занятий в клубе каратэ она решила навестить дядю Дэниса. Мервин, капитан команды регби своего колледжа, на несколько дней уехал на национальный турнир в Нью-Плимут. Вечер был свободен. Да и художник несколько раз уже высказывал обиду, что с некоторых пор она забыла дорогу в его дом.
Когда Джун вошла в прохладную тишину просторной студии на втором этаже, Дэнис стоял, скрестив руки на груди, перед большим мольбертом, на котором был установлен огромный чистый холст, натянутый на подрамник.
Дом художника стоял на отвесной скале. Внизу гулко ревел прибой. По пустынному заливу летела одинокая яхта. Быстро темнело. И в сумерках на фоне светлого холста голова художника казалась высеченной из темного камня: могучий лоб, копна волос над ним, крупный нос, массивный подбородок…
Не дыша Джун приблизилась к художнику на цыпочках и уже хотела было дотронуться до его рабочей блузы, как вдруг услышала его спокойный, ласковый голос:
– Поверишь ли, Джун, я знал, что ты приедешь именно сегодня!.. В моем возрасте предчувствие редко обманывает. Особенно предчувствие доброе. Злое частенько идет от повышенной мнительности…
Он сказал все это, не меняя позы и не отрывая глаз от холста.
– Я сейчас думал о том, как бездарно, как безнадежно бездарно мы ленивы, инертны. Лень работать – мы воруем. Лень прочесть новую книгу – и мы присваиваем чужие мысли, почерпнутые из рецензии на нее, выдаем их за собственное мнение. Нам лень тратить душевные силы на потрясения высокой любви, и мы ищем быстренькие, дешевые увлечения, чтобы с наименьшей затратой сердечных мук удовлетворить свои прихоти. У нас нет потребности созидать во имя прекрасного. Люди объяты жаждой урвать как можно больше материальных благ для себя…
Он умолк. Только и было слышно, как обрушивались волны на скалу да налетал порывом ветер. В полумраке Джун ощупью нашла кнопку выключателя. Неярко зажглись три-четыре бра. Джун успела заметить, как Дэнис поспешно вытер глаза платком…
– Я уже как-то говорил тебе, – сказал он, отодвигая мольберт в угол, – что давно мечтаю написать портрет Человека будущего.
– Это же будет портрет-фантазия? – робко спросила Джун.
– Ну нет, – тотчас возразил художник. – Человек будущего не появится вдруг, из ничего. Какие-то черты его формируются уже сегодня и будут формироваться завтра, послезавтра. Убери людскую ненависть и злобу, порождаемые социальным и расовым неравенством, – и человек станет прекрасен и свободен!..
«Как немыслимо трудно, как почти неосуществимо это – уничтожить людское неравенство!» – тут же подумал сам художник и вздохнул.
– Почему ты так вздыхаешь, дядя Дэнис? Я верю в твою мечту. Когда ты нарисуешь свою картину, о ней заговорит весь мир. Я так хочу этого!..
– Я напишу ее, Джун, я обязательно напишу ее!
Спустя полчаса, когда они сидели за небольшим венецианским столиком в гостиной и пили чай, Дэнис как бы между прочим спросил:
– Хорошо ли ты знаешь своих друзей? Мервина, например?..
– Я знаю о них главное, дядя Дэнис! – Джун засмеялась. – О Мервине, например, то, что он идеально сложен, смугл и прекрасен, как юный маорийский бог…
– Да, я однажды говорил так, моя девочка. Глаз художника и глаз женщины, как правило, не обманывается в этом. Но главное заключается в том, что юный бог к тому же еще и умен, талантлив – и из него может получиться большой поэт… Клянусь святым Патриком!
Джун было приятно слышать похвалы своему другу. Но, чтобы поддразнить дядю Дэниса, она недоверчиво проговорила:
– Красив – да, согласна… Но умен, талантлив… Не знаю…
– Должна бы знать! – воскликнул художник. – Вот послушай…
Он прочитал на память, вслух:
Земля – космический корабль без руля.
Но разум человечества, нетленный,
Раздвинет знаний (иль незнаний) наших стены.
И станет он подвластен нам, корабль-Земля
И мы освоим Океан вселенной…
– Это… стихи Мервина? – взволнованно спросила Джун.
– Да, это стихи Мервина! – подтвердил Дэнис. – Как он мыслит, как мечтает этот мальчик!
Он протянул Джун свежий номер литературного ежеквартальника «Лэндфол», и она прочла отчеркнутые зеленым карандашом строки:
«…Читатели, несомненно, обратят внимание на стихи Мервина Фореста. Молодой поэт впервые принял участие в национальном конкурсе. И небезуспешно. Правда, над формой стиха ему предстоит немало трудиться. Но зрелость, оригинальность мысли позволяют надеяться на поэтическое будущее дебютанта…»
Ниже шла небольшая подборка стихов Мервина.
– Можно, я возьму журнал с собой? – спросила Джун.
Дэнис привлек ее к себе, поцеловал.
– Конечно! – сказал он. – Тебе повезло, Джун, что ты встретила такого юношу, как Мервин. И мой тебе совет – береги свою дружбу с ним. Ты сильная, умная. Знаю, ты меня понимаешь и теперь, а позднее поймешь еще лучше!..
Все это вспомнилось Джун, когда она сидела с Мервином в ресторане.
А Мервин тем временем то и дело возвращался мыслями к предложению Дылды. И чем дольше он размышлял над ним, тем более реальным оно ему представлялось. «Надо же – армия, Вьетнам!.. Но почему бы и нет, в конце концов? «Настойчивость и везенье», – твердил Дылда. Настойчивости у меня хватит на целую мотомеханизированную бригаду. Вот где добыть везение?..»
Мервин положил свою руку на руку Джун.
– Ты что-то притихла, – сказал он. – Устала? Тебе скучно?
– Мне очень, очень хорошо! – ответила она.
10
Джек Форест, отец Мервина, был доволен, что боевая тревога пришлась на одиннадцать часов утра. Он знал, что Мервин болезненно переживает каждый его выезд на тушение пожара; не спит, если такой выезд происходит ночью, пока не вернется отец; забывает пообедать, если это происходит днем, и поужинать, если вечером. Да, хорошо, что утро, что Мервин в колледже, а когда он прибежит домой после занятий, то и Джек вернется с выезда. Только вот беда – надо же такому случиться, что Джок, сменщик Джека, опять в запое и ему придется не только гнать машину через весь большой район, но и самому участвовать в тушении пожара. Не очень, правда, велика беда-то, но все же, что ни говори, а придется работать за двоих…
Оглушающе ревела сирена, пугая редких пешеходов. Послушно сторонились, замирали на обочинах автомобили. В окна выглядывали встревоженные лица: «Где-то горит! Спаси их, господи, и помилуй!!!» Джек силился и никак не мог вспомнить, который же это дом «вспыхнул, как бочка с бензином». Именно эти слова услышал в телефонной трубке и громко повторил вслух дежурный. Тотчас за первым он принял и второй звонок. И срывающимся голосом добавил: «Плохо дело, пожарники, сердцем чувствую – плохо! Сначала звонила истеричка прохожая, потом какой-то мальчик. Судя по голосу, совсем малыш. Плачет, кричит в трубку: шкаф горит, занавески, очень душно…»
Так что же это за дом? Может, одноэтажный особнячок, хозяин которого недавно менял крышу? Но там, кажется, нет детей. Или кирпичное многоквартирное здание? Вряд ли. В этом случае наверняка тревогу поднял бы кто-нибудь из взрослых жильцов. Какой же это дом?..
Как на грех, еще и погода помогает огню: уже несколько дней, как нет дождя. Жарко, душно. Кажется, сейчас не только дерево, но и сама земля, бетон, металл могут сгореть дотла.
Машина мчалась на предельной скорости. Мимо проносились улицы, перекрестки, дома, парки, мосты и туннели. Океан открывался то справа, то слева. Джек снова подумал о сыне. Тянется, тянется парень вверх! Вымахал уже на две головы выше отца… Костюм бы еще новый надо купить. Так ведь через полгода рукава опять по локоть будут. Где ж тут денег напасешься – как раз с его шоферской зарплатой только и делать такие покупки. А одевать парня надо. Усы пробиваются, как у двадцатилетнего. И с девушкой этой зачастил Мервин встречаться: то в кино, то на прогулку, то на вечеринку… И то сказать – славная она, эта Джун. Но вот только пара ли Мервину? Да, пара ли она ему, эта Джун? Говорят, из богатых. Значит, уже и не чета Мервину? Только ведь не всегда деньги счастье дают. А что они тянутся друг к другу, как два весенних стебелька, – это хорошо. Может, в самый раз пара. Может, даст бог, так им на роду написано…
Была бы жива его мать – насколько легче было бы поднимать парня. А то все самому приходится – и сготовить что, и постирать, и зашить… Да и посоветоваться мало ли о чем надо, а вот не с кем…
Через открытое окно кабины до Джека долетел запах гари. Сначала едва уловимый, он с каждой сотней ярдов становился все более ощутимым. Наконец машина подъехала к месту бедствия. На довольно просторной площадке стоял старый четырехэтажный дом, облицованный серым камнем. Фасад от проезжей части улицы отделяло метров двадцать. Вокруг дома стройной шеренгой стояли высокие деревья с густой кроной. На улице уже собралась толпа зевак. Площадка перед домом была завалена нехитрым скарбом. На деревянной кровати без матраца сидела старуха. Обхватив голову руками, она мерно раскачивалась, издавая при этом глухие стоны. Недалеко от старухи стояла молодая женщина. Правой рукой она держала голенького ребенка, в левой у нее была большая плетеная фиджийская корзина, из которой торчал букет искусственных роз и несколько ручек от бит для игры в гольф. Подняв высоко голову, она смотрела на одно из окон четвертого этажа, из глаз ее текли слезы.
Ближе к дому стояло несколько мужчин, явно растерянных. Один из них, высокий пожилой блондин в домашних тапочках, в белой нижней рубахе, в синих вельветовых брюках с подтяжками, что-то не переставая говорил соседям. Те молча, сумрачно слушали его, поглядывая на пылающий дом.
Гудел, ревел огонь. Откуда-то доносился громкий плач. Кто-то надрывно кричал: «Спасите!» Снопы искр летели во все стороны. Соседние строения – особняки и виллы – боязливо насторожились за своими низенькими палисадниками. Пепел падал на их крыши и подоконники, на листья деревьев и траву.
«Уютный был, видно, дом. Старый только очень. Вот и пришел его срок», – подумал Джек при первом же взгляде на горевшее здание. Безошибочным чутьем опытного профессионала он понял, что дом спасти нельзя. Пламя охватило все этажи – ничего тут уже не поделаешь… И теперь он, как и все его товарищи, думал лишь об одном: спасти всех людей, живших в этом доме.
Машины тем временем заняли боевые позиции. Выдвинуты лестницы. Разворачивались шланги и подключались к ближайшим источникам воды. Полиция оцепила участок пожара. Репортеры и фотографы прессы громко ругались, требуя, чтобы их пропустили. Подъезжали и почти тотчас же отбывали машины городской «Скорой помощи».
Пожарники слышали все это как бы вторым слухом и видели вторым планом. Главное для них было там, наверху, – немощные и больные ждали их как посланцев небес. А может быть, уже и не ждали – дом вспыхнул мгновенно… Так говорили в толпе. И еще много всякого говорили. Не смогли пожарники добиться главного: есть ли все же кто-либо в доме, объятом огнем? На втором этаже? На третьем? На четвертом?..
И вот они бегут вверх по двум огромным лестницам, концы лестниц вставлены прямо в окна, из которых вырывается огонь. Включились в работу мощные брандспойты. Джек первым поднимался по левой лестнице. Вспомнил о пьянице Джоке, ухмыльнулся. Вспомнил и о Мервине. «Эка невидаль – пожар. Вернусь, еще до прихода Мервина из колледжа буду дома…»
Он надвинул на лицо защитную маску, натянул асбестовые рукавицы и шагнул с подоконника в комнату. Здесь все было охвачено ровным, сильным пламенем. В нем уже словно бы растаяли портьеры и ковры, столы и диваны. Джек направлял струю воды в разные стороны. И всюду она вонзалась в огонь, в дым без всякого результата. «Уже потолки и стены занялись, – машинально отметил про себя Джек. – Давно занялись. Пожалуй, нам здесь делать нечего. Самое время владельцу дома вызывать страховых агентов. Кругленькую сумму, должно быть, получит…»
Чем больше глотал воды огонь, тем, казалось, сильнее он разгорался. Впрочем, сильнее уже было и нельзя. Как любой пожарник, Джек хорошо знал разгадку этого, казалось бы, необъяснимого обстоятельства: пожар был уже необратим. Однако все солдаты, воюющие против самых разных бед и напастей человеческих, будь то врачи или пожарники, даже в явно безнадежных случаях сражаются до конца. Медленно, дюйм за дюймом, продвигался Джек среди беснующегося пламени. Его заботило сейчас лишь одно: добраться струей воды до входной двери в квартиру. Если так же страшно горит и вторая половина дома, нужно немедленно выбираться обратно на лестницу. Откуда-то сзади вроде бы потянуло прохладой. Вот чудеса-то! Джек оглянулся. На подоконнике стоял командир отделения Билл Локвуд. Он направлял струю воды над самой головой Джека, что-то кричал, размахивал рукой. Осторожно ступая по невидимым сквозь огонь и дым переборкам, Джек приблизился к нему.
– Старуха там внизу причитает, – прохрипел в самое ухо Джеку Билл. – Похоже, рехнулась от страха. Плачет и знай одно твердит: «Убили зайчика. Зайчика убили».
– Ну? – выкрикнул ему в лицо Джек.
– Соседка говорит, внучка старухина в этой квартире осталась. – Билл махнул рукой куда-то вправо. – Детская в самом конце коридора. Я пойду, а ты подстрахуй меня в случае чего!..
– Да чего там, – отозвался Джек. – Вдвоем давай. Все легче пройти будет!..
Теперь они пробирались сквозь вихри огня вдвоем. Джек был немного впереди. Жара усиливалась. Полыхало, видимо, все, что только было подвластно огню. По снопам искр, которые, словно метеоры, прорезали стену пламени и дыма, можно было понять, где рушатся балки. В коридор Джек и Билл прошли не через дверь, а прямо сквозь стену – она уже прогорела и обвалилась. Здесь огонь был слабее. «Должно быть, очаг пожара где-то там, с фасадной стороны дома», – подумал Джек. Билл тронул его за плечо, показал, куда идти дальше. В квартире было пять комнат. Джек и Билл прошли через все пять. Нигде никаких признаков человека – живого или мертвого. Всюду огненный смерч.
– Теперь и нам самое время уносить ноги, ~– прокричал Билл Джеку, когда они дошли до полыхавшей двери черного хода.
– Пожалуй, – согласился Джек.
Они двинулись назад по коридору. Впереди шел Билл. Теперь они шли быстрее: не нужно было проверять каждый фут, кого-то искать. Цель была ясна – поскорее выбраться на свою лестницу.
И все же Джек вдруг остановился: «Ванная комната должна быть где-то здесь. Ведь не может быть квартира без ванной! А мы ее не видели…» Он сделал шаг влево, направил струю воды в ту же сторону на уровне своих коленей. Она ударила в какой-то большой металлический предмет. Добравшись до него, Джек увидел, что это и впрямь ванна. В горячей воде, наполнявшей ее больше чем половину, Джек нащупал чью-то голову. Наклонившись почти вплотную к ванне, он разглядел лицо девочки. «Без сознания, но дышит, – определил он. – Умница! Забралась в ванну и закрутилась в какие-то простыни».
Джек взял девочку на руки и понес к лестнице. Билл уже стоял на ней, нетерпеливо подавая ему команды рукой. Когда Джек был в нескольких шагах от окна, нога его дважды соскользнула с металлической балки, и оба раза он чудом сумел сохранить равновесие. Передавая девочку Биллу, он услышал ее слабый стон.
– Не плачь, девонька, – сказал Джек. – Вон сколько врачей понаехало! Живо приведут тебя в порядок!..
Снял маску, вытер с лица пот, жадно вдохнул свежий воздух. Присев на подоконнике, он ждал, пока Билл с девочкой спустятся на несколько ступеней. «Тяжкий день. Трудный выезд, – подумал Джек. – Мервин уже, наверное, дома…»
Он поставил левую ногу на первую ступень и взялся за концы лестницы руками.
В это мгновение рухнула крыша. Под ее тяжестью одно за другим обвалились крепления. Падающая балка увлекла за собой в огненную бездну Джека.
Высоко над домом взметнулся фонтан искр…
Из дневника Мервина
«…Позавчера хоронили отца. Мой заботливый, добрый веселый папа ушел, и я больше никогда, никогда его не увижу. Было много цветов. Было много людей. В этой толпе знакомых и незнакомых мне было так одиноко, тоскливо, холодно! Если бы не Джун, не знаю, что со мною и было бы. Я плохо помню весь этот день. Кажется, был священник. Был, точно был, старый, ласковый, молчаливый отец Габриэль. Помню, появлялись и исчезали безмолвно, бесшумно монахини. Помню скорбную, тягучую песню маорийцев. Вождь племени Северного острова долго убеждал меня в том, что отец на своей последней вака тауа [*] уплывает в Страну Вечных Духов, где встретится с мамой. Помню, друзья отца, пожарники, медленно несли гроб и их духовой оркестр играл тихо и печально…
[*] Вака тауа – боевое каноэ (маорийск.)
Один… Никогда не думал, что это так страшно – быть совсем одному. Особенно жутко дома ночью. То и дело принимался плакать и стонать – совсем по-человечьи – Гюйс. Никогда раньше с ним этого не было. Пришлось взять его к себе под одеяло, только тогда он затихал. А мне казалось, что в соседней комнате ходит и вздыхает папа. Раза два я вставал, зажигал свет, шел его искать, звал его, просил вернуться. И мне иногда казалось, что вот-вот откроется дверь и он появится на пороге. Улыбнется и потреплет меня по плечу. Но в доме все было тихо, только ветер погромыхивал где-то куском железа, да мяукал на улице бездомный котенок. Один раз, правда, я явственно слышал осторожный стук в дверь. Я долго боялся ее открыть. Зажег свет во всей квартире, открыл, не снимая цепочки. За дверью никого не оказалось…
Вот звезды на небе – как их много, и каждая тянется к другой, согревает другую. И волны в море – огромная семья волн. А я – один, теперь совсем один. Если бы не Джун, и жить не хотелось бы совсем…
Вчера мы с ней были на кладбище, и я сдержался, не плакал. Ведь скоро семнадцать – уже взрослый совсем. Я старался думать, что просто папа переехал сюда жить и мы пришли к нему в гости. Я никогда не говорил ему раньше, как сильно его люблю. А тут стал ему мысленно рассказывать об этом. И он улыбался и кивал мне головой. И говорил, что он давно знал об этом. Как я был рад, что пошел дождь. Разве кто поймет, где капли дождя, а где слезы?
Потом мы бродили под дождем по городу, зашли в католический костел. Там было сумрачно, пустынно. Я долго смотрел на темные капли крови на челе Христа. Сдавило сердце, стало трудно дышать, все поплыло, закружилось. Если бы не Джун, я бы, наверно, упал.
Я долго держал ее за руку. Стало легко и покойно. Подошел священник, заглянул мне в глаза и ушел, не сказав ни слова. И вот тут я захлебнулся слезами горя и ничего не мог с собой поделать. Мне не было стыдно перед Джун – я не ощущал ее чем-то отдельным от себя.
…За жестокой и таинственной чертой
Обрываются мечты и беды все.
Ночь пролилась непроглядной чернотой.
Жизнь – раздавленный опоссум на шоссе…»
11
– А знаешь, тебе форма идет! – Джун улыбалась, ласково и грустно глядя на Мервина,
Прошло целых три месяца с тех пор, как они виделись последний раз. Целых девяносто бесконечных дней! Сержант, приятель Дылды Рикарда, сдержал слово. Он, правда, клялся и божился, что дело это совсем не легкое, очень даже канительное и хлопотное дело. Часами говорил он юным, нетерпеливым волонтерам о трудностях, ожидающих их на пути к славе и богатству, а пока – о трудностях быть причисленными к лику посвященных. Делал он это в витиевато-туманных выражениях во время походов с молодыми людьми во второсортные гостеприимные ресторанчики. Шепотом говорил о своих связях, называл фамилии и имена влиятельных штабных офицеров. Хвастался осведомленностью, перечислял всем известные типы самолетов и танков. Скромно повествовал о собственных подвигах – на маневрах и учениях. После того как Мервин и Дылда с унылой готовностью расплачивались за виски и пиво, усаживали хмельное начальство в такси, прохожих долгое время пугали доносившиеся оттуда выкрики: «Смиррр-на! Всем – слушай мою ком-м-м-ан-ду! Трафальгарская эскадра – по тылам Ватерлоо – с Дюнкеркского рейда – атомно-пулеметно-кавалерийскими залпами – за-ря-жай!»
Все же он сумел за три недели оформить все документы – Мервин и Рикард были зачислены в артиллерийскую батарею на должности водителей тягачей. Батарея готовилась к отправке во Вьетнам. Местом ее дислокации оказались военные лагеря в Вайору, куда и были незамедлительно доставлены оба вновь испеченных солдата. Начались трудные будни армейской муштры…
На первый порах Мервину все казалось необыкновенным, даже романтичным. И полет глазастой ракеты во время ночных учений. И преодоление вброд быстрых речушек и небольших озер, когда брызги разлетаются в стороны серебряными монетами, а десятифунтовую форель хоть голой рукой хватай. И прыжок с парашютом, когда вся земля радостно раскрывает навстречу тебе свои туманные, бесконечные дали и ты захватывающе медленно паришь, едва-едва скользя вниз, и наконец мягко падаешь на ее теплую материнскую грудь. И даже монотонно-нудное рытье окопа, когда вровень с твоими глазами пчела священнодействует над цветком, а на крохотном клочке травы и мха под твоей лопатой рушатся целые миры. Он выдыхался вконец, еле добирался до койки, с невероятным трудом поднимался по утрам.
Постепенно ощущение новизны воинской жизни притупилось. Мервин стал меньше уставать. Все чаще теперь возникала мысль: до чего же человек злобное животное, если всю энергию свою, весь свой ум направляет он на то, чтобы научиться как можно лучше и вернее умерщвлять себе подобных. Однако мысль эта отступала, тускнела, едва сталкивалась с ребяческим желанием повидать другие страны. Главное же, конечно, было другое: надо было как-то жить, а армия освобождала от всяких забот. А ко всему этому где-то там, за морями, маячили пачки зеленых бумажек. «Тысячи «квидов»! – говорил Дылда Рикард. – Только успевай мешки подставлять…»
В мешки «квидов» Мервин, разумеется, не верил, но ведь должен же он в конце-то концов заработать, столько, чтобы они с Джун зажили своей семьей! Если не убьют, конечно… «Не убьют! – ухмылялся Дылда, скаля свои прокуренные зубы. – Умного да хитрого нигде и никогда не убьют!..»
Все это время Джун и Мервин почти каждый день разговаривали друг с другом по телефону. Она звонила ему после одиннадцати вечера, устроившись на диване в темной гостиной. Говорила в самую трубку, тихо, чтобы никто из домашних не услышал. Первые недели две дежурный младший офицер вежливо пытался объяснить ей, что частные разговоры противоречат армейским правилам, что время уже позднее и все солдаты спят сном праведников. Назвавшись то теткой, то старшей сестрой, она придумывала какую-нибудь замысловатую семейную историю и неизменно добивалась своего. Потом к этим поздним ее звонкам вроде бы привыкли и больше не допытывались, кто звонит и зачем.
«Родной мой, – начинала она, едва услышав голос Мервина, – это опять я, Джун. Как ты прожил этот день – еще один день вдалеке от меня?» – «Родная моя, – отвечал Мервин сонным голосом, и Джун видела перед собой его улыбающееся лицо с закрытыми глазами, – я слышу тебя, значит, все хорошо…»
В полусне он подходил к телефону и в полусне возвращался к своей койке. По утрам он не мог вспомнить, о чем они говорили накануне. Да и не силился вспомнить. Эти ночные дальние переговоры – в полусне, полушепотом – стали неотъемлемой частью его бытия, сокровенно-радостной частью!..
И вот Джун приехала сама в Вайору за день до отправки батареи «к месту дальнейшего несения службы». Намеревался побывать в Веллингтоне с прощальным визитом и Мервин – краткий отпуск ему был положен. Но Джун убедила его, что будет лучше, если приедет она: в городе им помешают побыть вдвоем, сколько хочется. Мервин легко согласился с ее доводами. Он увидит ее – и это самое важное. А Джун боялась, что в городе он снова болезненно вспомнит свою недавнюю утрату, что его потянет на старую и уже, конечно, заселенную другими квартиру и, разумеется, на кладбище…
– В форме ты совсем взрослый мужчина! – Джун спрыгнула со своего «судзуки», подбежала к Мервину, повисла у него на шее.
Мервин, нимало не заботясь, видит ли кто-нибудь, подхватил Джун на руки и зашагал прочь от ворот гарнизонного городка вдоль шоссе. Так он прошел ярдов пятьдесят, а потом, бережно опустив ее в густую траву, сел рядом. Прямо над ними тянуло свои густые ветви к низко плывшим облакам рождественское дерево. При порывах ветра солнечные блики играли на траве. Дремотную тишину нарушали лишь редкие гудки автомобилей да голоса непоседливых птичек туи…
– Ты ждал меня? – спросила Джун. Она лежала на спине, подложив левую руку под голову, а правой поглаживая чуть заметные усики Мервина.
– Очень… ты же знаешь!
– Я так испугалась за тебя, когда недели три назад услышала в последних известиях по радио о трагическом происшествии в вашем лагере. Как же все это случилось?
– Шли занятия по отработке элементов уличного боя. – Мервин тоже лег на спину, прикоснулся щекой к щеке Джун. – Нам были розданы холостые гранаты. Вдруг в самый разгар атаки я слышу где-то рядом дикий вопль сержанта: «Все – ложись!» Падаю на землю. И тут же гремит взрыв. Когда осела туча пыли, послышался стон. Мы подбежали к сержанту, а он уже мертв. Половину головы как бритвой срезало. А в нескольких шагах от него солдат лежит, тоже мертвый.
– Но отчего же произошел взрыв?
– Среди холостых гранат случайно оказалась одна боевая. Солдат понял это, когда сорвал чеку. Крикнул сержанта. Тот выхватил у него гранату, да не успел отбросить ее подальше. Так в руке у него и взорвалась… Трое маленьких детей сиротами остались.
– Как страшно, – прошептала Джун. – Не успели еще на войну выехать, а счет потерям открылся…
– На войне как на войне, мисс! – Голос, который произнес эти слова, показался Джун знакомым. Она приподнялась и в нескольких ярдах от себя увидела Дылду Рикарда. Он, приветствуя ее взмахом руки, добавил: – Кому что записано в книге судеб, тот то и получит. Герой – славу, трус – позор, Мервин – лавры современного Колумба, а я – спальный мешок омерзительно зеленых ассигнаций!..
