Текст книги "Русский рай"

Автор книги: Олег Слободчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Пошли! – согласился Кусков. – Но, другой якорь под себя не бросишь, надо отходить от суши завозом и сделать это пока не накрыла темень.

– Придется завозить! – Невольно услышав разговор, подошел к ним Петров. – Берег близок, паруса гнилые, чуть, что не так – выбросит – не снимемся.

На штурмане был плащ поверх простого суконного сюртука. Само собой разумелось, что с якорем будут выгребать русские служащие. Ловкие и юркие в байдарках, эскимосы не умели плавать и, оказавшись в воде, быстро тонули.

– Поднимай всех! – приказал Кусков.

Запасной пятнадцатипудовый якорь удачно погрузили на большую байдару. Она просела как от бочки, наполненной водой, тяжело поднималась и опадала на волнах под бортом, но ее не захлестывало.

– Ума не приложу, как бросить и не перевернуться, – хмыкнул под нос Сысой.

– Пошлю следом другую байдару, не велика беда – искупаетесь. Вытянут!

Без шапок, босые, в одних рубахах, компанейские служащие стали выгребать дальше от суши. За завозным якорем тянулся трос, сдерживая ход байдары. А сумерки становились все гуще, залив накрывала черная, южная ночь. На баке брига виднелись полуголые алеуты, выбиравшие становой якорь. «Кадьяк» медленно продвигался против волн. Кусков дал сигнал бросать завозной якорь. Перекрестившись, пятеро дюжих мужчин приподняли его, но едва сместили к борту, байдара перевернулась и все оказались в воде. Другая байдара была вблизи, мокрые гребцы влезли на нее, подхватили за конец полузатопленную лодку и стали выгребать к бригу. На небе появились первые звезды, корабль черной тенью качал мачтами без парусов, скрипел шпиль. Поднятый якорь поджидал байдару с мокрыми людьми, чтобы все повторилось еще раз. Кусков со штурманом Петровым решили встать на два якоря.

– Однако, не в стужу купаемся, – выстукивая дробь зубами, пробормотал Сысой, – И это хорошо!

Василий с мокрой бородой, свившейся в веревку, только покряхтывал и ежился на ветру, который не был холодным, словно вернулся сырой сентябрь. Всю ночь на берегу горел костер. Бриг стоял на двух якорях. Калана в заливе не было. Кусков снова стал собираться для торга и мены.

– Уходить надо! – посетовал, садясь в байдару. С тоской взглянул на бегущие тучи. – Если «Никола» не придет к полудню – будем сниматься с якорей.

– Течь усиливается! – вслед ему крикнул штурман. – Уже десять партовщиков отчерпывают воду. Даже если завести пластырь, на плаву щель не законопатим.

Мена была не слишком удачной, но мирной. Кусков раздал лучшим людям серебряные медали с надписью «Союзные России», оставил им письмо для Тараканова и Булыгина на случай, если «Никола» придет в залив. После полудня, «Кадьяк выбрал якоря и, часто меняя галсы, вышел в открытое море, где шторм переживать безопасней, чем возле берега.

Русские служащие непрестанно молили Николу об усмирении ветров и штормов, много раз пытались задобрить разбушевавшегося водяного. Алеуты, кадьяки, чугачи делали то же самое на свой лад. Но дул все тот же сильный ветер с северо-запада, шла все та же волна с белым пенистым гребнем. Сысой с мостика внимательно высматривал скалистый берег и узнал вход в свой залив. Штурман приказал спустить часть парусов и бросить плавучий якорь. Сысой с Василием с железной доской и шестью гребцами пошли на байдаре ко входу в залив, но из-за сильного наката волн войти в него не смогли. Бриг, пытаясь удержаться на месте, вынужден был удалиться от берега. Сысой со спутниками вернулся к нему с так и не заложенной доской. О том, чтобы попытаться провести «Кадьяк» в залив при волне не могло быть и речи. Пришлось идти вдоль берега дальше к югу, а там Сысой с Василием и промышлявшие с ними возле Калифорнии эскимосы, разом узнали вход в залив Бодего.

Сысой на «Николе» входил в него почти при такой же погоде. Он встал за штурвал и под началом штурмана привел бриг к тому месту, в котором отстаивалась шхуна. Это был Малый, северный залив, который Баранов назвал заливом Румянцева в честь графа покровителя и ходатая за Компанию. В сравнении с Тринидадом, стоянка была безопасной. Едва был брошен якорь, спущены, сложены и увязаны паруса, измотанные люди попадали, где кто нашел себе место. Бриг плавно покачивался вблизи берега. Видны были временные постройки партии Тимофея Тараканова и только шум отливаемой воды из трюма, напоминал, что борьба за жизнь на плаву продолжается.

– А «Николы» нет! – прозвучал сиплый голос Кускова. Он оброс густой бородой с проседью, морщины глубоко врезались в кожу лица, под глазами набухли мешки, взгляд был умученным. «Непонятно, когда спал! – взглянув на него, посочувствовал Сысой. – День и ночь стоял на мостике вместе со штурманом».

– Похоже, и не было здесь «Николы»! – указал Кускову на берег. Вскинул усталые глаза, зевнул: – Вдруг, здешние индейцы, что знают? – Отоспимся, расспросим, толмачка у нас здешняя.

Кусков улыбнулся в бороду. Он тоже возлагал большие надежды на жену чугача, вывезенную партией Тараканова, от того её муж чуть не лопался от важности. Будучи эскимосами по крови и языку, чугачи по нравам сильно походили на тлинкитов, были так же заносчивы и самоуверенны, так же уродовали лица, вставляя в прорезь кости.

На другой день на облачном небе показалось солнце. Женщины сушили паруса и одежду, компанейские служащие подвели лавтак под место течи, вода просачивалась, но уже не заливала трюм, плотник с матросами и штурман пытались законопатить щели изнутри. Сысой, Василий, главный приказчик Кусков и чугач с женой-толмачкой отправились на байдаре к берегу, к сложенным из камня и покрытым плавником постройкам Тимофея Тараканова и Афанасия Швецова. На их счастье в землянках оказались три женщины с детьми.

Толмачка, радостно, затараторила, женщины перестали опасливо поглядывать на пришельцев, заулыбались, кивая: «Талакани-талакани». Они были уроженцы местного прибрежного племени мивок, как и сама толмачка. Их деревня находилась неподалеку, женщины по какой-то надобности оказались на старом стане. Кусков, Сысой и Василий дали им возможность наговориться о своем, чугач с важным видом присел на корточки, закурил трубку и, задрав нос, наблюдал за женой и ее соплеменницами. Едва стал стихать их радостный щебет, Кусков начал задавать вопросы через толмачку. От нее узнали, что мужья женщин ловят рыбу, а они испугались пришедшего корабля и спрятались: думали, что приплыли испанцы ловить людей племени.

Мужчины вскоре вернулись, затем из деревни пришли другие, все были приветливы и привечали прибывших: «Талакани, талакани!» Так они называли всех партовщиков и русских служащих в память о мирном пребывании Тимофея Тараканова.

Эскимосы заволновались, увидев бобров, кормившихся на воде, стали готовить байдарки к промыслу. За полтора месяца пути не было добыто ни одной шкуры на паи и ни одной туши на еду. Кусков распорядился, чтобы партии промышляли в заливе, передовщиком над всеми поставил Сысоя, остальным русским служащим приказал чинить бриг и таракановские постройки. Между тем, чем дотошней осматривал судно штурман Петров, тем больше находил изъянов и поломок: днище обросло ракушками, мачты расшатались в гнездах, надпалубные постройки прогнили и обветшали. Ремонт предстоял не малый, надо было вытягивать судно на сушу.

Кусков приказал вывезти на берег женщин с детьми для готовки пищи и легких работ. Партовщики на юрких байдарках разошлись по заливу, гоняясь за бобрами. Ветер не стихал, океан гнал волны, которые в бухте сглаживались. Проливные дожди менялись погожими солнечными деньками, какие были редки на Кадьяке и в диковинку на Ситхе. Прошла неделя, «Николы» не было. Калана добывали далеко от стана и не в том количестве, как партии Швецова и Тараканова.

Василий с Сысоем сложили из камней полуземлянку, выше и просторней оставленных Таракановым, накрыли ее плавником и палаткой. Свободного времени у них не было: партии уходили на промысел с рассветом, а возвращались в сумерках, передовщики привозили сухие дрова и питьевую воду, которой не было рядом со станом. Вдали к северу виднелся лес, но до него было больше двадцати верст ходу. Люди ночевали в тепле и сухости, несколько дней все были счастливы и блаженствовали после перенесенных мучений морского вояжа. Но вскоре Ульяна снова начала беспричинно сердиться при возвращении Сысоя, если вблизи стана появлялись обнаженные местные женщины, иногда даже ругалась:

– Стыда меньше, чем у кадьячек: прикроют передок кожицей с ладонь и трясут титьками. А вы, ишь, заводили зенками, кобели старые!

– Какие же мы старые? – ласково глядя на жену, смеялся Василий. – Едва до трех десятков дожили. А Сыска с самого Кадьяка постится постом истинным, блуда не ведая.

– На колошек с разинутыми ртами и на тех пялился. То я не вижу.

– Среди них много красивых, они хозяйки хорошие, и не ревнивы, – Будто сольцой присыпал Сысой рану раздраженной женщины. – Две-три жены у одного мужика мирно меж собой живут. Кабы не уродовали лиц – лучше жен не сыскать.

– Мало тебе кадьякской вешалки? – взорвалась Ульяна. – Кукушка! Бросила ребенка…

– Оговорившись, опомнилась, виновато взглянула на Федьку. Он уже хорошо говорил и кое-что понимал. Подхватила его на руки: – Никому тебя не отдам! – стала ласкать ребенка.

– Опять Сыску за второго мужа держишь! – добродушно укорил жену Василий и смущенно умолк. Оба друга понимали, что Ульяна – основа дому и подлинная мать детей Сысоя.

– Кобеля мне одного хватает! – огрызнулась она, успокаиваясь, но смутив мужа. Он понимал больше сказанного: первый ребенок умер, второй появился по наказанью божьему, а третьего Бог не давал.

Однажды, не вернулись с промыслов из Большого залива Бодего и пропали с двухлючкой чугач с женой-толмачкой. Сначала Сысой подумал, что они отбились от чуницы и заблудились, отправился на их поиски с партией тойона Кыглая и пятью русскими служащими, оторвав их от работ по ремонту брига: партовщики промышляли каланов и мало помогали в поисках. Но с их помощью Сысой обшарил Большой залив и обнаружил следы беглецов возле устья речки. Судя по следам, двое поволоклись в её верховья и понесли байдарку по суше через гору. Половине партовщиков Сысой велел возвращаться на стан, с остальными и с русскими служащими решил продолжать поиск. Они взвалили на плечи байдарки и пошли за передовщиком. За возвышенностью открылся другой большой залив, который, возможно, испанцы считали своим. В нем было так много калана, что сопровождавшие Сысоя партовщики, забыли, зачем они здесь, стали гоняться за бобрами, добывали их легко и много.

Залив тянулся на север. На другой его стороне, на восходе, виднелся горный хребет. Беглецы могли уйти отсюда невесть куда, искать их все равно, что иглу в стоге сена. Понятно было, что они не заблудились, но ушли намеренно. После Чугацкого залива и Ситхи, здешняя теплая зима, всеобщая сытость от дикой природы, а не от трудов, прельщали остаться навсегда. Но Сысой не мог понять, как решилась на побег женщина племени мивок, люди которого жаловались на испанцев и просили у Кускова защиты от них?

Он пошел на байдарке вдоль берега на юг. На мысу взобрался на возвышенность и на другой стороне залива Сан-Франциско, о котором был наслышан, увидел испанскую крепость. Оставив для прикрытия промышлявших партовщиков и русских спутников, Сысой в одиночку переправился на противоположный берег, скрадываясь, греб возле суши до самой ночи, примечая скопления бобров. Переночевал он без огня, а утром увидел небольшую крепость. Она стояла на выдававшемся в залив холмистом полуострове.

Спрятав байдарку, Сысой поднялся на гору и осмотрелся. В бухте против крепости не было ни одного корабля, судя по всему, гарнизон был невелик. Высмотрев, что могло интересовать Кускова, Сысой повернул обратно. Оставленный им отряд к этому времени набил больше сотни каланов. Такая удача давно не баловала партовщиков. Но русских служащих при партии не было, никто из алеутов не знал, где они, а искать их некогда и некому. Надо было шкурить туши, перетаскиваться с байдарками и грузом в Большой Бодего. Сысой, оставив партовщиков на таборе, переволокся один и помчался к сводной партии за помощью.

Добыча была переправлена в лагерь, отряд вернулся на обедневшие промыслы Малого Бодего. Чугач с женой исчезли, не возвращались и пятеро русских служащих. Можно было только гадать, бежали они или были схвачены испанцами. Сысой рассказал Кускову и Петрову, что видел. Они долго рассматривали карту, спорили и сошлись на том, что суша оделяет Бодегу от одного из северных рукавов залива Сан-Франциско, принадлежит ли он испанцам – спорно, поскольку их крепость на южной стороне. А чугача с женкой и служащих могли захватить испанцы.

– Ну, что же?! – Криво усмехнулся Кусков. – Есть повод навестить коменданта и встретиться с беглецами «Юноны». Вдруг и эти там же? Вместе с первыми и таракановскими, захваченными на промыслах, их уже больше десятка.

На старом русском таборе дымили костры из плавника, перекликались дети и женщины, в будничный день, среди Рождественского поста пахло печеной рыбой и мясом. Оправдываясь трудностями похода, передовщики и приказчик привычно сквернились скоромной пищей. Рядом с промысловым станом расположились несколько семей береговых мивок. Их дети, юнцы и отроковицы с распущенными волосами, с кожей цвета нечищеной меди, не носили никакой одежды и только в сырые, прохладные дни, как колоши, накидывали на плечи одеяла из шкур, ими же укрывались по ночам. Женщины и зрелые девушки прикрывались небольшими лоскутками кожи спереди и сзади, некоторые из мужчин носили набедренные повязки из выделанной кожи оленей. На том потребность в одежде у здешних народов заканчивалась.

Эскимосы и колоши тоже не стыдились наготы, одеваясь лишь по необходимости, но годы совместной жизни с компанейскими служащими, проповеди и укоры миссионеров меняли их нравы. Молодые женщины уже не всегда украшали себя татуировками, а если им было жарко в перовой или еврашковой парке, надевали на тело подвязанный по поясу кусок ткани с прорезью для головы. Но оказавшись в теплом краю, среди людей, тяготившихся одеждой, эскимоски сбрасывали с себя рубахи, оставаясь в набедренных повязках, в перовые парки одевались в сырые и прохладные дни, ими же укрывались по ночам. Кусков не перечил им, служащие их не стыдили.

Эскимосы выгружали мясо и добытые меха, передовщики принимали шкуры, откладывая в сторону плохо отмездренные. Эту работу делали компанейские женщины, а здешние, индеанки племени мивок, охотно и бескорыстно помогали им. Ручьев и речек поблизости не было, женщинам и детям приходилось таскать пресную воду. Плавник быстро сожгли и носили дрова издалека. Таковыми были неудобства табора. Но после трудного морского вояжа все радовались тверди под ногами, теплу, ласковому солнцу, сушившему берег между дождливыми днями. Ульяна с Василием помимо компанейских дел взрыхлили несколько грядок. Крестьянский сын с умилением мял в ладони чернозем, нюхал и восторженно чмокал губами, скрытыми густыми усами. А ветер все дул, загибая дымы к восходу. Шумно набегали на берег сглаженные бухтой волны. За мысом бушевал, не мог успокоиться, океан.

Ульяна уложила Федьку, приготовила лежки для себя, мужа и Сысоя.

– Я заночую под байдарой, – начал было отказываться он.

– Ага! С дикаркой под боком?! – съязвила Ульяна. – Увижу, Федьку отберу. Иди, давай! – Кивнула на балаган. – Погрей родную кровь, а то забудет, кто его отец.

Сысой вздохнул, помотал бородой, послушно вполз под кров, лег рядом с Федькой, плотней укрыл его одеялом. По палатке, покрывавшей балаган, застучал дождь и вскоре обрушился ливнем.

– Хорошо-то как?! – услышал шепот Ульяны. – Они с Василием лежали по другую сторону от ребенка. – Декабрь. На Кадьяке стужа, на Ситхе сырость, в Тобольске самые холода и ветры. А тут…

Так думали все. Даже лисьевские алеуты, вывезенные Компанией с родного острова, не могли скрыть восхищения здешними местами, хотя не любили показывать чувств инородцам.

На другой день Сысой, окруженный русскими служащими, подробно рассказывал о своем разведывательном походе. Партовщики, бывшие с ним за волоком, тоже с жаром говорили сородичам о богатствах края, где пропали шестеро с брига и толмачка. Все эскимосы – кадьяки, алеуты, чугачи, желали промышлять там.

Кусков выслушал их, покачал головой и не дал разрешения на промыслы вблизи испанской крепости. От тойонов берегового племени он узнал, что калана много в небольших заливах океанского берега, а дальше к северу, есть большой залив и тамошние жители не охотятся на морского бобра: мех им не нужен, мясо морских животных они не едят. У всех были свои привычки: все жители от Тринидада до здешних индейцев не ели даже китовину, только отапливались и освещались жиром.

«Куда попали? – переговаривались между собой эскимосы и русские служащие. – У здешних народов нет понятия о голоде. Рай, да и только!»

Иван Кусков прислушивался к настроению подначальных людей, водил по сторонам воспаленными от забот глазами, чаще и злей напоминал про испанцев, которых очень боялись береговые индейцы племени мивок. При этом дергался, размахивал руками и суетливо ругал не понятно кого.

– И то, правда! – поддержал его Сысой. – Бырыма не велел ссориться с гишпанцами.

– Не велел! – Кусков пристально взглянул на него умученными глазами, надеясь на поддержку. – Бери половину партовщиков, идти с ними на промыслы к северу, ищи залив, о котором говорят дикие.

– Вдруг это тот, который я нашел в прошлый раз, с Виншипами? – Сысой неуверенно качнул головой и в задумчивости пожал плечами. – В нынешние шторма на байдарках до него не дойти… – Помолчав, стал рассуждать: – Вдоль морского берега ходили много раз: и мы, и бостонцы… Другого залива, ближе того – не видели: разве мелководные лагуны?!

– Издали, с кораблей, разве все усмотришь? – вскрикнул Кусков. Скрипнул зубами, взял себя в руки, оправдался спокойней: – Мне надо бриг чинить, пока он вовсе не сгнил. – Опустил глаза, стал терпеливо объяснять. – В Бодеге бобра мало, в Сан-Франциско – много, но это чужой залив, ссориться с гишпанцами не велено, а вернуться без добычи нельзя: свои же партовщики взбунтуются. Ничего не остается, как искать новые кормовые места. – Помолчал, сосредоточенно глядя под ноги, вскинул глаза на Сысоя, и приказал твердым голосом. – Поведешь лучшую половину байдарочников вдоль морского берега. Если не найдешь залива ближе и доберешься до своего, а промысел будет удачный, готовь место для главного табора. – Мы будем стоять здесь, промышлять и ремонтироваться, – перевел взгляд на Василия. – Ну, а ты, – кивнул ему, – останешься передовщиком и добудешь здесь, что Бог даст по грехам нашим. – И снова Сысою. – Если пойдем обратно, никак не разминемся. Но, на всякий случай, поставь большой крест у входа в залив.

Привычно простившись с Васильевыми и Федькой, Сысой загрузил большую байдару обычным снаряжением, паем муки, китовым жиром, и в окружении двухлючек стал выгребать к выходу из залива. Едва они вышли в открытое море – прежнее волнение показалось забавой: пенясь крутыми гребнями, морские волны с грохотом разбивались о скалы. Никакого промысла возле них не могло быть. Выгрести против волн на большой байдаре было невозможно, две двухлючки взяли ее на буксиры. Сысой греб изо всех сил, стараясь взбираться скулой лодки на волны, оглядывался на алеутов в двухлючках. В камлайках и обтяжках из сивучьих кишок они выглядели одним целым со своими байдарками и походили на больших рыб или маленьких китов. Пенистые гребни накрывали их с головами, байдарки прошивали волны и упрямо продвигались вперед.

После полудня партовщики едва высмотрели место, где можно высадиться на сушу. Сысой не хотел рисковать ночлегом в море при такой волне. Не без труда, но его люди высадились, все живы, как бакланы просидели на скалах до утра, затем снова вышли в море. С трудом продвигаясь против крутого, местами отвесного берега, добытчики дошли до мыса, защищавшего от прямых накатов волн. На этот раз они переночевали у костров, иначе не было возможности продолжать плаванье, возле огня просушили промокшие байдарки и смазали их жиром. За мысом волны были еще выше и круче. Ни рыбы, ни морского зверя добыть не удавалось. Эскимосы голодали без своей природной пищи. Хлеба и каш они ели вчетверо меньше русских служащих, как приправу к мясу и рыбе. Двое суток люди просидели, ожидая перемены ветра, неохотно жевали лепешки из муки передовщика, и, доев её, вынуждены были повернуть в обратную сторону.

Партия вошла в Малый Бодего. Сысой в лодке откинулся на спину, суставы рук ломило от перенапряжения, болела поясница, пологие, сглаженные волны залива степенно поднимали и опускали байдару. Отдохнув, передовщик снова взялся за весла, в то время как его неутомимые спутники уже выгребали к табору. Завидев на воде вернувшийся отряд, к кромке прилива вышел Кусков в не опоясанной камчатой рубахе, перекрестился и трижды поклонился на восход. Ветер трепал его одежку, вздувал пузырь на спине.

– Не дал Бог пути! – Сысой виновато скривил рот в мокрой бороде, выбираясь из лодки, предоставив встречавшим его людям вытягивать её на песок. – Чудом живые вернулись! – Повинно раскинул руки и закосолапил к землянке будто чужими, отсиженными ногами.

Кусков хмуро покивал и двинулся за ним следом.

– Ладно, хоть живы! – Смахнул с лица соленые брызги: – И «Николы» до сих пор нет. Как-то все не так… Не пойму, то ли я против Бога погрешил, то ли дело наше Ему не угодно? Ведь ты бывал зимой в этих местах, что думаешь?

– Здесь я был летом, а зимовал на острове. Дожди там шли куда как чаще, будто кто сверху из ведра лил, но таких штормов не было.

– Как думаешь? К чему бы?

– Един Бог знает! – Перекрестился Сысой. – На Ситхе сперва все ладилось: землю купили под крепость, с тойонами братались. А после, сам знаешь! – Вздохнул, устало передернул плечами.

– Вдруг, нынешние трудности к будущим удачам?! Испытует Господь! – Мотнул головой Кусков, отгоняя плохие мысли: – А Васькины партовщики, самовольно переволоклись в гишпанские воды, в северный рукав Сан-Франциско, и за три дня добыли без малого четыре сотни шкур. Грешим против указов Александра Андреевича... Вот ведь! Наладим бриг, навещу коменданта крепости. Вдруг договоримся о совместном промысле, хлеба купим?! Афоня Швецов покупал?! А пока, по нужде, придется тайно промышлять в чужих водах, в Бодегах зверя совсем мало.

То ли бриг был настолько разбит прежними службами, то ли команда плотника не спешила спускать его на воду, но чинили его до самой весны. Шхуна «Никола» так и не пришла. Зимой не голодали, хотя запас муки кончился после Рождества. Мяса, рыбы, природной еды эскимосов было в изобилии. Люди племени мивок, опасаясь испанцев, старались держаться ближе к пришельцам, рядом с табором собралось целое селение. От них русские служащие узнали о многих съедобных фруктах и растениях, которые росли сами по себе, о кедровых орехах больше сибирских, которыми они запасались. По известным для мивоков временам, они уходили куда-то на северо-восток и приносили много постной еды – желудей, корней, орехов, мололи их и охотно снабжали русских служащих.

Легкая жизнь индейцев располагала к лени и беззаботности, что было по душе компанейским эскимосам. Здешние мужики не препятствовали связям партовщиков со своими женщинами, если они были свободны. Эскимосы стали обзаводиться местными женками, для этого достаточно было обоюдного согласия. Но легкая, беззаботная жизнь все больше и больше настораживала Ивана Кускова. Его жена, Екатерина, быстро научилась говорить с мивоками, была всегда весела и окружена толпой восторженных почитателей. Индейцы ходили за ней толпами, спрашивали всяких советов, а лицо ее мужа с каждым днем становилось всё мрачней и озабоченней, он видел, как расслабляет и затягивает здешняя сладкая ленность. Даже русские служащие могли здесь часами бездельничать, лежа под солнцем, за работы брались неохотно и быстро уставали. Кусков ругал лодырей, поторапливал, но эскимосы подчинялись ему неохотно и если бы не их природная страсть к добыче морского зверя, наверное, целыми днями пели бы и плясали, как здешние жители.

Ульяна просыпалась рано, готовила еду, на ее грядках быстро росли привезенные с Кадьяка семена репы и капусты. Женщины-эскимоски тоже, худо бедно посадили семена картошки, вывезенные из Сибири, хотя до сбора урожая предполагалось вернуться на Ситху.

– Пусть достанется здешним людям, – беззаботно смеялись, – нам мивоки много помогали.

Явное желание большинства партовщиков и служащих остаться в этом краю, пугало Кускова. Пугали огороды и грядки.

– Грешным делом, никому уже верю! – с опаской признался Сысою с Василием. – Хотел идти к Тринидаду искать «Николу». Боюсь! Оставлю здесь людей и обратно уже не заберу. Не пойдут! Порой бес нашептывает на вас и даже на Катьку: вдруг не захотите возвращаться.

– Ну, уж! – Обиженно затряс бородой Василий.

– К гишпанцам в плен не пойдем! – хмыкнул Сысой.

Но Кусков продолжил жаловаться:

– Морского офицера Петрова, при его хорошем компанейском жалованье, не узнаю, – рассерженно чертыхнулся, – и думаю про него всякое: бес подначивает… Надо идти к зюйду, навестить коменданта Сан-Франциско, узнать о беглецах и пленных. А как? Боюсь оставить судно, чтобы свои же служащие изменнически не предали его в руки крейсирующего неприятеля.

Василий от его слов громко закашлял, будто подавился слюной.

– Что? Не может быть? – в упор спросил Кусков и пристально уставился на него большими нерпичьими глазами.

Сысой с Василием смутились, крепкой веры в своих людей у них не было. Они тоже с опаской примечали, как ведут себя, о чем говорят их партовщики и русские служащие. Но вскоре произошел несчастный случай, немного успокоивший Кускова. Семнадцать партовщиков из партии Васильева самовольно отделившись от спутников в Большом Бодего, переволоклись в залив Сан-Франциско. Там они были замечены испанскими солдатами и обстреляны: четверо убиты, двое ранены. Бросив товарищей, и не отвечая на выстрелы, остальные бежали к Бодеге.

И опять Кусков ломал голову: было ли это преднамеренное бегство к испанцам, встреченное огнем или случайность, по которой партовщики наткнулись на солдат. Так или иначе, стрельба слегка образумила самых ненадежных людишек. Богатая добыча бобров в чужих водах продолжалась, но прекратились разговоры о том, что лучшие в мире охотники на морского зверя могут быть приняты испанцами с великими почестями.

Между тем в апреле установилось лето, а в июне на грядках Ульяны выросли капуста и репа невиданной величины. Женщины убрали урожай полупудовой репы. Кадьячки выкопали картофель – по ведру с каждой посаженной. Все радовались, восхищались здешней землей и снова засадили её. Настроения русских людей и партовщиков опять повергали Кускова в глубокое уныние. К августу было добыто 1866 взрослых каланов и кашлоков,* ( пестунов калана? ) 476 медведков*( детенышей калана? ), 423 котика. Добыча слегка оправдывала поход, хотя многие задачи, поставленные Барановым, не были выполнены.

Кусков приказал готовиться к возвращению на Ситху. Партовщики и служащие явно приуныли. Те, что обзавелись женками, сманить их за собой не могли: то ли бежавшая толмачка наговорила ужасов про северные земли, где всегда голодно, сыро и холодно или семейные понятия мивоков ставили пришлых мужей в положение случайных сожителей и дети от них принадлежали только их племени.

Оставив Бодегу 18 августа, «Кадьяк» так и не зашел в открытый Сысоем залив. Начальник экспедиции Иван Кусков старательно высматривал берег, надеясь найти хотя бы обломки «Николы». В устье Колумбии он хотел сделать остановку, чтобы выспросить о шхуне американцев и местных индейцев, но ветер и шторма, не прекращавшиеся весь год, не позволили задержаться и там.

Бриг «Кадьяк» вернулся в Ново-Архангельск 4 октября, на сорок девятый день после выхода из Бодего. Не жаловал экспедицию святой Никола, туда и обратно шли против встречных ветров. И все же дошли. Радоваться бы удаче, но беспросветное небо над заливом было затянуто серыми тучами, моросил холодный дождь. Уныло выглядела подновленная крепость, измотанными и печальными были лица партовщиков и промышленных.

– Слава Тебе, Господи! – Размашисто перекрестился Кусков, напомнив, что Бог милостив к экипажу, пусть с потерями, но вернувшемуся из таких штормов. – На баке! Салютуй флагу!

Громыхнула пушка холостым зарядом, пороховой дым веретеном прошелся над водой и унесся редеющим облаком. С батареи на кекуре в низкое небо взметнулся грибок ответного выстрела. Словно очнувшись от наваждения, закрестились русские служащие, кланяясь на береговой крест. Партовщики стали плясать в честь прибытия: алеуты на баке, кадьяки возле грота, чугачи извивались и махали руками на корме.

Бриг бросил якорь и встал на знакомом рейде. Дров на нем не было, питьевая вода заканчивалась. Глядя на пляски партовщиков, повеселели лица русских служащих. После сырого трюма и корабельной тесноты их ожидала просторная и теплая казарма, сухая одежда, горячая еда и чай, возможно, сладкий с гавайским или американским сахаром.

В бухте, под флагом Российско-американской компании, стояла знакомая всем баркентина «Юнона», у причала был пришвартован шлюп под андреевским флагом, явно готовившийся к походу: матросы в военной форме бросали любопытные взгляды на прибывший, потрепанный штормами компанейский бриг, но продолжали суетливо бегать по кораблю. По сходням с мешками на плечах вереницей ходили эскимосы и русские служащие, наметанному глазу было понятно, что грузят меха. Кусков приказал спустить за борт большую байдару с пустой бочкой из-под питьевой воды, посадил в нее передовщиков и тойонов, женщин с детьми, сам сел последним и крикнул штурману, свесившемуся с мостика:

– Тут же отправим воду и дрова!

В суконном плаще и шляпе поверх парика байдару поджидал на причале главный правитель колоний.

– Слава, те, Господи! Вернулись! – Обнял Кускова. – А я уже не знал, что и думать! Все живы? – Вскинул глаза с припухшими веками.

– Шестеро бежали, четверо убиты, двоих, раненых гишпанцы взяли в плен. Не знаю, выжили ли там, – со вздохом ответил Кусков, повинно опуская глаза.

– Я боялся, не было бы хуже! – тоже со вздохом признался Баранов и перекрестился, скинув шляпу. – Ладно, позже все расскажете.

– Моим людям, на бриге надо отправить воды и дров?! – Кусков кивком указал на байдару с бочкой. Возле нее терпеливо переминались высадившиеся передовщики и женщины с детьми.

– Распорядись! – приказал Баранов, словно из-под земли явившемуся приказчику. – И пошли рому по две чарки. – Махнул рукой, подзывая передовщиков и тойонов. – Баб с детишками устроите на нижнем этаже, – указал на свой дом на кекуре, – и поднимайтесь ко мне, для разговора. – Он обернулся, и тяжело, в раскачку, пошел вверх по склону горы.