Текст книги "Русский рай"

Автор книги: Олег Слободчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Кусков, шагая за ним, спросил на ходу:

– «Никола» вернулся?

– Разбился «Никола» еще первого ноября, на кузьминки! – неохотно ответил правитель. – Летом капитан Браун с «Лидии», привез спасшегося партовщика, выкупил из рабства возле Колумбии. Про остальных мало известно, – ниже опустив голову, пробормотал Баранов и подхватил высокую шляпу, сползавшую на нос. – Вдруг и живы, да искать нет возможности: Россия заключила мир с Францией и теперь воюет с Англией. – Неприязненно мотнул головой в сторону пришвартованного шлюпа под военно-морским флагом. – Капитана Головнина пленили возле Кейптауна. Он в бурю самовольно бежал, известил меня, что англичане в Кантоне готовят крейсер против наших колоний. Я умалял его остаться здесь на зимовку: все-таки двадцать пушек… Ни в какую! Уверяет, что этой зимой крейсерства не будет.

– Отправь жалобу! – неприязненно рыкнул Кусков.

– Какой в том прок? – с болью воскликнул Баранов. – Морское ведомство все равно оправдает своего офицера. – Помолчав, буркнул: – Будто не писал…

Василий ушел в запасной магазин за пайком. Сысой привел Ульяну с Федькой на прежнее место в верхнюю казарму, в лица пахнуло теплом. В поварне стоял котел с кипятком. Прибывшие облепили горячую печку, начали сушить одежду. В казарму прибежали Петруха с Богдашкой. Ульяна со слезами на глазах стала ласкать их и расспрашивать. Пришел Василий с чаем, мукой и рисом, с видом исполненного долга выложил все на нары. Сысой принес несколько охапок полусырых дров, подкинул в топку. Оба друга обняли Петруху с Богдашкой, оставив детей Ульяне, натощак собрались на этаж правителя.

– Вы уж, не пейте много! – попросила Ульяна, как квошка цыплят прижимая к бокам Петруху и Богдашку с Федькой. – День постный, грех!

– Мы на походе! – улыбнулся Сысой, с сочувствием вглядываясь в ее изможденные сине-зеленые глаза под округлыми бровями в цвет царских червонцев.

Василий послушно закивал:

– Ладно, ладно! Дел много.

Караульный без расспросов пропустил передовщиков на второй этаж. Баранов и Кусков сидели за столом, здесь были два ситхинских приказчика и кусковская Катерина, успевшая привести себя в порядок после морского вояжа. Вместо того, чтобы расспрашивать о путешествии и промысле, Баранов жаловался унылым дребезжащим голосом, будто в чем-то оправдывался:

– Нынче не голодаем! Отправлял «Неву» с лейтенантом Гагемейстером зимовать на Гавайи. Так он летом вернулся и привез всякой снеди больше чем ты прошлый год, – с печальной улыбкой кивнул Сысою. – «Юнона» сходила на Камчатку, обернулась с припасом и товарами.

– Крикуны и дебоширы опять здесь? – насмешливо спросил Сысой, имея в виду морских офицеров Хвостова и Давыдова.

– Остались там, слава Богу! Я поставил на «Юнону» Банземана. С бостонцами спокойней, чем с офицерами… Ну, рассказывайте! – Передернул широкими плечами, словно стряхнул груз забот, распрямил спину, веселей взглянул на старовояжных служащих.

Кусков стал отчитываться о выполненных и невыполненных делах, о добыче. Баранов качал головой:

– Не густо за год-то! Бывало, на архипелаге больше добывали, а здешний калан лучше.

– Что Бог дал! – Развел руками Кусков. – И то, большей частью промышляли воровски в гишпанских водах. Грех, но иначе вернулись бы ни с чем.

– Рисковали! – поправив пятерней парик, согласился правитель.

Тем временем жена Баранова, Анна Григорьевна, крещеная тлинкитка, одетая российской дворянкой, с помощью Катерины и колошской девки с не уродованным лицом, выставляла на стол чарки, лепешки, соленую сельдь.

– Места райские, тамошний народ – не скандальный, огненного оружия не имеет, ждет от нас помощи, – продолжал рассказывать Кусков, водя глазами по столу. – При постоянном селении и партовщики бы жили, а то ведь разбегаются. Наши, русские, того хуже: иной раз боялся – все сбегут, один останусь на бриге, ну, а корабль отберут крейсирующие гишпанцы.

Баранов кивал, как показалось Сысою, равнодушно слушая о богатстве калифорнийской земли. «Ой ты, раю, мой раю, прекрасный мой раю!» – пробормотал слова старинной песни, вздохнул и поднял чарку. Выпив первую во славу Божью, крякнул, закусил блином, разговорился:

– Гагемейстер привез новые поклоны от гавайского короля Тамеа, предложение торговать. Тот Томеа сулит нам землю под селение на своем острове. Обзавестись бы колониями на Сандвичевых островах да в Калифорнии и могли бы снабжать хлебом не только себя, но Камчатку и Охотск, а может быть всю Сибирь до Лены. Все так! Только поселения должны быть казенными, государевыми. Благодетель наш, граф Румянцев докладывал о том, – Баранов многозначительно поднял перст, – царь обнадежил монаршим покровительством, но велел заводить поселения Компанейские, не государевы. А случись война, как сейчас, что мы сможем супротив аглицкого флота? Передавят, как мух… Бедный Тимошка Тараканов?! – вспомнил служащего. – Здесь, на Ситхе пленили, мучили, возле Калифорнии американец бросил, – привезли! Что с ним теперь, един Господь знает. Судьба! – Поднял вторую чарку: – За помин пить не будем, вдруг живые!

Выпили молча, долго сидели, не разговаривая, закусывали, насыщались после холодного корабельного пайка.

– На прошение ответ пришел? – нарушил затяготившую тишину Сысой. – Нет нужды плыть в Охотск, чтобы продлить контракт?

– Пришел! – не поднимая глаз, скривил губы Баранов. – Государственный совет снова отклонил нашу просьбу, ссылаясь на обязанность всех податных отбывать повинность, рекрутчину, платить налоги, являться незамедлительно по первому требованию начальствующих к месту первоначального проживания. Народ есть достояние государства! – Ткнул в потолок перстом.

– А кто такие – государство? – спросил Сысой.

Василий пожал широкими плечами и фукнул сквозь усы:

– Кто?

– И вы туда же, что Прошка? Что за молодежь пошла?! Мы в ваши годы таких вопросов не задавали даже самим себе, почитая за честь служить империи.

– И что? Вышлешь нас в Охотск?

– С кем останусь? Если высылать по закону, надо выпроводить половину верных людей. Который год прошу себе замену – все только обещают. А без меня, вас силком, не заберут?!

– А Прошка Егоров где? Неужели выслал для сыска и суда?

– Выслал! – язвительно усмехнулся правитель. – В Озерский редут, за пятнадцать верст. А то ведь плешь проел: в России за такие речи на каторге держат, а тут этот Головнин, всем недоволен, все высматривает, выспрашивает. Спаси Бог, Прошка бы с ним разговорился… А стрелок он верный, заслуженный, да и много чего с ним пережито еще до монополии.

– Что за редут?

– За горой при нерестовой речке по уговору с колошами поставили избу с тыном, а у Горячих ключей – два балагана. Тамошняя вода хорошо помогает от хворей. Не только я, уже десятка полтора больных исцелились, – медленно и рассеянно выговаривая слова, ответил Баранов и вдруг, вскинув умные насмешливые глаза, в упор взглянул на Кускова: – От Резанова сбежали только двое русских служащих и прусак, хотя под началом Хвостова служба была адской, а от тебя пятеро… – И тут же со вздохами поправился: – Хотя, от него только удалось сбежать троим, а пытались многие.

Правитель не вспомнил о беглом чугаче и четверых убитых партовщиках, почему-то размышляя только о своих. Видимо Кусков сам об этом много думал, поэтому ответил без запинки:

– На «Юноне» мало что знали о Калифорнии, да и стояли на рейде против гишпанский крепости. Американцы и прусак просили отпустить, но Резанов обманул их и держал на острове под охраной. А мои шли в Калифорнию наслышанными от видальцев и бывальцев. Да на мивоков нагляделись, у которых нет понятия о голоде.

Глава 4

На этот раз задружная семья Васильевых-Слободчиковых устроилась на Ситхе со многими удобствами, которых не было прежде. Сысой с Василием втягивались в обыденные службы за компанейскую плату и компанейский пай: рубль в день, пуд муки на человека в месяц, крупы, сахар или патока, табак, полфунта чая, чарка рома по праздникам… Петруха уходил в кузницу по сигналу колокола, возвращался как все работные и служащие. Он имел свой пай и жалованье. Богдашка дневал и ночевал в школе, часто прибегал в казарму навестить мать и всякий раз, прощаясь с сыном, Ульяна тайком плакала. Федька увязывался за названным братцем, с увлечением учился грамоте и был равнодушен к оружию, сколько не внушали ему отец и дядька, что без воинского искусства в колониях не выжить.

А у Сысоя была беда, которой он ни с кем не делился: в снах покойная жена ласкала его с такими буйными страстями, будто с того света воздавала за все обделенное в совместной жизни. Он просыпался дурной, взъерошенный, начинал с вожделением посматривать на колошек с изуродованными лицами. Дети были устроены, Федька по отцу не скучал и Сысой в отчаянье побежал к правителю.

– Вдруг, какой вояж на Кадьяк? Отправь хоть простым матросом. Отслужу на совесть.

– Знаю, что отслужишь, но за какой надобностью тебе Кадьяк?

– Не на постоянные службы: мне надо в Калифорнию, как ты обещал, – жалостливо канючил Сысой. – Женку свою отловить бы и привезти. Сил нет терпеть соблазны бесовские. – И признался: – Богоданная покойница снится, ласками изводит: то ли зовет, то ли мучается, что была холодна при жизни. Ни свечки, ни молитвы не помогают.

– Понимаю! – хохотнул правитель. – По-хорошему надо бы отправить туда на зимовку «Юнону», а то гниет при здешней сырости, но не могу этого сделать из-за нынешней опасности колошского бунта и аглицкого крейсирования. Хотя… На Кадьяк, Афогнак и по Кенайским редутам надо послать хлебный пай. Там нынче голодней, чем у нас.

К текущей Ситхинской зиме Ново-Архангельская крепость была подготовлена лучше, чем к любой из прежних. Опасности и работ было не меньше, но от голода спасали американские торговцы. С хорошим товаром они за полгода обходили Южную Америку, контрабандно торговали в Калифорнии, грузились там пшеницей, маслом, солью, затем отстаивались в Ситхинском заливе. Здесь американцы ремонтировались, продавали пшеницу, сахар, масло, ром и с мехами в трюмах шли в Кантон – торговую колонию в Китае. Оттуда они возвращались на Ситху с чаем и тканями, все прочней привязываясь к Русской Америке, как посредники и снабженцы.

Калифорнийскую и чилийскую пшеницу, привезенную американцами и англичанами по ценам вдвое-втрое выше компанейских, на Ситхе мололи ручными мельницами и мутовками, поставленными на ручьях, выпекали хлеб из белой муки грубого помола. Промышленные не голодали, но просили ржи, которая присылалась компанейскими судами с большими перебоями. Русские служащие спрашивали у американцев про рожь: неужели не растет в Северных Штатах? Бостонцы плутовато посмеивались: на севере рожь вызревала даже на бросовых землях, была дешевле пшеницы и кукурузы, но грузиться ей для Аляски им было не выгодно.

Правитель не обманул надежд Сысоя. Другим отделам Компании не хватало муки, которая была в избытке на Ситхе. …На свой страх и риск Баранов велел загрузить «Юнону» продуктами и под началом Христофора Банземана отправил баркентину по факториям Кадьякского отдела. Помощником капитана шел малоопытный штурманский ученик креол Алексей Кондаков, Сысой – приказчиком.

Русый прусак американского гражданства прибыл в колонии в рабочей блузе, а здесь приоделся в канифасную рубаху грубого китайского шелка и сюртук тонкого сукна. По внешнему виду он почти не отличался от русского служащего, уже бегло, хоть и шепеляво, общался с компанейскими контрактниками. После вояжа на «Николе» Сысой редко встречался с ним. Банземан сдержанно заулыбался, узнав старовояжного спутника, а тот, радуясь, что отправляется на Кадьяк, полез обниматься, чему мореход не показывал радости. Но оба были довольны, что в новый поход идут вместе, поскольку знали чего ждать друг от друга. Банземан был чисто выбрит, но в море стал обрастать щетиной, как это принято у матросов.

Волнение и ветер вынудили «Юнону» взять курс на Кенайский залив, чтобы доставить груз в Никольский редут, который Сысой помнил еще крепостью артели купца Лебедева-Ласточкина. Управлять баркентиной было сложней, чем шхуной. Кроме своих матросов из креолов и алеутов Баранов нанял американцев, шумных, задиристых и непочтительных к старшим чинам, но благодаря им, умело работавшим на прямых парусах фок-мачты, «Юнона» при противных ветрах, вошла в Кенайский залив мимо мыса, на который в давние годы, при таком же ветре, был выброшен компанейский галиот.

Разгрузившись в Никольском, баркентина навестила Александровский и Воскресенский редуты. Сысой стоял на штурвале, правил алеутами, на якорных стоянках отгружал по описи оговоренное количество мешков и бочек. При успокаивающемся волнении Банземан повел «Юнону» на остров Афогнак с часовней, построенной старовояжными служащими, и только после этого взял курс на Кадьяк, в Павловскую бухту. Как и в прошлом походе никакого разлада с капитаном у Сысоя не было. И только когда «Юнона» стала подходить к устью Сапожниковской речки он, к неудовольствию Банземана, попросил спустить за борт байдарку, чтобы плыть на факторию. Осторожный прусак велел сбросить паруса в виду устья речки, и потребовал у приказчика письменную расписку, что тот покидает судно по своему разумению.

При средней волне, Сысой привычно выгреб к устью, вытянул байдарку на сушу, вылил воду из сапог и босиком подошел к могилам. Кресты стояли дружно и уныло клонясь друг к другу. На подновленном перед отъездом крестике младенца Васильевых все так же сиротливо висела обветренная игрушка. Вдали виднелась знакомая изба, над трубой метался на ветру дымок. Сысой опустился на колени, перекрестив, обнял холмик, приветствуя богоданную жену, потом Филиппа. Спросил, как им здесь, вдвоем? И даже втроем. И сам же ответил: конечно, лучше, чем поодиночке. Обернулся к морю. «Юнона» болталась на рейде на одних брамселях. Упрямый прусак ждал приказчика, хотя Сысой убеждал его идти к крепости и собирался выгребать туда на байдарке.

Еще раз, торопливо обняв могилы, он обошел их три раза, перекрестился, откланялся, сел в байдарку среди мелководья устья, протолкнувшись, оседлал волну, стал выгребать к судну и был поднят на борт изрядно промокшим и продрогшим.

– Ну, и что не шел своим курсом? – с виноватым видом упрекнул капитана. – Я бы подсушился в избе и прибыл на байдарке. Путь знакомый и отмерянный.

– Я ждать тебя, не говорить голодным, злым, где мука?

– Ждать так ждать! – проворчал приказчик и пошел сушиться.

«Юнона», салютуя флагу на батарее, вошла в бухту и бросила якорь на рейде против Павловской крепости. На берег стекался народ, судно с провизией ждали. С него спустили на воду байдару и приказчик со штурманским учеником стали выгребать к причалу. Еще не высадившись на берег, Сысой издали узнал Агапу. Рядом с ней, плечо к плечу, в плохонькой одежонке, стоял знакомый каюр Федька. Едва Сысой выпрыгнул из байдары, он пропал с глаз, а Агапа, узнав венчанного мужа, запрыгала как молодая козочка. Приказчик рассеянно откланялся управляющему, подал письма от Баранова и отписки по кормам, что-то невпопад отвечал и говорил, косясь на Агапу, всей своей плотью чувствуя ее близость.

– Вот же стерва! – пробормотал в бороду, ласково оглядывая женку. На удивленный взгляд управляющего оговорился: – К причалу подойти не сможем, дай людей и байдары.

Тот, пошелестев бумагами, посопел и виновато взглянул на приказчика:

– Нет у меня возможности доставить компанейский пай по береговым факториям. Вы уж сами развезите Христа ради?! А я приму груз только на крепость.

Сысой, смутно расслышав сказанное, кивнул и шагнул к Агапе.

– Бадада! – радостно проурчала она и двумя руками огладила его бороду.

От причала к «Юноне» отошли две большие байдары. В одной из них Сысой заметил каюра Федьку, смущенно прятавшегося за спинами работных. Он усадил в свою лодку Агапу, все так же восторженно щурившую глаза. Три байдары подошли к борту прибывшего судна. Отправив к причалу первую партию груза, Сысой подхватил под руку, нетерпеливо перебиравшую босыми ногами женку, повлек ее в каюту, заперся изнутри и сорвал с нее парку. Никакой другой одежды под ней не было. Он прижал к себе извивавшуюся, похохатывавшую женщину и остро почувствовал, как отпускает томившая душу тоска.

Едва отдышался – в дверь застучал Банземан.

– Груз давай! Ждут люди!

– Так быстро вернулись?! – удивленно пробормотал Сысой и стал торопливо одеваться.

– Лежи здесь! Никуда не уходи! – приказал женке.

На палубе он показал, какие мешки и бочки выгружать, пересчитал, записал. Работные крепости и матросы стали грузить байдары. Приказчик опять закрылся в каюте, оставив груз под надзор капитана. И снова тот нежданно рано стал колотить в запертую дверь. Сысой опоясался, выбежал на палубу, стал руководить разгрузкой и погрузкой, при этом все думал: «Бесовщина и только! С Феклой после разлуки все было по-другому: близость как молитва, умиление, и любование. С этой нет ничего такого, однако, как влечет, стерва?! Невозможно насытится!»

Не без помощи капитана и штурманского ученика у распаленного страстями приказчика хватило ума, все пересчитать и записать. С последней байдарой он опять высадился на берег, взял отписки управляющего и вернулся с работными людьми крепости, среди которых был Федька-каюр. Они поднялись на борт и вытянули за собой лодки. Банземан, узнав, что придется идти по факториям, со вздохом поморщился. При нынешнем ветре удобней было разгрузиться сначала в Карлукском редуте, который был недалеко от Афогнака, в Игакской, Трехвсятительской, Алитакской артелях и уже потом в Павловской крепости, от которой уже возвращаться на Ситху.

Сысой, об этом не думал, перекрестившись концу дела, он опять скрылся в каюте. Матросы затопали башмаками по палубе, стали выбирать якорь. Агапа услышала и поняла, что судно готовится к походу, вскрикнула, как змея вывернулась из-под мужа, подхватила парку и с воплем выскочила на палубу. Сысой услышал, как Федька что-то выговорил ей по-кадьякски и она с прежней плутоватой улыбкой, вразвалочку вернулась, волоча за собой одежку.

– Ну и стерва! – ласково выбранился Сысой. – Я же говорил, что пойдем вдоль берега, потом вернемся. – Равнодушно разглядывая крепкое тело эскимоски, с сочувствием спросил: – Что? Не хочешь бросать свой Чиниак?

– Не хочу! – почти чисто по-русски выговорила она, все так же ласково и игриво улыбаясь, прилегла рядом.

– А ты, никак брюхата? – мозолистой рукой Сысой погладил её по округлившемуся животу. – Только сейчас заметил. Или отъелась на компанейских харчах в поварне.

Агапа захохотала и захлопала по животу ладошками.

– Сына отобрал? Другого не дам! – пролепетала без злости и упрека.

Удивить или рассердить этим Сысоя она не могла. Он много лет прослужил на Кадьяке и хорошо знал здешние обычаи. У кадьяков отцы не имели никаких прав на своих детей. Жизнь с русскими служащими и проповеди миссионеров, постепенно меняли местные нравы и все же, по кадьякским понятиям, он украл ребенка у Чиниакского жила. Правда, добродушная Агапа не осуждала его.

Доставив грузы факториям кадьякского отдела, через две недели «Юнона» вернулась в Павловскую бухту. К этому времени Сысой даже устал от своей знойной женки. Он не обманывал её, сказал, что возвращается на Ситху, а когда снова будет на Кадьяке – не знает. Агапа все поняла и приняла весть без печали. На берег они высадились вдвоем: Сысой для отчета и отписок управляющего отделом, Агапа для своих поденных работ и возвращения в свой, понятный ей, мир.

– Бадада! – потрепала его по бороде, прильнула щекой к груди, без благодарности подхватила суму с подарками и, не оборачиваясь, вихляющей походкой, засеменила в поварню.

«Юнона» вернулась на Ситху, а ближе к лету, до лова сельди, в Ново-Архангельск пришел американский бриг «Интерпрайз» под началом капитана Джона Эббета, знакомого старовояжным промышленным по войне с Ситхой. Трюм брига был наполнен мукой мелкого помола, маслом и прочей едой белых людей. Привез Эббет сахар, чай и табак: американцы хорошо знали нужды русских колоний. На этот раз товар был от фирмы крупного нью-йоркского мехоторговца Джейкоба Астора, который желал наладить постоянную связь с Русской Америкой и доставку продовольствия в обмен на меха. Такая мена избавляла правителя и промышленных от многих забот. Баранов радушно принял знакомого капитана, но радость его была омрачена сообщением, что англичане в Кантоне спустили на воду крейсер для грабежа и разорения русских колоний.

Правитель принял возможные меры предосторожности и защиты: не отпустил партию в южные воды с американским капитаном, убедив его заняться меной среди островов архипелага и на пару с «Юноной» прикрывать промысловые партии. Начальствующим над этими промыслами он поставил Ивана Александровича Кускова, передовщиками партий Сысоя Слободчикова, Василия Васильева, Прохора Егорова. Баранов собрал в Ситхинском заливе весь старый флот, купил у американцев бриг «Атаульпа» и переименовал его «Берингом». Это было все, что он мог противопоставить английскому крейсированию русских колоний.

Для здешних мест лето выдалось на редкость сухим и солнечным. Сверкали белые пики гор, зеленели густые еловые леса, как гнус мельтешили в воздухе маленькие птички колибри с красными как уголь грудками. Если временами штормило, то среди островов архипелага волны были невысоки и промысел удачен. Но колоши и их сородичи, не прокалывавшие губ и щек, видимо знали о войне России с Англией, и редкая встреча с островитянами проходила без перестрелок. Передовщики и старосты выходили на промысел вместе с партовщиками на больших байдарах с ружьями и фальконетами, байдарщики, кроме стрелок-копей брали с собой фузеи. И все равно, с весны до осени были убиты восемь партовщиков, а русские промышленные переранены. Не раз с «Беринга» и «Юноны» палили из пушек, отгоняя воинственно настроенных тлинкитов, но к августу партовщиками было добыто без малого полторы тысячи шкур калана.

Кусков хотел большего и повел флотилию дальше к югу. Возле острова Дандас случился затяжной бой с племенем цимшиан. Индейцев прикрывал американский бриг «Оттер». При пушках, наведенных один на другого, «Юнона» под началом американца Банземана приблизилась к нему. Капитаны, глядя друг на друга с суровой неприязнью, переговорили между собой.

– Это Сэмюэл Хилл, – обернувшись к Кускову, указал на капитана «Оттера» Банземан. – Грозит обстрелять, если не уйдем от острова. Будем воевать? – спросил, тоскливо глядя на начальника промыслов.

Под началом Кускова были два корабля, на обоих капитаны – американцы.

– Возвращаемся! – приказал он, не решившись ввязаться в бой.

Пролитой кровью наливалась темная вечерняя заря. Сысой постанывая от неопасных кровоточивших ран, полученных в рукопашном бою, уже в сумерках собирал по островам сводную партию. Раненный Прошка Егоров, баюкая простреленную руку, сидел возле пушки. Василий Васильев валялся в каюте, то отмаливаясь, то впадая в бред: его раны были опасными.

Погрузив на борт байдарки партовщиков, «Юнона» и «Беринг» направились к Ситхе. На обратном пути им тоже пришлось воевать.

Следующая зимовка в Ново-Архангельске обнадеживала благополучием, в пакгаузах крепости скопились излишки провизии, выменянной на меха. Опасность нападения колошей была прежней, но в условиях сытости не пугала защитников крепости. Ко всему, море изрядно штормило, давая надежды, что благоразумные англичане в такую погоду не решатся крейсировать берега Русской Америки. И тогда Баранов решился на широкий жест: впервые за время службы в колониях он не просил хлеба, но отправил на Камчатку его излишки на «Юноне».

В это время Петруха, Сысоев сын, с удовольствием работал в кузнице и был на жалованье помощника мастера. Богдашка хорошо учился, часто бывал у матери, в охотку учил чтению Федьку, но жил и кормился при школе. Василий Васильев поправлялся от ран, полученных на летних промыслах.

Май он и на Ситхе май: потеплело, словно гнус поднялись на крыло, зароились, замельтешили в воздухе колибри. Сысой стоял в карауле у озера, до которого был поставлен новый заплот из сырого леса. На другом берегу алеуты, под началом приказчика, тоскливо готовились ставить продолжение стены – границы между крепостью и колошами. Сысой слышал двойной салют флагу донесшийся из бухты, затем ответные выстрелы с батареи. В это время бостонские корабли, обогнув Южную Америку, обычно приходили на Ситху. Через какое-то время к караульному приковылял Василий, все еще хромая и опираясь на палку, помахал другу свободной рукой, крикнул, задрав бороду:

– Таракана привезли! И еще двенадцать партовщиков с «Николы». У Тимохи бедняцкая борода до груди и волосы как у попа.

– Кто привез? – свесившись со стены, спросил скучавший в карауле Сысой.

– Капитан Браун с «Лидии» выкупил всех.

– А другой кто?

– «Окейн» под началом Натана Виншипа. Хочешь повидаться с бывшим старпомом?

Сысой сплюнул, показывая, насколько ему любопытна встреча с бостонскими спутниками по вояжу, между тем обеспокоенно завертел головой.

– И что случилось с Тараканом?

– Был в плену у диких! Вечером Бырыма устроит пирушку, все узнаем.

Дневная смена тянулась как сырая ночь на подмостках. Сысой едва дождался ее конца и, не заходя в казарму, поднялся к правителю. Караульный в сенях беспрепятственно пропустил его. Веселье было в разгаре, за столом сидели Баранов с Кусковым, старовояжные служащие, выкупленные партовщики, верные тойоны и бостонские капитаны, прибывшие на Ситху. Тимофей Тараканов, уже побритый, с подрезанными волосами, сидел против Баранова в самой середине застолья. Натан лупоглазо уставился на вошедшего передовщика и растянул в усмешке скошенный акулий рот. Сысой ответил ему презрительным взглядом, подошел к Тимофею. Друзья крепко обнялись, служащие подвинулись, освобождая место. Сысой сел, кусковская Катерина поставила перед ним чарку и наполнила ромом.

– Уже в другой раз чуть было не начал поминать тебя среди убитых! – Поднял чарку. – Слава Богу, опять обошлось! Ангела тебе доброго! – Выпил залпом, шумно втянул воздух носом и только тут заметил, что все уже изрядно пьяны. Замолчавшие с его приходом гости правителя снова невпопад заговорили.

От Тимофея Сысой узнал, что его шхуна разбилась о камни северней устья Колумбии. Экипаж выбрался на берег с низким кустарником, и почти сразу пришлось отбиваться от тамошних индейцев. Спасшиеся зарыли пушки и часть снаряжения, бросили шхуну, скитались по лесам, голодали. Индейцам удалось обманом захватить в плен несколько человек и жену штурмана Булыгина, остальные подались в верховья реки, где зимовали на природной пище. Булыгин рыдал, переживая утрату, хотел сдаться, чтобы разделить судьбу любимой женщины, отказался от командования и передал всю власть Тараканову. В феврале они стали спускаться вниз по реке, хотели перебраться в Колумбию к бостонской фактории, но снова были окружены индейцами. Те дали им возможность переговорить с Анной. Пленённая женщина стала убеждать мужа добровольно сдаться, хвалила, захвативших ее в плен, что они добрые люди. Тараканов с Булыгиным прельстились советами женщины. Большинство спутников их не поддержали, стали пробиваться дальше, но разбили лодку о камни и все равно были захвачены в плен.

Тараканов с Булыгиным и его женой Анной оказался в Кунищатском селении в рабстве у кунищатов. Тимофей стал рабом вождя, жил в отдельной землянке, резал для хозяина посуду из дерева, удивлял всех мастерством, сделав воздушного змея и сигнальную трещётку. Благодаря ремеслу он был очень уважаем. Других пленников индейцы меняли, дарили, продавали. Булыгина то разлучали с женой, то сводили, пока Анна не умерла. Её тело выбросили в лес, вскоре умер и морской офицер, воевавший со шведами. Так сложилась в колониях судьба любящих супругов, не желавших разлучаться. Умерли еще шестеро пленников, а живых выкупили бостонцы.

– Ну и судьба?! – удивлялся Сысой, крестясь. – Второй раз чудом спасен и выкуплен.

– Спасен третий! – со вздохом поправил его Тимофей и перекрестился.

Его рассказ прерывался пьяными речами и криками. Какой-то новоприборный служащий бросился на Баранова с кулаками. Прохор Егоров скрутил дебошира. Новоприборный поносно орал на правителя, Баранов с безразличным видом водил носом по сторонам, а Прохор поучал:

– Не тебе, сосунок, судить Бырыму! Ты с ним не сидел в осадах, не голодал, не прощался с жизнью. Это мы, – окинул взглядом старовояжных стрелков, – можем с ним лаяться. А вам не дозволю!

Кто-то вступился за битого, имея свои обиды, другие поднялись против них. Назревала драка, на что Баранов спокойно взирал соловыми глазами. Потом все мирились и снова пили. Сысой подвинулся к правителю.

– Что решил? Летом вышлешь нас по указу Нессельродов?

Правитель поднял на него туманные, хмельные глаза:

– Иди передовщиком с Натаном промышлять в Бодеге, ну и… Кое-какие государевы дела…

– С Виншипами не пойду! – Мотнул бородой Сысой.

– Они и не возьмут смутьяна. А кого послать? Прошку – не могу, Васька ранен. Лосева да Тараканова? Из огня да в полымя. Тимоха напишет отчет о скитаниях и пошлю. В Бодеге его любят.

– Любят! – согласился Сысой и опять спросил: – А нас с Васькой и Прошкой в Охотск?

– Мне бы твои заботы! – Правитель уронил на руки голову со сбившемся набок париком, помолчав, поднял её со вздохом. – Мой сын, по российским законам – потомственный дворянин, куда как грамотней меня, по-аглицки толмачит, дочки скоро заневестятся… И все – креолы-полукровки. Ни здесь им нет родины, только Компания, ни там, в России по закону от этих самых… А у бостонцев – они цветные… Разве поселиться на Гавайе, у Тамеа?.. А что? Тамошний царь подарил мне землю. Вот брошу всё и уплыву к нему с женой и детьми.

– Что брешешь-то? Бес подначивает, или что? Одно дело Наплавков, Попов, беглые служащие и партовщики, другое – ты! Без тебя тут всех перережут, месяца не продержимся.

– Не продержитесь! – Баранов снова уронил голову на руки и тихонько запел:

«Нам не важны чины и богатство, только нужно согласное братство.

А как мы сработали, как здесь хлопотали, ум патриота уважит потом…»

Прохор с Василием подхватили его под руки, повели в спальню. Васильев припадал на раненую ногу, Прохор качался от выпитого. Им стал помогать Тараканов, на этот раз тоже изрядно пьяный, но при полном уме и рассудке.

– Империи служим! Это вам не хрен моржовый! Нессельроды приходят и уходят, дела наши остаются! – бормотал правитель, продолжая спор с товарищами.

Сысой думал, что тот хмельной разговор забыт, но через три дня правитель собрал старовояжных служащих и стал распределять места промыслов. Тимофея Тараканова действительно отправлял в Северную Калифорнию передовщиком партии кадьяков на «Окейне» Натана Виншипа, партию передовщика Лосева – с другим американцем.