Текст книги "Русский рай"

Автор книги: Олег Слободчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Пришедшее с Камчатки судно привезло два известия: хорошее – Россия заключила мир с Англией, а значит, нападения на колонии можно не опасаться, и плохое – «Юнона», под началом вольного морехода Мартынова с грузом на двести тысяч рублей разбилась в двадцати пяти верстах от Петропавловска. Спаслись только три человека, капитан погиб, груз пропал. Баранов не доверил баркентину Банземану и Кондакову, не водившим суда в Охотск и тем спас им жизни.

Россия помирилась с Англией, но обострились отношения Англии с Северными Штатами. Бостонские капитаны торопливо сбывали грузы и суда по приемлемым ценам. Баранов недорого купил новую двухмачтовую шхуну, переименовал ее «Чириковым», в честь капитана-лейтенанта Алексея Ильича Чирикова, который первым привел свой пакетбот с Камчатки в Америку, и отправил это судно при семи пушках прикрыть сводную партию, промышлявшую среди островов архипелага. На новой шхуне ушли Кусков и Сысой.

Тем летом заметно переменилось отношение островных индейцев к партовшикам: перестрелки и попытки пограбить стали случаться реже, но это было временное затишье из-за их межплеменных ссор. Промыслы шли своим чередом. Оставаясь наедине с Кусковым, Сысой невольно вспоминал добром трудный вояж на «Кадьяке» и зимовку в Бодеге. При этом разговоре обветренное лицо главного приказчика преображалось, неразговорчивый и замкнутый он начинал охотно говорить про Калифорнию, хотя в том путешествии хлебнул лиха от штормов и беглецов. Катерина была с ним на шхуне, судьба Булыгина и его жены Анны не пугала ее. Когда позволяла погода она с кадьячками готовила горячую еду, заботилась о своем суровом муже, часами могла болтать о зимовке в Бодего, хохотать, вспоминая тамошних глуповатых и добрых женщин, голых мужиков.

Кусков знал о планах Баранова больше Сысоя, но на расспросы передовщика о новом вояже в Калифорнию, то загадочно отмалчивался, то посмеивался, обнадеживая, дескать, всему свое время. Вернувшись с промыслов, Сысой понял, что, то самое время не за горами и правитель затевает нечто большее, чем промыслы, разведка и тайная закладка железных досок с гербами.

– Компания получила разрешение устроить поселение на юге, правда, на свой страх и риск. Обзавестись казенным поселением наше правительство не пожелало, – объявил правитель старовояжным стрелкам и приказчикам. – А зря! Вынужденные контракты с бостонцами лишают нас половины добытого, но они снабжают провизией, – Баранов озабоченно поправил парик. – Так хорошо снабжают, что мы уже зависим от них, а потому цены скоро начнут непомерно расти: по-другому не бывает. Но если у нас будет селение в Калифорнии, отпадет необходимость в контрактах с иностранцами. Поэтому я отправлю вас, самых благонадежных, не только для промыслов: по возможности, тщательно осмотрите берег от Тринидада до Бодеги, не откроются ли другие безопасные якорные стоянки и промысловые угодья. Найдите удобное место для постоянного селения и землепашества, для защиты наших партий постройте небольшую крепость, по мере сил сразу обзаводитесь огородами и полями…

Сысой, слушая правителя, ерзал на лавке, дергался и восторженно посмеивался, не смея прервать речь Баранова. Какие-то смутные, радостные и важные слова рвались из его груди. Наконец, по кругу пошла братина, пущенная правителем. Принимая чашу из рук соседа, каждый промышленный говорил, что у него на уме, отпивал и передавал товарищу. С поклоном принял братину и Сысой.

– Мои предки искали благодатную Ирию – прародину всех русичей. Я вырос на сказах о ней и за море шел с надеждой – найти, не нашел, но могу построить. Калифорнийские места тому порукой: только работай, а дети и внуки отблагодарят!

Он отпил глоток, передал братину Василию и обвел взглядом сидевших за столом передовщиков, стрелков, приказчиков: все были веселы и радостны, но не было в их лицах понимания, какого ждал Сысой, его сокровенное ушло, как вода в землю. Передавая друг другу чашу, другие служащие говорили о богатых промыслах, о мирных народах, о голоде, от которого устали и только Кусков взглянул на Сысоя пристально, растянув в улыбке полные губы. Василий, матерый и крепкий как колода, нескладно пророкотал что-то про землю, от которой его оторвали соблазны богатства, надеялся вспомнить молодые годы, когда с удовольствием ходил за сохой и жал хлеб.

В тот вечер никто не напился допьяна, хотя выпито было много, и разошлись люди радостными.

– Наградили, что ли? – стала выспрашивать Ульяна.

Василий самодовольно кряхтел, пошевеливая моржовыми усами, Сысой лег на нары, с наслаждением вытянулся и обхватил голову руками.

– С какой-нибудь новокрещёнкой сговорился? – Переменившись в лице, строго взглянула на него Ульяна. Не дав ответить, пригрозила: – Забирай одеяло и ступай, куда подальше.

Василий добродушно хохотнул:

– Так ревнуешь Сыску, что люди спрашивают – не живешь ли с двумя мужьями скопом?

– Ох, бабонька, а хорошо нам жилось у Филиппа, – Сысой пропустил мимо ушей угрозу Ульяны и насмешку друга, не переставая улыбаться, перекрестился, помянув старика и жену, – а будем жить еще лучше. Внуки и правнуки отблагодарят, что выстрадали их счастье. – Поднял туманные глаза на удивленную женщину и пояснил: – Идём в Калифорнию, строить крепость, закладывать поля и огороды, разводить скот. Значит – навсегда! Заживем по соседству с народами добрыми, ласковыми, не то, что здесь.

– Ага, ласковыми, – успокоившись и похорошев, все-таки съязвила Ульяна. – Обзаведетесь вторыми ласковыми, как служилые на Кадьяке и будете в Библию пальцем тыкать, дескать, так и положено мужику от века, – проворчала со стихающими раскатами гнева в голосе.

Василий, лежа на спине, глядел в потолок не зрячими глазами, хмыкал в усы, не пытаясь вразумлять жену или оправдываться. Его широкая грудь мерно вздымалась и опускалась.

Вскоре начались сборы. Работы было много помимо караулов, но она не тяготила. Сысоя правитель назначил вторым приказчиком и поставил на жалованье. Пришлось бывшему передовщику для начальственного форса купить юфтевые сапоги крепкой бычьей кожи, бязь на штаны и суконный сюртук. Ульяна сшила ему рубаху китайского камчатого шелка, льющегося с плеч ласковыми волнами, при свете жировика украшала ее вышивками и оберегами. Когда рубаха была готова, предложила померить и покрасоваться перед детьми. Сысой провел пальцами по узорам и, что-то вспомнив, вздохнул:

– Вот ведь!.. Кабы прельстился властью приказчика на отчине, родные отпели бы как покойника: умер для пашни – умер для семьи! Здесь все по-другому, но поедут ли с нами дети? Не знаю!

Сказал и сине-зеленые глаза Ульяны увлажнились.

– Уж Федьку-то никому не одам! – вскрикнула она и залилась слезами, понимая, что Петруха может быть и поедет с ними, а Богдашка наверняка останется при школе и учитель не даст забрать его силой. Услышав их, захныкал Федька, опасливо и жалостливо поглядывая на Ульяну, стал проситься к Богдашке в школу. Кровного отца он, похоже, принимал за дальнего родственника, от которого мало что зависело. Ульяна подхватила Федьку на руки:

– Да что же ты, милый? Да как же мы без тебя?

– Свою школу построим, лучше здешней, – пророкотал Василий. – А читать ты уже выучился.

Васильевы в два голоса стали отговаривать мальца, пугая сыростью, скандальными колошами. Федька заорал громче и слезливей, побежал жаловаться кусковской Катерине, которая привечала его, привел её в дом. Катерина со смехом стала уговаривать Васильевых оставить Федьку в школе, пока не устроятся в Калифорнии.

– Он же русский: глаз узкий, нос плюский! Так, Федька?! Как ему без школы? Хотите, чтобы как каюр работал на Компанию даром?

– Не хочу быть каюром! – заверещал Федька, почуяв поддержку Катерины и заминку старших.

– Что скажешь? – вскрикнула Ульяна, обернувшись к помалкивавшему Сысою. И только тут все вспомнили, что он и есть кровный отец.

Сысой пожал плечами, поскоблил затылок, вспомнил себя в детстве.

– Топором работать не любит, ножом в жердину попасть не может, на добрый кремневый пистоль глядит как на полено… Пожалуй, без школы ему никак нельзя, – вдруг поддержал Катерину.

– Ты что говоришь, кобель блудливый! – взорвалась Ульяна. – Посмотри на Петруху, каким человеком стал без всяких школ? Хочешь бобылем остаться в старости?

– Не хочу в кузню, там жарко! – орал Федька. – Хочу в школу, как Богдашка…

Креольчонок оказался не в меру настырным, привел в казарму учителя Филиппа Кашеварова и тот стал уговаривать Ульяну оставить ребенка на его попечение.

– А там, даст Бог, устроитесь на новом месте, вернется к вам ваш Федька и станет получать жалованье конторщика или мангазейщика – очень способный ученик.

Слезами, уговорами и равнодушием отца Федька был принят в школу и оставлен при ней на компанейском содержании. Ульяна плакала, корила Сысоя и мужа. Задружная семья рисковала остаться без детей, но вскоре к партии был приписан кузнец. Петруха не оставил Ульяну и напросился у правителя в дальний вояж.

В середине января два с половиной десятка природных русских служащих, отправлявшихся в Калифорнию, просмолили, проконопатили корпус шхуны «Чириков», спустили судно на воду. Среди них был Сысоев сын Петруха с жалованьем кузнеца. Ухоженная, выкрашенная, вооруженная новыми парусами, ладненькая как игрушка, шхуна при семи пушках весело закачалась на пологой волне прилива. Будущие строители Калифорнийского селения понесли на нее пилы, топоры, мотыги, кирки, гвозди, палатки: совсем не так готовились к промыслам в прежние годы.

Своего штурмана не нашлось, штурманский ученик Кондаков побаивался самостоятельно вести судно в Калифорнию, Кусков не очень-то доверял молодому смышленому, но неопытному креолу и вынужден был взять вольного морехода Христофора Банземана, служившего Компании по контракту.

Сысой с Василием обошли могилы товарищей, которых на Ситхе было уже много. При Михайло-Архангельской церкви еще не было попа, молебен служили охочие до церковных обрядов старовояжные промышленные Кашеваров с Нецветовым. Прохора Егорова Баранов задерживал его при себе, ссылаясь на старый грех, до конца не расследованный. 22 января, 1812 года, на Тимофея-полузимника, шхуна «Чириков» выбрала якорь в Ситхинском заливе.

А знаки в тот день были все хорошие: сквозь облака просвечивало солнце, блестели вечные льды горных пиков, розовела и сверкала в просветах плоская вершина святого Лазаря, покрытая снегом. Сысой перекрестился на нее, еще раз поклонился, с надеждой не вернуться, шхуна схватила ветер парусами, накренилась, пошла между камней и островов к открытому морю. Банземан сам стоял на штурвале в суконном сюртуке и американском картузе, негромко подавал команды к переменам галсов, лицо его было печальным и утомленным.

Сысой хорошо понимал морехода и кричал зычным голосом, повторяя его приказы, глаза приказчика сияли радостью, во всем ему виделись добрые знаки. На мостик поднялся Кусков в перовой парке, без шапки, которой обычно скрывал старый грубо зарубцевавшийся шрам на голове. Главный приказчик тоже улыбался, что случалось с ним редко, его обветренное лицо светилось радостью, отчего он выглядел помолодевшим.

Банземан с несчастным видом окинул мутным взглядом обоих приказчиков и покачал головой:

– Плохо иметь дело с русским! – Он говорил лучше и понятней прежнего.

– Что так? – весело спросил Сысой.

– Контракт на стол – пить ром, уходить в море – пить на посошок. Много пить, – смежил веки, как от зубной боли. – Много-много!

– Быстро пьянеют, когда пьют с горя. От радости – веселье долгое, выпивается много, и похмелья нет. Выйдем в открытое море – опохмелю! – пообещал Сысой. – У меня есть!

Банземан тихо заскулил, оставил у штурвала его одного и, перегнувшись за борт, попытался очистить кишечник. Порычав и поплевав, вернулся.

– Посиди! – посочувствовал ему Сысой. – Острова прошли, здесь место неопасное.

Штурман присел на бухту троса, свесив голову, пробормотал:

– Не надо много пить!

Чем дальше от Ситхи удалялась шхуна, тем ярче светило солнце на славный денек Тимофея-полузимника. Никола Угодник снисходительно улыбался из-за низко пробегавших облаков. Водяной дедушка будто винился за прошлый вояж, когда был не в духе: теперь и волны, и ветер – все способствовало быстрому ходу судна. Из трубы камбуза приятно потягивало дымком, дразнящими запахами пекущегося хлеба и вареной рыбы. Палуба под неярким, рассеянным солнцем благоухала смолой и лесом. Женщины весело драили её. Им мешали партовщики, занимавшиеся любимым делом – лежали вповалку как снопы в овине, один сквозь зевоту что-то вскрикивал, другие хором поддерживали его.

Уже на другой день после ночной вахты Банземан стал весел и приветлив. По левому борту тянулась цепь береговых гор, Сысой узнавал иные вершины и удивлялся тому, как быстро движется судно. Не заходя для стоянки и торга, шхуна прошла мимо Тринидада. Вскоре Сысой высмотрел и узнал вход в открытый им залив, выстукивая дробь сапогами, побежал в каюту Кускова, но главный приказчик не согласился отклониться от прямого курса и обследовать залив. Помня прошлый вояж, пока позволяла погода, он спешил в Бодего.

– Сперва туда! – объявил. – У меня приказ! – Потом прочешем берег, и заглянем в каждую бухту.

На тридцатый день пути, 21 февраля, на Тимофея-весновея, шхуна «Чириков» вошла в Малый Бодего. Был сухой и теплый весенний день, на воде лежал редкий туман, золотившийся в лучах пробивавшегося солнца. В заливе стоял на якоре знакомый американский бриг «Изабелла». На прежнем месте виднелись баня, построенная во время прошлых промыслов, целыми были склады. Старый таракановский стан, расширенный в прошлый кусковский вояж, был многолюден. На песке лежали полсотни байдарок, возле землянок сидели матросы и партовшики.

Толпа любопытных кадьяков, увидев вошедшее судно, побежала к сохнувшим на берегу байдаркам, столкнула их на воду. Шхуна едва успела бросить якорь, а таракановские и лосевские партовщики уже плясали на палубе: дрыгали ногами, как коты и сивучи ластами, махали руками как птицы крыльями. Среди них русый Банземан со смуглой кусковской Катькой отплясывали джигу, Сысой скакал в присядь, разминая затекшие ноги, Ульяна крутилась и повизгивала как девка, ее золотистые косы вывалились из-под платка и мотались оборванными вантами. Кусков смотрел на них и хохотал.

– На Полузимника вышли, на Весновея пришли! – Одышливо крикнул Сысой. – Крепость должна быть Тимофеевской!

Туман поредел и вскоре рассеялся, веселей засветило солнце. С берега доносились запахи трав и гниющих водорослей. Сысой вдыхал их всей грудью и радовался, словно вернулся к забытому и счастливому месту. Он был здесь в третий раз, а чудилось, будто вернулся на родину. В двухлючке, на пару с Кусковым, они отправились к берегу. Раскинув руки, их встретил Тимофей Тараканов. Он был бос в не опоясанной бязевой рубахе и таких же штанах, легкий ветерок трепал его отросшие волосы и редкую клочкастую бородку.

В заливе сошлись две партии, общим числом в сто сорок байдарок.

– Столпотворение! – смущенно оправдывался Тимофей.

– Наверное, бобра выбили? – с беспокойством спросил Сысой. – Отчего по островам не разошлись как прежде?

– Возле гишпанцев зверя много, сами промышлять не умеют и нам не дают. Виншип решился на хитрость, подошел на «Окейне» к их крепости с просьбой о ремонте, ему позволили стоять неделю и до сих пор не могут выгнать. Ну, а мы успевали промышлять по северным рукавам, потом гишпанцы осерчали и выставили охрану возле рек, к пресной воде не пустили, десятерых партовщиков застрелили до смерти.

– Отношения испортили? – Нахмурился Кусков.

– Испортили! – С сожалением согласился Тимофей.

Старший приказчик с недовольным видом покачал головой, оценивающим взглядом окинул многолюдный табор.

– Плавник сожгли, дрова таскаете издалека?

Передовщик смущенно кивнул. Высадившихся со шхуны людей, обступили загорелые женщины с голыми грудями и ягодицами, со слегка прикрытым передком, их черные волосы без всяких украшений лежали по смуглым плечам. Они были веселы и громко спрашивали о чем-то Тараканова, нетерпеливо теребя его, пока он говорил с товарищами. Тимофей обернулся к ним, затараторил, отвечая на вопросы, взгляды женщин стали еще приветливей.

– Талакани, талакани! – ворковали они, ласково касаясь ладонями прибывших с судна приказчиков.

– Зато с дикими, вижу, живете душа в душу, – скупо улыбнулся Кусков.

– Хорошо живем! – весело согласился Тараканов. – Добрейший народ! – Поморщился, слегка переменившись лицом. – Сколько у вас на борту байдарок?

– Сорок! – ответил Кусков.

– Вместе с нашими – почти две сотни. Нашествие. Быть новой ссоре с гишпанцами.

– Женка-то дождалась? – спросил Сысой, желая переменить разговор, и с тоской поглядывая на обнаженных женщин.

– У них не принято долго ждать, – беспечально отговорился Тимофей. – Женка прежнего вояжа замужем за своим, я зимовал с другой. Меня все любят, но подолгу со мной не живут, наверное, потому что не брюхатятся. Думаю, судьба встретить свою, русскую, или, хотя бы, белую.

– К гишпанкам не сватался?

– Кого там! Они же папской веры. И с комендантом не встречался, хотя Бырыма велел передать ради знакомства, что Резанов помер и его дочь свободна от помолвки…

Наверное, Виншип со Швецовым сказали еще прошлый раз, они были в пресидио*( искаженное испанское слово – крепость).

– Ты вот что, – раздраженный пустопорожними разговорами, хмуро взглянул на Тараканова Кусков и приступил к делам. – Представь-ка меня здешним тойонам и уважаемым мужикам, надо убедить их идти под нашего царя. Дел у нас много кроме промыслов, есть и такие, которые не всем доверишь. – Побуравив Тараканова испытующим взглядом, добавил, понизив голос. – Александр Андреевич велел заложить доски в северных рукавах залива Сан-Франциско. Ты передовщик смышленый, он тоже, – кивнул на Сысоя. – Втроем с Васильевым исполните наказ.

Тараканов усмехнулся и присвистнул:

– Что там, в Правлении, затевают войну с Гишпанией?

– Александру Андреевичу видней, что делать! – Жестко отрезал Кусков.

Уже на другой день он с помощью Тараканова разговаривал с вождями родов мивок и раздавал медали с надписью «Союзные России». Сысой с Василием и со штурманским учеником Алексеем Кондаковым промазали жиром большую байдару, тайно уложили в нее железные доски в ящиках. Утром усадили в лодку Такаканова и с десятью кадьяками на пяти двухлючках ушли вдоль морского берега в залив Сан-Франциско. Едва они вернулись, выполнив наказ, Кусков решил предпринять обозрение ближайших мест для заселения. Это дело так же надлежало держать в секрете от иностранцев.

На этот раз Кусков не боялся бегства промышленных и партовщиков: все знали, что прибыли сюда надолго, может быть, навсегда и надежно несли караулы. Под началом приказчика Василия Старковского русские служащие стали латать пустовавший склад, который из-за недостатка дров уже тайком растаскивали. Женщины готовили еду. Половине партовщиков под началом передовщика Васильва Кусков наказал искать каланов в Большом Бодего, хотя надежды на промысел не было. На шхуне он оставил Банземана, а сам со Слободчиковым, Кондаковым, Таракановым и отрядом партовщиков на байдарках ушел к северу вдоль морского берега.

Был погожий почти безветренный денек. На береговые скалы и камни накатывалась ленивая волна, ненавязчиво покачивала байдарки. Алеуты и кадьяки высматривали редкие стайки кормившихся каланов, гребли к ним. Приказчики, передовщик и штурманский ученик неспешно продолжали путь, ничуть не сомневаясь, что партовщики нагонят их. Они остановились возле намытой волнами кошки из песка и окатыша. В нескольких местах ее прорывали потоки воды. Путники вытянули на песок байдарки и стали разминать ноги. За намытым валом была полноводная, спокойная река, запертая дамбой. Виднелись равнинные берега с покосными лугами, поросшими кустарником, по руслу торчали из воды большие камни. Кусков обернулся к морю, потом опять к реке:

– Рейд плоховат и устье непроходимо! – пробормотал с сожалением, окинул спутников взглядом: – А сходить в верховья надо. Не может быть, чтобы здесь не было деревень.

Тимофей с Сысоем развели костер. Алексейка Кондаков, устав от сидения в байдарке, походил по кошке, смастерил удочку и пошел берегом реки. Вскоре он прибежал ни с чем.

– Вот такого осетра видел! – раскинул руки. Его приуженные креольские глаза были круглы от нахлынувшей страсти. – Хоть бы острогу, что ли?

Кусков бросил к костру мешок с юколой, сухарями, достал из кармана узелки с чаем и сахаром. Паек был привезен с Ситхи. Тимофей брезгливо взглянул на юколу, подхватил удочку:

– Чай заварите, а я рыбки наловлю!

Пока Кондаков рассказывал, каких размеров был осетр и как кормился на мели, Тараканов вернулся с десятком гольцов. Из байдарки достали второй котел, стали варить уху. Вскоре к берегу подошли партовщики, начали шкурить добытых каланов и варить мясо. Повалявшись на песке, Сысой поднялся на локте.

– Что дальше, Башка Алексадрыч? – спросил Кускова. Безделье начинало томить его.

– Ночуем! Утром я, Тимоха и половина байдарщиков поднимемся по реке, а ты с Кондаковым и десятком партовщиков иди дальше вдоль берега. Через три дня встретимся: или мы вас нагоним, или вы возвращайтесь.

Утром отряд разделился. Осматривая всякий изгиб и залив морского берега, Сысой со своими людьми медленно продвигался к северу, а Кусков с десятком партовщиков и Таракановым, который нужен был ему как толмач, поднимался вверх по незнакомой реке.

Слободчиков с Кондаковым и байдарочниками верст через пятнадцать вошли в небольшую красивую бухту, или губу небольшой речки с песчаным пляжем. Для стоянки больших кораблей она была мала, но при нужде здесь могла разместиться шхуна, может быть даже две. Берег против бухты был неудобным для подхода больших кораблей, загроможден скалами и подводными камнями. Приказчик со штурманским учеником подогнали двухлючку к пляжу, высадились, напились свежей воды из ручья. Сысой со стороны бухты поднялся на высокий берег и огляделся. Перед ним была обширная прибрежная терраса, покрытая колками очень высокого вечнозеленого леса. Заросли перемежались с лугами, пригодными для посевов и пастбищ. С западной стороны терраса обрывалась в океан высоким скальным берегом, на востоке – переходила в склон горного хребта, который тянулся вдоль морского берега от самого устья Колумбии, то отступая, то приближаясь к морю. Выше террасы склон был покрыт полосой густого леса, над ним виднелись голые вершины

Сысой еще раз огляделся, глубоко вздохнул всей грудью воздух с запахами леса, моря и узнал место, где хотел бы жить. Защищенная со всех сторон природой, здесь могла стоять неприступная крепость. Приказчик представил вместо леса обнесенное тыном укрепление, и ему показалось, что вокруг есть все необходимое для безбедного житья: земля для пашни и выпасов, вода, лес, вкупе с теплой зимой и сухим нежарким летом. Это было лучшее место, которое он когда-либо он видел в своей жизни. Огромной высоты деревья толщиной в несколько обхватов потрясали его. Похожие на них, но обкатанные прибоем стволы красного цвета, встречались на морском берегу и в заливе Бодего, древесина была мягкой и рыхловатой, мивоки называли ее ча-га, а промышленные чагой из-за сходства с березовым грибом. Улыбаясь солнцу, Сысой бросил на землю фузею, вынул из-за кушака походный топор, по самый обух вонзил в ближайшее дерево и не ошибся, это была та самая древесина, из плавника которой в Бодего строили баню и склад.

Алеуты, заметив на воде несколько кормившихся каланов, разошлись по бухте и начали охоту.

– В таком месте можно жить безопасно! – пробурчал за спиной Кондаков. Он неслышно подошел к Сысою и тоже с восхищением осматривал окрестности.

– Пашня здесь должна быть хороша! – Приказчик, нагнулся, запустил пальцы под корни трав, разжав кулак, понюхал пригоршню земли. – Чернозем! Куда против тобольского суглинка! Работай и все будет.

Синело безоблачное небо, ненавязчиво светило и грело солнце, земля была тепла, с моря веял дневной бриз, ласково шевелил волосы и бороду приказчика. Он раскинул руки встреч солнцу.

– Жить бы здесь до старости, а потом сидеть вон там, у обрыва и глядеть в море?!

– Да! – согласился Кондаков, щуря приуженные глаза. – Лучшего места не найти. Вдруг уговорим Ивашку Александрыча строить крепость здесь?!

Вечером партовщики развели костер, варили бобрятину, грызли сырую рыбу, молчаливо наблюдали, как заходит за море солнце и сумерки переходят в ночь. Обхватив руками колени и свесив на них бороду, со счастливым лицом сидел в стороне приказчик, всей грудью вдыхая свежий морской воздух. Он и штурманский ученик отказались от рыбы и мяса, погрызли сухарей, напились чаю и, так же молча, как эскимосы, улеглись на песке под байдарками.

Почитав молитвы вечерние, Сысой никак не мог уснуть, видел, как сон сморил караульного у затухавшего костра, но не окликнул его, сел на выстывший песок, смотрел, как движутся звезды, и ждал рассвета. Едва начало наплывать из-за гор серое утро караульный поднял голову, потряс ей и тупо уставился на приказчика. Стали просыпаться другие партовщики. Они оглядывали небо, сопели, плескались в воде залива, затем безмолвно сидели возле не раздутого кострища, сосредоточенно наблюдали зарю до первого луча, брошенного солнцем. Обсудив на своем языке, каким будет день, оживились, разожгли огонь, навесили котел для чаепития.

После полного восхода солнца отряд двинулся дальше к северу, дошел до мелководной лагуны небольшой речки, с устьем, замытым песчаным валом. Каланов в ней не было, рыбалка тоже не баловала, а бухта, оставшаяся за спиной, так манила и стояла перед глазами Сысоя, что он на другой день повернул своих людей обратно и встретил отряд Кускова возле устья реки, по которой тот поднимался.

Со слов главного приказчика местные жители называли реку Шабокаем. Кроме замытого устья в ней было много камней, а один, огромный – перегораживал русло как ворота. Кусков с отрядом дошел до озера, из которого вытекала река, видел селение мирных индейцев, они слышали про «талакани» и приветливо встретили гостей. Берега реки были равнинными с удобными для пашни лугами. Но кораблям в устье не войти, рейд плох, удобного места для селения Кусков с Таракановым не нашли. После северного края они, в первую очередь, думали о безопасности. Сысой, при встрече, стал с пылом убеждать главного приказчика, что лучшего места, чем виденное им, не найти. Уже в сумерках вывел Кускова на террасу, стал показывать, где можно поставить острог, где выпасать скот. Полей под пашню маловато – согласился. Но пашня всегда в стороне от деревень, рядом только огороды.

Партовщики развели костры на песке, пекли мясо и рыбу, пили чай. Русские служащие спустились к ним с террасы, Тараканов развел в стороне свой костер, навесил над огнем котел и варил уху из свежей рыбы, которую успел наловить. Он был удачлив в рыбалке. Кусков долго сидел, поджав под себя ноги, задумчиво глядел на огонь. Сысой, помётывая на него нетерпеливые взгляды, дул на вареную рыбью голову, перебрасывал ее с ладони на ладонь, все хотел спросить: «Ну, что?», и не решался.

Главный приказчик заговорил сам:

– Безопасно и далеко от гишпанцев, чтобы ссор не было. Бухта тесновата, но мы можем оставить в Бодеге факторию и склады. Мне там сразу не понравилось: ни пресной воды, ни леса, а теперь, рассорившись с гишпанцами, жить вблизи от них опасно. – Он помолчал, зевнул, тряхнул головой и добавил: – Впрочем, надо посмотреть и другие места к норду, Александр Андреич так велел.

Отряд стал выгребать на север, дошел до лагуны небольшой реки, где уже побывали Сысой с Алексейкой. Кусков постоял на намытой кошке, огляделся и махнул рукой, чтобы байдарщики следовали дальше. Так, почти не встречая каланов, они дошли до залива, открытого Сысоем между мысом Мендосино и Тренидадом.

Следом за приказчиком и штурманским учеником, узким проливом отряд вошел в просторный, укрытый со всех сторон залив. Кусков не смог скрыть восхищения, которое когда-то пережил здесь Сысой. Ему же на этот раз все показалось иным, много хуже, чем уютная бухточка в губе неизвестной речки. Залив был надежно защищен от штормов, имел много удобных якорных стоянок, но проход с моря узок и мелок. Сысой подогнал свою байдарку к главному приказчику и стал говорить о недостатках места, подаренного ему судьбой со многими знаками и предзнаменованиями. Вдвоём они промерили глубины устья и возможных якорных стоянок.

– При большой воде на входе глубина две сажени. Даже при безветрии бриг надо вводить с опаской. Большим кораблям и вовсе не войти. Опять же, по лагу миль двадцать до Тринидада, а дальше сам знаешь какие народы…

Кусков слушал Сысоя вполуха и сдержанно улыбался. Партовщики высмотрели кормившихся каланов, рассыпались по зеркальной глади воды, оставляя пенистые следы за байдарками. Навстречу двум двухлючкам, неспешно плывущим к селению, вышли неуклюжие долбленые из дерева лодки местных жителей. Обнаженные гребцы, обвешанные снизками раковин, были без оружия, приветливо поглядывали на гостей и показывали знаками, что желают торговать. В окружении их лодок Кусков с Таракановым и Слободчиков с Кондаковым направились к селению, вышли на сушу, пытались говорить со старейшинами, раздавали серебряные медали «Союзные России». Язык здешних индейцев сильно отличался от береговых мивок, но мало-помалу, где знаками, где словами Тимофей начал изъясняться с ними.

Тут были те же нравы, что у жителей Тринидада: больше всего уважалось богатство, и оно висело на владельцах. Те, у кого раковин больше держались важней и указывали, те, у кого мало или совсем нет, бегали, исполняя распоряжения богатых.

– Чудно, что их до сих пор не завоевали колумбийцы? – Сысой с удивлением разглядывал незащищенные дома из расщепленных стволов секвои и кедра. – Места хорошие, еда достается легче, чем там, – мотнул бородой к северу.

– Для колошей и колумбийцев важней всего власть и уважение соплеменников, для здешних – богатство! – На лице Тараканова закривилась печальная усмешка, он слишком хорошо знал нравы народов побережья.

Близилась ночь. Кусков выменял на бисер и железные иглы пару снизок раковин и, поглядывая на мельтешившие вдали байдарки партовщиков, отказался от предложений ночевать в селении. Его спутники столкнули на воду свои легкие лодки и вместе с главным приказчиком поплыли к острову при заходящем солнце и длинных тенях на воде. Там отряд разбил табор, в сумерках промышленные и партовщики развели костры. Добыча морских бобров не шла в сравнение с первым посещением этого залива. Кадьяки и алеуты, бывавшие здесь в прежние годы, шкурили добычу и разочарованно переговаривались.