Текст книги "Русский рай"

Автор книги: Олег Слободчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Хорошо бы! – не обрадовавшись новости, не опечалившись близостью Компании, согласился беглец. – Англичане уже пробовали объявить северную Калифорнию своей землей. И спросил, глядя в сторону: – Мимо белых скал проплывал?

– Помню!

– Залив Дрейка. Лет двести назад, даже больше, там стоял английский мореход, грабивший испанские селения в Тихом океане. Тамошние индейцы его приняли и объявили своим королем, а он их землю подарил аглицкой королеве. Хорошо бы иметь здесь свою, русскую, страну, да споров о земле будет много.

Сысой молчал. Просьбы коменданта крепости, наказы главного правителя, уклончивые ответы Кускова испанцам, все складывалась в какую-то безрадостную картину, в которую не хотелось верить.

Разложив костерок на песчаном берегу и попивая чай, заваренный в котле, кадьяки мирно сидели возле байдары в стороне от бастиона и выглядели вполне довольными. Повозка с впряженными быками подвезла фанеги* ( калифорнийская мера сыпучих  продуктов, 3,5 пуда ) с пшеницей, бочки с маслом. Сысой пересчитал их и стал командовать погрузкой. Антипатр со шхуны заметил суету на берегу, приложился к подзорной трубе и вскоре отправил по уговору байдару с мехами.

Кондаков с Банземаном явились к месту обмена в изрядном подпитии. Мореход мотал головой, тряс побледневшими щеками, сгибался и выпрямлялся, словно у него прихватило поясницу.

– Кончита! О Кончита?! – восклицал восторженно.

Полканов с пониманием хохотал, переводил вопросы и ответы торговавшихся сторон, между ними успевал хвастать своей нынешней беспечной жизнью, но со стороны казалось, будто он сам себя убеждает, что в пресидио ему лучше, чем в колониях.

Два дня байдары челночили грузы от шхуны к крепости и обратно. Трюм судна был заполнен. Протрезвевший и хмурый Банземан, расхаживая по палубе, высматривал осадку судна, протестовал против лишнего груза. Наконец обмен был закончен, шхуна снялась с якоря, распустила паруса и легла на обратный курс.

Глава 5

С пшеницей, маслом, солью и новостями об испанцах шхуна «Чириков» вернулась в Росс. Кусков был доволен первым плаваньем к калифорнийским испанцам, а Сысой весь обратный путь думал о реке, где привольно крестьянствует Кальянов с прижившимися у него беглецами.

– Отпустил бы ты меня туда?! – предложил Кускову за застольем. – А то живем, не знаем, что за Береговым хребтом.

– Недурно побывать в окрестностях! – задумчиво пробормотал управляющий, глядя в свою непочатую чарку. – А что делать с беглецами – не знаю. Силком свезти на Ситху – не велика заслуга: да и выгодно иметь своих людей среди гишпанцев.

– Выгодно, – согласился Сысой. – Все новости от толмача из чужой крепости.

– Людей мало, все при деле! – продолжал рассуждать управляющий. – Ветряную мельницу надо строить, той, что на ручье за год не перемолоть привезенную пшеницу, а муку покупать не по нашим доходам. – Поднял голову с туманными от забот глазами и пояснил: – С нашего прибытия сюда добыто всего полторы сотни бобров, даже стыдно писать Андреичу. – И спросил, вдруг, слегка оживившись: – Кого бы хотел взять с собой?

– Много не надо: креола Кондакова и четверых алеутов при байдаре. Полканов сказал, по реке живут и кочуют народы мирные.

– Ученик-то тебе зачем? Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Я хотел отправить его на Ситху. – Поднял брови Кусков.

– Его Бог любит! – рассмеялся Сысой. – Два раза приносил удачу, вдруг и здесь поможет.

– Кондаков! – управляющий через стол окликнул штурманского ученика.

Тот весело обернулся: тощий, чернявый, с приуженными черными глазами.

– Выбирай: ведешь шхуну с грузом в Ново-Архангельск известным путем, а Банземан останется толмачить по-аглицки, или идешь вверх по реке с приказчиком?

– Гишпанцы говорят, будто с полвека назад их люди поднимались верст на пятьдесят выше устья, но сами реку не знают, – выложил свои познания Кондаков. Посопев и помявшись для форсу, передернул плечами, кивнул на Сысоя: – С ним пойду! – Затем проворчал обиженным голосом: – Станут слушаться матросы креола-штурмана, как же?! – И повеселел: – А может, напрямик, по Шабакайе, волоком через хребет?

– Нам нужно реку посмотреть, с беглецами поговорить, – возразил Сысой. – А найдем ли волок через хребет – не знаю.

Он позвал в поход знакомых ему по промыслам алеутов, те с радостью соглашались идти хоть куда, лишь бы подальше от крепостных работ. Байдара была приготовлена уже на следующий день. Сысой оставил дома праздничную одежду, переоделся в кожаную рубаху, сапоги из сивучьих горл, попрощался с сыном и домочадцами, спустился по тропе к бухте. Партовщики уже сидели в лодке, Кондаков нетерпеливо топтался на песке. Сысой уселся на корме, и креол столкнул байдару на воду.

Алеуты в берестяных шляпах, скаля белые зубы на загоревших лицах, налегли на весла, байдара вышла в море и направилась вдоль берега к заливу Малый Бодего. Переночевав там, партовщики, креол и приказчик знакомым путем выгребли к устью залива Сан-Франциско и повернули в знакомый северный рукав, где промышляли в прошлом. Алеуты вертели головами и азартно стонали, примечая кормившихся каланов. Подойти к ним на большой байдаре было невозможно, пальнуть из фузеи не позволял приказчик. Над водой кружили и кричали чайки, высматривая добычу, плавилась рыба. Лосось шел на икромет. Поблизости выныривали нерпы и таращили на путников большие круглые глаза. Здешние места были богаче окрестностей Росса, Большого и Малого Бодего.

Не задерживаясь для промысла, гребцы вошли с приливом в устье Большой реки и без труда поднялись на версту против течения. В дельте увидели небольшого, частью разделанного кита и высадились на берег. Никаких признаков земледельческого поселения не было, но на песке остались следы обуви. Алеуты запаслись китовым жиром, бечевой и шестами повели байдару против течения реки обильной рыбой и птицей. Добыть пропитание здесь было не трудно.

Уже на другой день путники заметили на берегу избу, построенную по-русски. Кондаков и Сысой направились к ней, примечая покосы и огороды. Все было устроено так знакомо, что заныла душа в ожидании встречи с родиной. Русский дух витал в строениях, грядках огородов, огороженных пряслами. На коньке избы скалился череп медведя, который у индейцев почитался священным зверем, а здесь, по-русски, охранял жилье от нечисти. Возле избы бегали голые индейские дети и креольчата. Простоволосые женщины в рубахах из американского ситца и с голыми коленками ничуть не удивились бороде Сысоя и на его расспросы показали знаками, что мужчины ушли на охоту вверх по реке.

– Явно наши! – Сысой указал Кондакову конский на череп с другой стороны избы. – Увидели нас и бежали! Боятся, что заберем силой.

И снова веслами и шестом путники легко продвигались против спокойного течения равнинной реки, вечерами ловили рыбу, Сысой с Алексой били из лука гусей и уток. Алеуты пристрастились к осетрине и ели ее сырой, обильно приправляя китовым жиром. Сысой с мореходом – варили уху, пекли на углях рыбу и птицу. Кондаков после ужина подолгу мыл котел песком и окатышем, разглядывая что-то в нем.

– Похоже, есть золото! – Сунул котел под нос Сысою и пошевелил пальцем осадок. – Мой отец был рудознатцем, кое-чему научил.

Сысой усмехнулся в бороду, глядя на блески. Вспомнилось детство, смешливые рассказы дядьки о золоте за океаном. Тогда ему представлялось, что на земле и под землей грудами лежат червонцы, а не этот поблескивавший песочек.

– Наше золото – морские бобры! – сказал, ничуть не заинтересовавшись осадком в котле. – А их тут нет.

– Золото оно везде золото! – шмыгнул носом креол и выплеснул из котла осадок.

Берега богатой реки не пустовали, индейские станы встречались часто. В отличие от деревни, здешние жители не пугались пришельцев, с любопытством сбегались к ним, глазели на байдару, трогали одежду незнакомцев, особенно восхищались бородой Сысоя. Приказчик одаривал их бисером, и байдара продвигались дальше в верховья реки, пока она не разделилась на два притока. На сливе Кондаков опять до самых сумерек мыл песок в котле. Караул ему выпал под утро и креол даже не разбудил смену: стоя по колени в воде, погромыхивал окатышем, и так увлекся, что его едва оторвали от этого занятия.

– Да золото же! – Штурманский ученик сердился, что не может втолковать приказчику очевидного, показывал песок, намытые мелкие камушки в рыбьем пузыре. Сысой недоверчиво разглядывал их, даже пробовал на зуб и не мог поверить, что это золото, а не камни или какая-нибудь руда. Опасности не предвиделось, но ночами путники в черед несли караулы.

Приказчик разбудил креола под утро, на последний час перед рассветом. Тот сладко потянулся и проурчал сквозь зевоту:

– Какой сон я видел?! Дымящую гору!

– Мало на Аляксе дымящих гор?! – проворчал Сысой, торопливо укладываясь, чтобы подремать часок перед общим подъемом.

– Не простой сон!

– Потом расскажешь! – укрылся одеялом.

Утро начиналось как обычно: завтрак, чай, сборы, времени на пустопорожние разговоры не было. И только после полудня, когда на горизонте показалась дымившая вершина горы, креол удивленно вскрикнул:

– Я видел ее во сне!

– Вот если бы бабу, да русскую, я бы послушал! – съязвил Сысой, не понимая восторгов спутника.

До горы шли еще два дня, а она все поднималась и поднималась, и встала вблизи во всей красе, почти с гору Святого Ильи на якутатском берегу. Вершина была обложена причудливыми облаками, скрывавшими дым, который чудился издалека.

– Такой вот и видел! – восхищенно разглядывал ее креол. – Только всю из золота.

Они путешествовали двадцатый день, все, что хотели узнать и увидеть, увидели и узнали, Сысой склонялся к тому, чтобы возвращаться, но едва сказал об этом, Кондаков яростно запротестовал:

– Я должен побывать вблизи. Говорил же, был вещий сон!

Сысой вспомнил свой вещий сон перед тем, как открыть залив и с пониманием согласился потратить еще пару дней. Алеуты не спешили с возвращением на строительные работы, отговаривать креола никто не стал. Но удалые на воде в байдарках, они были никудышными ходоками. Приказчик с мореходом решили оставить их на стане, а сами, с ружьями и одеялами, отправились к горе. Кондаков охал и удивлялся, будто никогда не видел ничего подобного, вырывался вперед мерно шагавшего Сысоя, убегал заглянуть в гроты и расщелки, будто что-то выискивал. Приказчику надоело ходить за ним кругами, возле ручья он бросил на землю одеяло, топор, котел и фузею.

– Подожду здесь, а ты побегай, если в охотку!

Креол сбросил свой груз в кучу.

– Жди!.. А я поищу!

– Чего поищешь? – рассерженно спросил Сысой.

– Говорил же – был сон про эту гору и вот я перед ней. Неспроста же все …

Кондаков ушел без еды, без оружия, и пропал на три дня. На бегство это не походило. Не зная, где его искать, Сысой полазил по склонам, поднялся выше, осмотрелся, покричал, выстрелил в воздух. Ответа не было. На четвертый день он уже собирался вернуться на стан, но утром приплелся креол.

– Где пропадал? – накинулся на него приказчик.

– Все расскажу, ничего не утаю, – пролепетал Кондаков и в изнеможении упал возле костра.

Едва он пришел в себя и окреп, двое вернулись к стану, где их ждали алеуты. Никаких неприятностей у них не было, четверо гребцов лежали у костра и односложно пели. Сысой хотел в тот же день плыть в низовья, но Кондаков опять упросил его задержаться, вырубил из дерева корыто и стал мыть песок с камнями.

– Я же говорил, это золотая гора, из нее в реку несет несусветное богатство, а ты спешишь, – самодовольно показывал Сысою намытые самородки, выскребал застрявший по срубу песок.

Сысой недоверчиво осматривал его, он видел золото в монетах, а не в песке и камушках, но то, что Кондаков намыл в рыбий пузырь, было тяжелым как свинец. Три дня Сысой терпел причуды спутника, от скуки помогал ему переворачивать камни. Алеуты ловили рыбу и были вполне довольны жизнью. Не зная, есть ли польза от занятий штурманского ученика, на четвертые сутки Сысой приказал грузиться в байдару. Шестеро путешественников без труда сплыли по реке до устья. Приказчик один, без оружия, отправился к хозяйству Кальянова, надеясь переговорить с беглецами, но они опять уклонились от встречи. Сысой чертыхнулся и вернулся к байдаре.

По заливу гуляла пологая волна, в море был шторм. Шестеро гребцов вывели байдару к волоку в залив Большой Бодего, перетащились известным путем, оттуда выгребли к малой бухте, на берегу которой была русская фактория с баней и складом. В заливе стоял на якоре знакомый бриг «Лидия», купленный у американцев и переименованный «Ильменой».

«Ильмена» ходила в испанских водах, контрабандно торговала с миссиями Южной Калифорнии, тайком высаживала для промыслов небольшие партии кадьяков и алеутов, вывезенных из Ново-Архангельска для смены партовщиков Тимофея Тараканова. Вояж компанейского брига под началом иностранцев складывался удачно. Комиссионер Элиот только для себя выручил на нелегальной торговле 10 000 пиастров. «Ильмена» побывала возле острова, на котором продолжали жить одиннадцать партовщиков Прошки Егорова, перебившие местных мужчин. Русский передовщик Тарасов высадился и убедил их снова промышлять на Компанию. В середине лета партовщики с передовщиком то ли решили переправиться на другой остров, то ли промышляли возле калифорнийского берега и были схвачены испанцами. По слухам, некоторых из них пытали, а тойона Петра Чукагнака убили.

Вскоре, возле миссии Сан-Педро испанцы захватили часть экипажа «Ильмены», контрабандно торговавшего на суше. Партовщики Ивана Кыглая и Федора Атташи, в надежде на прикрытие брига, промышляли каланов возле берега. Они сумели отбиться от испанцев и уйти на байдарках в открытое море. Пять компанейских служащих и комиссионер попали в плен. Капитан брига Водсворд бежал от испанцев с тремя матросами на ялике, вернулся на бриг и уладил конфликт, раздав подарки влиятельным чиновникам. После этого он привел «Ильмену» в Малый Бодего, чтобы выгрузить закупленные для Росса продукты. Об этом Сысой с Кондаковым узнали, поднявшись на борт.

Капитан-американец не отказался попутно увезти в Росс шестерых путешественников, но был очень озабочен: шторм задержал его в заливе, а он спешил отправиться на поиск бежавших от погони эскимосов, кроме того, по условиям контракта, должен был сменить промышлявшую партию Тимофея Тараканова. Водсворд чертыхался, носился по бригу и покрикивал на бездельников. Шторм стихал, сглаживались волны, менялся ветер, но в трюме обнаружилась течь.

На опасном рейде против Росса «Ильмена» встала на два якоря, начала отгрузку пшеницы, масла, соли. Груз из крепости капитан не принял, собираясь на поиски кадьяков Кыглая и Атташи. С берега к нему прибыл Антипатр и стал бойко спорить с американцем на его языке. Тот объявил, что из-за течи пойдет не на Ситху, а на Сандвичевы острова для ремонта. Антипатр все же остался на судне, и разгрузившаяся «Ильмена» взяла курс на юг.

Сысой с креолом Алексейкой и четырьмя алеутами высадился на берег, с удивлением разглядывая новые строения и окрестности Росса: ветряную мельницу, ворота крепости, покрытые двускатными крышами. Василий с Петрухой перебрали избу, сделали печь из здешней глины, положив начало посаду. На засаженных весной грядах буйно поднялась зелень, на склоне хребта узкой полосой колосилась пшеница, Ульяна с гордостью показывала капусту и репу.

Все цвело, набирало силу и вес, но вид единственной русской женщины Росса сильно обеспокоил Сысоя: покуривая трубку, она кашляла давно, но не так, как при нынешней встрече. Теперь, время от времени, Ульяна заходилась до слез, снова набивала трубку табаком и беспрестанно дымила. На некоторое время кашель стихал, потом снова душил её, да так, что в уголках губ появлялась розовая пена. Сысой бросал вопрошающие взгляды на Ваську, но тот взахлеб рассказывал про Петруху, который получил жалованье мастера, про Богдашку и Федьку от которых получил письма. Старшего после школы отправили в Иркутск, младшего хвалил учитель Кашеваров за хорошую учебу и старательность.

Ко времени туманов с полутора пудов семян Василий собрал немногим больше четырех пудов пшеницы – под Тобольском урожаи были лучше, испанцы говорили, что в миссиях собирают по сам 25-30. Но запашка была увеличена втрое, зимой Василий собирался посадить пять пудов. Надо было приспособиться сеять в такое время, чтобы жать пшеницу до туманов, которые накрывали морское побережье.

Радостную встречу Сысоя с родными прервал Кондаков: управляющий устал ждать доклада о путешествии и послал его за приказчиком. Не отщипнув хлеба, Сысой отправился в крепость. Ворота были распахнуты, внутри достроили поварню, заложили просторный дом управляющего и подводили под крышу склады, в самой середине двора был выкопан колодец. Кусков с Катериной ютился в торговой избе, туда и пришли калифорнийские путешественники.

– Куда пропал?! – укорил он Сысоя, выставляя на стол три чарки и ополовиненную четверть. Катерина принесла блюдо с остывшими блинами и соленую рыбу. Управляющий настраивался на долгий разговор. – Договаривались же – не дольше месяца, а прошлялись полтора?!

Выпив во славу Божью и благодарность за удачный поход, штурманский ученик и приказчик стали рассказывать о спокойной реке, текущей по долине между горных хребтов. При этом креол ерзал на лавке и плутовато поглядывал на Кускова. Едва Сысой рассказал о реке и народах, живущих по берегам, Кондаков нетерпеливо вскрикнул:

– Ты про счастливую гору скажи!

– Про гору говори сам! – Сысой с сомнением помел бородой по столешнице и откинулся на лавке, всем своим видом показывая, что не очень-то верит креолу. – Если Кондаков не врет, то на той горе случилось чудо, несчастье, обернувшееся счастьем. – Кивнул креолу, чтобы говорил сам.

Штурманский ученик, распаленный неверием приказчика, с которым много спорил в пути, смежил узкие глаза, облизнулся и с жаром заговорил:

– Песок на отмелях сильно блестит желтым, а я знаю от отца, так бывает, если в нём золото. В одном месте черпанул котлом, промыл, в другом, и кое-чего нашел. А он мне, – презрительно указал на Сысоя, – песок как песок! Пошел я к горе, полазил у подножья, гляжу – щель, а во тьме что-то блестит. Бес поманил лезть, поглядеть, что там. Полез – тьма. Попробовал обратно – рубаха задралась, не пускает, я – дальше. Щель стала расширяться и, вроде как, посветлело. Встал я в полный рост, рубаху отряхнул, расправил, хотел лезть обратно, гляжу – стены гладкие и желтые как из золота. Дальше пошел – золотые гробы без крышек, а в них покойники, будто прозрачной смолой залиты и все кругом из золота…

– Как разглядел-то в темноте? – недоверчиво спросил Кусков.

– То ли глаза привыкли, то ли отблеск какой был от золота, может быть, щель какая-то, – оправдываясь, залопотал Кондаков.

– Три дня пропадал, – кивнул на него Сысой. – Я думал, сбежал или убился, хотел уже возвращаться. Вдруг, приволокся, тощий, дурной, лопочет про золото. А после на сливе держал нас три дня, с корытом по воде бродил и бормотал, как полоумный: «Золото-золото из-под той Счастливой горы должно в реку смываться!» Ну, не вязать же его, не везти силком?! Пришлось ждать, пока утешится.

– Вот это самое! – торжествующе вскрикнул креол и бросил на стол тяжелый рыбий пузырь, набитый песком и камушками кварца с желтыми вкраплениями. Развязал его, рассыпал по столешнице. – Красиво?! Похоже на золотой доллар или на червонец. – Полюбовался поблескивавшей горкой, ожидая, что скажет управляющий.

Кусков в задумчивости смотрел на камушки, перетирал меж пальцев песок и качал поседевшей головой. Сысой продолжал рассказывать о своем:

– Помолясь Всемилостивейшему Господу, святителю и чудотворцу Николе, за молитвы наши услышанные, за просьбы исполненные, чуть не силком усадил я его в байдару. Поплыли вниз, по берегам встречали много миролюбивых селений и кочевых станов, индейцы зазывали к себе, но я велел торопиться, довезти и сдать тебе всех целыми…

– Благодатные места! – Кусков со вздохом поднял затуманившиеся глаза. – «Ой, раю мой раю, прекрасный мой раю!» – просипел слова старинной былины. – Сможем ли жить здесь или изгонит Господь как Адама с Евой?.. Раю ты, мой раюшко, притулиться бы хоть с краешку, – вздохнул тяжко, глубоко, прерывисто.

– Что Бога-то гневишь? – в два голоса заспорили приказчик со штурманским учеником. Они были счастливы возвращением, веселы выпитым ромом, не понимали печали управляющего.

Кусков, качая кручинной головой, опять вздохнул и печально пробормотал нараспев:

– «Не велел нам жить Господь во прекрасном во раю», а мы все ищем, ищем. – Стал ссыпать золото в высохший рыбий пузырь.

– Да что случилось-то?

– Бес смущает мыслями, которые прежде не приходили в голову: если гишпанцы не станут чинить препятствий для вольной торговли с миссиями, зачем Росс Компании? Она тратит на наше содержание четырнадцать тысяч ассигнациями в год. А я нынче отправил на Ситху сто четырнадцать бобров, тридцать девять кошлаков. На другой год, по всем приметам, добыча будет меньше. Сами себя прокормить не можем, не то, чтобы снабжать колонии и Сибирь. Котами с Ферлоновых камней Компанию не удивишь: они и мельче, и цвет похуже прибыловских. А чтобы укрепиться, надо быть полезными Компании. Разве это! – подкинул на ладони пузырь. – Фунта полтора! Похоже на золото. – Помолчав, продолжил, не поднимая глаз. – Я отправил с Банземаном дубовые доски, предложил Андреичу заложить верфь, чтобы строить здесь суда из калифорнийского дуба, просил прислать людей для выпасного скотоводства. Вдруг оправдаем затраты?! – Вскинул глаза с тлевшей в них надеждой. – А еще, сад заложил: яблони, груши, вишни, персики, виноградные лозы из Чили и Перу, арбузы из Сан-Франциско. И… Розы, – признался, смущаясь, – пусть растут, душу радуют . Мельница теперь своя, заведем кожевенный заводик… Разве так?!

– Ну, и что печалишься? Мало, что ли?

Кусков опять с сомнением качнул головой и опустил глаза:

– Получил от Александра Андреевича наказы и письма. Гишпанский король требует убрать Росс. Наш царь из-за нас ссориться с ним не станет, директора Компании хотят на двух стульях усидеть и всем угодить. Среди них из старых мехоторговцев остался один шелиховский зять Булдаков, а новые ни уха ни рыла не понимают, только жалованье получают. Опасается Александр Андреевич, что мы станем не колонией, а разменной картой в политике.

– Не может того быть! – в два голоса заспорили с управляющим приказчик и штурманский ученик. – Земля была ничья, мы ее купили. Лучше мест не сыскать. Вот засеем поля, приспособимся как миссии. Хлеб всем нужен… И золото.

– Хлеб нужен! – согласился Кусков. – Только крестьянствовать из-под палки не заставишь. Один Васька работает на полях и огородах, да я. Других приходится заставлять. Розы вот затеял разводить, – скривил бритые губы. – А золото твой отец привозил с Юкона, – кивнул штурманскому ученику. – Отправляли в правление Компании. Я так и не понял нужно ли оно России.

– Наливай! Бог не выдаст – свинья не съест! – Встрепенулся Сысой. – Тогда не нужно было, теперь понадобиться… Если это, правда, золото!

Разливая ром по чаркам, Кусков продолжал травить души сотрапезников унылыми размышлениями:

– Без вас Алексейку Шукшина задавило деревом. – Перекрестился. – Шестеро промышленных подали прошения: контракт выслужили, задерживаться на поденной компанейской службе не хотят. Добычи нет. Посчитали мы с писцом-конторщиком их содержание, оказались должниками Компании. Вот те и благодатная Калифорния! И беглые от гишпанцев не возвращаются, хотя знают, что мы основали селение. Сами говорите, убегают, уклоняются от встреч.

Невольная печаль Кускова ушла вместе с похмельем и забылась. Сам управляющий с утра до ночи был занят, то наблюдал за строительством, то работал в саду, что ему особенно нравилось. Новый урожай пшеницы опечалил и его, и Ваську, туманы с моря не дали собрать по-калифорнийски обильный обмолот: посеяли пять пудов, собрали восемь, а на одни только компанейские паи служащим Росса надо пятьдесят пудов в месяц. Василий стал поругивать здешний ровный климат без холода и жары, предлагал перенести пашню в долину реки.

– Как у нас под Тобольском?! На едока три десятины земли. Через два-три года сорные травы глушат злаки, колос становится тонким, – рассуждал, оправдывая свое невезение в урожаях. – Надо запускать пашню на два-три года под покосы, Нам в сене нет надобности, можно выпасать скот, пускать под бахчи. От века все на том стояло. Чтобы себя кормить надо десятин сто пятьдесят, а тут кого?! – озабоченно кивал на горный склон, исполосованный пашней.

Управляющий и приказчики с пониманием соглашались с ним, но понимали, что и земли нет и народа, чтобы ее обрабатывать, есть одни только едоки. В прошлом Кусков искал на Шабокае и не нашел там подходящего места для крепости, но высмотрел места для хуторов, а их надо было строить.

Осенью против Росса бросил якорь бриг «Суворов» под военно-морским флагом. С корабля спустили шлюпки, в бухте Росса высадились лютеране финны, принятые на службу Компании и два якута для успешного скотоводства, по просьбе управляющего, на смену мало сведущему в письмоводстве писцу-креолу Ивану Куликалову, прислали конторщика Михаила Суханова.

Кусков на байдаре ходил к бригу, разговаривал с командиром, русским офицером Лазаревым, вернулся с новостями, от которых неизвестно чего ждать: война Соединенных Штатов с Англией закончилась победой американцев. «Ильмена» под началом американского капитана подобрала партию Тараканова, но была задержана на одном из Сандвичевых островов, на который шторм выбросил бриг «Беринг» с грузом на сто тысяч рублей, разграбленным местными жителями. Баранов отправил туда на бриге «Кадьяк» служилого немца доктора Шафера договариваться о возмещении убытков и получил от него такие известия, что тут же послал на подмогу бриг «Открытие» под началом капитана-лейтенанта Подушкина.

Следующей новостью было разрешение главного правителя колоний построить в Россе верфь и заложить галиот из местного дуба. Поскольку здешняя бухта мала для больших судов, было принято предложение Кускова дооснащать их в Бодего. Компания еще нуждалась в крепости, и это радовало тех, кто хотел остаться здесь навсегда.

«Суворов» снялся с якоря и ушел в Сан-Франциско, где загрузился хлебом, солью, разной снедью для колоний и при северо-восточном ветре снова встал на рейде против Росса. На этот раз крепость навестил капитан. Он привез еще одну новость: прежнего губернатора Северной Калифорнии Арильягу сменил Пабло Висенте де Сола. Его прислали с указом требовать ликвидации русской крепости, применять жесткие меры против контрабанды и нелегального промысла. Русское население Росса гадало, какие неприятности могут последовать от перемен, а бриг Лазарева поделился купленными продуктами и ушел к Ситхе. На нем, к главному правителю колоний отправился штурманский ученик Кондаков с намытым золотом.

Возле крепости опять застучали топоры, зазвенели пилы. К неудовольствию эскимосов началось строительство верфи. Дуб возили издалека, с другой стороны Берегового хребта, правда, теперь с помощью лошадей. Возле крепости бревна распускали на доски клиньями.

Прошло четыре года после поднятия флага над фортом Росс. В 1816-м году стараниями трех подвижников, принуждением служащих и партовщиков с полей крепости собрали и намолотили без малого полсотни пудов пшеницы. Русским служащим и креолам на их хлебный пай такого урожая едва хватило на месяц. К разочарованию первостроителей, Росс все еще не мог обеспечить провизией даже себя: пшеницу, масло, мясо, соль приходилось покупать у миссий и зависеть от них.

Возле Большого Бодего, всего в дневном пути от Росса монахи-францисканцы и калифорнийские солдаты строили миссию Сан-Рафаэль. Они часто навещали крепость, были доброжелательны, закупали поделки из железа, кожи, доски, расплачивались продуктами и скотом. Выше устья реки, на которой побывал Сысой со штурманским учеником, тоже строилась новая миссия. Калифорнийцы теснили Росс и заселяли северные земли.

Но форт стоял и укреплялся. Пока огороды и поля были невелики, служащие и партовщики справлялись с работами по прополке, сбору и обмолоту урожая, с увеличением посевов Кусков стал приглашать на работы жителей ближайших деревень. Расплачивались с ними за помощь сладкой кашей и чаем, отличившихся награждали бисером, рубахами, одеялами.

Русские корабли уходили на Ситху и Кадьяк гружеными не только Калифорнийской пшеницей, но свеклой, капустой, редькой, репой Росса. Овощи были огромных размеров и неслыханного веса, но водянисты и пористы. Здесь хорошо росли горох, бобы, арбузы, дыни и тыквы. Урожаи картофеля собирали два раза в год, но хуже, чем на Ситхе из-за грызунов и туманов. Молотить пшеницу приходилось палками, носить снопы с горы – руками. Для таких работ требовалось много людей, а индейцы все неохотней приходили на помощь. И все же, частное и компанейское огородничество ширилось: зеленел заложенный Кусковым сад, множился скот, колосилась пшеница на узких полосах полей, вынесенных на склон Берегового хребта. Правда, к отчаянию Васильева, очередной урожай съела саранча.

Летом 1817-го года партовщики добыли всего 44 бобра и 11 кошлаков. Зато при крепости были построены лесопилка и верфь, заложено первое судно из местного дуба. Крепость становилась нужной частью русских колоний в Америке и первые русские поселенцы Калифорнии ждали царского указа, который позволил бы им с потомством вольно и с пользой для России жить на этой земле. В том, что такой указ должен прийти убеждал себя и других управляющий Россом Иван Александрович Кусков. А чтобы меньше думать и сомневаться, много работал и по большей части в саду.

Индианок при крепости становилось все больше, больше смешанных семей партовщиков и служащих: Кусков всячески привлекал для работ жителей соседних деревень. По вечерам и праздникам в эскимосской слободе гости и партовщики устраивали танцы, нередко кончавшиеся сватовством. Услышав песни, как-то забрел туда Сысой. Обнаженные мужики, полуобнаженные женщины и девицы стояли плотным кругом, внутри которого, как птицы по берегу семенили алеуты, раскидывали руки, будто парили в воздухе альбатросами, сладострастно извивались кадьяки, воинственно скакали чугачи. Среди индейцев Сысой узнал мивочку, бывшую женку Лосева и Банземана, стоявшую за спинами индейцев помо в дворянском платье, подаренном ей последним муженьком. Её нечесаные черные волосы свисали на плечи как трава с кочки, рукава платья были отрезаны наподобие сарафана. Уже не такая молодая, как стоявшие впереди ее девицы, она с умилением и тоской смотрела на плясавших. В крепости появились толмачи, говорившие и понимавшие лучше её, расставшись с Банземаном, она вернулась в свою деревню и о ней забыли. Сысою всегда нравилась эта индеанка. А на этот раз он даже немножко залюбовался, немножко пожалел её и себя тоже, и шальная мысль пришла в голову. Он снял с шеи платок и, притопывая, с молодецким посвистом вышел на круг.