Текст книги "Я иду искать. История первая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Белая ночь плыла над вересковыми пустошами. Всё вокруг казалось чётким и нереальным, как во сне. В небе между звёзд бесшумно и многоцветно горел Большой Сполох. Еле слышно шелестел вереск, а потом вдруг очень-очень далеко послышался жутковатый, заунывный волчий вой. В вышине, кажется, дул ветер – на фоне Сполоха, пригашивая звёзды, быстро проносились, меняя цвет, лёгкие, раздёрганные перья редких облачков.

Было прохладно, не больше +8, но Олег с каким-то упрямым наслаждением сидел, не натягивая плаща, цедил сквозь зубы холодный воздух. И не понимал, что чувствует.

– Я пропал, – сказал он вслух. – Со мной всё. Всё ясно. Я пропал, – и засмеялся не очень хорошим смехом.

Он ещё не знал, что и как будет делать. Но жить так дальше было нельзя. Обманывать себя, обманывать Бранку, Гоймира, всех – всех кругом. Надо было подумать, и Олег, достав из кармана блокнот, с запинкой, морщась и припоминая значки, написал строчку глаголицы:

НЕ СПИТСЯ . УШЁЛ ЗА ОВЦАМИ . ВОЛЬГ .

Записку он положил в ногах Гоймира, прижав камнем. Тихо обулся, затянул ремни чуней и, подойдя к коням, погладил своего по гриве, шепча:

– Тихо, тихо, шуметь не надо... Я понимаю, что ты не отдохнул, ну да мы спешить не будем...

Оглядываясь на спящего друга, оседлал и взнуздал коня. Гоймир не просыпался – очень устал днём. Он не проснулся и когда Олег отвёл коня в поводу подальше, вскочил в седло и пристукнул свой транспорт пятками по рёбрам...

... Если честно, Олег не знал, зачем уехал – может быть, чтобы просто побыть одному. Конёк никаких признаков усталости не выказывал – подчиняясь хозяину, неутомимо шёл то рысцой, то шагом, поматывая косматой гривой и тихо фыркая.

Началась пологая горная осыпь – граница между землями племён, это Олег знал. Дальше – земли Вепрей, давних союзников Рысей. Говорят – Йерикка рассказывал – раньше на этой осыпи каждые десять лет торжественно пороли княжичей обеих племён – чтобы, став князьями, не забывали, где проходит племенная граница, кто сосед и как следует границу соблюдать: на чужое не зариться, своего не отдавать. Вспомнив об этом, Олег улыбнулся. А неплохой был обычай. Можно его у Олега ввести, на Земле... только вот поди узнай, кто президентом станет, кого лупить на границе? Проблема...

Странный цокающий звук отвлёк его от этих мыслей. Олег вскинул голову, взялся за револьвер уже привычным движением, но никого не увидел. А звук усиливался, множился, и Олег узнал цокот копыт – конь скакал вдоль каменной гряды на той стороне.

Мальчишка соскочил на землю. Первое, что пришло ему в голову – Гоймир проснулся и отправился его искать. Олег поспешно вскарабкался по осыпи, заранее поднял пуку и...

И застыл, окаменев.

Никакого Гоймира за насыпью не было.

Олег стоял на гребне скалы, с этой стороны обрывавшейся отвесно вниз. На высоте (или глубине?) примерно двухэтажного дома в каменном кольце лежала почти идеально круглая площадка – большая, размером с половину футбольного поля или около того. От её центра радиально расходились к краям восемь похожих на лодки углублений. Размеры увиденного были настолько велики, что Олег не сразу понял – он видит перед собой огромную перунику – восьмиконечный символ. А в центре перуники поднимался Дуб.

Дуб не был очень уж высок – его вершина едва достигала края гряды, на котором стоял Олег. Но зато он был неимоверно, невероятно, невозможно кряжист. Широко раскинутые его ветви осеняли собой без малого всю площадку. У основания выступали из земли узловатые могучие корни толщиной в туловище быка.

Вид благородного дерева настолько зачаровал Олега, что он не сразу сообразил и то, что внизу находятся люди. Восемь коней стояли у дальнего конца, где угадывался проход в скалах. Семь человек замерли на семи концах перуники. А восьмой – только что подъехавший – размашисто шёл к последнему лепестку.

Все восемь человек были одеты одинаково – с ног до головы их окутывали белые плащи с капюшонами, даже при ходьбе скрывавшие и лица, и фигуры. Как во сне, Олег шлёпнулся наземь и выставил над краем гряды только голову, да и то не всю, смутно понимая, что видит он вещь, не предназначенную для большинства людей.

Восьмой человек занял место на перунике. Молча, не сговариваясь, абсолютно синхронным движением все восемь выхватили из-под плащей длинные мечи-двуручники и направили их, легко удерживая каждый своё оружие одной рукой, в центр – к корням дуба. Солнца на небе не было, но на длинных лезвиях вдруг заиграло золотистое тёплое пламя, по-текло по клинкам, сорвалось с острия каждого – и с треском ударило в землю посредине между людьми и дубом!

Вокруг могучего дерева пылали бесшумным пламенем восемь костров. Люди подняли мечи к вершине – таким же согласным и плавным жестом...

– Род Сварог Безначальный Бесконечный Вечный, – прозвучал ровный, мощный голос, и Олег вздрогнул. Кто говорил – было непонятно: все восемь человек оставались неподвижными. – Отец Божий, создатель племени славянского, податель кона и лада! И вы, Сварожичи: Дажьбог, Щит Солнечный; Перун Громоносец; Лада Охранительница; Макошь Подательница; Ярила Юный; Прав, Закона Ведун; Благ Огонь Безобразный; Числобог Мудрый; Сестра Двуликая, Среча да Несреча; Лель Вечно Прекрасная; Купава Гордая; Озем с Сумерлой, Подземные Хозяева – и ты, Морана Смерть, Белая Девка! Младшие боги – Велес Змей да Переплут Крылатый! И вы, навьи наши, что в земле, да в воздухе, в воде, да в ветре, в траве, да в камне! Поклон вам низкий от родичей ваших в Верье общей, вечной, неразрывной, славянской!

– Поклон! – откликнулся негромкий хор, и восемь голов в капюшонах склонились коротко и быстро.

– А тебе, Кощей, – загремел первый голос, и ветви дуба грозно и тревожно зашумели, – а тебе, Ядун-Чернобожище – тебе мы не кланяемся! От тебя отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся!

– Отрекаемся! – ухнул хор, и мечи, сверкнув в воздухе, разрубили его над головами хозяев. И послышалось торжественное пение:

 
– Как за семь морей, за семь гор,
Да за семь болот, за семь рек,
Под семью замками, под семью запорами,
За семью дверями, за семью засовами,
Во пещере тёмной, во тьме глухой
В семи медных кладях Лихо спрятано.
Как опутаны семь кладей во семь цепей,
А на каждую-то цепь семь заклятий легло,
А на каждое заклятье семь жертв дано —
Так не вырваться Лиху на белый свет,
Не гулять Лиху по нашей земле,
Не ступать Лиху по зелёной траве,
Не зорить Лиху наших людей,
Не сиротить Лиху наших детей,
Не видать Лиху славянских мук.
А пусть мучится Лихо в заклятой тьме,
А пусть гложет Лихо семь кладей тех,
А пусть рвёт Лихо семь тех цепей,
А пусть жаждет Лихо пуститься на свет,
А пусть с жажды той мука Лиху растёт,
А пусть мука та Лиху будет навек!
Говорим мы так – так и сбудется!
Говорим мы так – так и станется!
Сгинь, Лихо! Сгинь!
 

– Сгинь, сгинь, сгинь! – мерно ухнул хор, и мечи опустились под плащи.

– Ну что ж. – снова раздался начавший заклятье голос, – все, я вижу, в сборе? Давайте говорить, братья, что нам в жизни, не в песне, с лихом делать...

Он говорил – кто конкретно, Олег так и не мог понять – на городском диалекте, как две капли воды похожем на русский. И это звучало тем более странно после уже сказанного и спетого.

Восемь человек, на ходу откидывая капюшоны – Олег даже заёрзал от досады, что не может разглядеть их лица со спины – молча пошли куда-то за дуб. Олег прополз по краю гряды – и вытаращил глаза.

За деревом никого не было. Огни потухли. Только рослые лошади смирно стояли у дальнего конца поляны.

* * *

Это воистину была ночь случайностей. Во всяком случае – овец Олег нашёл тоже совершенно неожиданно. Он трусил рысцой через пустоши, раздумывая над тем, что видел – и ветерок, поднявшийся перед «утром», донёс до него блеяние...

Заставив коня перемахнуть ручей, вдоль которого ехал, Олег примерно полверсты проскакал пустошью и наткнулся на тушу овцы. Животное было зарезано – из располосованного горла текла кровь, в глазах запрокинутой головы стыл бессмысленный ужас. Конь захрипел, попятился и опустил голову, мотая гривой, отказываясь идти вперёд.

«Волк,» – понял Олег, соскакивая наземь и доставая наган.

Поодаль, блея, лежала ещё одна овца – левый бок порван. Три оставшихся, сбившись в кучу, дрожали у камней, словно большой комок спутанной шерсти.

– Тише, глупые ублюдки, – прошептал Олег, оглядываясь по сторонам.

Овцы, увидев и услышав человека, начали успокаиваться, но внезапно захрапел и заметался конь, а раненая овца завопила истерично. Олег крутнулся на месте.

В двадцати шагах от него – и в десяти от овец – стоял, широко расставив мощные лапы, белый волк.

Он был огромен, этот волк-одиночка – не меньше чем по пояс Олегу в холке – и весил, должно быть, больше мальчика. Жёлто-карие глаза смотрели не мигая, умно и зло, а под приподнятой верхней губой сверка-ли влажно ничуть не стёртые страшные клыки. Плотная густая шерсть на холке стояла дыбом.

«Лет пять, – подумал Олег. – В самой силе...»

Мальчик и волк смотрели друг на друга, не двигаясь и не мигая. И Олег всё больше понимал, что пришедшее ему на ум слово «одиночка» было не просто эпитетом. Оно точно отражало сущность зверя. Будь у него логово, подруга и волчата – он не зарезал бы больше одной овцы. И не осмелился бы – вот так, летом! – подойти к человеку. Вспомнив встречу в лесу с другим волком, Олег негромко заговорил:

– Уходи, гончая Перуна. Забирай добычу и убирайся – других овец я тебе не отдам.

Волк зарычал – страшно, утробно. Олег взял его на мушку, левой рукой нашарив камас. И вспомнил слова Йерикки о марах, которые ищут его. Волк ли это?. .

... Большой белый зверь не сомневался – нападать или нет. Он прожил на свете шесть зим и видел немало людей. От этого человека пахло потом, железом и огнём, и в руке у него была огненная палка, а на другой – длинный блестящий коготь... но и того и другого волк боялся не настолько сильно, чтобы страх перебил старую ненависть, которую он носил в себе уже два года, нападая на стада и умело, ловко уходя от погонь.

Два года назад у него была подруга. Второй год – одна и та же. Вторую весну они держали логово в скалах, под каменными плитами. Волчата – шестеро умных и весёлых зверьков – уже подрастали, и он приносил им живую добычу, растил охотников...

Однажды он принёс им большого зайца. Но возле логова были люди – двое страшных людей, которые пахли совсем не так, как остальные, жившие в этих местах, а резко и непонятно. Они вышли из большой летающей штуки – волк много раз видел такие в небе – и стояли около развороченного входа в нору. А его подруга лежала в пыли на смятой, чёрной траве с разбитой головой, и от неё уже не пахло живым... А в логове скулили, плакали волчата... И белый, швырнув зайца, бросился на людей... но тупой удар рыжего пламени опалил бок. Волк пополз за скалы – люди не преследовали его. А потом над камнями логова взвихрились осколки и донёсся гром. Когда люди ушли, улетели, он приполз на это место и долго выл над остро, нестерпимо пахнущей ямой на месте своего дома...

...Наган грохнул впустую – волк прыгнул неожиданно и стремительно, как белая молния. Олег, движимый каким-то инстинктом, успел перехватить его под челюсть и встретить ударом камаса в грудь. Но огромный зверь как-то по-кошачьи извернулся в воздухе, ударил мальчика боком в левое плечо и голову. Оба противника полетели на вереск под возобновившееся блеянье овец.

Олег вскочил – челюсти волка лязгнули, смыкаясь, возле самого бедра – и ударил вниз, но волк увернулся тоже и, выгнувшись буквой «С», полоснул клыками по правой ноге мальчика ниже колена – та без боли подломилась, и тело волка навалилось сверху на упавшего Олега. Рыча не хуже своего противника, мальчишка не давал волку дотянуться до горла или лица, вцепившись в шерсть под челюстью, а сам раз за разом всаживал камас то в воздух, то в бок волка... пока не ощутил, как страшная тяжесть потяжелела ещё больше... но перестала быть страшной, потому что перестала быть ЖИВОЙ.

Хрипя, Олег свалил с себя белого и сел. Зверь лежал рядом, вытянувшись – и Олег вздрогнул, увидев, что в нём было около двух метров от носа до крестца. Камас торчал в залитом кровью боку – последний удар, пятый, пришёлся в сердце точно между рёбер.

Олег ощутил холод – разгорячённое боем и страхом тело остывало на ночном воздухе. Вместе с холодом пришло осознание боли, и мальчишка скрипнул зубами – в ногу, казалось, снова и снова вонзаются волчьи клыки. Джинсы были распороты, четыре рваные раны располосовали икру до кости. Кровь текла сильно, но нигде не бежала тоненькой струйкой и не выбразгивала фонтанчиком – значит, вены и артерии были целы. Но нога стремительно немела, а всё тело затряс озноб – тряслись руки, и Олег не мог заставить себя не лязгать зубами. Порадовался тому, что его не мутит и не тянет потерять сознание – таких ран он никогда не получал.

– Заткнитесь, – бросил Олег овцам. Невнятно – губы прыгали и казались чужими, как после неудачной драки. Из кармана джинсов достал моток бинта, пропитанного бальзамом, сдёрнул кожаную обёртку. Скрипя зубами, потянул вверх насквозь промокшую кровью брючину, а разорванную чуню сдёрнул вместе с ремнями. – У-у-у-у...

Нога от колена до щиколотки была как чужая. Олег наложил повязку – кровь унялась сразу – и, выдернув камас из трупа волка, сказал, вытирая лезвие о вереск:

– Лучше бы нам было разойтись, одиночка.

Волк молчал, равнодушно глядя на вереск, камни и небо над ними. Олег подобрал револьвер, взвёл курок и дважды выстрелил в это небо.

А потом привалился спиной к трупу волка и закрыл глаза.

...Гоймир нашёл его часа через полтора, не меньше, когда солнышко уже высоко взобралось в небо. Выехал рысью из-за каменной груды – не там, откуда прискакал Олег, держа самострел наготове. Вздыбил коня, соскочил, подбежал с обеспокоенным лицом к лежащему другу, но, увидев волка, остановился. Глаза расширились до размеров блюдца.

– Салют, – Олег слабо махнул рукой. – Присоединяйся, только сначала закажи петербургер и бутылёк колы. Лучше двухлитровый.

– Это Южак! – выкрикнул Гоймир, подбегая и с трудом приподнимая волка. – Он что, напал на овец?!

– Ага. И на меня, – Олег кивнул на свою ногу. Гоймир присвистнул:

– Й-ой! Порвал?

– Зацепил немного...

– Не то слово – «немного»! Посиди, я скорым-скоро коня подведу и подсажу.

Он опрометью бросился прочь, но вновь не удержался – оглянулся и ещё раз сказал:

– От да!

* * *

Первое живое существо, которое Олег воспринял, сползая с седла на руки ребят, была Бранка. Он услышал её крик, пробившийся сквозь гул кровопотери:

– Матерь Лада! Ну, Гостимир – жди добра!

– Чем он-то повиноватился? – весело спросил Гоймир, сбрасывая наземь тушу зарезанной овцы.

– Бухнул, что одного из вас волк порвал, а кого – так я его спину спросила...

– Мои страдания не в счёт? – почти всерьёз обиделся Олег. Бранка собиралась ответить, но подскочивший Морок завопил:

– Южак! Й-ой, ей-пра! Вольг, ты его?! Или Гоймир?!

– Вольг, – признался Гоймир. – Камасом под сердце...

– Й-ой!

Налетела толпа. Отбиваясь, Олег слабо кричал:

– Убивают! Автографы потом, приёмные часы с двенадцати до часу ночи! Ай! Не троньте ногу – волк не оторвал, а вы оторвёте!

– Доведу тебя, – Бранка подставила плечо. Олег оглянулся. Гоймир был занят рассказом, но Йерикка, прибежавший вместе со всеми, смотрел внимательно и сочувственно. – Цепляйся.

– Я тяжёлый, – ответил Олег. Девушка пожала плечами и решительно перекинула руку мальчишки себе через плечо:

– А я сильная. Случись – я бы тебя и нести смогла.

– Вот ещё, – фыркнул Олег...

...– Так вот где ты живёшь, – сказала девушка то ли одобрительно, то ли насмешливо. Олег поспешно сел на лавку – прямо на брошенные вчера вечером трусы – и ответил:

– Ага. Мне много не требуется.

– Ложись, – повелительно сказала Бранка, – ногу глядеть буду.

– Да она в норме, не надо... – попытался возразить Олег, но Бранка усилила напор:

– Ложись, кому говорю! Я в этом понимаю, – и от напора словесного перешла к напору физическому, ловко надавив на плечи мальчика. – Лежи.

Присохшая повязка отдиралась так больно, что у Олега на глазах выступили слёзы, и он почти не воспринял слов Бранки:

– Так-то норма у тебя?! Положил повязку и кинул – мол, заживёт, что на волке! Й-ой, дубины эти парни! Хирургический набор есть у тебя?

– У Славны... Эй, ты что, собираешься шить?!

– И кроить, – решительно выставила подбородок вперёд Бранка. – А то – лохмотья эти оставлять, так ли? Лежи.

Она почти бегом покинула комнату и вернулась через несколько минут, неся плевой хирургический набор, шёлк, бинты, тазик кипятку и кусок самой обычной клеёнки.

– А ты умеешь? – неуверенно спросил Олег, следя за её движениями.

– А у нас любая соплюха умеет. Я ещё не в лучших хожу.

– Это обнадёживает, – вздохнул Олег.

– Не трусь, – засмеялась Бранка, – не в лучших – не одно, что плохая!

– Ой, надеюсь...

Шила она в самом деле ловко и быстро, чуть выставив вперёд верхнюю губу. Было очень больно, раны горели, и Олег, наверное, завыл бы, делай это кто-то другой. А так – он смотрел на Бранку, не отрываясь, ощущал прикосновения её рук и терпел. И легче было терпеть всё – ножницы, обрезавшие кожу, иглу, протыкавшую тело и омерзительно тянущуюся сквозь живое шёлковую нить.

– Вот и добро, – удовлетворённо объявила Бранка, закончив накладывать свежую повязку. Денёк покоя – и плясать пойдём. Мазь-то свежая, любое затянет.

– Спасибо, – кивнул Олег, устраивая ногу удобнее. Жгучая боль отступала, на её место шла тупая, мозжащая, которую предстояло терпеть – болеутоляющих тут не придумали, а привозные – дефицит, только для боевых действий, а не для ерунды вроде охотничьих ран...

– Не про что... Я сейчас снесу всё в обрат и вернусь мигом.

Она ушла, а Олег не успел даже задуматься, для чего она вернётся, как в дверь буквально вломился Гоймир, неся на руках свежеснятую шкуру волка, уже начерно обработанную солью.

– Вот, – он бросил её – тяжёлую, влажную, пахнущую кровью – на пол рядом с лавкой Олега. – За тот подарок любая в племени на шею тебе повиснет. Княжеский!

Олегу показалось, буто его лицом ткнули чан с кипятком. Но он весело сказал в ответ:

– Ага. Здорово, Гоймир.

Вошедшая Бранка резко вскинула голову, свысока посмотрела на водителя. Смеясь, Гоймир указал на Олега:

– Починила его? Уж что, а это она умеет, Вольг!

– Это его? – присев, Бранка провела ладонью по белому меху, запустила в него пальцы – те утонули... Мальчишки переглянулись.

– Его, – ответил Гоймир. А Олег, холодея от собственной беспредельности, спросил:

– Можно я подарю эту шкуру ей?

– Бранке? – удивился Гоймир. – Так оно лучше своей...

– Мне так хочется, – настаивал Олег, и Гоймир недоумённо ответил:

– Пожалуй.

Олег, придерживаясь за край лавки, встал и поднял шкуру на руки – её концы свисали чуть ли не до пола.

– Возьми, – просто сказал он. И, прикоснувшись на секунду кончиками своих пальцев к кончикам пальцев Бранки – та вздрогнула, словно получив удар током и расширила вдруг ставшие какими-то беспомощными глаза – перебросил пышную тяжесть ей на ладони.

* * *

Праздник начался задолго до вечера. Казалось, что в племени внезапно появилось втрое больше молодёжи, чем было на самом деле – время давно подбиралось к полночи, а веселье и не думало кончаться. В рощах вокруг Логова горели костры, возле которых со смехом, песнями, выкриками кружились парни и девушки. Среди деревьев аукались ищущие друг друга и тихо перемещались к укромным местечкам парочки. Кто-то запалил костёр на скалах. Над водопадом – шум, смех, молодецкие выкрики и пушечный плеск, гром прыжков в воду. И надо всей долиной разливалась, перекликалась от костра к костру песня...

 
– Ладо, Ладо, диди Ладо!
Наша мати! Охрани
Зеленя мои от града,
От копыт в лихие дни.
 
 
Породи ядрёно жито,
Золотисто, духовито!
На высоком на кургане
Требу я тебе кладу.
 
 
Чтоб поганый змей Тугарин
Не поганил борозду.
Нам таких гостей не надо,
Ладо, Ладо, диди Ладо!
 
 
Только первый сок забродит,
Встанет цветом из земли,
Красным девкам в хороводе
Ясных соколов пошли.
 
 
Чтоб друг другжку привечали
И дарами, и речами.
С облаков своих летучих
Ты, заступница, слети.
 
 
Чтоб лелеял ветер кочи,
Долгожданные ладьи
От соседей к нам до града.
Ладо, Ладо, диди Ладо!
 

Перунов день. Рябиновая ночь папоротника, волшебного алого цветка. Ночь молодых, ночь дружбы и любви.

Лучшая ночь в году – светлая ночь, и не только потому, что белая...

... Олег ушёл в самый разгар веселья, потому что у него с начала праздника не было настроения. Нога вела себя нормально – ни одна больница на Земле не могла бы дать такого эффекта, как кусок льняной ткани, смоченный чудо-бальзамом из желчи снежищ. Вот просто надоели ему шум, вопли, музыка. Всё надоело.

Он разминулся с парой-тройкой весёлых компаний, искавших разноплановых приключений в рощицах вокруг – и вскарабкался постепенно на самую вершину скалы, откуда падал водопад. Тут росли под ветрами сосны – знаменитые сосны, от древесины которых отскакивал стальной топор, не очень высокие, жилистые и упорные, вцепившиеся корнями в камень. и отсюда было далеко видно.

Тут всегда дул ветер. Сегодня – из глубины материка в спину, резкий, влажный и ровный, какого не было внизу... Олег, прислушиваясь к его свисту в соснах, к немолчному грохоту водопада, неспешно шёл по гранитной, влажной от брызг скале, трогая ладонью смолистые, шершавые стволы. Вспомнился дуб около Ярмарочной Долины. Йерикка тогда, кажется, говорил, что и сосна – подходящее дерево. Попробовать, что ли? Да нет, от его тоски любая самая прочная засохнет.

Он крепко хлопнул ладонью по стволу, мимо которого проходил – и получил шишкой по голове.

Это его рассмешило. Потирая голову и улыбаясь, Олег вспомнил анекдот – про мужика, который увидел на улице колодец и, подойдя к нему, крикнул: «А!» – «Б!» – ответили из колодца. Мужик удивился и сказал: «В!» – «Г!» – гаркнули снизу. «Ни фига себе,» – пробормотал мужик. «А ты как думал?» – был ответ.

– А ты как думал? – спросил себя Олег, подняв шишку и точным броском отправляя её по камням – она запрыгала, сухо щёлкая, словно засмеялся кто-то маленький и злобный.

Олег, не глядя, сел, нащупав рукой камень. Повторил:

– А ты как думал? – и умолк, сделавшись частью окружающего его мира.

Но надолго погрузиться в нирвану не получилось, потому что почудился взгляд в спину. Олег выждал несколько секунд и обернулся.

Бор просматривался насквозь, а белая ночь северного лета была не темнее дня. Но сзади – пусто... Мальчик передёрнул плечами и решил вернуться – начинала уже чудиться всякая ересь.

– Чудесится и чудесится, – вспомнил он слова Алисы в Стране Чудес, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы – сзади они были мокрые. Звонкий, весёлый смех был ему ответом. Из-за большого валуна ловко поднялась девушка – и встала, уперев руку в бок и склонив голову к плечу. Олег узнал её сразу:

– Бранка!

Она кивнула и взмахнула рукой – одетая во всё новенькое, в накинутом на одно плечо плаще. Когда Бранка, продолжая улыбаться, пошла навстречу мальчику, Олегу показалось, что она парит в воздухе – так быстро и легко она ступала.

– Испугался? – чуточку насмешливо спросила она, садясь на камень.

Олег оперся ладонью о ствол дерева.

– Я почувствовал, что тут кто-то есть... А как ты здесь?

– Я шла за тобой, – призналась Бранка. Вроде бы смущённо, а вот глаза из-под волос сверкнули лукаво. – Ты не сердишься?

– Нет, – пожал плечами Олег, – дороги никому не заказаны.

Бранка посмотрела уже немного сердито:

– А что ушёл-то? Было скучно? У вас, стало, не так веселятся?

– Вообще-то похоже, – возразил Олег. – И не скучно мне стало, а так... взгрустнулось.

– За дом? – понимающе спросила Бранка, глядя снизу вверх на рослого, прямо стоящего Олега.

– По дому? – переспросил Олег. – Может быть... не знаю... Послушай, идём погуляем у водопада? Если уж тебе меня жалко...

– А пойдём, – Бранка легко поднялась на ноги.

Они медленно и молча пошли, петляя между сосен. Бранка жевала сосновую иголочку и не спешила заводить разговор. Олег подумал, что она – редкое исключение, почти не расспрашивала его, как живут на Земле. Может быть, потому что её и так с ним... хорошо? Эта мысль была тёплой и радостной.

– Котёл Мораны, – Бранка вдруг ловко прыгнула на большой камень, протянула руку. – Гляди, Вольг.

Олег встал с ней рядом. Водопад ревел совсем близко, воздух был перенасыщен влагой. Пена, похожая на взбитые сливки, кипела далеко внизу, под медленным, тяжёлым падением многотонных тёмных струй. Ещё дальше лежало Логово.

– Нас оттуда, наверное, видят! – перекрикивая водопад, сказал Олег.

– Ну и беды? – Бранка нагнулась над водой, и мальчишка схватил её за плечо. – Ты что? Не упаду, Вольг.

– Отвечай потом за тебя, – смущённо сказал Олег, не выпуская её плеча. Бранка смотрела ему прямо в глаза:

– Синьцы посадишь.

– Извини. – не отводя взгляда и не отпуская её, ответил Олег.

– Пустое...

– Бранка, – позвал её Олег, словно она уходила. – Сегодня ночь, когда можно найти папоротник.

– Да, – шевельнулись её губы.

– Если бы я его нашёл – я бы пожелал одного. Чтобы ты всегда была со мной, Бранка.

– И я, – произнесли губы, – и я так же, Вольг.

– Иди ко мне, – попросил Олег. И потянул к себе эти лучистые глаза, эти полураскрытые губы, это огромное счастье – не думая уже ни о чём и ничего вокруг не замечая...

... Не заметили они и Йерикку, который, появившись у крайней сосны, споткнулся и несколько мгновений стоял неподвижно, глядя на своего друга и девушку второго своего друга. А потом, круто повернувшись, пошёл вглубь сосняка, где долго, выхаркивая ругательства на нескольких языках, рубил кусты, пока особо прочный стволик молодой сосёнки не вышиб серебристое лезвие у него из ладони, вывернув кисть. Тогда, плюнув, Йерикка рухнул на камень и, свесив руки между колен, застыл. Кисть опухала и болела, но парень очень мало ощущал это...

... Олег вернулся в город утром. В нижнем этаже заведения Славны, куда он направился сразу же, сидели несколько стариков из ранних пташек, да за двумя сдвинутыми столами тихо бушевала до предела загулявшая молодёжная компания. Олега заметили, замахали руками, за-голосили. Он махнул в ответ, взял с прилавка кружку с пивом, мясо с чесноком, хлеб и подсел к столам.

– Разошлись почти все? – осведомился он. Рван кивнул:

– Остатние гуляют.

Похоже было, что он несколько косой – то ли от хмельного, то ли от ночи. Остальные выглядели так же – весёлые, с блестящими глазами, шумные.

Олег внезапно обнаружил, что ему больно есть. А секундой позже это обнаружили и горцы.

– Й-ой, губы-то опухли!

– А вот он где ночь-то высиживал! А его сыскивали!

– Скольких обцеловал-то?!

– Смотри, городской, не май наших!

– Да отзыньте от него, пусть сил набирается, ему то самое дело сейчас!

Олег заставил себя жевать, уткнувшись в стол. Горцы подшучивали беззлобно и не имели в виду ничего определённого, но великолепная копчёная свинина, которая на Земле продавалась бы не иначе как в у.е., превратилась в опилки, а потом потеряла и этот вкус – Олег подумал о том, что они с Бранкой всё-таки не смогли друг без друга... а дальше что?

... Казалось бы – ну, целовались, ну и пусть, что такого? Но дело было не в поцелуях, а в словах, сказанных друг другу над водопадом. Каждое из них могло зарезать Гоймира не хуже камаса... нет, финки наёмного убийцы, потому что было таким же предательским.

«Неужели, – с отчаяньем подумал мальчик, – каждое счастье – это чьё-то несчастье?!» Есть он не мог – допил пиво и поднялся на ноги.

– Пойду высплюсь, – бросил он уже на ходу не собиравшейся расходиться компании. И у самого входа, поворачивая наверх, к себе, нос к носу столкнулся со входившим Гоймиром.

– Куда тебя Кулла унёс? – удивился горец. – Я искал, искал – ночь насквозь.

«Точно – Кулла.»

– Гулял, – Олег сглотнул, перебивая вкус лжи, похожий на вкус мыла, во рту. – А что?

– Да ничего, – удивился Гоймир. – Не в лад ты какой-то.

– Спать хочу, – с трудом сказал Олег, отчаянно подумав, что раньше он врал лучше – не иначе, как этот проклятый мир его отравил... или просто дело в том, что НИКОГДА в жизни не приходилось ему врать по такому поводу...

– Спать? Дело, – одобрил Гоймир. – Одно погоди, я пиво возьму, сговоримся про встречу и разойдёмся. Я мигом.

– Подожду, – вяло сказал Олег и прислонился к косяку, ожидая, когда Гоймир, взяв кувшин с пивом, вернётся к нему. Они вышли на пустынную улицу... и в них почти врезался Йерикка.

– Кровь Перунова! – Гоймир едва не выронил пиво. – А с тобой-то чего?!

– Вы?. . – Йерикка метнулся взглядом с одного на другого, грудь его вздымалась, словно он нёсся от границ долины. – В... а?!

– Красно говоришь, – одобрил Гоймир. – На, промочи глотку, – он протянул рыжему горцу кувшин. Йерикка сделал несколько глотков, держа кувшин левой. – С рукой-то что?

– Повредил, – Йерикка вытер губы рукавом, снова приложился, вернул кувшин Гоймиру.

– Всех как смело куда-то – тебя, Вольга, Бранку, – Гоймир принял кувшин. Йерикка поперхнулся не проглоченным пивом и почти с ужасом уставился на друзей. Олег всмотрелся в его лицо и понял одно: «Видел.» А Гоймир, почувствовав неладно, свёл брови:

– Что-то... – неуверенно начал он. – Недоброе что, Йерикка? Вольг?

– Ничего, – Йерикка быстро овладел собой. Но Олег – Олег больше не мог терпеть. Это было всё равно что идти по тёмной аллее, слышать сзади шаги и не иметь сил оглянуться. Загремела в висках кровь, во рту стало кисло, и Олег, почти не слыша себя, сказал деревянно:

– Гоймир, мы с Бранкой любим друг друга.

Гоймир, смотревший на Йерикку, вздрогнул, как вздрагивают люди, убитые в спину – застывают, потом силятся обернуться, пытаясь понять, кто убил их... и падают. Падают. Но то враги, а сейчас он убил друга – в спину.

В тот миг он бы всё отдал, чтобы вернуть время на секунду назад – В КОГДА это ещё не было сказано.

Со странным хлопком разбился о землю кувшин с пивом. Олег увидел глаза Гоймира – внимательные и непонимающие, как у глухого, старающегося понять речь собеседника по губам. И каменное лицо Йерикки – маску Равнодушия из греческого театра, неподвижную, лишь глаза тоже живые, и в них разом столько всего...

– Не мыслю, – улыбнулся Гоймир. И тут же: – Вот как оно...

Йерикка всё с тем же спокойным лицом напрягся, явно готовясь разнимать драку всеми доступными способами – пока не убили или не изувечили друг друга. Но мальчишки даже не пошевелились. Лишь Гоймир не просто бледнел – его кожа становилась какого-то зеленоватого оттенка, а лицо – страшным, как у мертвеца. Потом он что-то неслышно сказал.

– Гоймир, – Олег покачал головой, – я виноват... очень... но...

– Виноват? – тихо произнёс Гоймир и поднял руки со скрюченными пальцами. Олег сделал шаг назад – и водитель просто с силой пнул его в пах подъёмом ноги, круто повернулся и стремительно зашагал прочь.