Текст книги "Я иду искать. История первая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Олег Верещагин
Я иду искать. История первая

– Не отчаивайся. Мальчишкам всегда почему-то казалось, что ничего такого... героического им уже не достанется.

– А потом?

– Что потом?

– Ну... им всегда доставалось?

– Доставалось. Всегда. И ещё как!. .

С. Павлов. «Лунная радуга».

Светлой памяти: Желько Ражнятовича по прозвищу «Оркан»,  Симо Дрляка,  Эрнесто «Че» Гевары,  Петра Машерова,  Генерала де Вета,  Ивана Турчанинова,  лорда Джорджа Ноэля Гордона Байрона и сотен других, считавших, что чужого горя не бывает, а свобода и вера стоят того, чтобы за них драться.

С благодарностью и восхищением посвящает автор эту книгу.

Пролог

Позывной не отвечает

Кто-то гибнет, тонет, и зовёт, и стонет...

Чей корабль в море погибает?!

Или это крик затравленных погоней?!

И людей пытают или убивают?!

Ю. Кукин

Он пришёл в город под вечер, когда ворота уже закрывались.

Стражники-хангары в плоских хвостатых шлемах видели, как он возник из вечернего сумрака шагах в ста от ворот. Они хмуро разглядывали приближающуюся фигуру человека, обмениваясь негромкими замечаниями на своём языке – кто же под вечер таскается со стороны Великого Леса? Колдуны, бродяги, убийцы... а то и ещё кто похуже. С молоком матери хангары впитали убеждение, что лес буквально кишит нечистью. По-этому они с надеждой посматривали на стоящего ближе к воротам данвана – не прикажет ли он сразу рубить позднего пришельца, пока он не натворил дел в городе, как уже бывало?. .

Рослый, широкоплечий человек шагал размеренно и легко, чуть наклонив корпус вперёд. Лица ещё не было видно в быстро сгущающихся сумерках, но хангары видели серо-зелёный плащ, накинутый поверх зелёной кожаной куртки, стянутой на груди ремнями, такие же зелёные штаны, заправленные в высокие сапоги, подбитые железом и перевитые ремнями накрест. Длинные чёрные краги доходили почти до локтей. На широком, в два ряда проклёпанном медью поясе висели тощий кошелёк, дорожная сумка, широкий меч в обтянутых шкурой длинным белым мехом наружу ножнах и тяжёлый нож-камас. Сочетание оружия и одежды делали позднего путника вдвойне подозрительным, потому что меч и камас могли принадлежать лишь северному горцу-славянину, а кожаная одежда всадника – только анласу, кочевнику из западных степей. И те и другие были давними врагами данванов – так одеться и вооружиться можно было лишь в знак вызова могущественным господам, лично Капитану здешней крепости и последнему наёмнику-хангару.

Но данван, стоящий возле ворот, остался неподвижен. Похожий на чудовищную башню из гибкой брони, угловатый, огромный, безликий, он стоял, широко расставив ноги и положив ладони в металлических перчатках на своё страшное оружие, висящее поперёк широкой груди. Казалось, ему нет дела ни до наёмников, выжидательно посматривающих на него, ни до приближающегося странного путника, ни до города за спиной. Матовый блеск маски шлема был исполнен холодного равнодушия. Способность господ, личной стражи Капитана крепости, то часами сохранять полную неподвижность, то взрываться молниеносным броском пугала хангаров, но в то же время придавала им уверенности в своих силах на чужой, враждебной земле... И теперь они успокоились тоже. Раз господин неподвижен – значит, опасности нет. Опершись на короткие хвостатые копья с широкими наконечниками, предназначенные для ближнего боя, хангары уже с ленивым любопытством следили за чужаком.

Тот подошёл совсем близко – так близко, что стал виден цвет его глаз, серых и спокойных. Длинные русые волосы падали на спину и плечи. Такого же цвета усы гордо покоились за ушами, как было принято у славян во всех землях. Тёмную от ветра, солнца и холодов кожу лица пересекал от правой брови до угла рта шрам, в котором любой из наёмников мог легко узнать след хангарской сабли – такой же, как висевшие у них на поясах. Симпатий к пришельцу это не прибавило, а он ещё вознамерился пройти через ворота, словно сквозь пустое место! Было от чего остолбенеть, но в последний момент один из стражников преградил лесовику путь своим копьём:

– Пошлина давай, – гортанно прокаркал он с неистребимым хангарским акцентом.

– Пошлину? – глуховато спросил человек на славянском языке, останавливаясь и обращая на стражника слегка отсутствующий взгляд светлых глаз. Эти глаза всегда раздражали хангара, вот уже пятнадцать лет служившего господам в лесной земле – равнодушные, невыразительные глаза рыбы, по которым невозможно понять, о чём думает и чего хочет их обладатель.

– Пошлина, – повторил хангар, расправляя грудь и выпятив губу: он был на полголовы ниже пришельца. Двое стражников помоложе засмеялись – не над своим старшим, а над лесным дикарём. Может, он и вообще не знает, что такое пошлина – думает, что в город, где есть Капитан, можно входить, как в лес, без разрешения и свободно?! Но тот уже достал из кошелька серебряную монету с Летящим Фрегатом и Грифоном Данвэ.

– Возьми, – монета упала в ладонь стражника. Но вместо того, чтобы идти дальше, человек вдруг спросил: – К кому в городе можно наняться на службу, скажи?

– Служба? – переспросил хангар. – Э, что твоя умеет делать?

– Я воин, – так же глуховато, словно оберегая голос, ответил человек. – Могу быть следопытом в лесу. В горах. Могу водить корабли по звёздам.

– Ты? – хангар скривился. – Хай!

– Я спрашивал совета, а не насмешки, – без обиды сказал человек.

– Могучий Отважный Всевидящий, Капитан под Грифоном Данвэ, Капитан крепости Виард Хоран, – титуловал хангар Капитана полностью, назвав даже данванское наименование крепости, – не принимает в свои отряды червей, которые только и умеют, что ковыряться в земле. Тут есть лишь место для могучих сынов Белого Верблюда, рождённых в Ханна Гаар.

Эту тираду стражник произнёс без акцента – отшлифовал долгим и частым употреблением. Остальные стражники откровенно заржали. Их веселье ещё более усилилось, когда ничтожный лесовик проглотил и это оскорбление. Смиренно наклонил голову:

– Я понял... А есть ли у вас в городе рынок рабов?

– Эй, ты где видеть город без рынок рабов?! – насмешливо спросил хангар. Пришелец был глуп и безопасен, даром что с оружием.

– А если видел? – с непонятной насмешкой ответил вопросом лесовик.

– Тогда твоя зарабатывать много денег, да? – хангар ткнул челровека в грудь волосатым пальцем. – Рассказывать об этом чудесном месте и зарабатывать!

– Я смогу зарабатывать деньги у себя дома, рассказывая, каких глупцов держит вместо стражи тот, кто называет себя Капитаном Крепости Трёх Дубов.

Хангар на миг застыл, хватая ртом воздух, а потом схватился за рукоятку сабли. Во-первых, проклятый лесовик говорил на языке Ханна Гаар – знал, знал его и заставил ломать язык своей тарабарщиной! Во-вторых, он открыто и нагло исковеркал титул Капитана и осмелился назвать Виард Хоран СТАРЫМ названием!!! Это требовало кары – немедленной и беспощадной – его голова скатится раньше, чем лесовик успеет достать свой неуклюжий меч...

 Пальцы хангара словно примёрзли к рукояти, украшенной речным жемчугом. Нет, лесовик ничего не сделал, не пошевелился, даже не моргнул. Прост наёмник, как на копьё, натолкнулся на его взгляд – уже не безразличный и равнодушный, нет! Рука хангара упала вдоль бока. Ему показалось, что сквозь прорези в маске проглянул демон из сказок. Но голос лесовика остался прежним, и говорил он опять на своём языке:

– Вот что. Я не знал, что у вас в городе стражникам отдана монополия на шутки. И если ты хочешь и в дальнейшем шутить без помех – не задерживай меня, достойный сын Белого Верблюда, хорошо?

Неведомым ухищрением голоса он ухитрился превратить родовое прозвище хангара в оскорбление, и стражник понял это... но сейчас он пропустил бы в город хоть самого Храага Огненного – лишь бы больше не встречаться с этим взглядом... И лесовик уже двинулся дальше – но его задержал ещё один голос:

– Стоять.

Пятнистая башня данвана двигалась механически и бесшумно. Ростом выше лесовика, шире в плечах и массивней, он подошёл вплотную, не обращая внимания на раздавшихся в стороны стражников – те брызнули от него, словно плотва от щуки.

– Назови имя.

Данван говорил без акцента и без насмешки, но в голосе хангара были человеческие эмоции, по сравнению с монотонно падавшими словами данвана наёмник говорил почти приятно...

– Немой, – сразу, хотя и без подобострастия или испуга, ответил лесовик.

– Это имя?

– Какое есть, – он пожал плечами.

– Откуда идёшь? – продолжался бездушный допрос.

– Из Фрайск Тайн.

– Что делал там?

– Служил разведчиком в гарнизоне.

Данван протянул руку, обтянутую гибким металлом:

– Документы.

Так же без промедления, но и без суеты Немой подал карточку, покрытую пластиком. Данван помедлил, задержал её перед слепой маской и отсалютовал, вскинув прямую ладонь к правой брови:

– Удачи в городе, разведчик. И приятного отпуска, – добавил он, возвращая карточку. – Если тебе и вправду нужен рынок рабов, то он начинает свою работу рано, на центральной площади. Ты её легко найдёшь по указателям. Может быть, один из них. – жест в сторону застывших хангаров,  – покажет тебе гостиницу – корчму, как вы говорите?

– Я так никогда не говорил, – равнодушно ответил Немой. – Я хобайн, а не славянин... Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.

– О-о! – голос данвана вдруг изменился, стал моложе и приобрёл живые интонации. – У хлиган ват'с хаусйен?! Скейнан!

– Т'экт, – Немой тоже отсалютовал рукой и, больше ни на кого не глядя,  вошёл в город через ворота, бесшумно и плавно закрывшиеся за его спиной...

... Узкой мощёной улицей Немой шёл между двумя рядами высоких домов, чьи окна были закрыты ставнями. В тишине по ровным булыжникам коротко стучали шаги подкованных сапог. Далеко впереди, над крышами домов, вознеслась, словно чёрный призрак, Цитадель Капитана. Такая же, как и в любом другом городе. Построенная по плану, с пристрелянными подходами, непоколебимая и несокрушимая. Символ власти данванов – ни для кого не секрет, что они специально строят свои крепости вот так, чтобы их было видно из каждого уголка города, чтобы они висели над кварталами и площадями, над крышами и стенами, как судьба, как рок... Это не просто крепость. Это напоминание.

Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.

Я знаю своё место и несу жребий.

Немой сплюнул. Каждый раз, когда он говорил на этом языке, ему хотелось потом прополоскать рот родниковой водой.

Было пустынно. Лишь нарушал теперь тишину доносящийся откуда-то спереди голос, возвещавший что-то через равные промежутки времени. Металлический, неживой голос, похожий на голоса, которым данваны говорят на языках своих рабов. Автомат говорит. Наверное, какое-нибудь объявление Капитана.

Он ещё раз посмотрел на Цитадель. Площадка для кораблей была пуста. Ни фрегатов, ни даже патрульных вельботов. Все в разгоне. Это и к лучшему.

Что он там твердит?

Впереди, в свете мощных прожекторов, обрисовался вход на площадь. Та самая, на которой днём рынок рабов – или другая? Голос нёсся оттуда...

– ... так! Эти четверо злоумышленников казнены согласно законам Данвэ за разбой, нападения на слуг Данвэ и злоумышления против граждан Данвэ! Да будет так! Эти четверо злоумышленников...

Немой остановился у выхода на площадь – небольшую (вряд ли это рыночная), залитую иссушающе-мощным дневным светом четырёх ламп, наклонно размещённых на четырёх мачтах по углам. Идти дальше было опасно. Кроме того, Немой боялся.

Он боялся того, что мог увидеть и что означало провал. Полный провал десятилетий работы.

Четыре человека были посажены на колья, вделанные между булыжниками площади. На тонкие металлические колья – такие, чтобы человек умер не сразу. Колья были в засохшей крови. И булыжник. И люди.

НЕ ТЕ, кого он боялся увидеть.

Немой испытал кощунственное облегчение, когда понял это.

Он не знал никого из умерших на этой площади. Ни могучего сложения мужчину лет тридцати с огненно-рыжей бородой. Ни другого – помладше и пониже ростом. Ни седого старика с обожжёнными ногами. Ни коротко подстриженного мальчика примерно лет четырнадцати. Отсюда, с края площади, он видел белые лица казнённых, запрокинутые вверх, к небу, залитые кровью рты. Видел пыльные, остановившиеся глаза. Видел одинаковые позы, характерные для принявших смерть на колу – руки вытянуты вдоль тела, ноги чуть расставлены и выпрямлены последней судорогой.

Немой пожалел, что уже давно не верит ни в каких богов. Иначе он непременно помолился бы. Трудно верить в богов, живя здесь. Впрочем, Христос принимает всех. И утешение дарует всем. А в обмен забирает одно только – желание бороться ЗДЕСЬ, на этой земле, в этой жизни.

Недаром эту веру так поощряют данваны.

* * *

Когда Немой добрался до полуподвала, на дверью которого висела доска с изображением факела и надписью глаголицей: «Ночной огонёк», то уже совсем стемнело. Он пригнулся и вошёл внутрь по ступенькам, заросшим в углах у стены мохом.

«Ночной огонёк» больше напоминал берлогу ведьмака, а то и что почище. Но сейчас тут не было обычного люда – беглых рабов, разных перехожих из леса, нищеты с окраин... Для всей этой публики было ещё слишком рано.

Хозяин смерил клиента скучающим взглядом, но всё же придал своему разбойничьему лицу максимально приветливое выражение – даже вышел из-за грязного прилавка, на котором удобно отдыхало его брюхо.

– На площади был, – вместо приветствия сказал Немой.

– На той, где четыре трона стоят? – спросил хозяин. – Знаем, видели...  Сидеть на тех тронах колко, да только тех, кто на них садится, народ по-выше Капитана ставит. Жаль только, что сойти с тех тронов своими ногами никому не пришлось...

– А ты, Чреватый, не меняешься, – тихо бросил Немой. Лицо хозяина осталось прежним, лишь чуточку сузились зеленоватые глаза, и через секунду он так же негромко спросил:

– Немой? Зато ты поменялся, не узнать... Так это тебя ждут? – Немой наклонил голову. – Тогда пошли, чего стоять-то?

Он неожиданно быстро заспешил за стойку, нырнул, отодвинув серый занавес из некрашеного льна, в низкую дверь. Немой, быстро оглянувшись, скользнул за ним, почти упершись в спину корчмаря – тихо пыхтя, тот с натугой отводил в сторону рожок масляного светильника, вделанный в стену короткого коридорчика. Послышался тихий лязг – и небольшой квадрат стены ушёл в темноту, открыв лаз, в который Немой ловко и без промедления юркнул, ухитрившись не звякнуть, не лязгнуть и не зацепиться ничем из своей амуниции. Он услышал, как корчмарь за спиной отпустил рожок – и стало темно.

Несколько секунд он стоял неподвижно, полный неприятного ощущения, что его – слепого – внимательно разглядывают из темноты. Потом негромкий девичий голос произнёс:

– Он, всё в порядке, – и зажёгся свет газового рожка.

В колеблющемся, призрачном свете Немой увидел двух человек, одетых, как горожане – в сероватые просторные рубахи, синие штаны и короткие сапоги с завязками. Девушка лет восемнадцати с переброшенной на грудь великолепной косой держала в правой – уже опущенной, впрочем – руке пистолет, у кряжистого густобородого мужика был наготове самострел. Правда, он тут же опустил своё оружие, в спутанной бороде блеснули крепкие зубы – улыбка.

– Здорово, друг!

Помня об искреннем убеждении Ломка, что объятие без хруста в рёбрах не считается, Немой успел подать руку. Ломок немедленно обиделся:

– Что ты мне руки тычешь? Или я не верю тебе, не вижу, что зла в ладони не держишь?! Обидеть не хочешь – так давай обнимемся, да поцелуемся, как заведено...

– Погоди, дядя Ломок, – остановила его девушка, и Немой вдруг понял с изумлением, что это Зоринка. Боги, как переменилась-то за три года! Так выходит, не восемнадцать ей, а шестнадцатый... – Дядя Немой, знаешь, зачем вызывали?

– Догадываюсь, – неохотно ответил Немой. – Ведите давайте.

Запалив от рожка факел, Зоринка пошла впереди. Ломок тащился следом, всё бубнил что-то обиженно. Выложенный камнем коридор уводил вниз с еле заметным наклоном.

– Каких людей казнили на площади? – на ходу спросил Немой. Зоринка передёрнула плечами под грубой рубахой:

– Не наши, – тихо сказала она. – Стреляли в Капитана. Из самострелов.

Глупые...

Немой стиснул зубы. Да, глупые. Он вспомнил, как отлетали от ненавистной брони тяжёлые стрелы отца... и как данван подошёл почти вплотную и выстрелил.

И он, рождённый в славянской семье, в лесной вёске, превратился в хобайна. По крайней мере, так ОНИ думали, не подозревая, что по какому-то странному капризу природы он ЗАПОМНИЛ...

Да, запомнил, хотя больше не помнил ничего из своей прошлой жизни.

Немой стиснул зубы ещё сильней и встряхнул головой, выбивая навалившиеся воспоминания. Нет, об этом сейчас нельзя думать.

А в следующий миг стало не до воспоминаний – Немой услышал, как впереди надтреснутый голос повторяет:

– Трук, трук, йа хнесто, йа хнесто... Трук, трук, отфеть хнесто...

– Живой?! – с искренним изумлением выдохнул Немой, даже остановившись.

– Чего ему сделается, – буркнул за спиной Ломок. – Лопатой не прибьёшь, нас с тобой переживёт...

Но Немой его почти не слушал, потому что они вошли в небольшую комнатку, в которой немой последний раз был три года назад... и этот же надтреснутый голос тоже звучал здесь, со своим чудным, неистребимым выговором произнося славянские слова.

Тут было совсем светло – горела электрическая лампа. Около установленной на двух сдвинутых вместе столах станции, внутри которой что-то потрескивало и скрежетало, сидел в кресле, обтянутом мягкой кожей, Ялмар Берг, бессменный (и бессмертный, как порой казалось Немому) связист виардхоранских «крамольников». Сухощавый, подтянутый, в чёрном мундире, на котором во множестве поблёскивали непонятные значки – такой, каким Немой помнил его всегда.

Ялмар Берг появился в городе лет пятьдесят – нет, больше! – назад, когда всё ещё только начиналось. Рассказывали, что там, откуда он пришёл, Ялмар был убийцей и преступником. Но для «крамольников» он оказался настоящим кладом, потому что... потому что дал им связь. Странную, как он сам. Непонятную. Но связь. И надежду.

– Не отвечает? – спросил Немой, сбрасывая плащ. Ялмар повернул сухое, изрезанное морщинами лицо:

– А, этто ты... Пусть Зоринка коворит. Йа попропую снофа... – и, отвернувшись, заговорил в микрофон: – Трук, трук...

– Молчит уже восьмой день, – печально сказала девушка. – Поэтому мы позвали тебя. Надо идти. Помнишь, так уже было, когда он попал в больницу? – Немой кивнул. – Надо хотя бы узнать, что с ним. И где груз...

– Он мог просто умереть, – тихо сказал Немой. И сам ужаснулся своим словам. Если Друг умер... или с ним что-то случилось... тогда они остаются без помощи. Без оружия. Без... Об этом не хотелось думать.

– С чего ему помирать? – недоверчиво спросил Ломок. – Сам же говорил – у них там сила. Как у данванов. Мёртвых поднимают!

Пять лет назад серия уколов поставила его на ноги после того, как он получил воспаление лёгких, провалившись под лёд на реке, и с тех пор в нём поселилась твёрдая уверенность, что помощь они получают на святое дело прямиком из виррая, от бога Перуна. Вслух Ломок об этом не говорил, конечно – не горец дикий, горожанин, как-никак! – но легко можно было понять, о чём он НЕ говорит.

– Старость, Ломок, старость, – устало сказал Немой. – Он старый, почти как... – кашлянув, он перебил сам себя, но Ялмар насмешливо каркнул:

– Как йа, хотеть сказать?! Этто ферно, старость не попетить. Йа, он мох умирать. Тепе нато итти, Немой. Ты хорошо уметь открыфать канал.

Зоринка уже доставала из сундука у стены одежду. Расстёгивая пояс, Немой подумал, что каждый раз боится он этого момента. Каждый раз...

– Хочешь пойти со мной, старик? – задал он уже ставший ритуальным вопрос. До этого его задавал Ялмару Добромир, погибший где-то в лес-ах – Немой помнил его... Ялмар тоже ответил ритуально:

– Что телать хауптштурмфюрер ЭсЭс ф мир, хде йего зфаний есть рухательстф? Найн! Йа умирать здесь, с мой милий слафянски сфинья...

– Я могу задержаться, – предупредил Немой, критически осматривая каждую вещь, которую Зоринка вынимал из сундука. – Если он и правда... Если его нет, то я попробую найти другую связь.

– Будем верить в лучшее, – твёрдо сказала девушка.

И никто не услышал, как Ялмар Берг, гауптштурмфюрер СС, негромко сказал по-немецки, отвернувшись к своей странной рации:

– И готовиться к худшему.

Рассказывает Олег Марычев

Только тайна даёт нам жизнь.

Только тайна.

Гарсиа Лорка

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я ! Иду! Искать!

Обычно, играя в прятки, эту считалку отбарабанивают поскорее, чтобы можно было мчаться на поиски, а не торчать, как столб, когда все уже попрятались. Но «водившему» мальку – пацану лет десять – доставляло какое-то удовольствие вопить эти слова. Они звучали у мальчишки чётко, раздельно и очень весело, словно он собирался найти не попрятавшихся друзей, а что-то необыкновенное, суперклассное. Так... Отнял ладони от лица, стрельнул по сторонам счастливыми глазищами и помчался куда-то... Беги, беги, мелочь, наслаждайся своими десятью годами, какие у тебя проблемы? Что ты скажешь, когда стукнет четырнадцать? Да ещё так стукнет, как мне...

Тридцать первого мая, в последний день занятий, я шёл из школы домой, гордо отсвечивая на всю улицу великолепным фингалом под левым глазом.

Самое обидное было не в фингале даже, а в том, кто мне его поставил. Олег Полосухин, мой тёзка, тот самый, который в первом классе прилепил мне неоригинальную, но обидную кликуху «жиртрест».

Кликуха сама по себе была вполне заслуженной. Я, например, стараюсь не смотреть на фотки тех лет – одно расстройство, честное слово. ТАКОГО просто хочется обозвать жиртрестом. Но одно дело – кличка, пусть и обидная, а совсем другое, когда тебя лупят.

А Олег меня лупил. Да ещё как! Сдачи ему дать я не мог – просто не умел, да и боялся. Колотить меня ему доставляло удовольствие. Если покопаться в умных вещах вроде «подсознания» и «комплексов», то можно решить, что он колотил меня как раз потому, что мы были тёзками, его злило, что такое же имя носит человекообразное бегемотоподобное. Так что понять его было можно.

Но мне от этого было не легче. Что я мог? Жаловаться родителям значило прослыть «стукачом», тогда лучше повеситься – это понимают в первый месяц подготовительного класса. Можно было реветь втихомолку да строить планы грандиозной мести обидчику. И всё-таки достал он меня окончательно не кулаками. Просто на переменке причалил к подоконнику с двумя своими приятелями – это было уже в третьем классе – и начали они там что-то нести, вроде даже и не про меня. Потом Олег спросил Сашу Рыльева по кличке Рыло, своего вернейшего «шестёрку»: «Санёк, а ты рожи смешные показывать умеешь? – тот заорал, что а как же, конечно, и Олег его попросил – Ну покажи. » И Сашка со словами: «Гляди, вот!» – ткнул меня в лицо пальцем.

Я убежал с уроков даже без рюкзака. Просто не мог больше. Дома стащил из шкафа деньги (!!!), побежал на рынок и с лотка купил пакет «гербалайфа» – тогда как раз был его бум. Вернулся домой – и...

Неизвестно, успели бы меня откачать, или нет, потому что в целях радикального похудения я собирался сожрать пакет целиком. Но тут как раз явился мой фазер. Он тогда только-только ушёл из армии и развернулся в авторемонтном бизнесе, отразил несколько «наездов» и счёл, что настала пора обратить внимание на семью. Для меня это оказалось удачей. Фактически он застал меня «с занесённым пакетом».

«Гербалайф» он отобрал и спустил в унитаз. Я ждал разборки по поводу денег и, возможно, даже физической кары – но фазер вдруг поставил меня между колен – сам он гордо сидел на унитазе, – долго рассматривал и грустно констатировал: «Нда. Упустил. Ну ничего. »

Круто, да?! Но как мне потом пришлось... Позже я читал «ОНО» Стивена Кинга – если кто помнит, у одного из главных героев были те же проблемы, что и у меня. Как я его понимал, когда читал!

Фазер... а, пошло оно! Отец у меня каэмэс по боксу. Ну, он и взялся меня наставлять. Мало того! Притащил меня на стадион «Динамо» к какому-то своему знакомому, руководителю конно-спортивной секции, и буркнул: «Этому найдёшь ярославского битюга. Не будет появляться на занятиях – звякни. » А под занавес забабахал меня в кружок фехтования при областном Доме Детского Творчества.

ДДТ.

И начались для меня муки не хуже освенцимовских. Нет, неплохо, конечно, научиться раскидывать противников парой тычков кулака. Я, правда, заикнулся, что каратэ лучше, но отец мне серьёзно сказал: «Запомни, парень – настоящие мужики дерутся кулаками. » Но начали мы с зарядки – после каждой с утречка пораньше я дышал, как рыбка на песке. На «Динамо» мне приходилось в основном чистить в стойлах и подметать проходы. В фехтовальной секции просто ничего не получалось. Правда, ребята везде подобрались хорошие, никто надо мной не смеялся особо. А за то же «Динамо» я отцу особо благодарен, потому что там познакомился с Вадимом... но это особый разговор.

А пока у меня даже читать времени не оставалось – а читать я научился и полюбил ещё до школы, это маме спасибо. И самое главное – лупить-то меня в школе не перестали! Наоборот – скрыть мои занятия не удалось, и начались – плюс к пинкам и щелбанам – ещё и добавочные насмешки...

И как-то странно... Я занимался. Пыхтел. Плакал. Потом перестал пыхтеть и плакать. Потом перестал быть мишенью на фехтовальной дорожке. И бить по отцовской ладони уже не приходилось – он хмыкал и говорил: «Выбьешь, чем я от наездов отмахиваться буду?» И стипль-чез[1]1
   Скачка с препятствиями.


[Закрыть] вдруг перестал пугать и начал увлекать. И новую одежду приходилось покупать больше по росту и меньше по объёму. А жил я – как прежде. Короче – боялся и получал.

Изменилось всё, когда я вернулся с летних каникул в шестой класс, за лето, проведённое в деревне, практически полностью позабыв, кто я есть в школе. Отдыхал я в Троицкой Дубраве, в восьмидесяти километрах от нашего Тамбова, и местные пацаны восприняли меня просто как... как пацана. Не «жиртреста» – да я им уже и не был.

«Тёзка» примотался ко мне в первый же день, когда я шёл домой через парк – для меня этот парк был хуже ночного кошмара с Фредди Крюгером. Ну и вот. Он что-то сказал. Я смолчал – по привычке, ускорил шаги. Он подскочил спереди, ткнул в губы раскрытой ладонью. А до меня вдруг дошло, что я на полголовы выше его...

... Короче, я услышал, как какая-то тётка орёт «милиция!» – и рванул от валявшегося в куче мусора Олега. Он зажимал глаз и скулил, даже не пытаясь встать. Прямой правой получился у меня сам.

Почти весь этот год я прожил спокойно. Как в сказке. Одного удара хватило, чтобы научить его осторожности. Но совсем уняться он таки не смог – и майским вечером подстерёг меня в парке, почти там же, с двумя «мистерами сиксерами». Очевидно, он считал, что месть – это блюдо, которое едят холодным, хотя вряд ли слышал такое высказывание. «Шестёрки» понесли на меня матом, а он, совершенно уверенный в победе, ухмыляясь, их даже оборвал, зловеще сказав: «Ну это вы зря. О покойниках плохо не говорят. »

Не люблю матюков, честное слово. Одному я выбил челюсть хуком справа и почти тут же встретил Олега прямым в солнечное. Третьего не догнал. Да и не очень старался.

Третий – решающий! – раунд состоялся у нас в конце того же мая. Очевидно, тёзка не мог поверить, что я уплываю из-под его влияния. Они пришли вчетвером и с обрезками арматуры. Я пришёл с Вадимом и с голыми руками. Почти.

Чего-то подобного я ожидал и не хотел, чтобы мне проломили голову. Когда я объяснил Вадиму, что к чему и попросил его пойти со мной, он согласился тут же. Мой отец часто повторяет: «Нетрудно умереть за друга. Трудно найти друга, за которого можно умереть. «

Короче, может это и высокопарно. На у меня такой друг есть.

Палку я подобрал у входа в парк. Ничего себе палочку. Бить ею я никого не собирался, мне она была нужна, чтобы убрать арматуры, и я не прогадал. Один противник вышел из строя сразу – он, глупенький, слишком цепко держался за свой прут, и я вывихнул ему кисть.

Остальных мы немного побили. Вадим занимается не боксом, а самбо, но это тоже неплохо, особенно если в тебя вцепляются накоротке. Побили и правда немного – много не понадобилось.

Отцу я рассказал обо всём до конца только после этого, потому что чувствовал себя победителем. Всё, что он мне ответил: «Узнаю, что бьёшь тех, кто слабее – накажу. »

Бить тех, кто слабее, я не собирался. В скором времени занял второе место на стипль-чезе, а в начале этого года выиграл первенство города по фехтованию. Дружил с Вадимом и водил компанию с целой кучей ребят и девчонок – и из нашей школы, и нет. Читал. И по мере необходимости дрался, тем более, что тёзка по временам «прощупывал оборону». Всё реже и реже. И вот сегодня – под занавес учебного года! – я расслабился. Олег ухитрился пристать за школьными воротами к одной девчонке, к ней ничего не имею, просто мимоходом указал, чтобы он свалил. Он огрызнулся и врезал мне в глаз.

Такого удивлённого лица, как у него, я в жизни не видел! В следующие несколько секунд я подмёл им улицу... но фингал налицо. Точнее – на лице. На моём лице, чтоб его.

Я свернул в парк – тот самый. Народу тут, как всегда, было полно, но парк всё равно казался пустынным, что вполне соответствовало моему настроению. Правда, стоило мне об этом подумать, как мимо пронеслась орда погромщиков младшего подросткового возраста – лет по двенадцать. За ними нёсся дворник Аристарх Степаныч (это не прикол – наградили родители имечком, да?), разя их с тыла метлой и вопя:

– Ну, прости господи, ничего, мать вашу, святого не осталось – даже в туалете, прости господи, курят!

Дыхалка у нашего дворника олимпийская – бежать за пацанами, орать и махать метлой одновременно не всякий сумеет. У него получалось. Два месяца назад дворник изловил в одиночку двух чеченских террористов и отконвоировал их в отделение, «нанеся, – как было сказано в протоколе, – вышепоименованным телесные повреждения средней степени тяжести». Чеченцы, правда, оказались дагестанцами и вся их вина была в том, что они подыскивали квартиру на неделю, пока будут распродавать какие-то радиодетали. Но от нашего дворника их это не спасло...

Аристарх Степаныч и преследуемая им банда унеслись в зелёные парковые дали. Тоже проблемы у людей, подумал я, лениво шагая дальше по сырой от утреннего дождя тропинке. Господи, хоть бы поскорей неделя прошла!Через неделю я должен был ехать в летний военно-спортивный лагерь, а по возвращении отец грозился, что мы все вместе «махнём на месячишко на Алтай!» Я бы предпочёл Анталию или какие-нибудь острова – деньги у отца были, а некоторые ребята из нашего класса говорили, успев там побывать, что это здорово. Но отец не признавал заграничных курортов. Я один раз видел, как он наехал на своего школьного приятеля, который работал где-то по линии МИДа и, будучи у нас в гостях, расхвастался – Рим, Париж, Лондон, Нью-Йорк, Иерусалим... Все он видел и везде побывал. Я ему, если честно, позавидовал. А отец слушал-слушал, да и спросил наконец: «Погоди, а ты на Дальнем Востоке по тайге ходил? – Не, – приятель этот отвечает. – Так. А по Енисею на плотах плавал? – Нет, не плавал. – А северное сияние над Нарьян-Маром видел? – Не видел. – А карельские озёра фотографировал? – Нет, не было. – А на Урал ездил? – Не ездил я на Урал, когда мне?! – вот тут отец его и припечатал: – Э, так ты ж ни черта не видел!»