Текст книги "Песочное время - рассказы, повести, пьесы"

Автор книги: Олег Постнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Это что еще? – спросила Ёла, когда Кис, начертав вдоль окружности алфавит и старательно выведя в верхних углах крупные "здравствуйте" и "до свидания", а в нижних "да" и "нет", стал под "нет" рисовать гроб.

– "Это, может быть, кажется несколько странным и глупым – вести разговор с трупом", – заунывно пояснил Кис, отметив ритм удлинением гласных. – Но уж если труп, то и гроб.

– Почему – с трупом? – уточнила Ёла. – С духом; или с душой?

– С мертвой, – сказал Тристан, менее всех здесь веривший в успех предприятия. Он скептически следил за действиями Киса.

– О, так давайте Гоголя вызовем, – предложила вдруг Ира, по своему обыкновению молчавшая до сих пор.

– Хм, да? Гоголя? – сказал Кис. – Я-то думал – Толстого, – он подмигнул Гаспарову.

– Ой, да ну! Он уже в школе задрал, – поддержала Иру Света. – Гоголь лучше.

Оказалось, что и другие держались того же мнения.

– Вообще-то правильней гадать на Рождество, – заметил Гаспаров, который тоже понимал толк в спиритизме: прежде он умолчал об этом, а теперь был несколько уязвлен монополией Киса. Кис, впрочем, делал все верно, так что придраться к нему было бы нелегко.

– А сейчас – грех? – любознательно осведомилась Ёла, слегка улыбаясь Гаспарову. Гаспаров кивнул.

– Так зато интересней, – тихо проговорила Маша. Она сидела неподалеку от Гарика и темным взглядом следила за Кисом.

– И то! – обрадовался Кис. На миг он обратил к ней свое лицо, багровое в свечном зареве, и подмигнул, усмехаясь. – Потешим беса! – Он быстро пририсовал к гробу шестиконечный могильный крест и отступил, любуясь кругом. – Сойдет, – решил он. – Теперь блюдце.

Света отправилась было на кухню.

– Плохонькое бери! – крикнул Кис ей вслед. – Его коптить надо...

– Зачем коптить? – спросила Ёла.

– Не знаю, – сказал Кис. – А ты что ж: никогда раньше не гадала?

– Так – нет.

– Ведь я тебе рассказывал... впрочем, сама увидишь. Да: а стол-то клееный?

Проворно присев, Кис полез под стол – так точно, как раньше Тристан, когда готовил музыку.

– На винтах, – сообщил он печально. – Ну – н(чего делать. Авось как-нибудь устроится... – Он выбрался из-под стола и, ухватив его руками за край, кивнул Гарику: – Давай его куда-нибудь... да вот хоть под люстру. Тут человека три сядет.

– Ты колени отряхни, – сказала Ёла сочувственно.

– Ага, спасибо... Так! – командовал он, когда Света возвратилась из кухни с тонким фарфоровым блюдцем в руках, легким и удобным, но действительно старым. – Теперь – теперь гасите свечи. Нужно, чтобы осталась одна.

Приказание было поспешно выполнено, и гостиная погрузилась в тьму. Лунный свет проникал сквозь шторы, но скорее давал о себе знать, чем освещал что-либо. Одинокое пламя на краю стола бросало вокруг тяжкие тени, шевелившиеся от дыхания, однако все замерли, глядя, как Кис, взяв блюдце в руки, вначале подержал его над огнем, потом сажей отметил треугольник на краю его и, наконец, осторожно положил его в центр круга, дном вверх.

– Поехали, – сказал Кис. – Ну, кого зовем? Гоголя?

Касаясь друг друга ладонями, все протянули руки к блюдцу, причем у девочек – и особенно у Маши – пальцы заметно тряслись. В стороне остались лишь Тристан и Гарик, следивший за событиями без интереса, хотя и без скепсиса.

– Думаешь, не поедет? – спросил его Пат, обернувшись.

– Поедет, – Гарик нахмурил лоб. – Да мы гадали как-то в училище...

– Горяченькое, – сказал Кис, стукнув пальцем по дну. – Ничего, сейчас простынет... Ну? Зовем?

– Зовем, – одними губами повторила Маша; она смотрела на крест.

– Зови ты, – велела Кису Ёла. Он кивнул, тоже уже чувствуя волнение. Голос его пресекся. Все молча ждали.

– Дух Николая Васильевича Гоголя, слышите ли Вы нас? – в мертвой тишине воззвал наконец Кис, сам удивившись строгости своего тона. – Если слышите – ответьте...

Он хотел еще что-то добавить (в особенности потому, что от его слов Света тихонько прыснула), но в этот миг блюдечко, дрогнув, отъехало от середины стола и с странным грохотом, производимым, вероятно, неровностями древесины, поползло вниз, к "да". Все разом вскрикнули или вздохнули облегченно и поспешно заёрзали на своих местах, следуя рукой за блюдцем.

– Теперь спрашивайте, – сказал Кис тоном мастера, настроившего приемник.

Однако первое оживление сменилось замешательством. Все неловко поглядывали друг на друга, смущенно улыбаясь.

– О чем говорить? – спросила Света Киса, который из всех один сохранял самоуверенный и покойный вид, как то, впрочем, и следовало медиуму, и был, так сказать, в своей тарелке.

– О чем хочешь, конечно, – заверил ее Пат внушительно. – Он тут же хихикнул: – Мертвые – они знатоки секретов. Всё разболтают, имей в виду.

– Нет, верно? – спросила Света.

Блюдечко между тем, указав "да", вернулось с прежним грохотом назад, к своему месту.

– Еще бы, – сказал Кис. – Только спроси... Николай Васильевич! уточнил он на всякий случай, – хотите ли Вы разговаривать с нами? – Это была установленная формула спиритического контакта, которую Кис почитал важной всегда и теперь тоже решил пустить в ход. Блюдце вновь съездило к "да" и обратно.

– Ну вот, теперь все в порядке, – удовлетворенно кивнул Кис.

– Николай Васильевич, а есть Бог? – спросила вдруг Ёла очень тихо и серьезно.

Блюдце помедлило, потом двинулось к "Б" и стало ездить по кругу, тычась острием треугольника в разные буквы.

– Б-О-Г-Ъ-Ж-И-В-Ъ, – прочитал Пат. – Бог жив! – прибавил он весело. Ясно вам?

– А Вы? – ляпнула вдруг бесцеремонная Света, скривив усмешку.

– Ты чт(? – обиделся за Гоголя Кис. – Нашла что спросить...

– Я-М-Ё-Р-Т-В-Ъ, – смиренно отвечало блюдце.

– Он так и будет... с ерами? – спросила тихонько Маша.

– Нужно было "" написать, – сказал Кис. – И "i".

– Скажите, Николай Васильевич: и ад тоже есть? – спросила опять Ёла.

– Е-С-Т-Ь-П-Л-О-Х-О-Г-Р-Е-Х-А-М-Ъ, – был ответ.

– "...грешника", наверно, – предположил Пат.

– Он у вас почти не заговаривается, – заметил Гарик, следивший за блюдцем с возраставшим интересом.

– А у вас жмуры так же болтали? – полюбопытствовал со смехом Пат.

– Жмуры? А, да, – Гарик, которому слово и тон Пата не понравились ( чего тот, к слову же, и хотел), слегка нахмурил брови.

– Ну, это обычное дело, – вмешался великодушный Кис. – Он к тому же мало еще говорил. – Ему неожиданно пришлось по вкусу то, что он тут как бы защищает Гарика от Пата. Но блюдце вдруг сорвалось с места и стало чертить по столу с шумом круги, нигде не останавливаясь.

– Это что еще? – спросила Ёла. Маша устала держать руку на блюдце и, вздохнув, отпустила его.

– Ему скучно, должно быть, – решил Пат. – Вы ведь ничего не спрашиваете.

– Ты вот и спроси, – сказала Света. – Развыступался... – Было похоже, он в самом деле раздразил ее.

– Я? пожалуйста. Николай Васильевич! – ту же громко и радостно объявил Пат. – Скажите нам: за кого первого из нас, здесь присутствующих, выйдет замуж раба божия Светлана?

– Ты козел, – обозлилась Света. Глаза ее сверкнули, однако ж она внимательно следила за блюдцем.

– Д-У-Р-А-В-Ы-Д-Е-Т-З-А-Д-У-Р-А-К-А, – отчеканило блюдце, взяв почему-то "Д" и "Р" из слова "здравствуйте". К середине фразы все уже хорошо поняли смысл, но рассмеялся в конце, очень довольный, один только Пат.

– Это, впрочем, нельзя назвать мертвецким секретом, – посетовал он сокрушенно.

– Что это он на меня? – спросила Света обидчиво. Она посмотрела на Пата. – Это ты, наверно? Нарочно, да?

– Что: "нарочно"? – отперся Пат. – Я-то знаю, что "выйдет" через "Й" пишется. Ты бы лучше к нему не приставала, жив он или нет, вот что.

– Да тут и все знают, – сказал Тристан, который тоже почему-то был взволнован ответом и теперь встал за спиною Иры, вглядываясь близоруко в лист. Он даже поправил очки. – Странно, что он "Й" пропустил, – добавил он.

– А-га! – обрадовался Кис, через плечо взглянув на него. – Подвоха ищем? хе-хе.

– Ну, положим, это тоже еще не довод, – говорил рационалист-Тристан задумчиво. – Впрочем, чорт... Я, может быть, и подержусь... потом.

– Слушай, Кис! а его можно спросить, чт( он там пишет? – спросила Ёла, подняв от блюдца глаза.

– Во, моя школа! – Кис подмигнул ей. – Я как раз хотел... – Он опять накинул руки на блюдце.

Но, к удивлению их, блюдце не стало ждать вопроса. Быстро и легко, двинувшись от центра круга к "Л", оно заскользило от буквы к букве, почти не производя в этот раз прежнего шума, и, как показалось Кису, выбирало кратчайший путь так, словно чувствовало общую усталость. Руки у всех, кроме него, и впрямь затекли, и на некоторое время в гостиной воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь шорохом фарфора по ватману.

– "Лента жизни потеряна мною в далеком прошлом, – внятно и быстро чертило блюдце. – А было ли оно таким как думается мне сейчас а знаю ли я в самом деле все то что было тогда со мной".

Блюдце замерло. Чувствуя странный холод, все молча ждали, недвижно глядя на лист. Внезапно свеча треснула, струйка парафина скатилась из-под фитиля, и огонь, усилившись, поднялся вверх тонким дрожащим клином.

– Я идиот, – сказал Кис тихо. – Я забыл написать знаки препинания. Николай Васильевич! – вскрикнул тотчас он. – Что это? чт( Вы диктуете?

– "Прощальная повесть", – отвечал Гоголь безмолвно.

Стрекот ходиков вновь перешел в сухой шорох и хрип, и тотчас гулко ударило первый час ночи. Никто не шевелился. Давно остывшее блюдце стояло уже опять посреди круга, но даже Пат притих, понимая смысл минуты.

– Господи, неужели это правда? – прошептала наконец едва слышно Света. Маша удивленно поглядела на нее.

– Но... скажите... – Голос Киса сорвался, и все словно стеснилось в нем. – Скажите: Вы можете продиктовать ее всю?

– "Дело очень трудное", – медленно начертило блюдце. Казалось, оно отяжелело вновь и почему-то опять стало выезжать за круг, временами останавливаясь как бы в раздумье.

– Я... я больше не хочу, – сказала Света.

– Давай я вместо тебя сяду, – предложил Тристан. Он проворно поместился на ее место, протягивая руки к блюдцу.

– Опыт перед лицом чуда, – тихонько сказал ему Пат, осклабившись.

– Николай Васильевич! – очень раздельно и громко, словно отстраняя всех и потому даже не рассчитав про себя силу голоса, проговорил вдруг Гаспаров. – Николай Васильевич! не могли бы Вы посоветовать мне что-нибудь?

Все удивленно повернули к нему головы и более всех задрал брови Кис, никак не ожидавший, по крайней мере теперь, с его стороны демарша. А между тем было видно, что Гаспаров давно готовился в душе и что он что-то вложил в свой вопрос, чего Кис не знал, но почувствовал и даже бог знает отчего – испугался за Гаспарова. Блюдце тотчас дрогнуло. Провернувшись под пальцами на своем месте, оно сразу нацелило в нужную сторону треугольный пик и, рывком подъехав к кромке круга, указало "П".

– П-О-Ц-Е-Л-У-Й-П-И... – одна за другой быстро выстроились буквы.

– "поцелуйпи"... – пробормотал себе под нос Пат. – Что бы это?... Он вдруг смолк.

– З-Д-У-П-О-Д-Р-У-Ж-К-Е. – Блюдце отъехало от "Е" и замерло посреди листа в центре.

Одно мгновение в гостиной была та тишина, которую рождает лишь необходимость принять что-либо, не только не сообразное времени и месту, но прямо отталкивающее, враждебное им. В следующий миг Света закатилась беззвучным хохотом, Гаспаров отпрянул от стола, а Кис, дико вытаращившись на него, приоткрыл рот.

– Вот тебе и три "П"! – выговорил он почти невольно, кругля глаза.

Красный и весь взмокший от стыда Гаспаров поднялся на ноги.

– Что ты? – спросил его удивленно Пат. – Он же любя...

– Я больше не буду гадать, – сказал Гаспаров и, ни на кого не глядя, пошел вон, к двери. Ёла догнала его. За столом начался переполох. Все побросали блюдце и, повернувшись либо привскочив на своих местах, вытягивали шеи и говорили наперебой ту общую неразбериху, которая легче всего гасит конфуз. Гаспаров остановился.

– Николай Васильевич! – бормотал тем временем над блюдцем Кис, стараясь хоть отчасти спасти положение. – Вы хотите еще что-нибудь сказать нам?

Блюдце не двигалось.

– Николай Васильевич, Вы здесь? – повторил он с надеждой: он готовился отпустить руки (блюдце теперь держал лишь он один и Маша). Однако вновь мертвая жизнь толкнулась под его пальцами. Блюдце словно дернули изнутри, оно повернуло пик и заметалось по буквам.

– В-А-С-Ж-Д-Ё-Т-А-Д, – прочитал Кис, впервые заметив, что еры исчезли сами собой из речи Гоголя. – Ад? Почему, Николай Васильевич? – тускло спросил он. Но блюдце теперь, вероятно, уже было глухо к его вопросам. С прежним или даже б(льшим еще грохотом, странно усилившимся в общей суете, сновало оно туда-сюда, твердя лишь:

– А-Д-А-Д-А-Д-А-Д-А-Д...

– Николай Васильевич, простите нас! – взмолился, сам не зная зачем, Кис. Блюдце сделало круг и вдруг отъехало вниз, к гробу. Больше оно не шевелилось. Минуту спустя Кис и Маша, не сговариваясь, отняли от него руки и тогда только посмотрели кругом.

В гостиной между тем все уже пришло в надлежащий порядок. Гаспарова просто и скоро утешили, Ёла говорила ему что-то, держа его за рукав, Пат, усмехаясь, рассказывал Гарику скользкий анекдот, а Света с серьезным видом предлагала Тристану вызвать Менделеева, который не верил в спиритов, чтобы он, Тристан, больше уже не сомневался, ибо, как она это твердо знает, "Ирка терпеть не может атеистов". Ира скромно помалкивала пока. Кис, сразу приуныв и ссутулившись, выбрался с трудом из-за стола, грустно оглядел полутемную комнату (свеча догорала) и, вздохнув про себя, ушел на жесткий пустынный диван, ближе к журнальному столику, куда по его же воле час назад были изгнаны со стола самовар, печенье и вино. Теперь это ему было кстати. Его слегка тошнило, но он взялся за коньяк, и когда через десять минут Гаспаров, оставив Ёлу, подсел к нему, Кис уже был крепко пьян.

Увы, вопреки утешениям, Гаспаров после своего эксцесса с Гоголем все же хотел, как выяснилось теперь, уйти домой. Кис тотчас согласился с ним – ему тоже, сказал он, тут больше нечего делать, – однако Гаспаров напомнил ему, что их куртки были все еще наверху, в studio. Он ждал, не скажет ли Кис сам об этом Ёле. Пробормотав:

– А! это мигом... – Кис поднялся на ноги, однако чуть не упал. После этого он ухватился рукой за стенку и подозвал Ёлу к себе, фамильярно кивнув ей. Неизвестно отчего, ему опять вздумалось говорить с ней по-французски.

– Ох, ну ты надрался... – говорила, подняв бровь, Ёла. – Эй, Тристан! (Тристан все еще рассматривал кисов пентакль на столе.) – Тут вот Кис... ты его не проводишь?

Кис однако же тотчас пришел в недоумение от этих ее слов и стал возражать ей, причем Тристан, который тоже, вероятно, успел хлебнуть на свой лад весеннего любовного напитка и потому рассчитывал сегодня в смысле Иры на что-либо еще, тут робко поддержал его. Кис заявил, что он тверд в своих планах, и т(к получилось, что четверть часа спустя (была глубокая ночь) он вышел из подъезда ёлиного дома в сопровождении Гаспарова, ступая наугад и озираясь по сторонам с любопытством пьяного.

Еще прежде, на лестнице, по дороге в studio, когда окраинами ума Кис смутно боялся все же встретить как-нибудь Лёнчика, странные мысли разобрали его.

– Ёлка! – позвал он, – скажи: это ты из-за меня тогда... м-м... насчет Бога? и ада?.. Нет?

Ёла взглянула на него.

– Не совсем, – сказала она уклончиво.

– А... а почему?

Ёла пожала плечом. Кис тоже смолк, и теперь, на улице, идя об руку с Гаспаровым и глядя перед собою вверх, он был вновь поражен луной и весенней холодной ночью. Его опять ударило в сердце. Новая, светлая тоска сдавила его изнутри и уже подступала предательски к самому его горлу и глазам, мешая смотреть. Кис остановился.

– Это все чушь, – сказал он хрипло, не замечая, что говорит вслух то, что едва ли было ясно самому ему миг назад. – Чушь. Но, впрочем, Гаспаров: женщина всегда права. Да, а ты не знал? – Кис понял вдруг, что его тошнит. Он понял, что тошнит его сильно и что, может быть, оттого-то он и не курил давно, с самого балкона. Но что теперь лучше было бы ему не курить, хотя он этого и не может, ибо сейчас он расплачется. Губы его уже тряслись. – Это ей свойственно, – говорил он, – как треугольнику... равенство суммы углов... Или как там? – Всхлипывая, он попытался вспомнить. – В общем, как у Спинозы. В геометрическом порядке. Э, к чорту! он сплюнул. – Толстой Спинозу не любил. И правильно делал. Здесь нельзя любить. Понимаешь? нельзя... Он, наверно, не читал его, – прибавил он тихо. Слезы уже текли по его лицу. Держась за живот, Кис согнулся, плечи его вздрогнули, и его вырвало на снег.

Гаспаров глядел на него с жалостью. Снег окрасился в какой-то бурый цвет, неестественный под луной, пятно растеклось и застыло. Прежде Гаспаров не раз замечал днем на снегу такие пятна и всегда как-то с сомнением думал о том, откуда они берутся.

– Это... от печенюшек? – спросил он теперь.

– А также от сигарет, от вина и от женщин, – криво улыбаясь, перечислил Кис. Он поднял голову и посмотрел на него. – Дел( плоти известны, заявил он вдруг сухо, и улыбка исчезла с его губ. – Они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство... э-э... – Кис сбился. – Что там еще? Да: споры, гнев, распри, ненависть, убийство, пьянство... – он икнул. – В общем, Гаспаров: не слушай Гоголя. Живи духом. Если можешь...

Он повернулся и побрел прочь.

Гаспаров молча глядел ему вслед. Под фонарем его тень раздвоилась, и потом он пропал во тьме. Идя домой и глядя на собственную лунную тень под ногами, Гаспаров, как то часто бывало с ним, думал, удивляясь про себя, для чего нужен был ему весь этот его день в его жизни...

* * *

На следующее утро, в субботу, никто, даже будильник не тревожил Ёлу: она была в своих правах. И потому когда, наконец, к полдню она подняла голову от подушки, в studio было солнце, тетя Ната сидела на своей постели с кофейным прибором в руках, помешивая ложечкой в чашке, ее одеяло было красиво подоткнуто кругом нее, а острый локоть тетушки упруго упирался в диванный валик. Горячий кофе пускал пар, из кухни пахло гренками, кот чинно ходил по комнате и шифоньер с нафталином явно не думал дать о себе знать в ближайшее время.

– А, ma tante! – зевая во весь рот, сказала Ёла. – С добрым утром. С восьмым марта. Ну? – сонными глазами она обвела комнату. – Где же всё?

Тетя Ната взглянула на нее строго.

– Что это: "всё"? – спросила она, хмурясь.

– Как что? А подарки? Вот новость! Должна же я знать, что подарили моей тете ее дяди!

– С чего бы вдруг?

– С чего? Да ведь ты всю ночь пропадала! Неужто даром? – И, в восторге от своей шутки, Ёла рассмеялась, глядя тете Нате в лицо влюбленным, но бесстыжим своим взглядом.

– Ты бы лучше не умничала, – посоветовала ей ma tante. Она слегка наклонила голову, затянутую (для прически) в тонкую сеточку, но усталой отнюдь не выглядела, так что слова Ёлы о "всей ночи" были явным с ее стороны преувеличением.

– Ну, скажи, – в свою очередь спросила она, – что тут у вас было?

– Ох, тетя... – Ёла сокрушенно покачала головой, стараясь сделать это так же, как Наталья Поликарповна только что перед тем. Для этого она приподнялась на локте и тут увидела в углу, у тумбочки, прислоненный к шкафу школьный портфель Киса. Она проворно села, дотянулась до него и показала тете Нате. – Вот, гляди.

– Это что? – спросила ma tante близоруко, отставляя чашку и нащупывая рукой очки. Она вгляделась в портфель. – Гм. Это Киса?

– Киса.

– Гм. И что в нем?

– Цветы, конечно. Для Машки. Ну и для меня; но мне он вручил... А Машка вчера со своим милым приперлась. Можешь себе представить.

– Вот как? – Тетя Ната в раздумье пожевала губой. – Хорошо. Только чему ты смеешься?

Ёла действительно смеялась.

– Не знаю, – сказала она. – Надо бы их достать: завянут. – Она щелкнула замком. – Впрочем, – прибавила она, прищуриваясь, – мальчики нам хоть цветы дарят. Не то что некоторые...

– Вот погоди, – сказала тетушка с досадой. – Бросит тебя твой Пат, тогда посмотрим.

– Чт(?

– Известно чт(: как будешь смеяться. Бедный Кис, – прибавила она про себя.

– Отчего же это он меня бросит? – говорила с невинной улыбкой Ёла.

– Отчего? да хоть Ирка вон соблазнит.

– Нельзя: там уже Тристан постарался.

– Тристан? вот как? – Тетя Ната подняла бровь и с любопытством поглядела на Ёлу. – Ну, это неважно. Пат отвадит, если что.

– Думаешь? А хоть бы и так, – сказала Ёла мечтательно. – Пусть соблазняет.

– Это ты теперь так говоришь.

– И тогда скажу. Небось не запл(чу.

– Нет?

– Нет.

– И визгу не будет? – Тетя Ната опять взяла чашку в руки. – А что станешь делать?

Ёла тряхнула головой.

– Да вон хоть Киса утешу, – сказала она небрежно. Однако ma tante хмыкнула с сомненьем.

– Киса? ну-ну.

– А что? – Ёла посмотрела на потолок, потом на пол и, наконец, состроила тетке глазки. – Кис как Кис...

– Ну да, – тетя Ната тоже посмотрела на потолок и на пол. – Он, конечно, умный... да тебе разве нравятся такие?

Ёла задумалась.

– Не знаю, – сказала она потом. – Нет, наверно... А тебе?

– Мне? – тетя Ната тоже было собралась задуматься, но тут же махнула рукой. – А ну тебя, Ёлка, – сказала она сердито. – Хватит болтать. Вставай и ставь цветы.

Но Ёле было еще лень. Она упала головой в подушку и некоторое время прилежно терлась об нее щекой, поглядывая на тетю Нату. Та, однако ж, была непреклонна. Кот, подойдя к ней, хотел было забраться к ней на диван, но она и ему не позволила. В нерешительности он остановился посреди studio.

– Эй, кис, – позвала Ёла. – Ну-ка: иди ко мне.

Кот поглядел в ее сторону строго и серьезно.

– Кис-кис, – звала Ёла шепотом.

Но он дернул хвостом и ушел под шкаф. Тогда Ёла легла на спину, закрыла глаза и с наслаждением, сладко потянулась под одеялом. Она чувствовала, как счастье нежно щиплет ей сердце и грудь, и хотя не могла бы сказать, отчего, но твердо знала, что ей теперь так хорошо неспроста, и что теплая ее дрема, которая перебегает еще в ее теле, ее уют и покой значат в этом мире очень многое, в особенности же то, что так это с ней будет, вероятно, уже всегда и ничего другого у нее быть не должно и не может. В это утро, лежа у себя за шкафом в "келье", потягиваясь и улыбаясь про себя, Ёла знала наверняка, что она будет жить вечно.

1989 * выскочкой (фр.) * – Ну, мой милый ** сколько угодно. * я буду очень рада видеть вас * – Приказ женщины! * Как ты находишь эту адскую комнату? ** Ужасна в самом деле. *** Мсье Гаспаров весьма любезен. * Я только хотел сказать, что люблю тебя (англ). * О, Серж! я и забыла о нем... Спасибо, мой милый! * это смешно. * само собой разумеется * pugna (лат.) – бой, битва; Pentethronica – ничего не значащее слово у Плавта, выдуманное хвастуном-солдатом, чтобы ошеломить своего собеседника.

Пьесы _____________________________________________

ЭРНСТ, ТЕОДОР, АМАДЕЙ

Пьеса в трех действиях с эпилогом

Посвящается Дмитрию Филатову

Действующие лица:

Принц Баварско-Биркенфельский Вильгельм Пий.

Принцесса Шарлотта, его супруга.

Эрнст Теодор Амадей Гофман, его друг.

Шульц, статс-секретарь.

Фрау Шульц, его супруга, советница при дворе принца.

Лемке, первый министр.

Вальдемар Форш, духовник принцессы.

Слуги.

Фрейлины.

Гости.

Действие происходит в резиденции принца.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая

Кабинет п р и н ц а. Три стола: главный в центре, над ним на стене шпага. Два маленьких, слева и справа. М и н и с т р сидит за левым, с пером в руке. Входит Ш у л ь ц.

Ш у л ь ц. Господин министр! Какая радость!

М и н и с т р. Какая радость?

Ш у л ь ц. К нам едет господин Гофман. Сегодня вечером он будет во дворце.

М и н и с т р (отложив перо). Какой это Гофман? Юрист?

Ш у л ь ц. Юрист, музыкант, поэт. Он – всё. Вы не можете его не знать.

М и н и с т р. Я знаю. Но я не пойму, мой милейший господин Шульц, чему вы радуетесь. Вы мне сообщили это известие официально? Как секретарь его высочества? Или же просто, так сказать, из лучших чувств?

Ш у л ь ц (слегка растерявшись). Я полагал, что вы должны быть осведомлены об этом. Господин Теодор – друг юности его высочества. Они не виделись десять лет. И вот принц – великий государь, а Гофман – прославленный сочинитель.

М и н и с т р. Это трогательно. Каковы распоряжения его высочества?

Ш у л ь ц. Но... ведь вы знаете принца. Он, вероятно, хочет, чтобы мы позаботились обо всем сами.

М и н и с т р. Другими словами, распоряжений нет?

Ш у л ь ц. Это не совсем так. Вчера, завершив дела, он просил, чтобы мы были наготове. Я думаю, это касается и вас тоже.

М и н и с т р. Может быть, может быть. (Принимается опять за бумаги.) Что ж, я не отказываюсь. Я готов. Встречи, приемы, приветствия – это так весело. Молодежь должна веселиться. Если есть деньги. Деньги – эликсир молодости, когда они есть. А когда нет – философский камень. Сейчас посмотрим. (Листает гроссбух.) Итак, для приема нужны: свечи, факелы, почетный караул. Из пушек, я думаю, можно не палить. Колоколов тоже не надо.

Ш у л ь ц. Пушки, колокола... Бог мой, мы его не хороним!

М и н и с т р. Да, вы правы. Стол – ну, стол не моя забота.

Ш у л ь ц. И потом – какой караул? Вы считаете, в этом есть необходимость?

М и н и с т р. Я так заключил из ваших слов, что этот Гофман – важная персона.

Ш у л ь ц. Вы разве не читали его? Я плакал над его "Щелкунчиком".

М и н и с т р. Да, вещица занятная. Для детей. Это, конечно, не "Фауст", но...

Ш у л ь ц. Гофман очень знаменит.

М и н и с т р. Главное, принц его любит. Ведь он его любит?

Ш у л ь ц (горячо). Конечно.

М и н и с т р. Ну так вот. Значит, у нас все должно быть по правилам. Конечно, было бы лучше, если б его высочество распорядился сам. Но он так рассеян, наш принц. Что поделать: юность, юность!.. А бюджет, между тем, требует забот. В главной зале при полном свете нужно полтораста свечей. Так. Хватит и сотни. Двадцать факелов. Можно и без них, но это традиция. (Считает.) Караул, вы говорите, не требуется?

Ш у л ь ц пожимает плечами. Идет к своему столу. Входит п р и н ц е с с а. Ш у л ь ц кланяется, еще не успев сесть. М и н и с т р с видимым трудом встает, чтобы отвесить в свой черед поклон.

П р и н ц е с с а. Доброе утро, господа. Вильгельм еще не появлялся?

М и н и с т р (вновь садясь). Принц, верно, завтракает, ваше высочество.

П р и н ц е с с а. Нет. Мы завтракали вместе... (Шульцу, ласково.) Садитесь же, Шульц! Ведь это рабочий кабинет, к чему здесь церемонии.

Ш у л ь ц поспешно садится.

Вы слыхали, что сегодня у нас гости?

М и н и с т р. Господин секретарь только что сообщил мне об этом, ваше высочество.

П р и н ц е с с а. Фрау Гофман, говорят, очаровательная женщина.

Ш у л ь ц (в замешательстве). Фрау Гофман?..

П р и н ц е с с а. Ну да – супруга господина Амадея. Впрочем, это иначе и не могло быть. Ведь Гофман и сам, по слухам, большой умница.

Ш у л ь ц. Я почему-то думал, что он холост.

П р и н ц е с с а (улыбаясь). Ну что вы, Шульц. Разве настоящий мужчина может быть холост? И ведь он не так юн. А брак придает жизни устойчивость, прочность. Вы можете судить по себе.

Ш у л ь ц. Да, конечно, ваше высочество. Хотя я не поэт...

П р и н ц е с с а. Но вы же были артистом.

Ш у л ь ц. О, это было так давно. И тогда я не был женат. Я играл героев-любовников – в комических пьесах. Я лазал в окно.

П р и н ц е с с а. Вот видите: значит, я права. Семья остепеняет человека.

М и н и с т р. Вне всяких сомнений, принцесса. Господину Шульцу это пошло на пользу – как и государственная служба.

П р и н ц е с с а. Ну что ж, господа, не буду вам мешать. Когда прийдет Вильгельм, скажите ему, что я его искала.

Уходит.

М и н и с т р (ворчит). И вот они всегда так ищут друг друга. Юность, юность – да...

Ш у л ь ц. Удивительно: Гофман – и вдруг женат...

М и н и с т р. Да вы, господин Шульц, романтик. А между тем природа не любит исключений, будь ты хоть поэт, хоть сам Бог. Кстати, хотел вас спросить: где намерены поселиться на время визита наши господин Гофман с супругой?

Ш у л ь ц. Где? Я полагаю – во дворце. Где же еще?

М и н и с т р. Мне не кажется это столь очевидным. Комнаты для гостей сейчас пустуют, но... Впереди праздник. Ко двору прибудет много титулованных лиц: герцог Микаэль, Христиан фон Альтман – вы знаете сами. Принц всегда в таких случаях загодя давал распоряжения. Почему же в этот раз он смолчал? И принцесса тоже?

Ш у л ь ц. Что вы имеете в виду?

М и н и с т р (захлопнув книгу). А то, милейший господин Шульц, что Гофмана, вероятно, придется определить к вам.

Ш у л ь ц (почти испуганно). Ко мне?!

М и н и с т р. Именно. Фрау Шульц прекрасная хозяйка, и принцесса, мне думается, не зря помянула сейчас об этом.

Ш у л ь ц. Вы... вы как-то странно толкуете ее слова. И всю ситуацию.

М и н и с т р. Странно? Ничуть. Вы просто не умеете делать выводы.

Ш у л ь ц. Но – это же смешно! Ведь он друг принца.

М и н и с т р. Разумеется. И в этом-то все дело. Судите сами: к принцу приезжает его старинный друг. Принц не может поэтому прямо, так сказать, не обинуясь, дать некоторые, очевидные при таких обстоятельствах, распоряжения. Он только просит вас быть начеку. Что надлежит сделать вам? Очевидно, позаботиться о его друге. Не на постоялый же двор его теперь отправлять! И потом – ведь это большая честь приютить под своей крышей самого Гофмана. Разве не так?

Ш у л ь ц. Позвольте. Но куда же? У меня дети... А мой дом – совсем не дворец.

М и н и с т р. Уж наверное в нем сыщется лишняя комната-другая. А на бюджете это отразится самым наилучшим образом... Впрочем, вы можете уладить это с самим принцем, я думаю. Хотя я бы советовал вам проявить предупредительность в этом вопросе. Принца нужно избавлять от лишних хлопот. Вы знаете сами, как он это ценит.

Ш у л ь ц (растерянно). Да... я знаю... однако...

М и н и с т р. К сожалению, я не могу тут заменить вас. Но, смею вас уверить, в былые времена, до моего вдовства, мы с покойницей не раз оказывали подобные услуги двору. Вы же понимаете – наше государство маленькое, тут все должно быть просто, по-домашнему...

Ш у л ь ц. Конечно, конечно. Но эти расходы – я не знаю, могу ли я позволить себе их.

М и н и с т р. Какие же расходы? Господин Гофман, по всему судя, человек состоятельный, да и принц, конечно, не оставит вас своей заботой.

Ш у л ь ц (без большой надежды). Пожалуй... Хотя...

М и н и с т р. А мне, вы знаете, господин Шульц, такой странный сон нынче ночью привиделся. Как будто я беседую в Веймаре с советником Гете – я действительно видел его там как-то раз. И вот как будто берет он меня под локоть и так дружески говорит: "А помните, старина Лемке, как мы с вами в девяносто третьем ловили бабочек под Майнцем?" Проснулся я и думаю про себя: что за чепуха! Бабочки, Майнц... Ан вот, оказывается, и не совсем чепуха: сон-то в руку... Да что это с вами, в самом деле, дражайший герр Шульц? Совсем вы погрустнели. Вздор, вздор. Все будет хорошо, поверьте старику. Сейчас пойду, распоряжусь. (Встает кряхтя.) Всё уладим: свечи, факелы, караул. (Выходит).