Текст книги "Песочное время - рассказы, повести, пьесы"
Автор книги: Олег Постнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Г о ф м а н. Это был трудный экзамен.
П р и н ц. Что ж, значит, ты хороший юрист.
Г о ф м а н. В прошлом.
П р и н ц (соглашаясь). В прошлом. В прошлом ты также был следователем судебной палаты и этим же занимался в Берлине, где служил в государственном суде.
Г о ф м а н. Не пойму, к чему ты клонишь. Эти новости двадцатилетней давности интересны только специалисту.
П р и н ц ( невинно). Что ж, пожалуй, я твой первый биограф. Или ты против?
Г о ф м а н. Нет, отчего же.
П р и н ц. Тогда продолжим. (Читает глазами.) Однако... однако в Варшаве ты не ужился с начальством.
Г о ф м а н. Это оно не ужилось со мной.
П р и н ц (морщась). Ты всерьез так думаешь?.. (Не дожидаясь ответа.) Впрочем, карикатура, даже обидная, это пустяк, если рисует мастер, а его жертва – прусский чиновник. Тебя выслали в Плоцк. Там ты занимался музыкой.
Г о ф м а н. Ею я занимался везде.
П р и н ц (бормочет про себя). Ну, дальше Бамберг, так, это ясно, так, снова Берлин, "Кавалер Глюк"... А вот мы уже и знаменитость. (Откладывает дело, смотрит на Гофмана.) Ну? Что же дальше?
Г о ф м а н. Что ты имеешь в виду?
П р и н ц. Шульц! выйди.
Ш у л ь ц выходит.
(с расстановкой.) То, что ты нищ, велик, признан и неприкаян. Я думаю, что с тобой делать.
Г о ф м а н (просто). Дай мне денег.
П р и н ц. Сколько?
Г о ф м а н ( смеясь). Не знаю! Назначь пенсию, или...
П р и н ц. Или что?
Г о ф м а н. Или оклад.
П р и н ц. За что? Что ты будешь делать?
Г о ф м а н. Разумеется, то, что хочу.
П р и н ц. С какой стати?
Г о ф м а н. Очень просто. Музыка не приносит пользу; ты можешь мне поверить как старому капельмейстеру. Литература тоже не приносит пользу. Карикатура приносит вред. Искусство в целом приносит вред – конечно, не лицам, а государству. Потому государство его боится и правильно делает. Оно должно платить за свой страх. Ведь вот ты даже не спросил меня, что именно я хочу предпринять на твои деньги. Ты это знаешь и так. Ибо искусство всегда – тайно или явно – есть подрыв основ.
П р и н ц (улыбаясь). За что же тут платить?
Г о ф м а н. За то, чтобы они подрывались любя. Иначе это делается с грязью и кровью.
П р и н ц. Весомый довод.
Г о ф м а н. У тебя есть возражения?
П р и н ц. Только одно: у меня очень мало денег.
Г о ф м а н разводит руками с шутливым отчаянием.
Я не шучу. Раз уж речь зашла о государстве, заметь себе: государство – это мой кошелек. Его слишком просто выронить из кармана. Весь двор держится им. (Вскакивает, в волнении ходит по кабинету.) Суди сам, Эрнст. Никаких прав на землю у меня нет. Я такой же подданный герцога Микаэля, как и любой придворный. Они служат мне в силу привычки, из спеси и потому, что я плачу им. Разорись я завтра – Шульц, Форш, все – сбегут и даже кланяться не станут при встрече. Шарлотта...
Г о ф м а н (быстро). Жена Цезаря вне подозрений.
П р и н ц. Я это и хотел сказать. Она одна, на кого я могу положиться. (Успокоившись.) Одним словом, средств на подкуп злых сил у меня нет. Едва хватает на поддержку добрых.
Г о ф м а н. Что ты называешь добром?
П р и н ц. То же, что ты, но в другом смысле.
Г о ф м а н. А все же.
П р и н ц. Тебе ведь хватило ума понять, что ты хочешь есть чужой хлеб.
Г о ф м а н. Пожалуй.
П р и н ц. Я тоже не лгу себе и знаю, что хочу подчинить себе чужие воли.
Г о ф м а н. Другими словами, ты тиран.
П р и н ц. Да, как ты – паразит.
Г о ф м а н. Впрочем, с чужим хлебом у меня что-то не ладится.
П р и н ц. У меня тоже есть сложности. Как раз их я хотел с тобой обсудить.
Г о ф м а н. Ты думаешь, я могу быть тебе полезен?
П р и н ц. Увидим. (В раздумье глядит на него.) Вообще-то меня беспокоит Шульц.
Г о ф м а н (подняв брови). Шульц?
П р и н ц. Да. Ты заметил, с какой неохотой он выполняет приказы? (Повысив голос.) Шульц, войди!
Входит Ш у л ь ц.
Сними нагар с свечей.
Ш у л ь ц снимает.
(Гофману.) А ведь я столько сил и денег истратил... Шульц, выйди!
Ш у л ь ц выходит.
...истратил на то, чтобы сделать его покорным. Он мягкотел, безволен, он в сущности глуп, и, однако, мне не удается сломить его – вернее, его косность. Он, видите ли, привык к свободе – в том разъезжем балагане, где раньше играл.
Г о ф м а н. Позволь. А ты уверен, что он не подслушивает?
П р и н ц. Уверен. Я ему запретил... Так вот, Шульц – это мелочь, общий случай. Куда хуже первый министр.
Г о ф м а н (с любопытством). Герр Лемке? Чем тебе не угодил он?
П р и н ц. Ты обратил на него внимание?
Г о ф м а н (пожимает плечами). Похож на нитку, выпавшую из иглы. Серый господин.
П р и н ц (сквозь зубы). Он забрал себе в голову, что может распоряжаться мной.
Г о ф м а н. Как это – тобой?
П р и н ц. Ну, моими деньгами.
Г о ф м а н. Зачем же ты ему позволяешь это?
П р и н ц. Он знает больше, чем я бы хотел. Я даже не могу его прогнать. Он побежит к фон Альтману или к герцогу, и это будет еще хуже.
Г о ф м а н (с участием). Что же ты намерен делать?
П р и н ц (глухо). Я намерен его убить.
Г о ф м а н. Убить?!
П р и н ц. Тише, пожалуйста. А что еще мне остается? В былые времена я бы отправил его в крепость. Но теперь полиция подчинена герцогу, да и то лишь отчасти... (В раздумье.) Вот если бы состряпать против него солидное дело... Я потерял на нем столько денег... Да, Эрнст, ведь ты же юрист. Что бы ты посоветовал?
Г о ф м а н ( растерянно). Я, право, не знаю. Я столько времени не практиковал...
П р и н ц. Ну вот, ты искал полезной работы. Спаси министра от смерти – ибо, видит бог, мне не нужна его кровь, – и это будет прямая польза и выигрыш в человечности. Ведь ты гуманист?
Г о ф м а н (ошеломленно). Ты хочешь, чтобы я его посадил?
П р и н ц. Да, нечто вроде.
Г о ф м а н. Я вряд ли гожусь на такую роль.
П р и н ц. Ну, ты еще подумай. И кстати: ты знаешь, что будешь жить у Шульцев?
Г о ф м а н. Фрау Шульц мне сказала.
П р и н ц. Так присмотри за ее мужем. Ему это не повредит. (Зевает, потом быстро встает.) Ну все. Я иду спать. Шульц отвезет тебя к себе домой... Шульц, войди!
Ш у л ь ц входит.
Карета готова?
Ш у л ь ц. Сейчас будет готова, ваше высочество. Я распорядился.
П р и н ц. И отлично. Спокойной ночи, Эрнст.
Г о ф м а н. Спокойной ночи, Вильгельм.
П р и н ц уходит.
Сцена восьмая
Ш у л ь ц (глядя в окно). Вот и снег. Какие большие пушинки.
Ф р а у Ш у л ь ц, неслышно войдя, начинает гасить медным колпачком свечи на столах. Сцена постепенно темнеет.
Г о ф м а н (после паузы). Как в замке празднуют Рождество?
Ф р а у Ш у л ь ц. О, господин Гофман! Пышно. В этом году будет костюмированный бал.
Г о ф м а н. Это очень хорошо. (Как бы про себя.) Это мне на руку...
Ф р а у Ш у л ь ц. Вы примете в нем участие?
Г о ф м а н. Вероятно. Мне сейчас в голову пришел один розыгрыш.
Ф р а у Ш у л ь ц. Кого вы хотите разыграть?
Г о ф м а н. Принца.
Ш у л ь ц (обернувшись). Неужто, господин Теодор?
Г о ф м а н. Да. И я надеюсь, что вы как старый артист и комик поможете мне в этом.
Ш у л ь ц (смущен). А это... это безопасный розыгрыш?
Г о ф м а н. О, совершенно безопасный.
Ш у л ь ц (грустно). Потому что я очень люблю принца. И любой вред, даже самый невинный...
Г о ф м а н. Нет, ему это пойдет на пользу.
Ф р а у Ш у л ь ц (мужу). Чего ты боишься? Ведь господин Гофман с принцем старые друзья.
Ш у л ь ц. Да... Да, конечно...
Г о ф м а н (Фрау Шульц). Ваша помощь, возможно, будет тоже нужна.
Ф р а у Ш у л ь ц. Можете смело на меня рассчитывать. А в чем суть придуманной вами шутки?
Г о ф м а н. Так – нечто вроде заговора. Но я еще не все рассчитал. К тому же нужно уговорить герра Лемке... а вот и он!
Входит м и н и с т р.
М и н и с т р (торжественно, с порога). Перед сном его высочество сделал устное распоряжение, которое я уполномочен передать статс-секретарю, господину Шульцу. Однако содержание этой реляции таково, что, я полагаю, герр Гофман тоже может ее услышать. Речь идет о назначении суммы на содержание друга его высочества Эрнста Теодора Амадея Гофмана при дворе на время его пребывания в резиденции принца. Завтра утром господин Шульц составит указ.
Г о ф м а н (дрогнувшим голосом). И какова... какова же эта сумма?
М и н и с т р (с полупоклоном). Пятьсот лаубталеров в месяц.
Г о ф м а н. Пятьсот?! (Вскакивает, роняет одеяло с колен, полотенце на голове разматывается.) Вы говорите – пятьсот?!
Ф р а у Ш у л ь ц радостно хлопает в ладоши, Ш у л ь ц подходит с поздравлениями.
И когда же я смогу получить эти деньги?
М и н и с т р (повторив поклон). Никогда. Деньги будут истрачены в вашу пользу. Однако согласно воле его высочества, он сам решит, как и на что употребить их. (Улыбнувшись.) Всего доброго, герр Гофман! Карета уже внизу!
З а н а в е с
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена первая
Гостиная Ш у л ь ц е в. Готическое зеркало аркой. Слева от него висит на стене карнавальный костюм: черное мужское одеяние, перехваченное поясом с небольшой шпагой. Выше воротника – маска, изображающая Щелкунчика. К ней приделан рычаг, приводящий в движение челюсть. Левее, ближе к зрителю, обеденный стол с набором столовых принадлежностей. Среди них чернильница с воткнутым пером. За столом, в ночном колпаке, с шарфом на шее, сидит Г о ф – м а н. Справа, возле кулис – резное кресло с высокой спинкой. На нем ворохом брошено ярко-красное бархатное платье. Г о ф-м а н один.
Г о ф м а н. Я люблю зиму в Германии. В Париже сейчас дождь – скука... А у нас мороз.
Г о л о с Ф р а у Ш у л ь ц (за сценой). Вот от него-то вы и простыли в дороге.
Г о ф м а н. Может быть. Но все-таки это веселей, чем плескаться в лужах. А что за вид днем, фрау Шульц, из ваших окон! Особенно, если пойдет снег. Лес в инее, все в сугробах, зеленый лед на реке блестит, как бутылочное стекло. Солнце прячется в тусклой мгле, как в перине. И островерхие кровли монастыря Святых Угодников поднимают свои шпили у самого леса... Бархатный Брейгель любил писать такой пейзаж. А Людвиг Тик говорил, что в готических башнях истинный дух гнездится не реже, чем под гордыми куполами старого Рима.
При последних словах Ф р а у Ш у л ь ц в домашнем платье, в чепчике и в кухонном фартуке входит, неся на вытянутых руках дымящуюся кастрюльку с бульоном. Ставит ее на стол перед Г о ф м а н о м, берет поварешку и наливает бульон в стоящую рядом тарелку.
Благодарю вас, дражайшая госпожа советница!
Ф р а у Ш у л ь ц. Кушайте на здоровье. Бульон целебный. Горлу это крайне полезно. А что до Рима, то ваш Тик прав, если только, конечно, он имел в виду Святой Дух, который веет где хочет.
Г о ф м а н. Возможно, он говорил о Нем.
Ф р а у Ш у л ь ц. И очень жаль, господин Гофман, что вы по болезни не были вчера на службе в монастыре. Служил сам епископ – как всегда в Рождество.
Г о ф м а н. А что делал Форш?
Ф р а у Ш у л ь ц. Держал хоругвь.
Г о ф м а н. Воображаю.
Ф р а у Ш у л ь ц. Все было очень торжественно. Их высочества горячо молились.
Г о ф м а н (кивнув). Да, жаль. Но ничего: я отыграюсь сегодня на бале. (Ест.)
Ф р а у Ш у л ь ц (отойдя от стола, после небольшой паузы). Скажу вам правду, господин Гофман, – ведь вы же знаете, как мы вас все любим. Мне даже грустно подумать, что вы уедете и дети будут обходиться без ваших сказок. Но эта затея с балом мне не по душе.
Г о ф м а н (отложив ложку). Вот так новость! Вы же сами мне помогли с костюмами, фрау Шульц!
Ф р а у Ш у л ь ц. Да, а теперь жалею. (Подходит к маске Щелкунчика). Этот наряд просто ужасен. (Дергает раз-другой за рычаг, маска клацает зубами.) Разве это Щелкунчик? Мне чудится в нем что-то жуткое. Все это не кончится добром. Да вы, мне кажется, добра и не хотите... Вы, верно, обижены на принца, господин Гофман?
Г о ф м а н. Что вы, фрау Шульц! Ведь он мой меценат! Взгляните на мой гардероб: такому бы позавидовал любой князь или граф. А коллекция трубок? Жаль, что я не могу сейчас курить! Мне тепло, сытно, покойно. Если бы не принц, не знаю, как бы я тут жил со своим тощим карманом.
Ф р а у Ш у л ь ц. Нет, я вижу, что вы расстроены, господин Гофман! Я понимаю, вам вряд ли нужна вся та роскошь, которой вас окружили во дворце и которая все же не спасет вас от нужды. Но ведь принц ваш друг, а значит, рано или поздно все обернется к вашему благу.
Г о ф м а н (задумчиво). Едва ли. Едва ли, милейшая фрау Шульц. (Продолжает есть.) И вы напрасно говорите, что я расстроен. Или, тем паче, зол. Я никогда не желал никому зла. Но однажды мой родственник – дядя, которого я любил, – умер, я даже видел его привидение. Меж тем другой, его брат, остался жить. Я был молод и, помню, тогда рассуждал так: почему же тот, в расцвете сил, всем нужный и почитаемый всеми человек, должен был умереть. А этот, одинокий, покинутый миром холостяк, до чьей жизни нет никому дела, который не трудится ни на каком поприще и так скучает с утра до той минуты, когда снова может лечь спать,– почему он жив? А ведь если бы он вдруг умер – что было бы только гуманно по отношению к его скуке, – я бы получил наследство и уже тогда, тогда, понимаете ли? мог осуществить мою мечту о деятельной, свободной жизни человека искусства! Так я думал тогда, но я был молод. Что же теперь? Я нуждаюсь, как и всегда нуждался, когда закладывал свой сюртук, чтобы поесть... Я и теперь ем редко так хорошо, как у вас в доме. Этот бульон отменный, фрау Шульц!.. Словом, если бы даже принц был решительней в своих благодеяниях, то теперь это уже все равно: поздно. Конечно, мне кажется, я бы больше достиг, дай он мне денег – о, я достиг бы рая, чего-то несбыточного, небывалого! Но – я либо достигну это и так, с пустым желудком, либо... (Замолкает, нахмурившись.)
Ф р а у Ш у л ь ц (смягчась). Ну, может быть, мне и зря кое-что показалось. (Обернувшись к Щелкунчику.) Все-таки он очень страшный. И мой младшенький его боится... Однако как же вы поедете на бал, господин Гофман? Ведь вы больны.
Г о ф м а н. Что делать! Я назначен распорядителем увеселений. Принц сам просил меня. Стало быть, будем веселиться.
Ф р а у Ш у л ь ц (подойдя к креслу). Кстати, платье готово. (Берет его за плечики и вешает справа от зеркала. Любуясь им.) Боюсь только, принцесса Лотта найдет его слишком пестрым.
Г о ф м а н. Ну, принцессу-то я уговорю. (Как бы про себя.) Лишь бы Лемке согласился: у него наряд и роль не такие выгодные.
Ф р а у Ш у л ь ц. Смотрите, какие пряжки, какие кружева, перевитые галуном, какая чудная живая материя! Она как огонь под рукой.
Г о ф м а н. Принцесса в нем будет и правда принцессой, а не скромной крестницей сумасшедшего Дроссельмейера. Которого, к слову, играть буду я.
Ф р а у Ш у л ь ц. А, вы решились?
Г о ф м а н. Ну да. Форш для этого слишком умен. Пусть лучше держит свои хоругви. Мне же главное – не раскашляться. А дирижерская палочка всегда сойдет за волшебный жезл, разве не так?
Входит, шатаясь, Ш у л ь ц.
Ф р а у Ш у л ь ц (испуганно). Господи! что случилось?
Ш у л ь ц (упав в кресло и закрыв ладонью лицо). Жена, мы погибли! Принц лишил меня места!
Сцена вторая
Ф р а у Ш у л ь ц. Что ты натворил, Карл?
Ш у л ь ц. Я перепутал печати.
Г о ф м а н. Какие еще печати?
Ш у л ь ц. На двух указах. Один был праздничным воззванием к народу.
Г о ф м а н. И что же? Этого нельзя исправить?
Ш у л ь ц. Да нет, можно. Но принц накричал на меня. Он сказал, что я не ценю свою службу и делаю все кое-как.
Г о ф м а н. Гм. Мне он тоже говорил это.
Ш у л ь ц (подняв голову). Обо мне?
Г о ф м а н. Да.
Ш у л ь ц. Впрочем, раньше он уже меня предупреждал. Ему никогда не нравилось, как я работаю. А я сказал, что не потерплю, чтобы на меня кричали.
Ф р а у Ш у л ь ц. Нашел, с кем задираться!
Г о ф м а н (с любопытством). А он?
Ш у л ь ц. Он сказал, что с Нового года я могу искать себе новое место.
Ф р а у Ш у л ь ц. Хороший подарок к Рождеству.
Ш у л ь ц. Да.
Г о ф м а н. С Нового года! А до тех пор все остается в силе?
Ш у л ь ц. Вероятно. Я не знаю. Ведь у него нет другого секретаря... (В отчаянии.) Что же делать? Нам не на что будет жить!
Ф р а у Ш у л ь ц. Я тоже получаю оклад.
Ш у л ь ц. Разве мы впятером можем на это прокормиться? Я и так все время занимаю. Если бы не отец Вальдемар и господин Теодор... (Вдруг, с отчаянной решимостью.) Что ж, вернусь в театр. В конце концов я еще на что-то годен. (Вскакивает, достает из-за пазухи короткий нож.) Вот, господин Гофман, то, что вы просили.
Г о ф м а н (оживившись). А! Театральный кинжал!
Ш у л ь ц. Он самый. Лезвие уходит в ручку. Вот, глядите. (Показывает. Потом с горькой улыбкой приставляет нож себе к горлу.)
Г о ф м а н. Полно, Шульц. Я уверен, что вас никто не уволит.
Ш у л ь ц. Но принц сказал...
Г о ф м а н. Мало ли что сказал принц!
Ф р а у Ш у л ь ц. Как вы смело рассуждаете!
Г о ф м а н. Я рассуждаю здраво. Другого секретаря у принца действительно нет. Нет и кандидата на эту должность. Кроме, пожалуй, меня, но я откажусь, он это знает.
Ш у л ь ц (с надеждой). А вы откажетесь?
Ф р а у Ш у л ь ц. Не задавай глупых вопросов. Господину Теодору больше делать нечего, как только писать под диктовку его высочества.
Г о ф м а н. Именно. Во-вторых, так не увольняют. Прогони он вас сразу, с шумом, я бы в это поверил. А сейчас впереди бал. Потом именины принца. Потом Новый год. Настроение его высочества переменится еще много раз. И, наконец, в-третьих: не забывайте, сегодня у вас особая роль. Ведь вы же не откажетесь участвовать в моем...
Ш у л ь ц. ...в вашем заговоре?
Г о ф м а н (раздельно). В моем р о з ы г р ы ш е.
Ш у л ь ц. Разумеется, нет.
Г о ф м а н. Ну вот. А это тоже, вероятно, многое изменит. Так что нынешний случай, дорогой мой Шульц, следует расценивать лишь как воспитательный трюк со стороны его высочества.
Ш у л ь ц (воспрянув духом). Да, на него это похоже.
Г о ф м а н. А раз так, вы сами понимаете, вам просто не из чего волноваться.
Ш у л ь ц. Теперь, когда вы это говорите, я вижу, что я и впрямь излишне близко принял это к сердцу.
Г о ф м а н. Беда в том, что вы вообще очень мрачно глядите на мир. И принимаете всерьез и торжественно то, что часто есть не более как усмешка судьбы. А ведь вы актер.
Ш у л ь ц. Да, господин Теодор, вы правы. Моя трагедия в моей бездарности. Но я бездарен не на сцене, нет, я бездарен в жизни. А принц, напротив, возможно смутился бы, выйдя на подмостки. Но в жизни, в повседневной игре он непревзойденный мастер.
Г о ф м а н. Это глубокая мысль, господин Шульц.
Ш у л ь ц. Главное, так оно и есть в самом деле. Я иногда мечтаю о том, чтобы переиграть его. Но всякий раз ловлю себя после на простом подыгрывании ему: это роль статиста. Я жалкий безвольный человек. И порой мне кажется – странно сказать, господин Теодор, – кажется, что принц мстит мне за это. За мое ничтожество. Мстит, а в то же время меня любит. Ведь вы знаете, господин Гофман? он меня искренно любит. И любит за это же самое: за мое ничтожество. Не знаю, как это все может ужиться в одной душе. Но я чувствую, что вырвись я из-под его гнета – он будет доволен мной, хотя, конечно, тотчас растопчет, расколет, как орех. (Подбегает к Щелкунчику и дергает ручку. Кукла клацает зубами.) Вот так.
Г о ф м а н. Другими словами, дорогой Шульц, вы были бы непротив сразиться с принцем?
Ш у л ь ц. Сразиться? Но как? Он неуязвим.
Г о ф м а н. Что ж, об этом можно было бы помечтать на досуге.
Ш у л ь ц. Что вы, господин Теодор? Вы всерьез? Ведь он ваш друг.
Г о ф м а н. Он и вам не враг.
Ф р а у Ш у л ь ц. Карл, господин Гофман просто шутит. (В сторону.) Правда, опасно шутит.
Ш у л ь ц (возбужден). Сказать ли? (Склонившись к Гофману.) Эта месть принца и эта любовь... Иногда мне кажется, господин Теодор, что Господь Бог любит и казнит нас так же!
Г о ф м а н (изумленно). Эге-ге, милейший господин Шульц! Далеко же вы хватили! Да ведь это ересь; отец Вальдемар вас живо отправил бы на костер.
Ш у л ь ц. Отец Вальдемар! Он сам болтун, каких мало, уж он-то настоящий еретик.
Входит Ф о р ш. В руках у него собачий хвост.
Ф о р ш. Мир дому сему!
Г о ф м а н. А, святой отец! Вы как раз вовремя.
Сцена третья
Ф р а у Ш у л ь ц. Хотите бульону, ваше преподобие? Он еще горячий. (Шульцу, тихо.) Тебе тоже не повредит поесть, Карл.
Ф о р ш. Э... бульон?... э... нет. Я сыт. (Широко улыбаясь.) Благодарю вас, любезнейшая госпожа советница.
Ш у л ь ц (садится к столу, наливает себе, ест). Вы слыхали, святой отец? Его высочество отказал мне от места.
Ф о р ш. Кто же у него будет секретарем?
Г о ф м а н. Я вот тоже полюбопытствовал.
Ф о р ш (рассеянно). Не думаю, чтобы это было возможно. Я только что видел принца...
Подходит к Щелкунчику, потом к платью, рассматривает их, вертя при этом в руках собачий хвост.
Г о ф м а н. Это часть вашего карнавального костюма?
Ф о р ш (обернувшись). Да, господин Амадей.
Г о ф м а н. Кого же вы намерены изображать?
Ф о р ш. Пса Дон Кихота.
Ш у л ь ц (удивлен). Разве у Дон Кихота был пес?
Г о ф м а н. Я всегда считал, что эту роль исполнял Санчо.
Ф о р ш. А как же собака Берганца? Вы, господин Амадей, похитили ее у Испании. И я бы хотел этим нарядом им ее вернуть... А так как действительным автором Берганцы был не кто иной, как божественный Сервантес, то слишком ли смело предположить, что говорящий пес некогда сопровождал хитроумного идальго? Кроме того, хвост подходит к рясе. (Демонстрирует.)
Г о ф м а н (смеясь). Кот Мурр и Мышиный Король у нас уже есть, а теперь будет и Берганца.
Ф о р ш. А кто играет кота и короля?
Г о ф м а н. Шульц и Лемке.
Ф о р ш. Господин первый министр согласен участвовать в маскараде?
Г о ф м а н. Предстоит его уговорить.
Ф о р ш. Ведь он стар.
Ф р а у Ш у л ь ц (ворчит). Он достаточно бодр, когда дело касается количества факелов или блюд на столе...
Г о ф м а н. Может быть, ему будет приятно побыть в короне, хоть и с мышиным хвостом.
Ф о р ш. Большинство людей неравнодушно к костюмам.
Г о ф м а н. Я слыхал, святой отец, что вы предлагали принцу нарядить всех его подданных поголовно в мундиры. Это правда?
Ф о р ш. Смотря по тому, что считать правдой, господин Амадей. Большинство и так ходит в мундирах всю жизнь, хотя этого не подозревает. Я только мечтал навести порядок в их платье.
Г о ф м а н. Занятные мечты.
Ф о р ш. Но только мечты, герр капельмейстер, никак не больше. Я даже не стремлюсь придать им видимость реальных фигур, как это, опять-таки, делают многие. (Обводит кругом рукой.)
Г о ф м а н. А кстати, святой отец, я все хотел спросить вас: почему? Ведь вы тоже писатель, сочинитель. Так о вас мне, по крайней мере, говорили. Откуда же такое смирение?
Ф о р ш. Этого требует мой сан. Вы знаете, господин Амадей, я верю, искренне верю, что у Господа есть такой большой молоток (разводит руками, показывая.) Им Он усмиряет упорное, упрямое животное – заносчивость. Он делает это, чтобы разбитый на куски человек отчаялся в своих силах, своей справедливости и своих делах. Тогда у него еще есть шанс. Этот покров (указывает на рясу) – знак полученного удара. Он пришелся впору и вовремя.
Г о ф м а н. Вот как! А что же делать человеку со своими кусками? Он может прийти в отчаяние.
Ф о р ш. Он не должен приходить в отчаяние. Он должен не давать им воли. Мудро править ими – как сюзерен своими вассалами. А для удобства что ж, хорошо бы обрядить их в мундиры, чтобы знать, где кто. Я это уже говорил.
Г о ф м а н. Так-так. Но принц, мне кажется, отнесся к этим мечтам иначе.
Ф о р ш. Принц – другое дело. Он прежде всего августейшее лицо.
Г о ф м а н. Надо думать, святой отец, вы не включаете коронованных особ в круг человечества, не так ли?
Ф о р ш (мягко). Нет. Я лишь отрицаю их принадлежность как граждан к тому государству, во главе которого они стоят.
Г о ф м а н. Боюсь, этот разговор может нас далеко завести, и все же: может быть, вы не откажетесь, ваше преподобие, изложить мне основные пункты ваших воззрений?
Ф р а у Ш у л ь ц. Вы полагаете, господин Гофман, что это сейчас будет кстати? Уже половина седьмого.
Г о ф м а н. Мы все равно должны дождаться Лемке.
Ф о р ш. Что ж, если кратко, то... э... э... мою теорию можно назвать философией трона.
Г о ф м а н. Вот как?
Ф о р ш. Ибо трон есть вершина возможностей смертного и одновременно символ власти иной, высшей. (Одушевившись.) Монархия оттого и истинная система, что сопряжена с абсолютным центром – человеком, который хотя и принадлежит человечеству, но стоит по праву крови над ним. Каждый хочет управлять судьбой, такова суть человека. Он никогда не согласится на меньшее. Это – поэма его души, самых темных и тайных ее глубин. Потому всем суждено стать достойными трона. Такова цель, и король – средство воспитания людей для нее.
Г о ф м а н. Иными словами, наша жизнь – только лишь подготовка? Так сказать, репетиция перед главной ролью?
Ф о р ш. Если вам угодно выражаться так.
Г о ф м а н. Но из чего вы заключили, святой отец, что трон – это удел всех?
Ф о р ш. Человек – отпрыск изначального рода королей. Но мало еще носящих на себе печать своего происхождения, равно как и след образа Божьего, который тоже ведь запечатлен в каждой душе.
Г о ф м а н. Я, напротив, полагал всегда, что природа, мать всего живого, не селит своих избранников во дворцах.
Ш у л ь ц согласно кивает.
Ф о р ш. Мы не так уж расходимся в мыслях, господин Амадей. Трон шанс достичь высшей ступени, но многие упускают этот шанс, не видят истинного его назначения.
Г о ф м а н. Ах вот как! А что же есть высшая ступень?
Ф о р ш. Высшая ступень? (Тихо, словно сообщает секрет, и без того, впрочем, очевидный.) Ну как же: создать свой мир. Стать Творцом. Это и есть цель поэмы. В конце будет Бог.
Ш у л ь ц (в сторону). Я ж говорил, что он еретик!
Г о ф м а н (вскочив). Браво! Я этого от вас и ждал, дорогой отец Вальдемар! Что за удивительная страна! Тут даже батюшки говорят, как профессора философии!
Ф о р ш. Я даже полагаю, господин Гофман, что это-то и есть рай. Бог – тот Бог, которому мы молимся здесь, – только лишь первый среди равных.
Г о ф м а н (хохоча). Изумительно! Но вот я – поэт и склонен думать, что давно уже заслужил преизрядную мызу в том мире фантазии, которого стану в конце концов творцом. Однако ж я не на троне. Король, вы говорите, не гражданин. А гражданин ли поэт?
Ф о р ш. На это я отвечать не стану. Но намекну. Ступень завершает лестницу. Лестница уходит в тьму. Эта тьма – время, тьма веков. И вот вы у верха. Остается одна ступень. Кто-то – возможно ваш друг – опередил вас. На шаг. А возможно отстал. Кто знает? Вокруг темно. Не подать ли ему руку?
Г о ф м а н. Вы говорите загадками, святой отец.
Ф о р ш. И еще. Кеплер считал не без оснований небесные тела способными к доброй воле – ведь они не бросают своих орбит. Но, писал он, вблизи двойных звезд планеты сходят с ума.
М и н и с т р (входя). А мне кажется, я сойду с ума от этого мороза! (Скидывает с плеч плащ и трет уши.) Господа, почему вы все еще здесь? В замке суета, ждут гостей. Через час начнется праздник. Принц в волнении, господа!
Сцена четвертая
Ф о р ш (хлопает себя по лбу). Ведь я за этим и шел! Да увлекся беседой.
М и н и с т р (неодобрительно). А между тем о вас тоже справлялись.
Ф о р ш. Иду! Бегу!
Направляется к двери.
Ф р а у Ш у л ь ц (ему вслед). Не забудьте свой хвост!
Ф о р ш. Да... Да...
Сует хвост под мышку, скрывается.
М и н и с т р (брюзгливо). Хвост!! Это плохо вяжется с его саном.
Г о ф м а н. Нет, он ему очень идет.
М и н и с т р. Так он что ж: тоже замешан в этой затее?
Г о ф м а н. Ни в коем случае, ваша милость. Он неподходящий для этого человек.
М и н и с т р (ворчит). Положим, я тоже неподходящий для этого человек. Я старый человек... (Видит костюм Щелкунчика.) А! это и есть ваш автомат, герр Гофман?
Г о ф м а н (подхватывает). ...который я решился создать на пользу и радость всем толковым людям, которые будут нынче на балу.
М и н и с т р. Ну, пользы особенной я тут покамест не вижу. (Дергает рычаг. Маска клацает.) Уф! Как паралитик. И вы желаете, чтобы я в него влез? Внутрь?
Г о ф м а н. Точно так, ваша милость.
М и н и с т р. Нет, увольте. Мне даже странно, как вы это могли мне предложить – в мои-то лета! Вы и сами уже не молодой человек, разрешите вам это заметить, герр Гофман. Откуда же такое легкомыслие?
Г о ф м а н (невинно). Просто я сказочник, герр Лемке.
М и н и с т р. Ну да. Сказочник. Для детишек. (Обернувшись.) Ваши дети в восторге, герр Шульц?
Ш у л ь ц. Да, господин министр. Жить с господином Гофманом под одной крышей большая радость.
М и н и с т р. Вот видите! А вы не хотели. Что я вам говорил! Мы, старики, всё, всё знаем...
Ф р а у Ш у л ь ц. Я одного не пойму: зачем герру Лемке лезть в маску Щелкунчика? Ведь это костюм принца?
Г о ф м а н и Ш у л ь ц значительно переглядываются.
Г о ф м а н. В этом и состоит заговор, милейшая фрау Шульц.
Ф р а у Ш у л ь ц. Заговор?
Г о ф м а н. Я хотел сказать – розыгрыш.
Ф р а у Ш у л ь ц. А принц будет кто же: Мышиный Король?
Ш у л ь ц. Нет, Мышиный Король буду я.
Ф р а у Ш у л ь ц. Но вы же говорили Форшу...
Г о ф м а н. Мы это нарочно ему сказали. Он не должен ничего знать. Принц будет Кот Мурр.
Ф р а у Ш у л ь ц (недовольно). Он не похож на кота. И разве он согласится?
Г о ф м а н. Положитесь на меня.
Ф р а у Ш у л ь ц (так же). В чем смысл всех этих переодеваний?
Г о ф м а н и Ш у л ь ц вновь переглядываются.
М и н и с т р. А ни в чем. Я не согласен оживлять это чудище.
Г о ф м а н. Я знал, что вы станете торговаться. И вот, чтобы вас смягчить... (Снимает со стены маску Щелкунчика и поворачивает другой стороной.) ... мы всё изнутри выложили нежнейшей ватой. Примерьте: она вам будет как раз впору.
М и н и с т р (действительно смягчен). Но почему именно я?
Г о ф м а н (вкрадчиво). А кто же? Шульц слишком худ. Форш высок, я дирижирую за пультом. Остаетесь вы.
М и н и с т р. Неужели меня не узн(ют? Ведь я прихрамываю. И потом голос...
Г о ф м а н. Вам почти не придется ходить. И вовсе не нужно говорить. Тем паче, что вата заглушит все звуки.
Ф р а у Ш у л ь ц. А принцесса?
Г о ф м а н. Ничего не знает. Она будет честно играть крестницу Дроссельмейера, милую Мари, в ожидании, когда Щелкунчик станет ее принцем.
Ш у л ь ц. А он им никогда не станет, потому что... (Прикусывает язык.)
Ф р а у Ш у л ь ц (подозрительно). Почему? Что вы там такое еще напридумывали?
Ш у л ь ц. Ничего особенного.
М и н и с т р (ворчливо). Ладно, ладно. Покажите ваш нож, Шульц. Все равно ведь это я подставлю под него грудь.
Ш у л ь ц подает ему театральный кинжал. М и н и с т р дергает туда-сюда лезвие.
Он все же немного острый...
Г о ф м а н (решившись). Милейшая Фрау Шульц! Поверьте мне, ничего страшного не готовится. Мы разыгрываем небольшую пьеску под названием "Ловушка для принца" или "Мышеловка". Пьеска старая, безопасная, из классического репертуара. Вся ее сила в неожиданности, во внезапной развязке.
