Текст книги "Правила игры"

Автор книги: Олег Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Обожду пока. – Я принял из рук Лары чашку с кофе. – Ты, случайно, не в курсе, где управляющий нашим банком господин Савинов квартирует?

– В курсе, – подтвердил Андрей. – И как раз – случайно. Как-то весной шофер его, Мельник, желтухой заболел. А сменщика прислать не успели. Савинов и попросил меня подбросить его до хаты. Я ему даже сумку с продуктами на этаж поднял.

– На этаж – это хорошо, – напрягся я, отставляя кофе. – Найдешь хату?!

Лара встревоженно молчала, прислушиваясь к нашему диалогу. Есть такой вид молчания: «женское тревожное». Но Лара молчала как человек, стойко и терпеливо. И я еще раз про себя поздравил Андрея с удачным выбором.

– Ну, поехали! – Я встал из-за стола. – Проверим в действии твой бегунок!

Провожая нас, Лара незаметно, но крепко стиснула мою ладонь. «Я тебе доверяю! – значило ее пожатие. – Не подведи меня, Угаров! Кроме мужа, у меня никого!»

Дом Савинова располагался в Крылатском. В Крылатском располагаются многие дома состоятельных господ и влиятельных политиков. «Подальше от начальства – поближе к столовой» – гласит старая солдатская мудрость. На гражданке эту мудрость впору перефразировать: «Подальше от народа – поближе к кормушке». «Кормушкой» с известными оговорками в Москве принято считать улицу Осеннюю с президентским особнячком. Именно туда бы мой знакомый вождь Большие Клыки свое ненасытное рыло повернул. Против ветра ссать опасно, а стоять, раздувая ноздри, – прямой резон.

Пока Журенко наруливал, не переставая попутно восторгаться новым «козлом», я прикидывал свое теперешнее положение. И так прикидывал, и сяк прикидывал. Все его минусы и плюсы. Плюсов выходило больше со всех сторон: больше меня не искали и не стремились убить, как заведомого покойника, больше мне не нужно было работать – денег больше, чем лежало у меня на именном счете в «Дойче-Банке», мне не требовалось, и, что было особенно любопытно, больше я не хотел умирать. После всего пережитого, после всех невосполнимых потерь, я – хоть и стыдно было себе в этом признаться – как будто почувствовал заново вкус к жизни. Теперь о минусах. Минус был, собственно, один. Минус один «прототип» с доски – и партия возобновилась. Не сегодня-завтра появятся следующие жертвы. И все они будут на моей совести. Почему на моей? Потому что я чувствовал, как там потеснились мертвецы, ожидая пополнения.

Пролетев сгоряча на красный, Журенко затормозил при звуке милицейского посвиста. Инспектор, помахивая своей волшебной палочкой, вальяжно шествовал к машине.

– А транзитный номер – спереди! – вслух пустился рассуждать Журенко, слегка подгазовывая. – Так что номер он не видит! Сдаваться?! Или не сдаваться?! Вот где вопрос!.. Эх! Чистосердечное признание – первый шаг в тюрьму!

Журенко раздавил педаль газа, когда инспектор дошагал уже до цели путешествия. Я глянул в зеркальце заднего вида: блюститель даже про свисток свой забыл, ошарашенно провожая нас в путь. Так и застыл с протянутой рукой.

– Ничего! – злорадно заметил Журенко. – Бог подаст!

Результативную безнаказанность – вот что Андрей мне наглядно продемонстрировал. Дал урок. Фигурно выражаясь, транзитный номер спереди был теперь и у меня. Для своих поотставших преследователей я также стал невидимкой, что давало мне исключительную возможность мчаться вперед, нарушая все правила – и конспирации в том числе. А выложить свои недобитые карты перед Савиновым я мог почти без риска. Если Савинов являлся тем, за кого я его принимал, то я был его «срезанной» пешкой. По «самурайскому» же кодексу этих шахматистов – устному ли, письменному – за мое устранение нес ответственность глава «Третьего полюса» Маевский, и только он. Не Савинов. Потеряв пешку-Угарова, мой патрон должен был сейчас обдумывать следующий ход либо его совершить. Возможно, он проигрывал. Возможно, партия шла к ничьей. В обоих случаях, оставшись в живых, я автоматически становился его «джокером». Со мной он получал верный шанс закончить партию в свою пользу при любой позиции на доске. Маевский не справился и, значит, проиграл. Так, по крайней мере, я думал и хотел этим воспользоваться. А если Маевский и без того проигрывал партию? Если я был со стороны Савинова запланированной жертвой? Вот об этом я старался не думать. Так или иначе, я должен был попытаться до следующего убийства, коли оно еще не случилось, встретиться лицом к лицу с человеком, поставившим меня когда-то на клетку «е2».

– Едва не влипли! – нарушил молчание Журенко.

Я расхохотался. Даже думали мы с Андреем одними цифро-буквами.

– Ты чего?! – покосился он на меня.

– Да так. Анекдот вспомнил.

Журенко остановил машину у подъезда новой многоэтажки: судя по всему, произведения позднего турецкого зодчества.

– Вахтер? – спросил я, выбираясь на улицу.

– Домофон. – Андрей вслух помножил все, что знал. – Подъезд – первый, этаж – второй, дверь – слева на площадке четвертая… Квартира восемь получается!

Домофон был без телекамеры. День был воскресный. Савинов был дома.

– Кто? – искаженным голосом отозвался динамик на утопление кнопки.

– Петр Сергеевич?! Это Журенко! Секьюрити! Извиняюсь, что в неурочный час беспокою! – доложил Андрей, будто провинившийся студент. – Обстоятельства!

– Вы один?

Андрей глянул на меня. Я кивнул.

– С Угаровым!

– Я вас правильно понял?! – помолчав, уточнил Савинов.

– Вы его правильно поняли, Петр Сергеевич! – подступился я к домофону.

Замок щелкнул, и мы оказались внутри подъезда. Минуя лифт, мы поднялись на второй этаж. «Вот и камера», – отметил я портативную коробочку с телеобъективом над сейфовой дверью. Открыв дверь, хозяин жестом пригласил нас войти.

На службе я с Петром Сергеевичем встречался нечасто и видел его мельком. Невысокий, подтянутый, с развитой спортивной фигурой – плавание или теннис, – управляющий создавал впечатление выгодное. А создав его, поддерживал хорошими манерами и равным со всеми обращением. Лицо его было утонченным в плане и физическом, и духовном. Глубокие карие глаза, хоть и близко посаженные, внешности не портили. Сейчас они смотрели на меня удивленно и вопросительно. Ни волнения, ни тем более паники в них не замечалось.

– Я жив, Петр Сергеевич, – снял я вместе с курткой вопрос. – Можете потрогать.

– Очевидно, – без тени улыбки согласился банкир. – Трогать вас я не стану. Трогать вас чревато, как я наслышан.

Олимпийское его спокойствие меня не провело. Я знал, что имею дело с незаурядными противниками. Но вот то, что управляющий беспечно так нас впустил, само по себе говорило о многом. Словно бы он доверял нам больше, чем мы ему.

– Располагайтесь, господа! – Савинов радушно пригласил нас в гостиную.

Мы расположились. Андрей – на диване, я – в кресле, ближе к выходу.

Савинов доверительно присел рядом с Журенко.

Обстановка холла свидетельствовала о том, что управляющий был не пижон и не сквалыга. Окружил он себя вещами удобными, дорогими и неброскими.

– Итак, – скрестив на груди руки, обратился к нам Петр Сергеевич. – Подавайте ваши обстоятельства. Жена с внуками скоро вернется. Могу уделить вам полчаса. Выпьете?

Он потянулся к ломберному, обтянутому сукном, столику, на котором был фигурный серебряный поднос с початыми бутылками и четверкой толстостенных квадратных стаканов.

– Выпьем, – уверил я его. – Но не с вами.

Отдернув руку, банкир глянул на меня с недоумением и, как показалось, с болью.

– Вашу грубость, Угаров, я готов объяснить только перенесенными треволнениями, – нахмурился он.

– А я не готов эти объяснения выслушивать. – Церемониться с патроном было не в моих интересах. – Я готов скорее выслушать ваши объяснения по поводу гибели восьмерых, включая меня, сотрудников нашего с вами банка. Это как понимать? Случайное совпадение с номером вашей квартиры?

– Все, что мне известно, я изложил следователю. – Савинов налил все-таки себе на два пальца виски и, помедлив, выпил. – Хотите – верьте, хотите – нет, но я не имею отношения к данным событиям. Они для меня столь же трагичны и нелепы, как и для вас.

– Докажите! – подался я вперед.

Другой бы на его месте заартачился: указал бы нам с негодованием на дверь или сослался на идиотскую презумпцию. Да, другой бы так и сделал. Савинов приподнял только редкие брови:

– Каким образом?

– Где сейчас Лернер, Матвеева и Шавло?!

Об их исчезновении Андрей узнал от Заклунного во время визита в прокуратуру. И Заклунный же просил Андрея не распространяться об этом. Он резонно подозревал в причастности руководство. Других подозреваемых у него не было. Слишком разный народ умирал и пропадал в проклятом финансовом монстре. Откровенность Заклунного с рядовым охранником, казалось, противоречила процедуре ведения следствия. Но на первый лишь взгляд. Я Заклунного понял отлично. Он попытался найти союзника внутри структуры и опереться на его помощь. И, надо ему отдать должное, он, переговорив, должно быть, со всеми, выбрал нужного человека. Заклунный, конечно, знал, что информация о пропаже еще троих сотрудников – не секрет. В первую голову – не секрет для самих похитителей. Но просьба держать ее в тайне, обращенная к Андрею, как бы сближала их и делала единомышленниками. К сожалению, я знал неизмеримо больше следователя Заклунного. И потому знал, что времени остается только на активное «шунтирование» этого гадючника. Навозившись со мной до полной одури, шахматисты приобрели опыт и, дабы избежать дальнейших осложнений, попросту заперли куда-то оставшиеся фигуры. Молодцы шахматисты.

– Да. – Банкир устало провел по лицу ладонью. – Я не могу этого сказать. Мы их ищем.

– Кто такие Краюхин, Вайнштейн и Четверкин? – Я перечислил неизвестных мне оставшихся членов «клуба приговоренных».

В ответ получил исполненный недоумения взгляд управляющего.

– Чем еще я вам могу помочь? – вздохнул Савинов.

– Состав учредителей банка! – прямо потребовал я.

Замшевый мокасин на его ноге закачался. И после дюжины покачиваний замер.

– Извольте, – согласился Петр Сергеевич. – Он ничего вам не даст. У следователя, кстати, он тоже имеется.

Я достал ручку и приготовился записывать.

– Вершинин Иннокентий Парфенович, председатель совета директоров… Далее – члены совета директоров: Скобелев, президент трастовой компании «Элевейтор»; директор нефтеперерабатывающего комбината Житник; Маевский, вице-президент финансово-промышленной группы «Третий полюс» и учредитель ряда иных, неизвестных мне фирм, Центробанк в лице куратора господина Дьяконова… Шорин еще, ответственный уполномоченный объединения тюменских нефтедобытчиков… – На этом Петр Сергеевич остановился.

– Четное число в совете директоров?! – выразил я свое недоумение.

И управляющий, поджав губы, назвал фамилию одного из самых влиятельных в «криминальной вселенной» авторитетов.

– У вас все? – спросил он, когда я закончил стенографировать.

– А у вас? – закрыв блокнот, адресовался я обратно.

– Не смею далее задерживать. – Савинов встал и дождался, пока мы покинем комнату.

– Петр Сергеевич, – притормозил я подле него. – Полагаюсь на вашу сдержанность. Как сказал мудрец…

– Знаю, знаю, – перебил меня банкир. – И кроме того, как я спишу расходы на ваши пышные похороны?

– Со своей стороны обещаю при свидетеле: если все, что относится лично к вам, – правда, на этом свете я более вас не потревожу. Мою трудовую книгу можете оставить себе.

– Ну как?! – заинтересовался Андрей, спускаясь по лестнице. – Узнали мы что-нибудь?!

– Узнали, – ответил я.

– А конкретно?! – не унимался Журенко.

– Конкретно мы узнали, что нам с тобой надо съездить в ГИБДД, зарегистрировать машину и оформить на твое имя у нотариуса генеральную доверенность.

– Немало за полчаса! – хмыкнул Андрей.

«Я никуда не приблизился, – размышлял я вечером, лежа под картиной с похотливыми всадниками. – Я оброс информацией, как днище фрегата ракушкой. Я потерял ход. На кренгование времени не отпущено. Надо завтра браться за Маевского, как ни противно. Он – единственный лоцман в этом запутанном фиорде».

ГЛАВА 24
ДОЧЕРНЕЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Поучительная история короля Лира, изложенная английским трагиком в назидание потомству, ничему хорошему это самое потомство не научила. Из века в век потомство совершает все те же ошибки, и «сладок нам лишь узнаванья миг». Забвение – вот в чем все дело, клянусь водами Стикса и Леты. Спросите хоть у лодочника. В одну реку люди входят не дважды, но снова и снова, забывая, что входили уже, ибо это – река забвения. Король Лир, глупый и доверчивый король струнных инструментов, не имел наследника. Ну, не имел – и не имел. Не в этом была беда его, а в другом: имел он взамен трех дочерей. Но и не то беда, что имел, а то, что старшая и средняя были честолюбивы и деятельны. Играя на лирических струнах папаши, они постепенно вынудили его расписаться в собственном бессилий и отдать на их дочернее попечение вотчинные земли. А любящего отца пустили по миру, где он благополучно и спятил. Казалось бы, прочти и затверди. Читать не любишь – в театр прогуляйся, не поспи три-четыре акта. Так нет же, наши-то, все такие ушлые, поднаторевшие, беспринципные – чтоб далеко за примерами не ходить – президенты и олигархи, потакая возлюбленным чадам, всей гурьбой бегут в ту же реку, дамские мастера. Дочерние предприятия организуют. А ведь был для них нарочно снят в годы оттепели фильм «Посторонним вход воспрещен!», где русским языком сказано: «Через речку прыгать надо!» А они, бедолаги, не зная броду, раз за разом лезут в воду.

Не избежал этой участи, как следует из дальнейшего, и магнат наш, Аркадий Петрович Маевский.

Среди основанных им предприятий, реквизиты которых были так своевременно переданы мне частным, земля ему прахом, сыщиком Галембой, обратил на себя мое внимание Дом высокой моды с воистину самоговорящим названием «Аркадия». «И с чего бы это Маевскому, господину склада консервативного, такой интерес к моде проявлять? – пораскинул я умишком. – Деньги? Вряд ли. При нынешнем состоянии потребительского рынка и конкуренции с раскрученными законодателями. Любовница? Возможно. Но вернее всего – дочурка забавляется. Маевская Вероника Аркадьевна, Европа для своих. Еще одно убыточное дочернее предприятие. Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не кололось».

«Аркадия» нашла себя в районе «Беговой». Туда-то я и отправился с утра пораньше горя мыкать.

– Вера Аркадьевна! – долетел до меня сквозь приоткрытые створки, отделявшие примерочную от офиса хозяйки, высокий срывающийся голос. – Это ненормальный какой-то! Вы только послушайте, что он себе требует! Он требует две, извините, ширинки на брюках: спереди и сзади! Заявляет, что – аномалия! Я так не могу, Вера Аркадьевна! У меня таких лекал нету!

Утопая в кожаных подушках салонного дивана, я безмятежно рассматривал журнал «Вог». Брюки брюками, но и пальтишко хотелось присмотреть. Мороз на улице все-таки.

– Который?! – Вопрос Европы прозвучал где-то шагах в трех от меня.

– А воротник отдельно шьете?! – спросил я, поднимая голову. – Жабо меховое какое-нибудь?! У меня горло стынет!

Европа, изящная и официальная, стала передо мной как лист перед травой.

– Паяц! – сказала она. – Напугал девочку! Топай следом, Кентервильское привидение!

Стеклянные створки в ее офисе были задвинуты, жалюзи на них опущены, и шторы на окнах задернуты.

– А я думал, ты статьи пишешь, – обнимая Европу, прошептал я ей на ухо.

– И статьи! – Прильнув ко мне хрупким телом, Вера Аркадьевна расстегнула верхнюю пуговицу моей рубашки.

– А я думал, ты политический обозреватель. – Прижимая ладони к ее бедрам, я стал их гладить.

– И политический! – подтвердила она, расстегивая остальные имевшиеся на мне пуговицы.

– А я думал, ты мужа любишь, – сказал я, подсаживая ее на стол к себе лицом.

– И мужа! – Ее рука скользнула вниз.

– Где она?! – загремел в приемной чей-то взбешенный голос.

Стеклянные створки с грохотом разлетелись в стороны, и на пороге возник генеральный директор «Третьего полюса» Рогожин.

– Так я и знал! – побагровел бизнесмен. – Вера! Как тебе не совестно?! Прямо у меня на глазах!

– А ты выйди, – посоветовала Европа, спрыгивая со стола и оправляя юбку.

– Я выйду! – пригрозил Рогожин. – Я выйду, Вера! Ты только думаешь, что знаешь меня! Я выйду, и когда я выйду!..

– А когда ты выйдешь? – проявила нетерпение дочь магната.

Меня Рогожин подчеркнуто не замечал, так что я успел навести кое-какой порядок в своей одежде и с интересом принялся наблюдать за развитием семейной ссоры.

– Учти! – Рогожин в отчаянии подбежал к столу и в клочья разорвал эскиз индивидуального, судя по длинному расписному шлейфу, заказа. – Я рву наши отношения! Все кончено! Если бы не твой отец!..

– А когда ты выйдешь? – ладила свое Вера.

Рогожин попал в положение родителя, который опрометчиво пообещал избалованному ребенку что-то сладкое и теперь был атакован бесконечным вопросом «когда?». В бессильной злобе он взметнул под потолок обрывки эскиза и выбежал прочь. Разноцветное конфетти, опускаясь, по-новогоднему украсило юную Европу. Но ни этот наряд, ни другой ее сейчас не устраивал. Сейчас ее интересовал только процесс раздевания.

Потом мы пили чай с пирожными. Рабочая обстановка офиса возбуждала наш аппетит, и пирожных мы поглотили уйму.

– Ты обжора! – облизывая пальцы, заметила Вера Аркадьевна. – Ты съел нечеловеческое количество!

– Ничто нечеловеческое мне не чуждо, – признался я, в изнеможении откидываясь на спинку еще одного «утопического» дивана.

В Доме моды «Аркадия» вся мебель обладала таким свойством, что посетители в ней утопали. Предусмотрительно. Так у размякшего клиента скорее могло возникнуть желание задержаться и заказать что-либо еще, пусть даже ему и ненужное.

Вопросов мне Вера не задавала, за что я ей был несказанно признателен. Ответы ей были не нужны. Я остался жив, и жизнь продолжалась. Это все, что она хотела знать. Я же, однако, хотел знать гораздо больше; за тем, собственно, и пожаловал. Но я не торопился. Я должен был вперед заслужить ее доверие.

– Составишь мне компанию? – спросила Вера.

– Никогда! – выразил я бурный протест. – Мы тут же разоримся! С моим вкусом через неделю вся модная Москва будет снова ошиваться у Зайцева и Юдашкина!

– Да нет же! – рассмеялась она. – Я к бабушке собираюсь на дачу съездить! У нее сегодня день варенья!

Я сразу припомнил старую седую красавицу Руфь Аркадьевну с фотоснимка: мать Ивана Ильича Штейнберга и буржуя Маевского. Познакомиться с ней я стремился, и очень даже. Многое она могла при желании вспомнить и поведать мне, Руфь Аркадьевна. На многое приоткрыть глаза.

– Ликаона боишься? – Я поцеловал Веру в шею. – Признайся.

– Это еще что за фрукт?! – отстранилась она.

– А помнишь сказку про Волка и Красную Шапочку? – Я закурил. – Ну так вот. Согласно древнегреческой легенде дед царя Аркадии с материнской стороны, злобный Ликаон, убил своего внука и накормил бога Зевса его мясом. Бог, обладавший, в отличие от меня, тонким вкусом, распробовал угощение и впал в божественный гнев. Он испепелил жилище Ликаона, а его самого превратил в волка. С тех пор, говорят, Ликаон бродит в подмосковных лесах и подстерегает свою правнучку, дочь царя Аркадии.

– Враки! – прижалась ко мне Вера Аркадьевна. – Ты поедешь или нет?!

– Будь я проклят, если отпущу тебя одну! – дал я страшную клятву.

По чести, меня больше беспокоило второе отделение этой мифической истории. Зевс воскресил Аркада. Став охотником, воскрешенный Аркадий едва не убил свою мать, приняв ее за дикую медведицу. Ну а, следуя предположению Митьки Вайса, в списке Штейнберга отсутствовала «королева». «При данном раскладе, – сказал Вайс, – вполне очевидно, что королем является сам играющий, а королевой – кто-то очень близкий. Настолько близкий, что составитель списка не дал себе труда его указывать». В анналах же «злого властелина» Маевского, похищенных мной из компьютера, также отсутствовала равная по значению фигура. И, оттолкнувшись от цинизма обоих игроков, я допустил самое чудовищное: уж не Руфь ли это, часом, Аркадьевна?! Спаси Бог грешную душу Маевского, если это так.

– Сейчас и поедем! – Европа вскочила и стала собираться. – Дорога скверная! Слякоть. Пока доедем – вечер, а там – и ночь! Ты проведешь со мной ночь?

– Я проведу с тобой ночь, – сказал я. – А сейчас давай поедем. Дорога-то – скверная. Слякоть. Вечер будет, пока доедем.

Машину Европа вела уверенно, хоть и был у нее руль с правой стороны. Потому что с левой – был я. В пути мы разговаривали, как старые добрые подруги, о сокровенном. Для начала Вера Аркадьевна изложила мне свою точку зрения на то, каким должен быть настоящий мужчина.

– Во-первых, умным, чутким, сильным, уверенным, веселым, хладнокровным, страстным…

– Постой, постой, – остановил я поток ее эпитетов, – это что: все еще только «во-первых»?! И потом, хладнокровным и страстным в одном лице – разве это не парадокс?!

– И парадоксальным! – с жаром выдохнула Европа.

– Ну, а твой что? – поинтересовался я. – Не обладает ничем из перечисленного?

– Только гастритом и отвратительной привычкой грызть ногти у телевизора, – зло отозвалась Вера Аркадьевна. – Его этому в Сорбонне научили. На экономическом. Ничего другого он, во всяком случае, оттуда не привез.

– А зачем же ты его выбрала?

– Папа выбрал, – подтвердила она мои прежние догадки.

– И что же между ними общего?

– Кобель и сволочь! – отрезала Вера.

На радостях я было подумал, что это она двух разных интересующих меня людей имеет в виду, но, как оказалось, я ошибался. И то сказать: сволочь, как правило, «папой» не называют. В лучшем случае – «отцом».

– Ни одной сучки не пропустит, – продолжала Вера свой монолог. – Он и под Маринку клинья подбивал…

Европа вдруг зажала одной рукой рот, отчего машина опасно вильнула в направлении обгонявшего нас грузовика. По артикуляции шофера, мелькнувшего в окне с моей стороны, я примерно догадался, что нам посулили.

– Как думаешь, она нас видит?! – испуганно прошептала Европа, выравнивая «Тойоту».

– Кто? – не сразу сообразил я.

– Маринка?!

– Конечно.

Вера пристроилась к обочине и остановилась.

– Маринка, Маринка, – забормотала она быстро, сложив ладошки перед собой, – прости меня, подруга! Тебе ведь теперь все равно. А я давно хотела сказать, что мне мужик твой нравится!

Меня разобрала досада, но я сдержался. Вера Аркадьевна вела себя так, как будто никого рядом не было. Оригинально себя вела.

– А отец твой к нему как относится? – возобновил я прерванный разговор, когда она закончила наконец сеанс спиритизма и мы тронулись дальше.

– Папа? – Вера пожала плечами. – Рогожин его устраивает. Преданный, исполнительный, безвольный, скучный, трусливый…

Короче, она взялась перечислять все антонимы своего идеала.

До Малаховки, где обитала в дачном поселке на склоне лет затворница Руфь Аркадьевна, оставалось всего ничего, и прожить этот сравнительно короткий отрезок я хотел так, чтоб не было потом мучительно горько за бесцельно проведенные минуты. То есть как можно больше узнать о Маевском: его интересах, слабостях и привычках. Вера же, как и любая полноценная женщина, стремилась рассказать поболее о себе. Сворачивать ее в другое русло надо было с предельной деликатностью. Заподозрив мой повышенный интерес к персоне отца-миллионщика, Европа, девочка далеко не глупая, могла замкнуться, а то и просто высадить меня в грязном поле. Охотников до отцовского состояния, полагаю, хватало и без того.

– … А Джойл, сучка шоколадная, была, конечно, уверена, что раз она мулатка и ноги у нее из шеи растут – ей здесь все можно! Но ничего! Я ей припомнила «бостонское чаепитие»! Пока она млела, щупая коленку Завадского, я ей в чай пару таблеток слабительного отгрузила!.. Мужиков на «парти» сползлось, как мух на дыню! Ну и, понятно, пиво хлещут! А туалет всего один. И когда эта кошка орлеанская спохватилась… В общем, полное биде!

Внимая историческому сюжету из цикла «Европа и ее заокеанские соперницы», я мучительно выискивал в нем зазор для поворота темы. «И как они все это рисуют?!» – бормотал мой сосед Кутилин, потея у мольберта и завидуя ловкости врожденных «пачкунов». Так и я теперь не мог вытянуть нужную нитку из клубка запутанных отношений Европы с приятелями, дабы связать что-нибудь для себя полезное.

– Вот дьявол! – «Тойота» чуть не въехала в габаритные огни стоящего впереди автомобиля. – Переезд закрыт! До весны здесь застрянем! Или его специально закрыли, а?! Чтоб мы с тобой…

Вера приникла ко мне. «Срочно нужен наводящий вопрос!» – лихорадочно соображая, я погладил ее по волосам.

– Срочно нужен наводящий вопрос! – заерзал я. – Вера! Ты не знаешь наводящий вопрос?!

– Заболел?! – спросила она томно.

– Нет. – Я усадил ее обратно за руль. – Вопрос неверный. Твой отец играет в шахматы?

– Папа?! Терпеть не может! – Европа удивленно воззрилась на меня. – А зачем тебе?! Хочешь турнир организовать?!

Сзади нетерпеливо засигналили. У кого-то сдали нервы. Присоединилась и Вера Аркадьевна: водительская солидарность – святое дело. Миг – и вся колонна у перехода подхватила «забастовочное движение».

«Ни фига себе! – растерялся я. – Оказывается, Аркадий Петрович Маевский, законченный в моем представлении гроссмейстер-каннибал, терпеть не может шахмат! Вот это поворот!» Спасибо Европа на помощь поспешила, а то бы я совсем повесил нос на квинту. Зацепив тему, она спонтанно взялась ее разматывать.

– Бабушка вспоминала как-то, что в детстве папа шахматный кружок посещал или секцию, не знаю… Тогда все ходили куда-то. Даже был такой проект: «Умелые руки». Там по дереву выжигали – мне дядя Ваня рассказывал.

– Точно! – обрадовался я. – А мой старший брат на баяне учился!

– А дядя Ваня – марки собирал! – подхватила Вера. – У бабушки до сих пор альбом хранится с «британскими колониями». В правом верхнем уголке на каждой королева оттиснута!

«Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы остаться на том же месте!» – сказала Черная Королева. Кстати вспомнив «Алису в Зазеркалье», я припустил вдогонку за ускользающим вопросом:

– Так что же произошло в этой секции? Почему отец твой так шахматы возненавидел?

– Переиграл, наверное, – беззаботно предположила Вера. – Я в школьном возрасте овсянки переела. Сейчас видеть ее не могу!

«Ну ладно. – Я вдруг успокоился. – Похоже, в этом что-то есть. Забрезжило что-то. Надо с Руфью Аркадьевной аккуратно потолковать. Вернуть ее в годы младые… Прыжки с парашютных вышек, пирамиды, повальное изучение немецкого… Что там еще?! Будем придерживаться канонической психологии. Фрейда придержимся. Поищем в детстве Маевского причины его нынешнего сдвига по фазе! Авось да улыбнется!»

Где-то впереди прогрохотал товарняк, и вскорости вся колонна двинулась через переезд.

На подступах к дачному поселку «Тойота» забуксовала. Мощности японского двигателя явно было недостаточно, чтобы выползти из разбитой колеи. Пришлось мне засучить рукава. Вогнав под заднее колесо машины доску, отодранную самым разбойничьим образом от покосившегося ближайшего забора, я поднатужился и был вознагражден фонтаном грязи, окатившим меня, когда «Тойота» вырвалась из плена.

– Хорош! – зашлась в кабине счастливым смехом Вера Аркадьевна. – Придется тебя бесплатно в «Аркадии» обслужить! Как пострадавшего на ниве!

– Мыло, мочалка, шампунь, полотенце, зубная щетка, чистое белье, – продиктовал я, вытирая лицо.

– Это что за список? – Европа медленно повела «Тойоту» по узкой дачной улочке.

– Все необходимое, чтобы стать настоящим мужчиной, – пояснил я. – Это к тобой уже перечисленному.

– Ах ты!.. – Она, не договорив, остановила машину у окрашенных в густой синий колер железных ворот.

Трехэтажный, ветхий даже отсюда дом темнел в глубине участка за высокими соснами. Окна в нем были погашены. Учитывая наступившие сумерки, это выглядело подозрительно.

– Почему у бабушки свет не горит?! – с тревогой спросила у меня Европа.

«Жила-была старушка, вязала кружева, и, если не скончалась, – она еще жива», – зазвучала в моей голове старая английская песенка.

– Сейчас узнаем. – Я вылез из «Тойоты» и побрел, утопая по колено в сугробах, к темному дому.