Текст книги "Правила игры"

Автор книги: Олег Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Стало быть, ваша газета в моей информации не заинтересована? – резюмировал я комментарии журналистки.

– А почему наша, собственно? – спросила она. – Почему не «Московский комсомолец» или не «Совершенно секретно»?

– Потому, что я сейчас здесь и с вами, потому, что вилами по воде писано, доберусь ли я до Москвы, и, наконец, потому, что именно ваша газета публиковала подробный репортаж о гибели охранников местного отделения «Дека-Банка» Трубача и Семенова!

– Только не это, – отмахнулась она. – Это уже вчерашняя сенсация. Налетчики с равным успехом могли вломиться в любой банк. Или пункт обмена валюты.

– Ах, в любой! – заметил я саркастически. – И что, любопытно, они там, дражайшая Ольга Сергеевна, похитили?!

– Положим, ничего. – Журналистка осталась спокойна, как дамба во время шторма. – Они попросту не успели. Служащие воспользовались скрытой сигнализацией и вызвали наряд.

– Нет, Ольга Сергеевна, – продолжил я в том же духе. – Они очень даже успели! Они успели застрелить Семенова и взять в заложники Трубача.

– Не только Трубача, – возразила она. – Еще четверых. Заложники им были нужны, чтобы прорваться через милицейский кордон. Они на всех надели одинаковые вязаные шапочки, лишив тем самым снайперов возможности открыть прицельный огонь, и ушли по заранее подготовленной схеме.

– Но троих они сразу отпустили, – продолжил я ее рассказ. – Троих они отпустили сразу! А вот Трубача зачем-то взяли с собой и убили только спустя четыре месяца! Почему?!

Она промолчала.

– Потому, – ответил я сам на свой вопрос, – что Семенов с Трубачом и являлись истинной целью их налета! Вам это не приходило на ум?!

– Нет, – честно призналась она. – На это моей фантазии не хватило. Слишком абсурдная идея: устраивать вооруженное ограбление, рискуя попасть в засаду, ради того, чтобы подстрелить охранника и похитить другого. А затем четыре месяца прятать его по неизвестной причине, откармливать, словно кабанчика на убой, и…

– Вот именно! – перебил я ее. – И заказчик так думал. Да что думал! Он знал, что вам это на ум не придет. И никому не придет!

Я достал из кармана список Ивана Ильича и передал газетчице.

– Оставьте себе. Я его наизусть затвердил. Это – живые и мертвые. И у меня есть основания полагать, что живых в скором времени станет еще меньше.

– Я должна все осмыслить и взвесить. – Просмотрев список, девушка убрала его в кофр вместе с диктофоном.

– Взвесьте, – согласился я. – Взвесить надо. Авось, пока будете взвешивать, еще кого-нибудь прихлопнут.

Расстался я с ней, будто пациент, неудовлетворенный диагнозом врача. При этом понимая: она права. Права, подвергая мои доводы сомнениям. Права на все сто пудов.

Федор Максимыч накормил меня ужином с водкой, выпил сам для компании, сменился, и мы дружной семьей отправились на улицу Рубинштейна.

– Женщина может сыграть только самое себя! – рассуждал Федор Максимович, взбодренный алкоголем. – Именно поэтому в средневековом театре их на сцену не пускали! К чему, спрашивается, лезть на котурны и оставаться в собственном образе?! Нет, Сашка! Здесь была не дискриминация! Здесь был эстетический критерий! Стоящих актрис я берусь у беспалого по пальцам пересчитать!

Дарья вернулась раньше и встретила нас в самом траурном настроении.

– Опять выпил?! – помрачнела она еще больше, глядя, как Федор Максимович мажет шапкой по крючку вешалки.

– Что ты, Дарья! – всполошился мой тесть. – Мне же нельзя!

Дарья увернулась от его объятий и скрылась в комнату.

– Дети, Сашка, это ягоды жизни! – вздохнул Федор Максимыч. – У тебя дети есть?!

Вопрос его меня обескуражил, но он тут же спохватился, принес тысячу извинений и начал стаскивать пальто.

Свет в комнате был погашен. Дарья, с ногами забравшись на диван, смотрела телевизор без звука.

– Кумарин роль Нинке Сазоновой отдал, – сказала она, когда я присел рядом. – Тварь белая. «У нее, – заявляет, – фактура больше характеру соответствует». А сам на Нинкину грудь, сволочь, пялится.

Я погладил ее по голове.

– Дарья у нас талантище! – Федор Максимыч зажег свет и, споткнувшись по пути о ковер, добрался до кресла. – Ей бы во МХАТ! Агафью Тихоновну играть или жену Командора! Как ее?..

– Сама знаю! – пробурчала Дарья. – Ты это стервецу Кумарину скажи!

– Настоящая актриса, такая, как ты, любую роль потянет, – продолжал ее задабривать Федор Максимыч. – Это же только средневековые мракобесы женщин до сцены не допускали! Женщины, они вообще!

Почувствовав на себе его косой взгляд, я постарался остаться невозмутимым.

– Когда уезжаешь? – спросила Дарья, после того как Федор Максимыч отправился на покой.

– Завтра, – ответил я. – Утром.

Посчитав свою миссию в Санкт-Петербурге условно завершенной, я хотел вернуться в Первопрестольную до того, как слух о моем пребывании здесь докатится до противной стороны.

ГЛАВА 11
МАРГИНАЛИИ

Подобравший меня за чертой города белобрысый водитель с наколкой «Гена» между большим и указательным пальцами, в широкополой фетровой шляпе и клетчатой байковой рубахе, клюнул носом и тут же встрепенулся:

– Ты со мной разговаривай! Не то в кювет улетим! Маруха моя всю ночь мне спать не давала!

Вид у этого ковбоя действительно был бледный. Глядя на него, становилось понятно, почему коренные жители Нового Света прозвали колонистов «бледнолицыми».

– Жена? – поддержал я диалог для пущей безопасности.

– Дочка старшая! – Дорога пошла на подъем, и водитель пошуровал «кочергой» в коробке передач. – Вчера месяц исполнился! Она у меня «сова»! Вся в отца! Мы тоже по ночам чаще фуры гоняем! По ночам дорога чистая!

– А младшей сколько?! – поинтересовался я чуть более живо.

– Младшей-то?! – Ковбой почесал затылок. – Чего не знаю, того не знаю, чувак! Младшую мы родим, когда на квартиру денег скопим! Вот скоро начальник колонны добавить обещал!

Слушая вполуха его болтовню о жизни дальнобойщиков, о том, как он оттягивался прошлым летом в Гурзуфе, об интригах вокруг таможенного терминала и о бандитах с большака, я посматривал в окно.

Автофургон уже миновал Торжок и несся в направлении Клина. С утра выпал первый снег, и пустые черные поля, тянувшиеся вдоль шоссе, кое-где остались помечены его иероглифами. Пометки на полях. Маргиналии. «Марго» по-латыни значит «край», как заметила бы любимая девушка Журенко. Край родной, навек любимый…

– А в прошлом годе Парфенова тормознули! – продолжал травить свои байки водитель. – Загнали трейлер в лес, напоили чувака водкой до бесчувствия и привязали к дереву! Груз, девкам ясно, ищи-свищи! Хорошо, сам живой остался! Разве что комарье покусало!

Внимая его «сто первой» жуткой рассказке о злодеяниях разбойников, я чувствовал себя, как мирянин Клим из новеллы Чехова «Пересолил». Впору было прыгать на ходу и давай бог ноги! Шофер же мой, наоборот, отлично обжился в образе буйного землемера.

Есть такое выражение: «беду накликать». Народная примета оттого и примета, что свойство имеет спорадически сбываться. Белобрысый дальнобойщик Гена все еще поминал лютых шишей, когда автофургон обогнали грязные «Жигули» и остановились впереди у кромки темного леса. Из «Жигулей», размахивая жезлом, выпрыгнул резвый инспектор в демисезонной форме одежды – плаще и зимней шапке.

«А вот и мои «полярники», – почему-то определил я с первого взгляда. – Операция «перехват». Верно, Игорь Владиленович Бузникину дозвонился».

С его возможностями и полномочиями отправить на трассу пикет было не задачей.

– Сейчас бабки тянуть начнет, шакал поганый! – Гена, притормозив у обочины метрах в десяти от «Жигулей», отогнул солнцезащитный козырек над лобовым стеклом и достал документы.

Инспектор скорым шагом направлялся к нам, прижимая к бедру укороченный автомат. Я сунул руку за пазуху и в который уже раз снял «беретту» с предохранителя.

– Ну что, командир?! – бодро спросил дальнобойщик, опуская боковое окошко. – Левак ищете?! У меня все пучком!

– Следовать за «Жигулями»! – Запрыгнув на подножку кабины, инспектор направил ствол автомата в грудь водителю. – Поехали! Ты, рядом, тихо сидеть! Не рыпаться! Стреляю без предупреждения!

Последние слова были адресованы мне. Побледнев еще сильнее, Гена отпустил сцепление, и мы тронулись. «Жигули» взяли с места одновременно с автофургоном.

«В лес едут. – Я смотрел, как грязная легковушка свернула с шоссе в укатанный кювет и выползла на грунтовую дорогу. – Ковбоя жаль. У него дочка старшая – «сова». А в «Жигулях» еще трое. Это много».

Инспектор, висевший на подножке кабины, не сводил взгляда с нас обоих.

Автофургон тяжело перевалил через обочину, выпрямился и медленно покатил по просеке между рядами деревьев. Углубившись метров на пятьсот в березняк, «Жигули» замерли. Экипаж машины легковой вышел на дорогу во всеоружии: обрез, ТТ, насколько я успел заметить, и еще автомат. Двое направились к нам, а третий – хоть и низкорослый, зато с автоматом – остался на месте. Дальнобойщик Гена бросил на меня встревоженный взгляд.

– Тормози! – Инспектор ткнул его стволом в грудь, и автофургон остановился.

С моей стороны к кабине, положив на плечо обрез охотничьего ружья, приближался сутулый верзила.

– Гия! Принимай товар! – обращаясь к суровому лицу кавказской национальности, подошедшему слева, наш сопровождающий отвернулся.

Этого мгновения мне хватило, чтобы ударить обеими ногами в открывавшуюся дверцу, которая отбросила сутулого гиганта.

– Задний ход! – рявкнул я, выдергивая «беретту» и прыгая из кабины.

Ковбой оказался не только болтлив, но и на редкость расторопен. Прежде чем двое бойцов по другую сторону успели что-либо сообразить, автофургон сдал назад, и они очутились на линии огня.

Надо отдать им должное, в себя они пришли почти сразу. Инспектор даже успел, поднимая автомат, выпустить в землю короткую очередь, но к тому времени я уже стрелял. Дитя гор, отброшенное прямым попаданием в грудь, завалилось в кусты, а инспектору пуля попала в горло. Захрипев, он рухнул ничком на просеку. Между тем со стороны «Жигулей» раздался оглушительный треск. Это вступил в бой мужичок-с-ноготок, оставшийся у машины. Первые же его выстрелы достигли цели. Контуженный дверцей верзила начал вставать, и его прошило навылет. Словно желая сдаться в плен, он раскинул руки и попятился, но пленных в этом бою не брали. Так что досталось и мне.

Когда острая боль обожгла мое левое предплечье, я нырнул вперед и распластался на жухлой траве. Ощущение было такое, как если бы зуб вырвали без наркоза. Мужичок, присев у «Жигулей», кричал что-то нечленораздельное и поливал свинцом деревья над моей головой. Казалось, будто голодный дятел мечется со сверхъестественной скоростью по лесу в поисках единственной личинки. Пот заливал мне глаза. Уже смутно я видел, как мужичок выронил автомат и, схватившись за Лицо, упал под багажник. «Беретта» моя продолжала хлопать, пока боек не щелкнул вхолостую. Я успел разнести в «Жигулях» стекло и высадить зеркальце заднего обзора. Почему-то зеркальце я запомнил, хотя почти ничего не соображал.

«Плохой знак!» – мелькнуло у меня в мозгу, и я потерял сознание.

Пришел я в себя уже в кабине рядом с Геной. Предплечье ныло ровно, как двигатель автофургона. Заглянув под рубаху, я обнаружил, что дальнобойщик успел за время моего отсутствия сделать перевязку.

– Закурить есть? – спросил я, вытряхивая из пачки последнюю сломанную в двух местах сигарету.

– Кончились. – Гена, сосредоточенный на езде, был по-спартански краток.

От прежней его разговорчивости не осталось и следа.

За окном накрапывал дождик. Гена включил дворники, и они размазали по стеклу грязь.

– А что везешь? – спросил я.

– Сигареты. – Ковбой криво ухмыльнулся.

Усмехнулся и я: «Полная фура сигарет, а курить нечего». В жизни такое встречается не часто, но и не редко. Как-то мы с товарищем осатанели от жажды, блуждая по Карпатским горам. Мы спускались в долину по берегу реки. Вода в ней была цвета глины, и заставить себя напиться мы смогли бы только под страхом смерти.

– Железки твои в кармане, – сказал водитель, когда я, затянувшись пару раз, передал ему «хабарик».

Нащупав «беретту» с отвинченным глушителем, я попросил его остановиться.

Было совершенно очевидно, что принятые мной за боевиков из «Третьего полюса» мужчины оказались заурядными волостными грабителями. Охватившая меня с некоторых пор мания преследования обретала угрожающий размах. Последние три трупа мне точно чести не делали. Выбор, прямо скажем, охотники за товаром широкого спроса оставили небогатый, но попытку договориться я в любом случае упустил. «А если и того хуже?! – размышлял я со злостью и смущением. – А если в тебе снова зашевелился «чужой», который делал когда-то зарубки на прикладе и которого ты с таким трудом загнал в коматозное состояние?! А если под защитой твоих лукавых доводов у него уже практика началась? Если это никакая уже не оборона, а самое что ни есть нападение? Ведь тебе же нравится убивать! Сознайся! Что ж ты в быки к Руслану или тому же Шиве не подался?! Ну?! Отвечай! Считаю до трех!»

– Что позволено быку, не позволено Юпитеру, – пробормотал я.

– Какому Юпитеру?! – изумился Гена.

– Юпитеру?! – сообразив, что опять думаю вслух, я свернул тему. – Прибор такой осветительный. Останови-ка. Выйти надо.

– Ты даешь, командир! – заерзал дальнобойщик. – Мы уже пять минут как стоим!

Чувствовалось, что в моей компании ему явно не по себе.

Заняв у Гены лопату, я перепрыгнул через кювет и направился в ближайший перелесок.

«Прощай, оружие!» – зарывая под сосной пропахшую порохом «беретту» с отработанным глушителем, я догадывался, что поступаю опрометчиво. Но так было надо. Скорее, это действие имело ритуальный характер.

– Тебя куда? – спросил дальнобойщик, выруливая на автостраду.

Мы уже проехали Тверь, и движение стало более интенсивным.

– На Кутузовский проспект. По Кольцу до Рублевки, там – прямо. – Я поправил испачканную кровью повязку. – И ты, Гена, вот что… Ты про наше маленькое приключение забудь. «Не видел, не слышал, не знаю!» Ясно?!

– А то! – буркнул ковбой. – Что я?! Враг себе?!

– Машину осмотрел?

– Не задело вроде! Тьфу-тьфу-тьфу! – Водитель, как это принято, трижды сплюнул на левую сторону.

Больше мы с ним до Филей не разговаривали.

…Уволившись из армии, я всю зиму прожил в охотничьем заповеднике. Среди людей я находиться не мог. Среди большого их, по крайней мере, скопления. Зима выдалась холодная. По вечерам мы с дедом-егерем как следует протапливали избу, пили чай с привозной копченой колбасой и вели задушевные беседы. «Калякали», – согласно его определению. Готовить нам помогала веселая и общительная старуха Васильевна. У деда была немецкая зажигалка с перламутровой облицовкой, взятая в плен под Сталинградом. И на столе по случаю ее постоянной заправки вечно торчал стограммовик желтого бензина. Васильевна, знавшая наверное, что по будням мы строго блюдем «сухой закон», однажды с похмелья потеряла бдительность и со словами: «Благодарствуйте, добрые хозяева!» опрокинула стакашек в рот. Могуч и надежен русский организм. Соседям Васильевна объяснила, что зуб лечит.

С рассвета я выполнял священный егерский долг: становился на лыжи и обходил угодья. Основной моей обязанностью было кормить кабанов. Подмосковный этот заповедник близ деревеньки Нижнее Максаково состоял на балансе у высшего партийного руководства. Многие выдающиеся слуги народа любили с ружьишком пошалить. В сопровождении своих верных клевретов они наезживали в максаковский отель – двухэтажный бревенчатый терем со всеми удобствами за высоким забором – и отстреливали мужественно лосей либо оленей, загоняемых егерями на «почетные номера». К моменту их прибытия по деревне бродили застегнутые на все пуговицы мрачные ребятишки, проверяя каждую будку и заглядывая во всякий сортир. Самой популярной охотой у великих мира сего была, конечно, стрельба по кабанам. Кабанов для комфорта и безопасности убивали с вышек, сидя на деревянных скамьях и распивая горячительные напитки. На две такие вышки верстах в десяти от нашей с дедом избы я и наведывался. Ежедневно я засыпал в иссеченные клыками ясли несколько ведер зерна. Зерно хранилось в дощатых коробах, нарочно устроенных под вышками, дабы дикие свиньи не забывали «дорогу смерти».

В первые дни моих посещений кабаны держались вдалеке. Они выгребали из леса на другом конце поляны и смиренно топтали сугробы, дожидаясь, когда я перестану им портить аппетит своим затрапезным видом. Постепенно они привыкли к моему присутствию. Запах пищи и мой стал для них чем-то слитным. Их стадо насчитывало до пятнадцати голов. Верховодил в нем подслеповатый старый вепрь с мощным седым загривком. Все прочие члены его семьи были самки и детеныши-поросята. Вепрь, наделенный недюжинным чутьем, заменявшим ему недостаток зрения, пока я маячил у вышки, всегда держал вежливую дистанцию. Но как-то раз ветер, дувший в мою сторону, подвел бывалого вожака. Подвел, надо заметить, в переносном смысле и в прямом. Опорожнив ведро в ясли, я выпрямился и увидел недоуменные маленькие глазки посреди серого холма, буксовавшего на расстоянии протянутой руки. Удивление наше было взаимным и продолжительным. Я стоял, замерев, как салага перед великим полководцем. Полководец же, раздосадованный собственным промахом, хрюкнул что-то вроде: «Эк тебя, братец, куда занесло!» – и развернулся вокруг собственной оси на сто восемьдесят градусов. Маневр этот повторила вся выстроенная позади него колонна. Причем так четко, как вряд ли возьмется исполнить рота почетного караула. Вепрь скомандовал отступление, и колонна в обратном порядке потрусила к лесу, когда в ход событий вмешался Будильник. Будильник, сторожевая дворняжка деда, отчаянный следопыт, сопровождавший меня во всех скитаниях по окрестностям, был так огорошен дерзкой вылазкой врага, что я даже на время забыл о его присутствии. И тут он сам о себе напомнил. Вдохновленный позорным бегством травоядных, Будильник с лаем кинулся в преследование. «Побеждают не числом, а умением!» – рычал Будильник, пытаясь вцепиться зубами в заднюю ногу вождя Трусливые Уши. Вождь Трусливые Уши обиделся и моментально превратился в вождя Большие Клыки. А превратившись в вождя Большие Клыки, он взметнул в воздух целую тучу снежной пыли и ринулся на Будильника. «Живая собака лучше мертвого льва!» – заверещал Будильник. В три прыжка он одолел разделявшее нас чистое пространство. «Давай! – тявкнул Будильник, спрятавшись за меня. – А то я все сам да сам!» Тяжелая махина, разогнавшись как паровой молот, мчалась на меня уже без соблюдения протокола наших предыдущих встреч. Теперь я был всего лишь легкой заслонкой между вождем Большие Клыки и нахальным Будильником. А Будильника требовалось наказать, чтобы он, каналья, не звонил по всей округе об унижении вождя Большие Клыки. Схватив за шкирку Будильника, я метнулся к вышке. И вышка меня не подвела.

«Зачем я это все вспоминаю?! – справился я сам у себя, откинувшись на сиденье рядом с дальнобойщиком Геной. – Я вспоминаю это из-за Будильника! Из-за несгибаемого Будильника я это все вспоминаю. Вот кто пример для подражания! Чтобы выжить, надо быть таким, как мой следопыт».

Вскоре после конфликта с матерым вепрем случилось так, что Будильник угодил в волчий капкан. Волков той зимой в охотхозяйстве развелось чуть ли не больше, чем в послевоенные годы. Спрос с егерей был строг. Волки резали партийных косуль, как отпетые вредители. За каждого хищника руководство назначило награду в сто двадцать рублей. Даже за волчонка. Егеря стали окружать флажками участки их миграции и стягиваться на коллективный отстрел. Но волки под флажки уходили. Они уже привыкли к флажкам. Красными флажками в нашей стране уже никого нельзя было удивить. Оставались капканы. В такой капкан и попал неосторожный Будильник. Стальные челюсти раздробили ему переднюю лапу, и затем у Будильника началась гангрена. Будильник мучился в холодных сенях на рваной подстилке. Дед хотел его пристрелить, но я уговорил обождать еще хотя бы сутки. На следующее утро я пошел по нужде во двор и чуть не наступил на Будильника, сидевшего у порога. Будильник посмотрел мне в глаза и поднял окровавленную культяпку. Ночью он сам себе ампутировал зараженную конечность. И остался жить…

– Приехали! – Дальнобойщик притормозил на светофоре. – Куда дальше?

Очнувшись от полудремы, я огляделся. Автофургон застыл посреди Кутузовского проспекта в плотном потоке транспорта.

– На разворот, – отозвался я. – Дальше покажу.