Текст книги "Правила игры"

Автор книги: Олег Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 9
ТАЛАНТЫ И ПОЛКОВНИКИ

Примерно через 8 часов, заплатив 50 рублей, я высадился на берегах Финского залива. Оплатить мне пришлось только стоимость горючего, да и то частично. От других денег принципиальный дальнобойщик отказался. Все-таки хороших людей на свете больше, чем плохих. Жаль, что встречаются они чаще именно с негодяями. Но тут уж ничего не попишешь. Да и негодяев я понимаю: не друг с другом же им встречи искать.

Трейлер, подобравший меня на ближайшей за Химками заправочной станции, притормозил в районе питерских новостроек, и порывистый ветер, надувая мой потерявший за последнюю неделю всякую презентабельность костюм, погнал меня к «Пассажу». Прежде чем явиться на глаза моей бывшей жене, актрисе театра-студии «На задворках» Дарье Безродной, гардеробчик мне, конечно, следовало обновить. В своем теперешнем виде я мог ненароком вызвать жалость, к чему отнюдь не стремился.

«Пассаж» – для тех, кто не знает, – расположен на Невском проспекте. С филологической точки зрения «пассаж» относится к «словам-бумажникам». То есть к словам, в которые «упаковано» несколько значений, а именно: архитектурное – тип торгового здания с ярусами по сторонам прохода, музыкальное – быстрое и сложное чередование звуков, литературное – выдержка из главы и житейское – неожиданное происшествие. Вот на этом последнем я и хочу остановиться.

– Театр начинается с гардероба и заканчивается у буфетной стойки, – часто говаривал мой тесть Федор Максимыч.

Когда-то он подавал на подмостках большие надежды, теперь же подает расстегаи, кулебяки, разноцветную икру и прочие купеческие удовольствия в частном ресторанчике «Повторим!». В свои семьдесят с небольшим он был у хозяев на хорошем счету. Федор Максимыч отличался расторопностью, сообразительностью, имел манеры и нравился завсегдатаям.

– Париж стоил мессы! – посмеивался бывший актер Безродный в нашу последнюю встречу, пересчитывая чаевые, превышающие, надо думать, месячный заработок нынешних заслуженных лицедеев.

Театральная карьера Федора Максимыча завершилась в конце далеких пятидесятых, так толком и не начавшись. Случилось это на премьере пьесы «Маскарад», где молодому дарованию руководство доверило роль Казарина. Чтобы снять волнение, Федор Максимыч выпил в буфете стакан коньяка и пошел на сцену. Надо признаться, что пить мой бывший тесть до сих пор не научился. Тревожный сигнал прозвучал для окружающих уже на третьей его реплике.

«Да, я давно уж не был с вами», – объявил Арбенин, сложив руки на груди и хладнокровно наблюдая за игроками, понтирующими у рампы.

«Делами занят все?» – поинтересовался возбужденный Казарин, потирая ладони.

«Любовью… не делами», – возразил Арбенин, как и было задумано.

И тут вместо слов «с женой по балам?» Казарин вдруг выпалил:

«С женой?! По бабам?!»

«Нет!» – вскричал Арбенин страшным голосом.

По залу прокатился легкий смех, но в гостевой ложе народ безмолвствовал. Там оговорку Федора Максимыча восприняли как фразу из первоисточника. Дальше все шло как будто по замыслу автора вплоть до места, где Казарин должен был выдать характеристику игроку по фамилии Трущев. Стоило Арбенину спросить:

«А этот маленький каков? Растрепанный, с улыбкой откровенной, с крестом и табакеркою?..»

«Хрущев!» – гаркнул, не задумываясь, Казарин.

Евгений Арбенин шарахнулся от него, как от тифозного, а зал насторожился в ожидании продолжения. В ложе беспокойно заерзали представители горкома и культурного министерства.

Сообразив, что посягнул на высочайшую фамилию, Федор Максимыч обомлел от ужаса, но остановиться уже не мог. История в стихах, поведанная им близко к тексту в гробовой тишине, имела много общего как с персонажем пьесы, так и с биографией Председателя Совета министров.

«Он малый недооцененный! – рассказывал Федор Максимыч обалдевшим зрителям и собратьям по цеху, сбившимся в кучу. – Три года в армии служил, но послан был каким-то генералом!.. Впоследствии кого-то заложил! Пять лет сидел!..»

В ложе раздался громкий ропот.

– Занавес! – взвизгнул режиссер.

И занавес упал, словно гильотина, оборвав короткую актерскую жизнь Безродного.

Учитывая все обстоятельства, Федор Максимыч отделался легким испугом: исключением из рядов ВЛКСМ и позорным изгнанием из труппы. Хотя в органы его пригласили.

– Пять лет, говорите, сидел? – усмехнулся на допросе полковник КГБ, листая страницы протокола. – Ну, пять – это немного! Вам-то все пятнадцать светят!

– Спасли меня две вещи, – вспоминал мой тесть преданье старины глубокой. – Талант и чутье полковника. Подобное дело могло обернуться даже для ведущего скверно. Я убедил его, что у меня дикция нарушается в стрессовой ситуации, отчего букву «т» я начинаю произносить как «х». «Эхо у меня с дехсва! – говорю. – Вы, ховарищ полковник, хак и запишихе!»

– Половым тебе надо с такими дефектами работать! – поморщился тот. – Артист! Давай повестку!

Теперь, я думаю, многие бывшие коллеги позавидовали бы Федору Максимычу и с радостью поменялись бы с ним местами.

Выйдя на Невском из такси, я глубоко вдохнул питерский воздух. Запах его резко отличается от столичного. Запах периферии, да простят мне подобную дефиницию патриоты этого замечательного во всех отношениях города, ибо нет в ней ничего оскорбительного для слуха патриотов. Чувствуя какой-то подвох в формулировке: «Важнейший после Москвы культурный, научный и промышленный центр страны», многие обитатели Санкт-Петербурга любят навязывать москвичам свое первенство, чему я лично был неоднократным свидетелем.

«Наш город лучше! – утверждают его обитатели. – Он цивилизованней и более стильный! А ваша Москва – это большая деревня!»

«Не вопрос!» – деликатно протестуют москвичи.

«Мы – законодатели моды и всего что ни есть!» – горячатся питерские.

«О чем речь!» – сопротивляются, как могут, столичные жители.

«У нас кипит вся культурная жизнь!» – настаивают бывшие ленинградцы.

«Кто б спорил!» – возражают московские.

Их пассивная позиция в извечном споре на тему «где – кипит, а где – не кипит» вполне объяснима: центру, в отличие от нецентра, не надо доказывать, что он – центр. А поскольку двух центров в границах одной замкнутой окружности нет и быть не может, то и заочное соревнование как-то само собой москвичи считают выигранным. Отсюда снисходительное отношение к «поверженному» сопернику.

Что до меня, то я люблю этот город. Люблю его монументальность, пропорциональность, грациозность, и даже снобизм коренных петербуржцев мне чем-то импонирует. Как за отсутствием реального героя место его в сознании толпы замешает актер, исполняющий героическую роль, так и снобизм после вырождения потомственной аристократии становится чуть ли не основным признаком породы.

Покинув «Пассаж» уже в новой темно-синей сорочке, сером костюме от Пьера Бальмана и сером же английского производства пальто, я купил букет в прозрачном кульке и пешком отправился на улицу Рубинштейна. Там, в доходном когда-то доме с порталом, отделанным лепными украшениями, проживала семья Безродных. По широкой лестнице со стертыми ступенями я взошел на два пролета и, верно, секунд на тридцать утопив кнопку звонка, приготовился к долгому ожиданию. В краткий период нашей совместной с Дарьей московской жизни дверь я всегда открывал собственным ключом. Звонка Дарья, как правило, не слышала. Как правило, она разговаривала по телефону, закупорив свободное ухо ладонью, потому что громко играла музыка, или находилась в ванной, где сильно шумела вода, или спала, накрыв голову подушкой. На этот раз я ошибся. Дарьи вообще не оказалось, хотя перед выездом я предупредил ее о своем визите. Внутри квартиры только глухо залаял Кит, пожилой спрингер-спаниель, приобретенный мной еще в щенячьем возрасте на Птичьем рынке. У Дарьи, разумеется, была репетиция. Или запись на радио. Или съемка в рекламном ролике. Или кинопробы в очередном проекте «Ленфильма», которому никогда не суждено состояться, потому что спонсоры в последний момент передумают.

Я вышел на улицу и зашагал в сторону Литейного, где в одном из глухих переулков размешался театр-студия «На задворках». Притормозив у входа, я прочитал на стене афишу: «Сто лет одиночества». Пьеса в 3-х актах по мотивам романа Габриэля Маркеса». Напротив имени Урсула» было через многоточие напечатано: «Дарья Безродная».

На вахте в студийном фойе дежурила худенькая дама, вооруженная вязальными спицами.

– Вам кого?! – спросила дама, окинув меня мимолетным взором.

Дама считала петли, а занятие это требует сосредоточенности.

– Добрый день! – Я поклонился. – Безродная Дарья в театре?

– Вы кто?! – задала она тот же вопрос несколько иначе.

– Пресса. – Для солидности я предъявил ей свою записную книжку. – Еженедельник «Шведский стол». Положительная рецензия на две полосы в рубрике «Звезды мирового масштаба».

Дама с вязаньем, посмотрев на меня чуть более заинтересованно, вставила ноги в музейные войлочные тапочки без задников.

– Последите, – сказала она и зашаркала по паркету мимо пустой раздевалки в глубь театра.

А я, как было велено, остался следить.

– Так и знала, что это ты! – Дарья стремительно пересекла фойе и бросилась мне на шею. – Стол, думаю, какой-то! Наверняка Сашка опять чудит! Это мне?! Очень мило!

Окунув лицо в кулек с букетом, Дарья вручила его подошедшей вязальщице:

– Это вам!

– Ну что вы, Дарья Федоровна! – зарделась та.

– Берите, берите! – отмахнулась Дарья. – У меня много! А что ж ты не позвонил?!

«Все ясно, – догадался я. – Если я и беседовал с Дарьей всего несколько часов тому назад, то Урсула, естественно, об этом знать не обязана».

– Так вышло, – стал я оправдываться. – Решил вот навестить проездом из Швеции.

– Почему из Швеции?! – как бы между прочим поинтересовалась Дарья, подкрашивая губы у зеркальной стены фойе.

– С невестой знакомился, – брякнул я, о чем сразу и пожалел. – По объявлению.

– И что?! – Рука с помадой застыла в воздухе. – Она лучше меня?

– Да, – сказал я. – На четыре сантиметра.

Расстроенная Дарья, вместо того чтобы опустить бордовый цилиндрик в сумочку, протянула его вахтерше.

– Спасибо, Дарья Федоровна! – Польщенная дама убрала помаду в ящик тумбочки.

Через мгновение Дарья успокоилась и повеселела.

– Это потому, что я без каблуков! – объяснила она, выходя на улицу. – Где твоя машина?!

– А я без машины! – сознался я.

– Ничего! – Дарья великодушно улыбнулась. – Я рядом живу!

На ходу натягивая перчатки, она взялась декламировать:

– «Так беспомощно грудь холодела, но шаги мои были легки! Я на правую руку надела перчатку с левой руки!..»

– У тебя есть грудь?! – удивился я, останавливаясь.

– Свинья! – фыркнула Дарья. – Свиньей был и свиньей остался.

Вечером мы ужинали в гостиной при свечах: я, Федор Максимыч и Дарья Федоровна. Кит, вздыхая, лежал у моих ног. Он был, пожалуй, единственным, кто жалел о нашем с Дарьей разводе. Трудно делить хозяев.

– Ты, Сашка, пойми! – раскладывая по тарелкам фрикасе, излагал Федор Максимыч свои политические воззрения. – Если человек мудак, то это надолго!

– Папа! – сделала попытку перебить его изнывающая от скуки Дарья.

– Молчать! – Федор Максимыч огрел скатерть ладонью. – Ты дура! А Сашка понимает!.. Допустим, когда-то разумный человек вступил в партию мудаков… Скажем, для успешной карьеры или по идейным соображениям… И там он состоял тридцать лет и три года, за которые сам вольно-невольно сделался мудаком, потому что бытие у них, Сашка, опережает сознание! Но вдруг все изменилось! Мудизм пошел на свалку, а страна прохаркалась и задышала пьяным воздухом свободы! У нас так, Сашка, водится, что даже воздух пьяный! Первым, конечно, сжег свой мудацкий партийный билет на глазах у общественности «разумный человек»! И повел всех к новой демократической вершине! Но мудаком-то он от этого, Сашка, быть не перестал! И пока, Сашка, вся их популяция членистоногих не ляжет в землю, я голосовать отказываюсь!

– Ой, да все знают уже об этом! – вздохнула Дарья. – Не голосуй! Кто тебя неволит?

– Они меня стращают, что если я за осознавших мудаков не проголосую, то вернутся опять мудаки старой закваски! – Федор Максимыч повязал на шею салфетку и взялся за нож. – Как будто трехцветный мудак умнее красного! Кушай, Саня! Домашним-то кто тебя нынче попотчует?!

После сытного ужина и долгих разговоров мы перебрались с Дарьей в ее комнату.

– Как брат и сестра? – спросила Дарья, разбирая постель.

– Как брат и сестра, – согласился я. – У меня к тебе, Даш, просьба нижайшая: ты в банк можешь со мной завтра съездить на Васильевский?

Адрес филиала «Дека-Банка» я отыскал в телефонном справочнике Санкт-Петербурга.

– Только до часу! – Она переоделась в пижаму, обсыпанную мелким зеленым горошком, и нырнула под одеяло. – В два кинопробы на «Ленфильме»! У самого Кумарина!

– Фантастика! – обрадовался я, снимая ботинки.

Кто такой Кумарин, я понятия не имел, но Дарью следовало поддержать.

– Откуда ты знаешь?! – удивилась она. – Кумарин раньше только комедии снимал! А тут – фантастический триллер! «Белая тварь»! Говорят, многобюджетники голливудские нервно курят!

– Ну, и на кого же ты пробуешься? – проявил я вежливый интерес.

– На гермафродита, – отозвалась Дарья. – Хочешь сценарий почитать?

– Я лучше фильм посмотрю… – Чувствуя, как на меня снова накатывается усталость, я рухнул на кровать. – В «долби-стерео».

– А съемки будут проходить на атомной подлодке в Калининграде, – продолжала Дарья делиться будущими впечатлениями. – Настоящей! Как на «Титанике», только круче! Там по ходу фильма команда лодки становится мутантами! Моряки-подводники надышались радиации и больше не могут жить без облучения! И они направляются в Америку, чтобы взорвать Манхэттен!

– Зачем? – спросил я.

– Этого в сценарии не сказано. – Дарья, зевнув, положила мне голову на грудь. – Главное, на перехват отправляется ихняя подводная лодка с негром-капитаном… Говорят, с Эдди Мэрфи подписали… И агент ЦРУ у них там… То ли Иствуд…

Речь Дарьи становилась все более бессвязной, а паузы между фразами все длиннее.

Я лежал, и в моем воображении рисовалась картина: в отсеке подводной лодки выстроилась шеренга бородатых мутантов в бескозырках. Вдоль нее, подняв клешню к околышу фуражки, бежал капитан в красном вареном панцире. «Здравствуйте, товарищи мутанты!» – приветствовал он шеренгу. «Здравия желаем, господин каперанг!» – молодцевато отвечали те. И жабры на их шеях раздувались, словно кузнечные мехи.

– А гермафродит – это он или она? – пробормотала Дарья.

– Спи. – Я протянул руку и выключил ночник.

ГЛАВА 10
«ОВЕЧИЙ ИСТОЧНИК»

Васильевский остров, особенно когда ветер с залива, – самое продувное место в Петербурге. Его каньоны, стиснутые монолитными каменными коробками, напоминают мне аэродинамические трубы.

Мы с Дарьей остановились у стеклянных дверей под знакомой до отвращения вывеской «Дека-Банк». Накинув капюшон длиннополого кожаного пальто, Дарья выслушала мои инструкции.

– Повтори, – потребовал я.

– Ты что?! – возмутилась Дарья. – Проверяешь меня?!

– Боже упаси! – воскликнул я, защитившись ладонью.

После чего Дарья более-менее точно пересказала свою «легенду»:

– Я, Анна Владимировна Раздорова, дочь народного избранника. Управляющий «Дека-Банком» в Москве Петр Сергеевич Савинов – старый друг моего отца. В Петербург я приехала продать доставшуюся мне в наследство трехкомнатную бабкину квартиру. Завтра после регистрации акта купли-продажи получу от риэлтерской компании 70 тысяч долларов. Сумма небольшая, но брать ее в Финляндию, куда я вылетаю ближайшим после совершения сделки рейсом, не рекомендовано. Родитель велел мне арендовать сейф в здешнем филиале «Дека-Банка» и оставить там деньги до его дальнейших распоряжений. Доволен?!

– Ты гений! – искренне похвалил я Дарью. – Память у тебя просто феноменальная! Немного актерского мастерства, и цены б тебе не было!

– С-с-скотина! – просвистела Дарья, словно королевская кобра в белом кожаном капюшоне.

– Ну, пошутил, пошутил! – Я прижал ее к себе и поцеловал в щеку. – Главное, помни: ты дочка всесильного сановника. Привыкла получать любую игрушку сразу и отказов не принимаешь.

– Да! Это я забыла! – Дарья хлюпнула носом. – Я остановилась в гостинице «Балтийская», интересных знакомых в городе не имею и не прочь скоротать вечерок в обществе интересного мужчинки, так?!

– Так, – сказал я.

– А вдруг он меня попросит? – засомневалась Дарья.

– О чем? – не сразу понял я.

– Из банка вдруг попросит?!

– Невозможно! – вырвалось у меня.

И Дарья, ободренная моей уверенностью, толкнула стеклянную дверь. Глядя ей вслед, я мало сомневался в том, что василеостровский банкир клюнет на такую роскошную наживку. Вовлекать Дарью в подобное представление было с моей стороны поступком отчасти предосудительным, но другого приемлемого способа вытащить эту «балтийскую акулу» на свой берег я не видел. А лезть самому с расспросами в кабинет управляющего филиалом, учитывая дальновидность активистов «Третьего полюса» во главе с тонким психологом Игорем Владиленовичем, – чистая авантюра. Но даже если меня здесь уже пасли, я слегка уповал на то, что Игорь Владиленович, изучая мою биографию, не придал большого значения факту женитьбы. Одновременно я возлагал умеренные надежды на то, что он не обратил внимания на питерскую родословную моей бывшей жены, и весьма сильно рассчитывал, что у его людей, как минимум, нет ее фотографии. Само собой, ошибся я во всех трех случаях. Зато на этот раз я опередил прыткого кадровика-кинолога. Опередил всего на сутки, но этого оказалось достаточно, чтобы получить необходимые сведения и снова «уйти в тень».

Дарья отсутствовала примерно полчаса, за которые я успел выкурить три сигареты и едва удержался от того, чтобы не отправиться на ее поиски. Когда она наконец появилась в дверях, я бросился ей навстречу.

– Все-все-все! – отстранила меня Дарья. – Опаздываю на пробы! Надо еще домой заскочить и привести себя в надлежащий вид!

– Да ты и так эффектней Умы Турман! – польстил я.

– Не заговаривай зубы, – улыбнулась Дарья. – Лучше иди лови такси!

В машине я молчал, дожидаясь, пока она сама соизволит поведать о том, как прошла встреча на высшем уровне.

– Что ж ты не спрашиваешь?! – покосилась на меня Дарья, выдержав длинную сценическую паузу.

– О чем?

– Ну ты, Сашка, нахал! – расхохоталась она. – А толстячок этот оказался очень даже! Галантный толстячок. Всю руку мне на прощанье обслюнявил. У меня с ним, между прочим, свидание в шесть вечера. Так-то!

– Неподражаемая! – с чувством сказал я, поднося к губам ее запястье. – Клеопатра в саркофаге ворочается! Эту руку он, сатир похотливый, обслюнявил?

Смежные номера в гостинице «Балтийская» – на имя госпожи Анны Владимировны Раздоровой и на свое – я с пятнадцати часов заказал еще утром по телефону.

– Может, мне его в спонсоры привлечь?! – нахмурив лоб, вслух подумала Дарья. – В наш кинопроект? Мои шансы на роль сильно повысятся, как думаешь?

– Думаю, госпожа Раздорова в роли гермафродита будет выглядеть потрясающе, – остудил я ее воображение.

– Вечно ты все испортишь! – вздохнула Дарья.

Около 16.30 я зарегистрировался у администратора гостиницы.

– Госпожа Раздорова уже прибыла?! – спросил я, расписываясь в книге.

– Пока еще нет. – Администратор передал мне ключ с пластмассовой грушей.

– Госпожа Раздорова уже прибыла! – сделав необходимое ударение, я положил на стойку пятьдесят долларов.

– Она в номере 210, – кивнул администратор, заглядывая в книгу.

Въехав в свой полулюкс, я стал дожидаться Адама Лаврентьевича Бузникина, управляющего филиалом «Дека-Банка», как гласила визитная карточка, врученная им дочери думского заседателя. И дождался.

– Анечка! Золотко! Это я! Откройте! – Управляющий с бутылкой шампанского и букетом орхидей стучался в дверь соседнего номера, когда я выглянул в коридор.

– Адам Лаврентьевич?! – спросил я как можно более любезно.

– В чем дело?! – Он сразу окаменел.

– Анна Владимировна минут на двадцать спустилась в магазин и попросила вас приютить до ее возвращения!

На лице Бузникина мелькнуло сомнение, но я смотрел на него с таким безучастным видом, что он сдался.

– Разве что на двадцать… – Адам Лаврентьевич прошел в мой полулюкс и осмотрелся.

А я запер изнутри дверь на ключ и убрал его в карман.

– Присаживайтесь. – Опускаясь в кресло напротив и как бы невзначай распахнув полу пиджака, я продемонстрировал ему свою сбрую с «береттой». – Здесь нам никто не помешает. Курите?

Бузникин уставился на пепельницу и затем на меня.

– Позвольте, а как же Анна Владимировна?! – спросил он растерянно.

– Мы об одной с вами женщине говорим? – усмехнулся я.

– Значит, она… – стал постепенно догадываться Адам Лаврентьевич.

– Проститутка! – подтвердил я, мысленно извиняясь перед Дарьей. – Деньги, Адам разлюбезный Лаврентьевич, посильнее системы Станиславского!

– Вам нужны деньги?! – Бузникин заерзал в кресле, и на лбу его моментально выступила испарина. – Вы шантажист? Сколько?!

– Мне деньги не нужны. – Я протянул ему через столик свое удостоверение. – По крайней мере, не ваши. Отдел внутренних расследований учредительского совета.

Изучив удостоверение, Адам Лаврентьевич перевел дух.

– Зачем же весь этот цирк? – возмутился он. – Могли бы прийти в мой кабинет, как официальное лицо к официальному лицу!

– Наивный вы человек, Адам Лаврентьевич. – Я показал управляющему «жучок», сохранившийся еще после первой встречи с Музыкантом. – Знаете, что это?!

Он затряс головой.

– Вопросы? – поинтересовался я, но Бузникин только пошевелил пухлыми губами.

– Тогда я буду спрашивать. – Закурив сигарету, я откинулся на спинку кресла. – Как мы оба с вами знаем, за последние несколько месяцев в вашем филиале было три случая гибели сотрудников. Три смерти за такой короткий срок и в таком относительно небольшом коллективе – это, согласитесь, о чем-то говорит.

– Чушь! – взметнулся Бузникин. – Ни о чем это не говорит! Если вы имеете в виду случай с моим замом Вирки, то он сам утонул! Пьяный полез купаться на Стрелке и утонул, ясно?! Бытовой эпизод! Какие бы у вас там в Москве домыслы ни рождались! А что касается Трубача и Семенова, то они погибли, выполняя свой долг. Вы сами знаете!

– Относительно Бирки вы правы. – Я затушил сигарету в пепельнице. – Его я привел в пример для статистики. Чтобы показать общую тенденцию. А вот Трубач и Семенов – это серьезно. Официальная версия нам, естественно, знакома, но сами-то вы что думаете? Согласитесь, два человека сразу…

– Почему сразу? – удивился Адам Лаврентьевич. – Сразу, как вам должно быть известно, застрелили только Семенова! Да вам-то я что рассказываю?! Об этом все газеты писали! Трубача эти скоты взяли в заложники, четыре месяца где-то прятали, а потом его тело нашли грибники в лесу под Гатчиной! Послушайте! Факты известны всем, от милиции до читателей газеты «Новый Петроград». Если я не устраиваю совет учредителей, то пусть мне об этом заявят прямо! Я уйду! Они что думают: я за свой стул держусь?! Вот! – Бузникин показал мне кукиш и вытащил мобильный телефон. – Да я прямо сейчас позвоню Савинову! – закричал он, нажимая кнопки.

– Не надо звонить! – Я вырвал у него трубку. – И не надо нервничать. Я вам все объясню. Дело в том, что в центральном отделении произошел ряд аналогичных событий. Скорее всего, это совпадение. Но наша служба охраны обязана провести внутреннее расследование, чтобы прекратить кривотолки. Это наша работа, Адам Лаврентьевич!

Я положил мобильный на столик.

– Понятно. – Он успокоился и перешел на иронический тон. – Разумеется. Ничто не ново под луной. Делаем, значит, вид, что трудимся в поте лица, да? Вот и в командировочку служебную можно под это дело оторваться! В Эрмитажик сходить! С девчонками поразвлечься за счет заведения! Что? Не так?

– Все так, – улыбнулся я. – Раскусили вы меня, Адам Лаврентьевич! Глупость, конечно! Я и сам знаю, что глупость. Только пусть это между нами останется. Вы уж не звоните Савинову, что мы с моим шефом пургу на ровном месте погнали. Вам ведь лишний свой человек в Москве тоже не помешает. Как вам такое предложение?

– Толковое предложение, – рассмеялся Бузникин. – Все мы люди, все – человеки!

Он открыл бутылку шампанского и по-хозяйски наполнил два гостиничных стакана.

– А девчонку ты фирменную подцепил! – одобрил он меня, когда наш договор был закреплен «дружеским брудершафтом». – Номерок она тебе не оставила?

– Какой там номерок! – махнул я рукой. – На Невском такие отарами бродят! Вот, приезжайте зимой в Москву, тогда мы подберем вам красавицу! Она вас обогреет.

– Добро! – Адам Лаврентьевич хлопнул себя по коленкам и встал. – Ну, мне пора. Если что – заходи. Долго еще у нас?

– Да вот отчет закончу. – Я подмигнул. – Когда еще в Питере доведется на казенный счет отдохнуть? Грех упускать эдакий случай.

Дождавшись ухода Адама Лаврентьевича, я позвонил в справочное и узнал телефон газеты «Новый Петроград».

– Редакция! – отозвался на другом конце провода мужской голос.

– Попросите кого-нибудь из раздела «криминальной хроники», – прикинув, что пора всколыхнуть этот бензиновый омут и поднять с его дна всех чертей, я взялся за дело.

«Всему свое время и время всякой вещи под небом, – сказал я себе. – Время молчать и время говорить».

– Слушаю! – зазвучал женский голос. – Кто это?!

– Сотрудник «Дека-Банка». – Я посмотрел на часы. – У меня для вас есть эксклюзивная информация. Сейчас 18.40. В 20 часов я буду ждать вас или другого представителя газеты в ресторане «Повторим!». Записывайте адрес.

– Найду, – скупо и деловито отреагировала газетчица. – Как вас узнать?

– Спросите Федора Максимовича. – Положив трубку на рычаг, я вышел из номера.

Посетителей в уютном частном ресторанчике близ Адмиралтейства было много. Ресторанчик пользовался успехом. Желающих «повторить» хватало, несмотря на высокие цены и затянувшийся финансовый кризис. В поисках тестя я двинулся между столиками, но он меня заметил первый.

– Сашка! – Федор Максимович помахал салфеткой. – Хорошо, что пришел!

Он стоял у портьеры, драпировавшей подсобную, с подносом, заваленным в два ряда холодными закусками. В белой шелковой косоворотке с «лопаточником» за ременной подпояской и в хромовых начищенных сапогах, он походил на трактирных подавальщиков, описанных Гиляровским. Да и весь интерьер заведения был выдержан в трактирном духе: от парусных потолочных сводов до бородатого с чисто выбритой верхней губой целовальника за стойкой.

Ловко разметав закуски перед клиентами, Федор Максимович увлек меня к стойке и велел подать чаю.

– Самоварный чай – это, Сашка, лучшее средство от наших питерских сквозняков. – Хлопнув меня по плечу, он исчез за драпировкой.

– Мировой у нас папаша! – прогудел бородач, наливая в граненый стакан, окованный тусклым подстаканником, кипяток из пузатого самовара. – Дает жизни! Ему бы на печке лежать, а он тут среди молодых, как лихач среди «чайников»! Любого, старый мерин, обштопает!

Я поманил его. Ухмыляясь, он наклонился через стойку.

– Федор Максимович тебе не папаша, сучий ты выкормыш. – Крепко взяв бармена за ухо, я прижал его щекой к полированной поверхности. – У Федора Максимыча таких детей отродясь не было. Как еще раз его зовут?

– Федор Максимович! – Бородач вырвался и, густо покраснев, отступил в дальний конец своего «окопа».

– Все нормально? – Федор Максимович вышел в зал с дымящимися глиняными горшочками на подносе.

– Замечательно!

Дождавшись, когда он обслужит столик, я изложил свою просьбу.

– В комнате отдыха устроит? – спросил Федор Максимович. – Там сейчас никого.

– Очень устроит! – Я встал и последовал за ним в служебное помещение.

Комната отдыха представляла собой довольно тесную каморку, заставленную вдоль стен персональными шкафчиками, с длинным столом и двумя скамейками по сторонам.

Не успел я устроиться на одной из них, как появилась девушка в джинсах, косухе и с длинными немытыми волосами, прихваченными кожаным шнурком. Виду она была коренастого и едва достигала плеча сопровождавшего ее Дарьиного отца.

– Кофе? Чай? – предложил он, прежде чем оставить нас вдвоем.

– Спасибо. – Девушка села напротив меня. – Кофе, если можно.

– Отчего ж нельзя?! Когда хороший, то можно! – Федор Максимович удалился.

Девушка извлекла из потертого кофра диктофон.

– Меня зовут Ольгой Сергеевной, – сказала она, беззастенчиво исследуя мою физиономию. – Это вы из «Дека-Банка»?

– Это я из «Дека-Банка», – ответил я. – И меня никак не зовут.

– Хорошо, – согласилась она без тени улыбки. – Назовем вас «достоверным источником».

На ее коротком суматошном веку, надо полагать, схожие обстоятельства возникали не раз.

Лично я газеты читаю редко, а если читаю, то к новостям со ссылкой на «достоверные источники» отношусь довольно скептически. Слишком хорошо я помню сказку про сестрицу Аленушку и братца Иванушку: «…Шли, шли и видят озеро, а около него гуляет стадо овец. «Ах, сестрица, мне страшно пить хочется!» – «Не пей, братец, а то баранчиком станешь!» Не хочу я становиться баранчиком. Сверх меры мутными кажутся мне эти «овечьи источники», поставляющие сведения газетам. Не ясны мне их корыстные мотивы, внушает сомнение избирательное обличительство, и сама анонимность видится подозрительной. Конечно, кем-то из них, как и мной, движет инстинкт выживания. Но они, я думаю, в меньшинстве.

– Записывать можно? – спросила Ольга Сергеевна.

– Пишите, – согласился я.

И беседа наша завертелась, как магнитофонная бобина. Я изложил журналистке основные события, связанные со смертью трех сотрудников «Дека-Банка» в Москве, исчезновением четвертого и покушениями на убийство пятого. Одновременно с диктофонной записью расторопная девушка, иногда задавая вопросы, что-то помечала в блокноте. Несколько раз интервью прерывалось явлением трактирных работников, да Федор Максимыч обещанный кофе доставил.

– Ну что же. – Газетчица выключила диктофон. – Материал интересный. Жаль, что не имеет прямого отношения к нашему городу.

– Это как посмотреть. – Я закурил сигарету.

– А вы как советуете? – Ольга Сергеевна пододвинула к себе блюдце с чашкой и стала пить кофе мелкими глотками.

– Три летальных исхода в петербургском филиале и три в Москве за полгода вообще-то смахивают на поветрие.

– Чисто теоретически, – возразила она. – Яновский там и Вирки здесь – бытовые случаи. Варданян?.. Наемники редко действуют ножом. Скорее тут если не ограбление, то убийство из хулиганских побуждений. Половинкина пропала без вести?! Все, что угодно, можно предположить. Остается ваш Угаров. Но даже пусть я захотела вам поверить, где доказательства? Вы же взрослый человек! Понимаете, что «Третий полюс», стоящий, по вашим словам, за этой историей, вчинит нам разорительный иск и, кстати, будет прав!