Текст книги "Правила игры"

Автор книги: Олег Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 14
ВОКРУГ ДА ОКОЛО

Заодно с колымагой Андрея развалилась и вся постройка из моих выводов относительно методики устранения. Никакой закономерности в способах ликвидации не существовало и в помине. Наемникам было абсолютно до лампочки: взлечу ли я на воздух, провалюсь сквозь землю или утону в ближайшем пруду. Главное, чтобы я больше не путался под ногами. С подобным прогрессом в поисках утраченной истины я, чего доброго, мог лишиться и всех остальных путеводных нитей. Моего интеллекта в трезвой оценке накопленных сведений уже недоставало. Мне явно требовался свежий и независимый, а важнее, нестандартный взгляд со стороны. Подобным взглядом обладал мой когда-то наперсник, ныне же – кандидат физико-математических наук Митька Вайс. Удачливый предприниматель в Митьке легко сочетался с перспективным ученым. Но душа у него не лежала ни к науке, ни к приращению капиталов. Лежала она все больше к рыбной ловле, азартным играм и светским похождениям. Как он поспевал устраивать свои гешефты, преподавать на кафедре и нести бремя семейной жизни, одному ему было известно. Когда Вайс не рассекал под парусом Красное море, то сплавлялся на веслах по реке Урал. «Если только сбился и вдоль поплыл», – по возвращении выложил мне Митька свою версию гибели комдива Чапаева, Застать Вайса врасплох по месту жительства на Большой Ордынке было столь же трудно, как лису в курятнике. Тем не менее жена его призналась, что ожидается Митька со дня на день. Пока же я решил использовать разницу во времени и познакомиться с пресловутым «близнецом» Галембой.

Сопровождать меня вызвался Матвей Семенович Проявитель. Мы условились встретиться на Смоленской площади. В ожидании своего добровольного, но отнюдь не бесплатного помощника я созерцал массивное здание МИДа. Термитник этот, как и все прочие шесть высотных чудес эпохи сталинского домоводства, смахивал на звездолет, приготовленный к запуску. Дальновидный осетин, как и многие диктаторы Древнего Рима, стремился увековечить свое правление в камне. Верно, Кобе доводилось почитывать в семинарской библиотеке Тацита и Плутарха. Верно, знал он, что камень сохраняется дольше, чем память о военных победах. Оттого и септимонциум выбрал как наглядное пособие. Проще историю переписать, нежели снести эдакие каменные скрижали.

Матвей Семенович подобрал меня в назначенный час. Выглядел он, как всегда, бодрым и свежим. Маневрируя в потоке, он погнал свой автомобиль по Садовому кольцу.

– А сколько вам лет, Матвей Семеныч? – Мой вопрос заставил его задуматься, как если бы он не помнил даты собственного рождения.

– В общей сложности шестьдесят два, – насчитал Проявитель. – Это имеет отношение к нашей операции?

– Вовсе не имеет, – объяснился я. – Просто любопытно, как вы держитесь всегда молодцом.

– Возраст человека, Саша, – загадочно отвечал Проявитель, – измеряется пружинками: сколько растянулось и сколько лопнуло. Вы меня понимаете?

– Очень стремлюсь.

Машина миновала посольство сверхдержавы, и, взяв правее, Матвей Семенович вывернул на Поварскую. С четной стороны улицы мелькнуло кафе «Литератор», отмеченное вывеской с двумя литераторами в цилиндрах, едущими на бескрылых своих тяжеловозах. С нечетной – пронеслась «Летучая мышь». Тут же в погоню припустил Институт мировой литературы во главе с изваянием писателя Горького, похожим на батьку Махно с клееными усами. С четной – дунула академия Гнесиных, с нечетной – промчался Верховный суд… Ну все было на Поварской. Даже ЧОП «Близнецы» за неприметной аркой, опять же по четной стороне.

Выключив мотор за полдома до цели, Проявитель, как опытный уже разведчик, без единого слова хладнокровно взялся за свежий выпуск газеты «Спорт-экспресс». А я вошел в арку.

Убранная металлом дверь с камерой внешнего обзора над ней имела при себе звонок, каковым я и воспользовался, не отдаваясь сомнениям.

– Вы к кому? – оживилось переговорное устройство.

– К Галембе. – Я был по-военному краток.

– Как вас представить? – через паузу.

– Березовский, – отозвался я в прежнем режиме.

Пауза удлинилась секунд до тридцати.

– Какой Березовский? – продолжил допытываться механический голос.

– Владелец заводов, газет, пароходов! – Теряя терпение, я зло посмотрел в объектив телекамеры.

Теперь пауза растянулась минуты на полторы. Но в конце концов раздался щелчок и я был допущен во внутренние покои.

Дежурный агент-привратник поменял мой паспорт на пластиковую карточку агентства, и я проследовал в указанный кабинет. Он был с четной стороны.

– Чем могу?.. – в деловом и уважительном тоне встретил меня, привставая, Галемба.

Не спеша с ответом, я для начала присмотрелся к обстановке. Обстановка также была деловая и уважительная: мягкая мебель и щедрое оборудование вплоть до кондиционера свидетельствовали о процветании охранного бизнеса.

– Вы родственник? – обтекаемо поинтересовался Галемба, наблюдая за мной из-за низенькой баррикады справочников, телефонов, ноутбука и дальнейших достижений современной канцелярии.

– Скорее всего! – не вдаваясь в подробности, я перехватил инициативу. – А это ваша дражайшая половина?! Очень! Очень достойная дама! Завидую вам доброй завистью!

Цветной фотоснимок топ-модели Синди Кроуфорд, за спиной которой возвышался Галемба, занимал на стене почетную позицию, сразу давая понять всякому визитеру, что здесь охраняют не только дорогих москвичей, но и не менее дорогих гостей столицы.

– Я не женат, – поскучнел Галемба.

– Так и думал! – обрадовался я. – Так и предполагал, что между нами пропасть общего! Даже еще более, чем вы сами себе вообразили!

Я уже чувствовал, что хозяина кабинета мое присутствие начинает порядочно нервировать, но этого мне и было надобно.

– А знаете, я ведь прежде у частных сыщиков-то и не бывал! – прохаживаясь вдоль стеллажей, заполненных в алфавитном порядке картонными папками с яркими литерами на корешках, восхищался я. – Все-то мне в новинку! Все на удивление! Точно другую вселенную себе открываешь!

Галемба безмолвно следил за мной злобными, покрасневшими от бессонницы глазками.

– Думал, увижу, знаете, эдакого Шерлока Холмса! – Я снял с полки скоросшиватель, помеченный буквой «У». – С трубкой эдакой, в кресле у камина! Мэтра в некотором роде! Со скрипкой Страдивариуса, а то и самого Гварнери! Перебирает он струны эдак небрежно, и в голове его роятся такие дедуктивные мысли, знаете! «Если, – мыслит он, – у этого типа галстука нет, значит, служит он в «Дека-Банке» охранником, а если поверх того еще и пальто снаружи расстегнуто, значит, и есть он самый шельмец Угаров!»

– Что вам угодно?! – хрипло спросил детектив, раскидываясь на стуле.

– А хочу я, сударь мой, знать, какого рожна вам надобно от указанного заштатного мещанина Угарова, за коим вы носитесь по весям и городам с доселе невиданной прытью! – Из меня продолжал сыпаться почтмейстерский стиль, но тут уж не попишешь: вторичность – результат моего образования.

Вернув папку в пустое гнездо, я выдвинулся к окну и опустил жалюзи.

– Я не киллер! – Галемба задвигал ящиками стола. – Мое дело определить местонахождение объекта! И проследить его связи. А как поступает клиент с информацией – дело его! Я вас даже в лицо не знаю! Так что давайте на этом и простимся! Меня работа ждет!

В подтверждение он вывалил на стол кипу донесений.

– Подождет, – сказал я жестко. – А вот я вряд ли стану.

– Вы мне угрожаете?! – поднял он брови.

– Очень! – Вставив в рот сигарету, я полыхнул зажигалкой. – Позвольте-ка полюбопытствовать: нет ли у вас братца где-нибудь на Гороховой в каком-нибудь городе Петрограде?!

– Двоюродный. – Галемба вытер лоб носовым платком.

Подойдя к простенку между окнами, я снял с крючка латунную рамку со старой выцветшей фотографией под стеклом. Любительская камера запечатлела на ней счастливых мальчиков-близнецов. Подростки в одинаковых полосатых плавках, радостно улыбаясь, держали свежепойманного карпа фунтов на шесть.

– Жили-были два брата. – Я издалека показал Галембе фотоснимок. – Один – родной, а другой – двоюродный.

Детектив закашлялся, будто в горле у него застряла рыбная кость сорокалетней давности и теперь только он спохватился.

– Славный улов! – одобрил я братьев. – С таким-то адвокатом, верно, мамка все колы вам простила!

– Ты чего меня разводишь?! – нарочито грубо крикнул вдруг частный сыщик. – Делай отсюда движение, пока тебя вперед ногами не выкинули!

– Вы, сударь, коли я не ослышался, холостяк. – Повесив на место семейную реликвию, я подошел к нему вплотную. – Узами Гименея не связаны, и разводить мне вас не с кем. Зато братец вам дорог больше сочиненной супруги. Не так ли?

Он присмирел и насторожился.

– Потому слушайте меня внимательно, – продолжал я. – Прямо здесь и сейчас я желаю знать: кто стоит за вашим заданием? Савинов? Маевский? Рогожин? Кто?!

– Рогожин! – Галемба сглотнул и тяжело задышал, раздувая ноздри, словно орловец после заезда.

– Полноте! – огорчился я. – Что мы с вами вокруг да около?! Вы что? С Аркадием Петровичем не знакомы? Уверяю вас, Галемба, я очень серьезен!

– Маевский, – сник детектив. – Рогожин в «Третьем полюсе» номинальная фигура. Хоть и с правом подписи. Зиц-председатель, как говорят. Зятю своему Аркадий Петрович доверяет презентации проводить да на официальных приемах раздуваться. Ну и штат формально в его подчинении. Но все связи и деньги – Маевского. Маевский – страшный человек. Я давно на него работаю. Зря ты на него хвост поднял.

– Господь с вами! – усмехнулся я. – Мне ведь терять-то и нечего! Да и гуляю я сам по себе. Страшнее кошки зверя нет, так что вы меня теперь лучше бойтесь.

Галемба сунулся в боковой карман и в следующее мгновение был распят на полу.

– Пусти! – захрипел он, дергаясь. – Там аэрозольный баллончик! От астмы! Да не ношу я оружия!

– Зато я ношу, – соврал я на всякий случай, выпуская его заломленную кисть. – И владею им, как вы знаете, прилично:

– Ну и что дальше?! – угрюмо спросил Галемба, возвращаясь за стол.

– Дальше?! Дальше мы крепко надеемся на ваше благоразумие. – Присаживаясь рядом, я взялся перечислять: – Нас все интересует: пароли, явки, адрес подпольной типографии…

– Какой еще типографии?! – буркнул он.

– Это так, к слову, – пояснил я. – Давай пиши домашние координаты Маевского и всех его присных. Офисы, загородные особняки, виллы на побережье Кавказа или где они там. И учти: я так и так узнаю. Вопрос времени. А если выясню, что ты от волнения хоть единую циферку перепутал в телефонных номерах, рассержусь. А рассердившись, съезжу еще разок в Санкт-Петербург и вышибу дерьмо из твоего братца. Он мне еще за поход на улицу Рубинштейна не отчитался.

Когда Галемба закончил скрипеть мозгами и чернильным «паркером», я попросил его нижайше сопроводить меня до выхода.

– Чтобы лишней крови не случилось, – пояснил я детективу.

– Ну, как все прошло?! – поинтересовался Матвей Семенович, откладывая газету.

– Отменно, – пристегнув ремень безопасности, я проверил наличие хвоста.

Хвоста не было. То ли Галемба не пришел еще в себя, то ли не торопился искать на свою задницу приключений.

– Странный вы, Саша, человек. – Проявитель завел «Москвич». – Вроде и общительный, а видно, что никого до себя не допускаете. В неволе таких, конечно, уважают, да охота вам была так на свободе-то жить!

– Охота пуще неволи, – обронил я.

И охота моя только начиналась. Обогнув церковь Симеона Столпника, которой и завершалась Поварская с нечетной стороны, мы выкатили на Новый Арбат.

Ближе к вечеру я удостоился приглашения на пир. Пир закатил Серик по поводу рождения наследника-первенца. На пиру также присутствовали: Фига, приятель Серика челночник Скалкин, какой-то Чумаков, малый сонный и молчаливый, Матвей Семенович и небольшая делегация от женщин легкого поведения.

Блудницы вели себя церемонно и сдержанно. С Сериком их связывали мало что давние профессиональные отношения; еще и жена Серика была раскаявшейся Магдалиной. О чем, впрочем, за столом этично умалчивалось.

На минутку заскочил Руслан: преподнес имениннику от братвы самурайский меч в ножнах и с длинной рукояткой. Меч, фальшивый, как и внимание братвы, под оживленный гул пропутешествовал вокруг стола и несколько раз был лихо обнажен.

– Давненько я не брал в руки шашку! – вскричал потомок партизана Фигнера, жестоко искромсавши перед собой весь воздух.

– Добрый будет казак! – крякнул Скалкин.

Чумаков попробовал пальцем лезвие меча и язвительно улыбнулся.

– Над люлькой повешу! – заключил осмотр именного оружия Серик.

Женщины-куртизанки тоже сделали подношения – по хозяйственной части: памперсы, мягкие игрушки, соски, ползунки и разнообразные чепчики образовали на стойке бара внушительную возвышенность.

Словом, праздник удался.

– За свежее пополнение разрушителей социализма! – провозгласил Матвей Семеныч.

Он уже изрядно клюкнул, и его завернуло в политику.

– С социализмом, батя, покончено! – возразил челночник Скалкин. – Я вон из Китая вернулся, и даже там рыночная экономика взяла верх по всем фронтам!

– Все китайцы жулье! – Проявитель отправил в рот ломтик нерки и запил его шампанским. – Пока тело не вынесут, считай, зараза еще живет!

– И площадь не переименуют! – поддержал его Фигнер, запуская тему на следующий виток.

Страсти вспыхнули нешуточные. Забыв о новорожденном, пирующие разбились на два лагеря: первые утверждали, что площадь была Красной задолго до революционных событий, а вторые – обратное. Тут же вспомнился Иван Калита, какой-то Гостомысл и были названы разнообразные даты. Защитники постреволюционного происхождения Красной площади ссылались на Троцкого и напирали на традиционное значение червонной масти как цвета пролетарской менструации.

– Неофит! – осудил Скалкин Фигнера. – Хочешь все наши обычаи замарать?!

– Кто неофит?! – взвился Фига. – Да у меня прадед Наполеону вставил! У меня медаль за взятие Парижа!

Перепалка была прервана появлением Лары, любимой девушки охранника Журенко. Она умножила дары Серика, преподнеся ему соковыжималку с подобающими случаю поздравлениями.

– А вот Андрею сообщать не обязательно, – сказала она, подсаживаясь ко мне.

– Да и мне тоже, – ответствовал я.

Она хмыкнула и подняла рюмочку.

– За отца! – объявила Лара.

– Вот это любо! – одобрил ее тост Скалкин.

И все зазвенели посудой в честь счастливого родителя.

– Не вставляет! – поморщился Фига, отодвигая пустую стопку.

Лишь миг на лице его играла борьба страстей, и затем он отлучился в неизвестном направлении.

– Ну, как «Лебединое озеро»? – спросил я у Лары.

– Озеро как озеро! – пожала она плечами.

Закурив длинную, словно карандаш, ментоловую сигарету, она выпустила струйку дыма:

– Чтоб тебе было известно, Андрей совсем не такой темный, как ты себе вообразил!

«А как она, интересно, думает, я себе вообразил? – После ее реплики, рассеянно протаптывая вилкой тропу в горке вареного картофеля, я почувствовал себя довольно хреново. – Может, я и правда себе что-то не так вообразил? Может, извне кажется, что я небрежен со своим лучшим другом? Или она его ревнует ко мне? Лучше, если ревнует».

К шумному столу вернулся Фигнер.

– Вставило! – осчастливил он меня.

Глаза его блестели, как два кабошона по двадцать карат.

Пир затянулся далеко за полночь и лишь однажды был прерван короткой потасовкой. Народный этот обычай, вопреки обвинениям Скалкина в забвении традиций, возродил именно Фига.

– Из бывших проституток выходят самые верные жены! – раскачиваясь, будто лодка у причала, громогласно заявил Фигнер собранию.

Он хотел сделать Серику тонкий комплимент.

– Из кого выходят?.. – покраснел Серик.

– Из про… про… – Среди наступившей тишины Фига еще раз попробовал одолеть запрещенное в кругу присутствующих слово, но только махнул рукой. – Из блядей, короче!

Увесистая оплеуха забросила партизанского отпрыска в дальний угол.

– Зарублю! – Серик выхватил из ножен самурайский меч и пошел на поверженного обидчика.

Как должно себя вести в последнем акте холодное оружие, Чехов умолчал. Но действительность в лице Серика сама дописала классическое изречение.

– Зарублю гада! – сбросив повиснувшего на его шее Скалкина, Серик взмахнул клинком.

Фига проявил исключительную в его состоянии прыть и закатился под бильярд. Пока оскорбленный отец и муж, ползая на коленях, пытался его достать в партере, он выскочил с другой стороны и успел вооружиться увесистым кием.

Прижатые праздничным столом к стене сауны, мы с Проявителем остались в этой стремительной схватке безмолвными статистами.

Как всегда, выиграла в поединке русская наука побеждать. Халтурное лезвие меча разлетелось, ударившись о кий, и Фигнер, используя забытое штыковое упражнение «Длинным коли!», поверг разгневанного Серика на пол.

– Сволочь! – При помощи челночника Серик поднялся на ноги и вытер рукавом разбитый нос.

– А чего он?! – оправдывался Фигнер. – Я ж не хотел! Серик! Ты чего, а?! Ты обиделся, что ль?! Ну, прости!

Далее была выпита мировая, и скомканное празднество продолжилось, ко всеобщему удовольствию.

ГЛАВА 15
ЗАКОН ИСКЛЮЧЕННОГО ТРЕТЬЕГО

Таксы, похожие на два шустрых пылесоса, со звонким лаем атаковали меня в прихожей. Открыла мне матушка Вайса Полина Сергеевна. Открыла, поздоровалась и сразу исчезла в комнатах.

– Фарадей! Максвелл! – прикрикнула из столовой Митькина жена Нина.

Фарадей, мотая ушами, помчался на ее зов, а более ответственный Максвелл присел подле меня. «Только возьми хозяйские тапочки! – прочитал я в его глазах. – Увидишь, что будет!»

– Максвелл! Тебя не касается?! – Нина выглянула в коридор.

«Смотри сам! Я предупредил!» – Оглядываясь на меня, маститый физик поплелся восвояси.

– Кофе? – спросила Нина.

Я, раздеваясь, кивнул.

Нина была аниматором. Будучи аниматором, Нина рисовала в столовой фазы движения какого-то павиана. Судя по внушительной кипе калек на столе, павиан двигался много.

– Что слышно? – Опустившись в кресло, я потрепал по спине лучше расположенного ко мне Фарадея. – Норштейн «Шинель» еще не снял?

– Кто ж по такой погоде шинель снимает?! – Митька, загорелый и бодрый, вышел из кухни.

Оно и верно: мороз на улице был силен. И предложенный мне горячий кофе с тартинками оказался как нельзя кстати.

– В Турции во-от такая баранья нога, – Митька показал какая, – четыре доллара всего! Это уже приготовленная со специями! Берешь к ней литр кьянти и… Выпить хочешь?

Я вежливо отказался. Чего я меньше всего хотел после ночного в сауне, так это выпить. Прикончив легкий завтрак, мы с Вайсом перебрались в кабинет.

– Ну, так какие проблемы? – перешел Митька к делу. – Просто так ведь ты не зайдешь!

Я протянул ему список Штейнберга.

– Это что?! – Митька повертел заполненную мной загодя от руки осьмушку бумаги.

– Я у тебя как раз хотел спросить.

По мере того как повествование мое о последних событиях набирало обороты – а я еще многое опустил! – Митька становился все более серьезен и угрюм.

– А какая разница между, к примеру, Варданяном и тобой? – Он изучил список.

– Я – жив, он – мертв, – усмехнулся я невесело.

– Положим. – Вайс набросил ногу на ногу. – А кто ты и кто он? Кто вообще чего стоит в твоем прейскуранте?

Пришлось мне подробно и обстоятельно растолковать ему примерное место каждого указанного в иерархии «Дека-Банка».

– Подумать надо, – вздохнул Вайс. – Сколько у тебя времени?

– Совсем нет, – сказал я честно.

– Тогда через пару дней загляни. – Митька встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Насыщенное расписание Вайса, которого он строго придерживался по возвращении в Первопрестольную, требовало его присутствия во множестве мест.

Были и у меня свои намерения. Очень хотелось мне лично познакомиться с Аркадием Петровичем Маевским. А если и не познакомиться, то хотя бы взглянуть на него. Лицезреть его во плоти. Увидеть, как говорится, в полный рост. И здесь мне споспешествовал Руслан, доставший в каком-то из опекаемых солидных предприятий гостевой билет на открытие форума бизнесменов и политиков «Россия в XXI веке». Шансы на то, что Маевский окажет форуму честь своим присутствием, были достаточно велики. Хотя и уверял меня Курбатов, что Аркадий Петрович предпочитает держаться в тени, однако же и вовсе манкировать обязанностями влиятельного капиталиста он тоже не мог. На такого рода мероприятиях скорее отсутствие магната привлекло бы к себе внимание, нежели его присутствие.

Итак, в качестве рядового наблюдателя я попал на означенный форум. Вместительный зал Бизнес-центра к началу торжественного открытия был до отказа набит самой представительной публикой. Из всех слоев общества здесь преобладали наивысшие: его термосфера и экзосфера. Плутократы и политики всех направлений от крайне правых до умеренно левых заполняли партер, тогда как чиновники рангом пониже, разного рода аппаратчики и многочисленные сотрудники прессы толкались на галерке. Среди них и я. За столом президиума заседали знакомые все лица: руководители фракций, члены правящего кабинета и прочие «герои дня». Издавая гул, подобный океаническому прибою, столпы общества обменивались рукопожатиями и мнениями. В этом столпотворении рассмотреть Маевского не было никакой возможности. Зато я приметил на другом конце галерки его дочь. Кудрявая голова Европы мелькала в окружении молодых людей, то и дело исчезая за их плечами и спинами. Извиняясь и обрастая извинениями, я стал проталкиваться к ней. Между тем форум открылся. Прозвучало что-то вроде гонга, и в наступившей тишине председательствующий, произнеся короткую приветственную речь, пригласил к микрофону первого выступающего.

– Привет, – сказал я на ухо племяннице Штейнберга.

Европа вздрогнула и обернулась.

– Вау! – обрадовалась она. – Витязь в овечьей шкуре! Я уже думала, ты никогда не подойдешь!

– Я подошел, – отозвался я шепотом. – Только не всем. Как Марина?

– За тебя, обормота, беспокоится. – Европа бросила на меня любопытный взгляд. – А ты откуда знаешь, что мы знакомы?

– И не такое знаю. – Я взял ее под локоть. – Поговорить бы надо.

На нас раздраженно зашикали близстоящие обитатели райка.

– Извини! – Европа убрала мою руку. – Мы здесь на работе. После поговорим!

«Надо же! – Я мысленно чертыхнулся. – Они здесь на работе! Они здесь на работе, а мы тут прохлаждаемся! Мешаем фиксировать прогнозы на будущее отечества, изнывающего под бременем реформ! Досужими сплетнями тружеников пера и блокнота отвлекаем!»

То, что Европа не только дочь Маевского, но еще и делегированный представитель массмедиа, было для меня в каком-то смысле неожиданностью. В том смысле, что редкие нынче буратины поливают деревья в стране дураков. Нет им нужды выращивать курточки для папы Карло, равно и для себя. Тоже мне оттяг – политические репризы переписывать. Ну да вольному воля.

Великие машинисты и стрелочники грядущего века, один за другим, сменялись у микрофона, донеся до почтенной аудитории свою оценку состояния путей.

Наконец на трибуну вышел заслуженный лидер правоцентристского движения «Честный передел» депутат Владимир Раздоров. Движение его имело национальный уклон градусов под сорок. То есть любимый в народе градус позволял Раздорову постоянно быть на ходу и вместе с тем не грозил ему, разогнавшись, свалиться под откос.

Когда-то давным-давно Журенко уговорил меня зайти в гости к знакомой поэтессе, претендовавшей в тот момент на место «культурной девушки». Поэтессу звали Анна, и фамилия у нее была самая восходящая – Месяц. Собравшиеся в ее доме подающие надежды и уже оправдавшие их дарования под сухое вино читали наперебой стихи и делились творческими замыслами. Был и обмен мнений; кто-то выговорил Ахматовой за бедный словарь, кто-то Асееву – за хромые метафоры, а кто-то, особенно дерзкий, даже иронично трунил и над современниками. Все бы хорошо, да Андрей концовку смазал. Раздосадованный жалобами капризных литераторов на отсутствие надлежащих условий, он хватил кулаком по столу и воскликнул:

– Вашу мать! Короленко в тюрьме карандашом в кармане роман написал!

Чем поверг баловней музы в совершенную оторопь. А я тут же представил себе узника совести, расхаживающего по камере и пишущего в кармане «Детей подземелья» под неусыпным оком злобного надзирателя.

Но суть не в этом. Вспомнил я это вот почему. В центре всеобщего внимания весь вечер находился замечательно красивый пожилой поэт, стихов своих не читавший. Взамен поэт рассказывал потешные истории из жизни других поэтов. Говорил он звучно и низко, словно сконструированная в России контрабасовая труба геликон, и оставался при этом совершенно невозмутим. Встретившись с ним у Анны Месяц, я встречал его впоследствии везде: в ресторанах, магазинах, метро и даже на бегах. Таков был и депутат Владимир Раздоров. Создавалось впечатление, что он повсюду.

На форуме Раздоров произнес речь, достойную самых высоких образцов ораторского жанра. Искусство эпатировать слушателей он отточил до совершенства. Пройдясь, будто каток, по своим политическим оппонентам, Раздоров наехал на Мавзолей и потребовал от собравшихся «немедля зарыть мумию на глубине пять тысяч метров, дабы запах ее не будоражил ноздри большевистских недобитков». Буквально оторопь берет, каким образом столь разные люди, как Раздоров и Проявитель, свободно объединяются в похоронную команду!

– Вчера я удовлетворил свою жену трижды! – громогласно и напористо вещал с трибуны докладчик. – Трижды удовлетворил! Покажите мне в зале человека, который последний раз трижды удовлетворил свою жену! Нету?! A-а! Вот видите?! Нету! Теперь скажите мне, что значит, когда низы больше не хотят, а верхи не могут?!

В партере и на галерке раздались дружные аплодисменты, свист и одобрительные возгласы. Раздоров поднял руку, как триумфатор.

– Когда низы больше не хотят, а верхи не могут, – выкрикнул он, перекрывая смех и ропот, – это значит, что все удовлетворены! То есть! Что я этим хочу сказать?! Хочу сказать, что работу нашего правительства следует признать удовлетворительной!

Закончив свое пламенное выступление таким парадоксальным выводом, Раздоров под овации спустился в зал.

– Ну все! – Я легонько подтолкнул Европу к выходу в фойе. – Ничего лучше ты здесь не почерпнешь!

– Странные дела! – Европа рухнула на кожаный диван под вечнозеленой пальмой и обменяла в сумке блокнот на пачку «Мальборо». – Маринка в миноре и соплях, тебя нет! Я, кстати, звонила тебе раз сто по ее просьбе! «Угаров по этому адресу больше не проживает! А вы не позируете мастерам фламандской школы?» Урод какой-то!

Молодчина Кутилин с небольшими отклонениями исполнял мои собственные инструкции.

– Дурдом, короче! – Она щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась. – Маринка теперь на Красной Пахре под охраной! Отец велел с нее глаз не спускать. Говорит, что Иван… Это мой дядя. Да ты его видел в казино!.. Иван, говорит, сообщил незадолго до смерти, что за ней какой-то маньяк охотится! А что?! Нормальная вещь! В городе и не такое блядство происходит! В общем, ты ей не защитник. Пусть пока у нас поживет, верно?

– Пусть, – согласился я. – Только передай ей, что я жив-здоров и что я ее… Просто передай, что я жив.

Двери из зала распахнулись, и народ повалил в фойе. Торжественная часть форума благополучно подошла к концу.

– Голоден? – поинтересовалась Европа.

– А ты что – угощаешь? – усмехнулся я.

– Сейчас банкет будет! – Она бросила сигарету в металлическую плевательницу. – Для избранных, разумеется. Но тебя я проведу.

– Ого! – удивился я. – Да ты влиятельная дама!

– Просто свои ребята на воротах стоят, – пояснила Европа. – На отца раньше работали, да он их попер за пьянство. Теперь вот на правительство горбатят.

– Ну-ну! – Я встал с дивана.

Отделившись от группы сановников, к нам направлялся мужчина с фотоснимка, сделанного Проявителем у кладбищенской ограды. По всему выходило, что это муж Европы, Пал Палыч Рогожин собственной персоной.

– Благоверный! – вслух подтвердила мою догадку Европа.

– Не можешь в приличном обществе находиться? – Рогожин откровенно посмотрел на меня.

– А ты свое общество с приличным не путай! – парировала Европа.

Предоставив мужу переваривать сию эскападу, она взяла меня под руку и повела в банкетный зал.

Судя по этой мимолетной перепалке, отношения в чете Рогожиных оставляли желать всего наилучшего.

Как Европа и обещала, со стражниками проблем не возникло. Стражники пропустили нас без возражений, за что и были награждены очаровательной улыбкой моего поводыря.

Цвет буржуазного общества, обсуждая результаты форума, уже степенно вкушал фуршетные яства за исполинским столом в виде буквы «П». Мы с Европой пристроились в самом его окончании, и тут я узрел Аркадия Петровича. Того самого господина с волевым подбородком и слегка вытянутым лицом, что поддерживал еще на одном погребальном фотоснимке седую красивую женщину. Маевский, прямой и гладкий, словно колонна Большого театра, возвышался по другую сторону стола в окружении равных и подпевал.

– Хочешь, представлю? – перехватив мой взгляд, предложила Европа.

– Уи! – почему-то по-французски ответил я.

– Познакомься, папа, – сказала Европа, подведя меня к Маевскому. – Это мой кавалер.

– Александр Иваныч! – Я клюнул подбородком, как воспитанник пажеского корпуса, наблюдая за миллионером.

Аркадий Петрович скользнул по мне равнодушным взглядом и, отделавшись небрежным кивком, отвернулся к собеседникам. Права оказалась юная Европа. Дела были «странными». Чудными, я бы сказал. Притворяться можно по-разному, но притворяться так было не по силам даже Тартюфу. Нет, Аркадий Петрович не притворялся. Он меня не знал. Человек, так настойчиво искавший моей смерти, понятия не имел о том, как я выгляжу. Я был для него пустым местом.

– Ты чем так озадачен?! – Европа дернула меня за рукав.

– Вестимо, судьбами страны, – продолжая наблюдать за Аркадием Петровичем, я рассеянно приступил к трапезе.

В литературе часто встречается следующая зарисовка влиятельной персоны: «вся фигура его излучала уверенность». Фигура Маевского ничего подобного не излучала. И вообще ничего не излучала. Скорее, она все поглощала, от закусок и напитков до рассыпаемых вокруг суждений, смысл которых тонул в шуме застолья. Так, наверное, Аркадий Петрович поглощал и всех своих конкурентов со всем их движимым и недвижимым имуществом. Его черные матовые зрачки, казалось, засасывали пространство. Казалось, в этих водоворотах исчезало все, что смело к ним приблизиться.

– Мне пора! – Вытерев губы салфеткой, Европа взмахнула запястьем со знакомыми уже мне по казино золотыми часиками на бисерном ремешке.

– Нам всем пора, – откликнулся я на ее призыв покинуть этот мир благополучных.

Гипнотизировать дальше Маевского не имело смысла. Он и думать забыл о моем существовании.