Текст книги "Кто убил классическую музыку?"

Автор книги: Норман Лебрехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

В отчаянии от постоянно ухудшающегося баланса, Брест сделал один разумный шаг, купив постсоветский набор «Классики Санкт-Петербурга» и пустив его в продажу по самым низким ценам. На пятом году существования персонал «Сони классикл» впервые получал поздравления с удачной сделкой. Если бы только Токио согласился списать начальные затраты (как он собирался поступить с «Коламбия пикчерз»), лейбл мог бы рассчитывать на спокойную жизнь в разумно просчитанном будущем. Однако, пока Брест отражал атаки с двух сторон, время уходило. Японцы, такие бесконечно терпеливые на своих чайных церемониях, ожидали немедленной выгоды от зарубежных сделок. А американцы в нью-йоркском отделении «Коламбия рекордс» не стеснялись выражать возмущение по поводу перевода классики на немецкую землю. Руководители американских звукозаписывающих студий, многие из которых были евреями, отзывались о команде Бреста не иначе, как о «банде нацистов». Они объявили ее репертуарные предпочтения «скучными» и негодовали по поводу безразличия, которое проявляли немцы к американским сокровищам «Коламбии» – от Коплен да до Филиппа Гласса, от Горовица до Исаака Стерна.

Внешний вид продукции «Сони классикл», особенно лейбла старинной музыки «Виварте», американцы называли «по-немецки провинциальным» и совершенно непродаваемым. «Если [на «Сони»] не находится достаточного количества людей, любящих культуру и способных понять, что мы сделали, я чувствую, что мое время истекло»[898]898
  21 «Early Music Today», April / May 1995. P. 25.


[Закрыть], – жаловался глава «Виварте» Вольф Эриксон, серьезный продюсер, имевший на своем счету более трехсот записей.

Когда в игру вступил Питер Гелб, немцы поняли, что проиграли войну. Гелб, в качестве руководителя «Сони классикл-США», подстегнул соревнование между Гамбургом и Нью-Йорком. Не прошло и двух лет как он сменил Бреста, выгнал ведущих продюсеров и отвез оставшихся сотрудников из Гамбурга в Тэнглвуд, чтобы доказать им свои лучшие намерения. «Я хотел бы воспользоваться возможностью, чтобы еще раз подтвердить приверженность "Сони классикл" ее двойственной задаче достижения творческого совершенства и коммерческого успеха, а также ее преданности своим служащим в Гамбурге и в Нью-Йорке», – заявил Гелб в президентском приветственном послании[899]899
  22 Письмо персоналу «Сони классикл» от 7 марта 1995 г.


[Закрыть]. Через несколько недель он выставил гамбургское помещение компании на продажу, уволил большую часть персонала и перевел европейскую штаб-квартиру в Лондон. «Теперь, когда наши штаб-квартиры находятся в Лондоне и Нью-Йорке, мы заняли идеальную позицию для осуществления наших стратегических задач», – объявил Гелб[900]900
  23 Пресс-релиз «Сони классикл» от 16 августа 1995 г.


[Закрыть].

Следует отметить, что ни один из служащих, вынужденных покинуть гамбургский дворец, не остался без достойной компенсации. Немецкий закон строго защищает контракты о найме на работу, и «Сони» не хотела оставлять по себе память в виде судебных разбирательств. Было бы наивно пытаться угадать общую сумму откупного, полученного уволенными в Гамбурге, но Бресту выплатили жалованье, полагавшееся по полумиллионному контракту, за три года вперед, а два его ведущих продюсера получили чеки с шестизначными цифрами. Убытки, связанные с сокращением персонала, оказались наименьшими из понесенных «Сони». С начала до конца – если подсчитать все наймы и увольнения, все заключения и расторжения контрактов с артистами, все выпущенные и отмененные записи – «Сони» потратила не менее восьмидесяти миллионов долларов и, вероятно, более сотни миллионов в тщетной попытке покорить классические вершины. И что в результате? Через пять лет лейбл оказался там же, где все и начиналось – в Нью-Йорке, под руководством американцев-изоляционистов, без громких достижений на счету и с меньшим списком артистов, чем у любого из его конкурентов.

Норио Oгa испытывал явный дискомфорт от сокращения «Сони классикл». Единственный член совета директоров «Сони», имевший практический опыт в классической музыке, он приложил руку абсолютно ко всем несчастным инициативам в этой сфере. Если «Бетамакс» был роковой ошибкой Мориты, то за Бетховена Норио Oгa мог винить только себя. В совет вошли новые члены, не знавшие Караяна, и они винили Огу во всех неудачах. К счастью, немилость проявлялась в основном внутри компании. Представители музыкального бизнеса понимали, что лучше промолчать, а музыкальная пресса, как всегда, была вполне управляемой.

Тем не менее Oгa испытывал потребность в восстановлении своего авторитета в классике, и его появления на дирижерском подиуме становились все более частыми и заметными. Он провел два концерта в Токио, затем, в августе 1992 года, дирижировал Шотландской симфонией Мендельсона на Шлезвиг-Гольштейнском музыкальном фестивале в Северной Германии. Оркестр приехал из Варшавы, рецензии были сдержанными. Стремясь к большему признанию, Oгa обратился с просьбой о назначении концерта с Нью-Йоркским филармоническим оркестром. Будучи президентом «Сони корпорейшн», он не приложил к просьбе демонстрационную аудиокассету и терпеливо ждал ответа. Затем он отправил Микки Шульхофа, президента американского отделения «Сони корпорейшн», с миллионным пожертвованием. Редкий оркестр отказался бы от такого дара, но Нью-Йоркский филармонический прекрасно понимал, что является богатейшим и старейшим коллективом в Америке, и не допускал даже мысли о том, что кто-то может купить его на один вечер. Кроме того, казначеем оркестра был председатель соперничающей фирмы «Тайм – Уорнер» Джералд М. Левин, которого не волновало унижение человека из «Сони». Не желая считать «нет» окончательным ответом, Oгa снова направил в оркестр Шульхофа с еще более щедрым предложением, но лишь для того, чтобы получить новый отказ. Художественный руководитель Курт Мазур не разрешает оркестру играть под управлением дирижера-совместителя, объяснили ему.

Более благоприятный ответ пришел из Метрополитен-оперы, которая, к счастью, предоставила свой оркестр для концерта в Эвери-Фишер-холле. Вечером 12 мая 1993 года Норио Oгa дебютировал в Нью-Йорке с программой из произведений Шуберта, Бетховена и Иоганна Штрауса. Публика пришла в основном по приглашениям, критиков не звали. В зале присутствовали многие звезды. Барбара Стрейзанд сидела между Тони Беннеттом и Билли Джоэлом, все они считались артистами «Сони». «Нам скажут, когда аплодировать?» – взвизгивала Долли Партон. Дирижерскую палочку сжимала рука, подписывавшая их контракты.

Ога вышел на подиум «с достоинством и изяществом». «Его жесты выражали симпатию и понимание оркестра, игравшего вокруг него, но практически не влияли на исполнение, – писал Бернард Холланд в "Нью-Йорк таймс". – Достаточно сказать, что ударник сыграл знаменитый колокольный звон из увертюры "Летучей мыши" до того, как дирижер успел показать ему вступление»[901]901
  24 «NY Times», 14 May 1993.


[Закрыть]. Это было дирижирование для знатоков иного уровня.

Следующим этапом на пути Оги стал Бостонский симфонический оркестр, которому он выделил два миллиона долларов из своих личных средств на постройку концертного зала в Тэнглвуде. Два миллиона в качестве личного подарка – сумма немалая. По данным авторитетного обзора, руководители крупных японских корпораций получали в год от двадцати пяти до тридцати миллионов иен (187 000–224 000 долларов), то есть примерно одну сотую зарплаты босса фирмы «Крайслер» Ли Яккоки[902]902
  25 «Intersect Magazine», April 1992. P. 13.


[Закрыть]. Oгa либо унаследовал большое семейное состояние, либо получил повышение как совладелец «Сони». В музыкальных кругах Нью-Йорка прижилась новая шутка: «Вопрос: если вы станете президентом звукозаписывающей компании стоимостью в миллиард долларов, где вы будете дирижировать симфоническим концертом? Ответ: где вы пожелаете».

На следующий год Oгa вошел в совет директоров Карнеги-холла, самого престижного концертного зала Америки. Музыкальные администраторы приветствовали участие Оги в музыкальной жизни США, но музыканты, особенно в Бостонском симфоническом оркестре, относились к нему довольно подозрительно. «Мы долгие годы твердили нашему совету, что Озава тут слишком засиделся, – рассказывал скрипач-ветеран из БСО. – Но они говорят, что за ним стоят слишком большие японские деньги, чтобы так просто расстаться с ним. Oгa построил ему зал. "Ниппон электрик" оплачивает его зарубежные гастроли…»[903]903
  26 Из разговора с автором; собеседник просил не указывать его имя.


[Закрыть]

Oгa реагировал на серьезную критику и усиливающуюся оппозицию с одинаковым вежливым безразличием. «Я знаю, что он говорит по-английски, – сказал глава "Парамаунт" Мартин Дэвис, пытавшийся вести с "Сони" переговоры об объединении. – Ничто так не раздражает, как разговор с человеком, который прекрасно понимает, что вы ему говорите, но в ответ просто смотрит сквозь вас»[904]904
  27 «Vanity Fair», February 1994. P. 114.


[Закрыть].

Если Морита жадно добивался одобрения Запада, Oгa отшатывался от его наград и объятий с видом, который обычно описывали как «непроницаемый», но который, скорее всего, был проявлением его чопорного светского воспитания. Четыре десятилетия близкого знакомства с западными манерами не подготовили его к столкновению с расовыми предубеждениями, допускавшими прославление культурных достижений «Сони» и одновременно злорадство по поводу ее неудач. Столкнувшись с финансовым провалом, Oгa пошел по пути, рекомендованному бизнес-школами, и решил стоять на своем. «Я знаю, как руководить звукозаписывающей компанией, – я рекомендовал эту покупку моему совету – я знал, что мы покупаем», – заявил он.

Нерешительность и подавленный тон его заявления выдавали, быть может, более глубокое разочарование. Всю жизнь Oгa стремился сделать себе имя в музыке. Теперь, когда в его руках были средства, а к его услугам – прекрасные оркестры, оказалось, что он не способен руководить компанией так, как ему хотелось, и ему пришлось принять рецепт шедевра классической музыки Питера Гелба: взять Йо-Йо Ma, величайшего из ныне живущих виолончелистов, и записать с ним музыку о вьетнамской войне, бесплатно предоставленную композитором, пишущим для кино. Да и прекрасные оркестры признавали не столько его самого, сколько его чековую книжку. Эти отрезвляющие открытия Норио Оги разбили стеклянный треугольник его пифагорейского представления о самом себе как об инженере, музыканте и менеджере.

Oгa клялся, что в руках «Сони» классическая музыка будет процветать, но давление со стороны технологий и менеджмента вынудило его отступить. Он обещал, что с новыми технологиями «Сони» классика зазвучит и будет выглядеть прекраснее, чем когда-либо раньше, но покупатели записей не клюнули на его новинки. Он заверял Запад, что под руководством японцев поп-музыка сохранит свою творческую силу и культурную автономию. Прошло не так много месяцев, и это начинание также с треском провалилось, нарушив исполненное благих намерений равнодушие Оги и опрокинув все принципы и практику, на которых основывалась звукозапись со времен Томаса Алфы Эдисона.

Человек, которому Oгa доверил присмотр за массово-рыночным направлением своего звукозаписывающего бизнеса, участвовал в американских операциях «Сони». Уолтер Етникофф, наряду с Караяном, был старейшим другом Норио Оги на Западе. В 1967 году, будучи помощником главного юриста «Коламбия рекордс», он вместе с Огой подписал соглашение, согласно которому создавался филиал «Си-Би-Эс-Сони рекордс» в Японии. С тех пор между ними сохранялись самые теплые отношения. «Такие отношения между восточным человеком и американцем совершенно необычны, – говорил юрист. – Мы говорили о том, как люди должны развивать свой характер, вообще о смысле жизни»[905]905
  28 Dannen F. The Hit Men. London, 1990. P. 308.


[Закрыть]. Совершенно необычным был и столь спокойный тон Етникоффа, который, как правило, предпочитал описания следующего рода: «Я обладаю высокой духовностью. Я общаюсь с моей высшей силой. Я устанавливаю духовную связь с моим внутренним "я"… а потом я обращаю свои силы наружу и стараюсь поиметь людей»[906]906
  29 «Vanity Fair», February 1990, p. 135.


[Закрыть].

Все утверждают, что в присутствии Оги он воздерживался от непристойностей и не пытался прижать его в делах. Напротив, Oгa оставался для Етникоффа гарантом безопасности на тот случай, если «Коламбия рекордс» вдруг охладеет к нему или перестанет ценить его достоинства. И такой случай произошел в ноябре 1987 года, когда Етникофф, поссорившись со своими боссами в Си-би-эс, узнал, что они собираются выставить на рынок отдел записей. Он вызвал Шульхофа и велел ему сообщить Oгe назначенную цену. Через двадцать минут Oгa перезвонил и сообщил, что покупает. Етникофф получил в виде вознаграждения чек на десять миллионов долларов плюс равноправное участие в новом бизнесе, а также мандат Оги на руководство поисками киностудии для «Сони» и команду менеджеров для ведения этих поисков.

Имея Етникоффа в числе своих людей, Oгa мог больше не тревожиться за свой звукозаписывающий бизнес. Энергичный бородатый Етникофф в неизменно расстегнутой рубашке так и притягивал к себе рок-звезд, делившихся с ним своими сокровенными проблемами.

На его плече плакал Майкл Джексон. Брюс Спрингстин считался его приятелем. Он заключил контракты с «Роллинг стоунз», Джеймсом Тейлором и Синди Лаупер. Он обеспечил Си-би-эс завидный список рок-музыкантов, но из-за него студия и потеряла целый ряд хорошо продаваемых артистов. Джоан Баэз, вернувшись из Израиля, где Си-би-эс организовала ей выступления на оккупированных арабских территориях, позвонила Етникоффу, чтобы пожаловаться. «Нет такого понятия "оккупированные территории", – заорал руководитель лейбла, – эти чертовы арабы хотят скинуть меня в море!»

– В какое море, Уолтер? – спросила Баэз. – В Гудзон?

Этот телефонный звонок положил конец карьере фолк-певицы на большом лейбле[907]907
  30 Интервью автора с Джоан Баэз, октябрь 1995 г.


[Закрыть].

Етникофф выгнал из своего кабинета Пола Саймона, а потом подал против него иск за невыполнение последнего контракта перед заключением нового, с «Уорнер». В ответном иске певца в 1978 году утверждалось, что Етникофф поклялся в отместку за переход «разрушить профессиональную карьеру Саймона». Дело, предвосхитившее один из будущих кошмаров «Сони», удалось уладить без суда, и Саймон выплатил «Си-Би-Эс рекордс» полтора миллиона долларов за невыпущенный альбом. Эта возня, рассказывал позже Саймон, стоила ему пяти лет творческого бесплодия. Немногим из тех, кто решался противостоять Етникоффу, удавалось избежать его кровавой мести.

В книге Фредерика Даннена «Люди, делающие хиты», рассказывающей о коррупции внутри звукозаписывающих компаний, Етникофф представлен как наглый и хамоватый пьяница. Он мог прийти на заседание совета Си-би-эс в крови, разбив свой мотороллер. Говорили, что он поддерживает связи с «Сетью» – группой шантажистов, перекачивавших миллионы долларов звукозаписывающих компаний в бюджет радиостанций; тех, кто отказывался платить, отлучали от эфира. В 1990 году книга Даннена, к явному неудовольствию «Сони», стала бестселлером и предметом многочисленных обсуждений. Рассказывали, что под руководством Оги Етникофф творил чудеса в погоне за звездами Голливуда и в улаживании спорных финансовых вопросов. На карикатуре в журнале «Роллинг стоунз» Oгa был изображен обнимающим его за плечи. Не лучший образ «Сони».

В июле 1989 года, то есть в месяц смерти Караяна, Етникофф проходил лечение в клинике для алкоголиков и наркоманов в Миннесоте. Выйдя оттуда, он, к своему удивлению, обнаружил, что отстранен от руководящего поста в «Сони пикчерз». Более того, его обвиняли в чрезмерной расточительности при найме на работу друзей, Питера Губера и Джона Питерса. Етникофф снова пришел в ярость, и артисты стали невольной мишенью для его гнева. От его речей покраснел бы любой нью-йоркский таксист. Стало известно, что Джексон и Спрингстин собираются уйти с «Сони». В середине августа 1990 года Oгa прервал свою поездку на Зальцбургский фестиваль, отправился в Нью-Йорк и лично предупредил Етникоффа о грозящих последствиях. Увы, запоздалое предостережение уже не могло спасти темпераментного руководителя лейбла.

Чуть позже в том же месяце «Уолл-стрит джорнэл» сообщила, что, по данным из хорошо информированных источников, Етникоффа назначили личным советником Оги и отстранили от повседневного руководства фирмой. К концу года Етникофф покинул «Сони», унося с собой традиционный восьмизначный прощальный подарок. Реакция Оги на его уход – в ситуации, когда чистое имя «Сони» оказалось связано с наркотиками, взятками и скандалами, – поражала своим оптимизмом. «Уолтер Етникофф – замечательный человек, – сказал он дрожащим от волнения голосом. – Я люблю его. Я не могу его критиковать. Но, к сожалению, мы его потеряли». Никакое давление, никакие расспросы не могли заставить Огу признать ошибочность его суждений о людях. Етникофф был «прекрасным партнером». Джон Питерс был «прекрасным творческим человеком и честным бизнесменом». Их просчеты оставались предметом внутренних забот компании. Благодаря Микки Шульхофу удалось умерить потрясения, вызванные их деятельностью, и выстроить новые связи между подразделениями музыки и кино.

Однако отстранение Етникоффа стало болезненным ударом для Оги, а для фирмы оно означало не столько решение старых проблем, сколько появление новых. Томми Моттола, новый шеф отдела записей, которого бывшая любовница Етникоффа характеризовала как «личного слугу Уолтера», не отличался выдающимися руководящими способностями и не умел искать таланты – хотя его женой была Мэрайя Кэрри, записавшая в 1995 году самый главный хит «Сони» – разошедшуюся полуторамиллионным тиражом «Мечту». Моттола так и не стал для Токио таким доверенным лицом, как Етникофф, а упоминание о нем в книге Даннена в контексте подозрений в контактах с «Сетью» уже не добавило ничего нового к образу «Сони» как компании, переживающей период упадка.

Единственным утешением после ухода Етникоффа стало сообщение о том, что Майкл Джексон готов лично встретиться с Огой, чтобы обсудить шестидесятипятимиллионный контракт на следующие шесть альбомов. Сумма контракта, как и сумма отчислений Джексону (42 % от продажной цены каждого диска) была рекордной для звукозаписывающей индустрии. «Его последние записи оказались для нас такими успешными», – сказал удовлетворенный Oгa, признававший, что слушал записи Джексона, но отказавшийся дать им творческую оценку. «Если это приносит деньги, значит, это хорошо, – только и сказал он. – Майкл Джексон – чудесный человек. Он потрясающе чувствует, чего хотят его поклонники». Масштабы участия «Сони» казались чрезмерными, но вполне безопасными. В конце концов, Джексона знали как исполнителя с высокой энергетикой, привлекавшего слушателей независимо от их пола, возраста и расовой принадлежности.

В восьмидесятые годы Джексон, с его не черной, но и не белой кожей, с неопределенной, но весьма отчетливо выраженной сексуальностью, и с поведением не то ребенка, не то взрослого человека, продавался лучше всех прочих поп-звезд. Его альбом 1982 года «Триллер», разошедшийся тиражом в сорок три миллиона, вошел в «Книгу рекордов Гиннеса» как самый продаваемый диск всех времен. Его клип «Лунная походка» стал международным хитом. Его гастрольные поездки в 1987–1989 годах принесли более ста двадцати миллионов долларов. Постоянное сопровождение, состоявшее из двухсот человек и тысяч тонн оборудования, превращало Джексона из артиста в своего рода индустрию, и оборот этой индустрии превышал ВНП многих развивающихся стран. При этом Джексон оставался крайне экстравагантным и замкнутым человеком. В серьезных газетах его называли «пришельцем с Марса»[908]908
  31 «Observer», 26 June 1988.


[Закрыть]; популярные издания дали ему прозвище «Джеки-чудной человек». Иногда даже боссы «Сони» гадали: «Неужели Майкл Джексон на самом деле такой странный, или это просто имидж?»[909]909
  32 «The Times Saturday Review», 30 June 1991. P. 8.


[Закрыть] В 1991 году газета «Индепендент» писала: «Майкл Джексон не из тех людей, кто с легкостью устанавливает взрослые личные отношения. Например, в последнем турне его сопровождал светловолосый десятилетний мальчик»[910]910
  33 «Independent», 23 November 1991.


[Закрыть].

Если бы кто-то заинтересовался прошлым Джексона, стало бы понятно, что его судьба определилась уже давно. Еще в эпоху веселого фальцета «Пятерки Джексонов», счастливой семейной фолк-группы из Гэри, штат Индиана, в поведении Майкла было что-то раздражающее. В видеоклипе сингла «Черный или белый», выпущенном в 1991 году, он занимался тем, что крушил какой-то автомобиль, а потом мастурбировал на его крыше. Позже Джексон говорил: «Мне грустно думать, что "Черный или белый" может спровоцировать ребенка или взрослого на разрушительные действия сексуального или насильственного характера». По словам Шона О'Хегена из лондонской «Таймс», он пользовался «широчайшей популярностью, другие артисты могут лишь мечтать о таком количестве поклонников». Кроме того, он был «объектом восхищения для обширной подростковой аудитории, которая затаив дыхание ждала его новых клипов»[911]911
  34 «The Times Saturday Review», loc. cit.


[Закрыть].

Именно на эту приманку и клюнули его японские покровители. «Нашей компании нужны сторонники среди молодежи, – сказал мне Oгa в 1992 году. – Если мы выпустим крупный хит, мы приобретем поддержку молодого поколения». Джексон оставался неотъемлемым элементом политики обновления «Сони» – до тех пор, пока в середине 1993 года его шоу-карьере не был нанесен серьезный удар обвинениями в сексуальном растлении маленьких мальчиков, проводивших ночи на обнесенном высокими стенами 2700-акровом калифорнийском ранчо тридцатипятилетнего певца. Джексон отрицал обвинения. «Я совершенно не виноват ни в каких скверных поступках», – заявил он после того, как полицейские эксперты самым тщательным образом, дюйм за дюймом обследовали его тело, чтобы найти особые приметы на пенисе и ягодицах. «Это было самое унизительное испытание в моей жизни – никому не желаю пережить подобное», – сказал подозреваемый певец.

Следующее мировое турне Джексона пришлось прервать на середине после того, как певец упал в обморок «от переутомления», и «Пепси-кола» прекратила свою многомиллионную спонсорскую помощь. Однако «Сони» была связана с Джексоном долгосрочным контрактом. «Мы постоянно контактируем с Майклом Джексоном и его менеджерами на предмет продолжения записей, – заявил представитель компании. – Со стороны "Сони мьюзик" было бы непозволительно выступать с какими бы то ни было комментариями, но мы по-прежнему придерживаемся той точки зрения, что даже суперзвезда должна считаться невиновной, пока ее вина не будет доказана судом».

В конце концов Джексон уступил давлению и выплатил несколько миллионов долларов своему главному обвинителю, тринадцатилетнему Джорди Чэндлеру. Его продолжали преследовать иски от других мальчиков. Он демонстративно вступил в брак с Лайзой-Марией Пресли, дочерью кумира прежних лет, и попытался восстановить свое положение. Но если его телевизионные интервью еще иногда смотрели, то следующий альбом, «История», оказался жалкой попыткой оправдания и не покрыл тридцатимиллионных затрат «Сони» на его продвижение; во всем мире продали лишь девять миллионов дисков. В довершение ко всем бедам, Джексону пришлось тут же извиняться за антисемитский текст одной из песен, а жена невольно осложнила его возвращение, заявив: «А что он может сделать, если дети идут за ним повсюду – даже в ванную?» Следующим летом Джексон и Пресли отдыхали порознь, он – в компании детишек, она – с бывшим мужем. Перед самым Рождеством 1995 года, когда певец лежал в нью-йоркской больнице с нервным переутомлением, Пресли сообщила ему, что подает на развод ввиду «непримиримых разногласий»[912]912
  35 «Daily Telegraph», «The Times», 19 January 1996.


[Закрыть].

Трудно не посочувствовать «Сони», вполне доверявшей Джексону при заключении контракта и не менее остальных шокированной выдвинутыми против него обвинениями, при всей их предсказуемости. «Сони» приняла на себя гораздо большую долю огня, чем заслуживала, и оказалась связанной контрактом на пять альбомов с артистом, навсегда утратившим свою главную привлекательную черту – здоровое отсутствие выраженной половой принадлежности, гарантировавшее ему любовь зрителей и слушателей всех поколений. Майкл Джексон превратился в подпорченный товар, а «Сони» пострадала из-за связи с ним. Аналитики быстро подметили, что если бы руководство лейблом осуществлялось с Манхэттена, а не с холмов Готен-яма, фирма скорее заметила бы приближение опасности и среагировала бы на нее более конструктивно. Появилась тенденция представлять «Сони» как компанию, не понимающую современных реалий музыкального бизнеса и не соответствующую потребностям певцов и слушателей. Вначале ходили лишь толки, достаточно абстрактные и с оттенком ксенофобии, но следующий акт судебной драмы «Сони» сделал их обоснованными и конкретными.

В октябре 1993 года, в разгар скандала вокруг Майкла Джексона, «Сони» получила вызов в Высокий суд в Лондоне от певца, жаждавшего справедливости. Георгиос Кириакос Панайоту, больше известный как Джордж Майкл, бывший участник группы «Wham!», начал сольную карьеру в 1987 году хитом «I want your sex» и получил премию «Грэмми» за альбом «Вера», проданный пятнадцатимиллионным тиражом. Этот косматый гетеросексуал отличался незаурядным умом. Он подписал с лондонским филиалом «Си-Би-Эс рекордс» пятнадцатилетний контракт на выпуск восьми альбомов, возобновленный на заново оговоренных условиях в 1988 году, после перехода компании к «Сони». Теперь Джордж Майкл заявлял, что этот контракт стал причиной ограничения продаж по английским законам и несправедливой эксплуатации по условиям Европейской конвенции. Контракт мешал ему записывать музыку с другими фирмами в случае, если работа с «Сони» не принесет ему творческого удовлетворения – а именно это и происходило. Компания, утверждал он, отказывалась выпускать его записи, давать разрешение на запись новых дисков – или освободить его от того, что он воспринимал как рабство.

Его недовольство началось с итогового альбома 1990 года «Слушай без предрассудков», продававшегося вдвое хуже, чем «Вера». Это, по мнению певца, случилось из-за того, что «Сони» не сумела правильно «раскрутить» альбом в Америке после того, как сам он отказался предстать в видеоклипе в виде объекта сексуального вожделения. Это противоречило его новому имиджу, который он предназначал для более зрелой аудитории. «Я совершенно уверен, что альбом задушили, чтобы преподать мне урок», – собирался сказать он судьям. Когда «Сони» отклонила его следующий альбом, Майкл обратился за помощью к закону.

Споры такого рода, довольно часто возникающие в кругах, связанных со звукозаписью, обычно улаживают на основании здравого смысла. Майкл, стремившийся избежать дорогостоящего разбирательства с непредсказуемым результатом, в октябре 1992 года полетел в Нью-Йорк, чтобы обсудить ситуацию с Норио Огой. Он сказал ему, что «Сони» не понимает сути его творческого процесса и что им лучше расстаться. Oгa бесстрастно выслушал и пообещал дать ответ на следующий день. Ответ гласил: «НЕТ». Через две недели адвокаты Майкла подали иск в Лондоне, и тон разговоров стал враждебным. «Годы, проведенные мною на "Си-Би-Эс рекордс", были творчески продуктивными, – заявил Майкл до суда, – но я увидел, что великая американская музыкальная компания, с которой я с гордостью заключил контракт еще мальчишкой, превращается в малую часть производственного конвейера гигантской электронной корпорации… Меня сосватали с "Сони", но этот союз оказался неудачным. Мы говорим на разных языках». Подразумевалось, что зарубежная производственная компания, вроде «Сони», не подходит для руководства творческим предприятием;

Реакция «Сони» оказалась агрессивной: «Наш контракт с Джорджем Майклом действует на законных основаниях. Любой контракт налагает на стороны серьезные моральные, а также правовые обязательства, и мы будем не только уважать их, но и защищать всеми силами». Музыкальное сообщество возмущалось и обвиняло «Сони» в том, что она выносит сор из избы. Победа Майкла означала бы конец извечного союза между артистом и лейблом. «Звукозаписывающим компаниям станет значительно труднее вкладывать большие средства в новых артистов», – сказал один из юристов, связанных с этим бизнесом[913]913
  36 «Wall Street Journal», 27 March 1995.


[Закрыть].

Право собственности было лишь одной из проблем, затронутых Майклом. Компания «Сони», утверждал он, получила за пять лет работы с ним девяносто шесть миллионов фунтов, тогда как его доля составила лишь семнадцать миллионов. Каждый компакт-диск приносил «Сони» 2,45 фунта, а певцу – всего 37 пенсов. По существующим условиям «Сони» «почти не несла обязательств» по распространению его записей, тогда как Майкл был обязан отдавать всю свою музыку исключительно «Сони». В случае проигрыша, заявил Майкл, он лучше вообще перестанет записываться, чем позволит, чтобы его работой управляла «Сони».

Он проиграл и подал апелляцию. Учитывая, что судебные издержки зашкаливали за три миллиона фунтов, ни одна из сторон не стремилась затянуть процесс, тем более что пресса радостно набрасывалась на любые откровения, исходившие со свидетельской трибуны. В глазах общественного мнения Майкл представал героем, благородным рыцарем, сражающимся с корпоративным драконом. Кончилось все тем, что обеим сторонам пришел на выручку Дэвид Геффен, мультимиллиардер от музыкального бизнеса и владелец нового лейбла «Дримуоркс». Действуя совместно с «Вёрджин», филиалом «И-Эм-Ай», он сумел убедить «Сони» принять от Майкла в качестве «отступного взноса» сорок миллионов долларов плюс по четыре процента отчислений от всех его записей в будущем. Майкл стал свободным, и Геффен обязался помочь ему в восстановлении имиджа в Америке. «Сони», со своей стороны, спасла лицо, но в значительной степени утратила доверие звукозаписывающей индустрии, равно как и других отраслей.

Образцовой японской компании пришлось выслушивать в суде, что она недоброжелательно относится к артистам и навязывает им жесткие условия. Хотя ее долгосрочные контракты были признаны соответствующими правовым нормам, стало ясно, что они могут нанести ущерб здоровью и доходам артистов. В будущем певцы и их агенты собирались действовать осторожнее и не подписывать контракт более чем на две записи. Это, ужасались руководители индустрии, может иметь катастрофические последствия, потому что первые записи артистов часто оказывались убыточными, а на возврат вложенных средств можно было рассчитывать лишь начиная с пятого или шестого альбома. Если артисты начнут переходить с одной фирмы на другую, предупреждал председатель английского отделения «Сони» Пол Рассел, это приведет к саморазрушению индустрии. Новые иски хлынули потоком. Не уладив спор о принадлежности исходных пленок певцу или фирме, «Уорнер» отказалась выпускать альбом певца, ранее известного как Принц, и тогда он появился на публике со словом «раб» на щеке. Каждый раз, когда возникал конфликт такого рода, «Сони» упрекали в том, что она открыла ящик Пандоры.

К 1995 году «Уорнер» и «Полиграм» оттеснили «Сони» на третье место на американском рынке звукозаписи. За три года ее доля снизилась с 17,2 до 13,6 %, а на горизонте все еще не было видно артистов, с которыми можно было бы связывать надежду на возрождение. Такие фильмы, как «Скверные парни» и «Сеть», приносили хорошие доходы – по пятьдесят миллионов долларов, но неудача, вроде «Первого рыцаря», означала потерю более трети от вложенных шестидесяти миллионов. В апреле 1995 года Oгa стал председателем «Сони», уступив свое место исполнительного президента Нобуюки Идеи, пятидесятитрехлетнему сотруднику фирмы, явно отдававшему предпочтение разработкам новой аппаратуры.