Текст книги "Христа распинают вновь"

Автор книги: Никос Казандзакис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

Но Манольос не успел закончить. Ага в бешенстве вскочил на ноги, схватил Манольоса за горло и начал душить его. Потом швырнул его на пол, открыл дверь и сильным ударом ноги столкнул с лестницы. Затем спустился сам, снова схватил его за горло, отбросил в другой конец двора и открыл ворота.

Народ ринулся к воротам, но сразу же остановился в испуге. Ага, весь желтый, с пеной у рта, держал Манольоса за горло, а за ним стоял Панайотарос с синим распухшим лицом, смеялся и делал руками знак толпе – дескать, подходите. Первым бросился вперед поп Григорис и остановился перед агой, вытянув вперед руки, готовый схватить Манольоса. Послышался хриплый, задыхающийся от гнева голос аги.

– Берите его, убейте его, изрубите его в мелкие куски, дьявол вас всех побери! – выкрикнул он и с силой захлопнул за собой ворота.

Поп подскочил к Манольосу и схватил его за плечо, Панайотарос – за другое плечо. Люди с воем окружили свою жертву, навалились на нее, начали бить, толкать, потом потащили ее в церковь. Наступила ночь, не было видно ни одной звезды, черные облака покрыли все небо. Далеко на западе загорались и гасли молнии.

Крестьяне прошли мимо платана, нетерпеливо ощупывая полуживого Манольоса, вдыхая запах его крови, и каждый старался держаться поближе к нему. Прибежал пономарь, вынул из-за пояса большой ключ, настежь открыл церковные двери, и народ повалил внутрь. Три серебряные лампады горели перед алтарем: одна перед образом Христа – богом богатых, другая – перед образом богоматери, и третья – перед образом Иоанна апостола. Все остальные великомученики и ангелы, нарисованные на стенах, тонули во мраке. И только на дверце, ведущей к алтарю и освещенной лампадой богоматери, блестели два крыла архангела Михаила и его красные, как у куропатки, ноги. В церкви пахло воском и ладаном.

Пол Григорис схватил Манольоса за горло, подтащил его к алтарю, грубо повалил на пол и заставил стать на колени перед архангелом Михаилом. Попа охватило такое нетерпение, такая радость мщенья, что он даже не мог говорить. Слова теснились, сталкивались друг с другом у него в горле, и оттуда вырывалось лишь невнятное рычание.

Панайотарос сильно ударил ногой Манольоса, стоящего на коленях с поднятой головой и молча, спокойно глядевшего на красные ноги архангела. Из толпы вышел старик Ладас, приблизился и, злобно засмеявшись, плюнул в Манольоса. Народ толпился вокруг своей жертвы и нетерпеливо, с тайной и сильной радостью ожидал минуты, когда поп подаст им знак броситься на Манольоса. Люди облизывали пересохшие губы. Язык присыхал к гортани, как будто их вдруг охватила нестерпимая жажда.

Поп Григорис вошел в алтарь, надел расшитую золотом епитрахиль, открыл святые врата и остановился. При свете трех лампад его лицо грозно сияло. Рана на голове вскрылась, и по бороде потекли струйки крови. Он кивнул Панайотаросу, тот схватил Манольоса под мышки и бросил его ничком к ногам попа. Люди подошли еще ближе, чтобы лучше видеть.

– Во имя отца, и сына, и святого духа! – послышался громкий голос попа, как будто начиналась обедня.

– Аминь! – ответили люди, и все перекрестились.

– Братья! – крикнул поп Григорис. – Станьте на колени, и все вместе попросим бога спуститься в этот час в церковь и свершить правосудие. Он здесь, господи, у твоих ног, этот отлученный, и ждет, чтоб на него пал твой меч! Он грабил, жег дома, убивал людей, разжигал вражду в народе, вносил раздор в семьи, расстраивал свадьбы, разводил мужей с женами, поссорил отца с сыном, поднял и повел голодранцев и бездельников жечь и грабить хранимое богом село Ликовриси. До тех пор, господи, пока он жив, религия и честь в опасности. До тех пор, пока он жив, христианство и греческая нация, эти две великие надежды мира, в опасности. Он подкуплен Московитом – сыном дьявола. Да сотрется с лица земли его имя! Мы собрались сегодня в твоем доме, господи, чтобы вершить суд. Спустись же к нам, вседержитель, с купола церкви и стань судьей! Направь наши руки, чтобы они привели в исполнение твой справедливый приговор!

Охваченный ликованием и гневом, поп наступил ногой на спину Манольоса и закричал:

– Я потерял свою дочь и брата – виноват он! В нашем селе начались раздоры – виновен он! Антихрист московит вошел в наше село – двери ему открыл он! На склонах Саракины появились осиные гнезда – этот рой притащил сюда он! Братья христиане, глас народа – глас божий! Решайте!

Чем больше говорил поп, тем сильнее злились люди. В мерцающем свете трех лампад ненавистью сверкали белки их глаз, скрежетали зубы, сжимались кулаки – и вся эта темная масса гудела и рычала. Панайотарос, стоя на коленях, смотрел не отрываясь на Манольоса. Он словно боялся, что тот ускользнет от него: Манольос поворачивался влево, сеиз тоже поворачивался влево, Манольос наклонялся вправо – и сеиз наклонялся вправо, готовый броситься и схватить его. А старик Ладас, стоявший рядом, вспомнил свой сгоревший дом, вспомнил свои бурдюки, бочки и заплакал.

Поп Григорис склонился к Манольосу, который спокойно сидел на ступеньке.

– Проклятый, – закричал ему поп, – встань! Подними его, Панайотарос, поставь его как следует, чтоб он не упал! Слышал, какие бедствия ты причинил селу? Слышал, какие грехи падают на твою душу? Ты можешь что-нибудь сказать в свою защиту? Можешь ли что-нибудь сказать?

– Ничего, – ответил Манольос спокойно.

– Признаешь, что ты крал, поджигал и убивал?

– Признаю. Во всем, что случилось, только я виновен, и больше никто.

– Признаешь, что ты большевик?

– Если большевик – это то, что у меня в мыслях – значит, я большевик, отче!

Церковь загудела до самого купола, где парил вседержитель. Старик Ладас выскочил вперед и закричал:

– Смерть! Смерть! Можно ли оставлять его в живых? Какая нам нужда в других свидетелях? Смерть!

Зарычали люди, рассвирепели, замахали руками.

– Смерть! Смерть!

Манольос вырвал свою руку из ручищ Панайотароса, спустился по ступенькам алтаря. Люди отступили. Манольос сделал шаг и протянул вперед руки.

– Убейте меня, – сказал он.

И, не сопротивляясь, пошел вперед, спокойный и беззащитный. На его белокурую голову падал нежный свет лампад. Люди смотрели на него с удивлением и, сами того не замечая, все время расступались перед ним, И все настолько растерялись, что, если бы в это время Манольос дошел до двери и побежал, никто не двинулся бы с места, чтобы помешать ему. Но он остановился посредине церкви, под вседержителем на куполе, и скрестил руки.

– Убейте меня, – повторил он, словно умоляя.

Поп Григорис вышел из алтаря и сделал знак Панайотаросу, чтобы тот следовал за ним. И, пригнувшись, вытянув шею, растопырив пальцы, готовый вот-вот броситься на Манольоса, сам медленно двинулся к своему врагу.

– Закройте дверь! – глухо зарычал он. – Закройте дверь, а то он уйдет от нас.

Пономарь побежал к двери, закрыл ее на ключ и уперся в нее спиной.

Глухой крик попа Григориса вывел толпу из оцепенения, и сразу же ею овладел страх – как бы не убежала дичь. Все сдвинулись и тесным кольцом окружили Манольоса. И теперь он чувствовал на своем лице тяжелое, прерывистое дыхание толпы.

На секунду Манольос заколебался. Он повернулся к двери, но она была закрыта. Тогда он посмотрел на иконостас, на освещенные, неподвижные, покрытые серебром иконы, – краснощекий Христос улыбался, богоматерь склонялась к сыну, а святой Иоанн проповедовал в пустыне… Он поднял глаза к куполу и в темноте угадал святой образ вседержителя, который парил над толпой, не знавшей сострадания. Он посмотрел на людей вокруг себя, и ему показалось, что в темноте блеснули лезвия ножей.

И снова послышался визгливый голос старика Ладаса:

– Смерть! Смерть!

В эту минуту раздался сильный стук; все замолчали и повернулись к двери. Теперь с улицы слышались голоса:

– Откройте! Откройте!

– Это голос попа Фотиса! – крикнул кто-то.

– Это голос Яннакоса, – сказал другой. – Идут саракинцы, чтобы отнять его у нас!

Дверь затрещала, зашаталась, с улицы все сильнее доносился грозный гул, крики мужчин и женщин.

– Откройте, убийцы! Побойтесь бога! – ясно слышался теперь голос попа Фотиса.

Поп Григорис поднял руки.

– Во имя господа бога, – крикнул он. – Я беру грех на себя!

Панайотарос вынул нож и обернулся к попу Григорису.

– С твоего благословения, отче! – сказал он.

– Благословляю тебя, Панайотарос!

Но толпа уже кинулась на Манольоса. Пролилась кровь, забрызгала чьи-то лица, несколько горячих, соленых капель попали на губы попа Григориса.

– Братья… – послышался тихий голос умирающего Манольоса.

Но он не успел закончить, упал на каменные плиты церкви, забился в агонии, раскинул руки, как распятый Христос. Из множества ножевых ран струилась кровь.

Толпа почуяла запах крови и кинулась на еще трепетавшее тело. Дед Ладас беззубым ртом припал к шее Манольоса и как одержимый силился вырвать кусок тела.

Панайотарос вытер нож о свои стриженые рыжие волосы, вымазал кровью свое лицо, изрытое оспой, и крикнул:

– Ты погубил меня, Манольос, я отомстил, – мы в расчете! До скорой встречи!

Поп Григорис наклонился, собрал в ладонь кровь убитого и обрызгал ею толпу.

– Его кровь на всех нас! – крикнул он.

Народ с ужасом принял на себя эту кровь.

– Откройте! Откройте, убийцы! – послышались снова голоса с улицы.

Поп Григорис сделал знак пономарю – тот подошел к нему, пошатываясь.

– Открой дверь, – приказал он, – и скорей возвращайся, чтобы смыть кровь с плит. Не забывай, что сегодня в полночь рождество Христа.

Он обратился к своей пастве.

– Пошли, братья христиане, – сказал он. – Мы выполнили свой долг. С нами бог! Теперь пусть приходит поп Фотис, пусть хоронит его.

Пономарь открыл дверь, и в темноте показались беспокойные, грозные лица мужчин и женщин.

– Где Манольос? – послышался задыхающийся голос Яннакоса.

– В церкви он. Идите возьмите его! – ответил поп Григорис. – Дайте нам дорогу!

– Если вы его убили, – закричал поп Фотис, – его кровь падет на ваши головы и на головы ваших детей.

– В церкви он, – повторил поп Григорис, – идите уберите его!

– Его убили, – заревел Яннакос и бросился в церковь.

За ним ворвались поп Фотис, Костандис, парикмахер Андонис, толстый мясник Димитрос и несколько саракинских женщин.

Когда Яннакос бежал к алтарю, он споткнулся посреди церкви и упал на труп Манольоса. Послышался его душераздирающий крик:

– Манольос!

Яннакос, весь в крови, рыдая, обнимал, целовал, ласкал своего убитого друга.

К полночи радостно зазвонил колокол, зовущий христиан в церковь, чтоб увидеть рождающегося Христа. Зажглись фонари, осветились дома. Одна за другой распахивались двери, христиане отправлялись в церковь, дрожа от холода. Ночь была тихая, темная, холодная. Только в доме Патриархеаса двери были закрыты, и прохожие слышали доносившийся оттуда гул мужских голосов, а время от времени – пронзительный женский плач.

Манольос лежал на широкой кровати старика Патриархеаса, завернутый, как новорожденный, в белые шелковые простыни из приданого матери Михелиса. Вокруг него товарищи, бледные и молчаливые, коротали ночь. Яннакос прижался головой к ногам Манольоса и плакал – тихо, бесшумно, жалобно, словно ребенок. Он устал кричать, бить себя в грудь и теперь, прижавшись лицом к ногам друга, только плакал. Костандис побежал на Саракину за Михелисом. Несколько женщин лежали в углу, отвернувшись к стене, и плакали.

Отец Фотис, наклонившись, рассматривал при свете фонаря лицо Манольоса. Оно было спокойное, очень бледное, с большой ножевой раной от виска до подбородка. Время от времени отец Фотис протягивал руку и поправлял ему волосы, на которых запеклась кровь, а потом снова склонял свою голову и погружался в размышления. Старуха Марфа совсем недавно известила его, что ага испугался и послал в Большое Село тайного гонца с просьбой прислать в Ликовриси пехоту и конницу, так как большевики вошли в село и хотят его убить.

«Они придут с винтовками, пушками, лошадьми, – думал он. – Разве можем мы сопротивляться? Нас всех уничтожат… Мы должны сейчас уйти. Нужно уйти как можно быстрее… До каких пор, боже мой, до каких пор?»

Он протянул руку и ласково, медленно провел ею по лицу Манольоса.

– Напрасно, напрасно ты отдал свою жизнь, Манольос, – прошептал он. – Тебя убили, ты взял на себя все наши грехи, ты говорил: «Я воровал, я поджигал, я убивал!» – чтобы нас оставили в покое и мы могли бы закрепиться на этой земле. Напрасно… Напрасно!

Отец Фотис слышал праздничный звон колокола, возвещавшего о том, что родился Христос и спустился на землю спасти людей. Он покачал головой, вздохнул и прошептал:

– Напрасно, напрасно, Христос… Вот уже скоро две тысячи лет, а тебя все еще распинают. И еще… Когда же ты родишься, Христос, чтоб тебя больше не распинали, чтобы ты жил с нами вечно?

Под утро отец Фотис прислонился головой к железной спинке кровати, на которой лежал Манольос, и на минуту задремал. Ему снилось, будто он гонялся вокруг зеленого раскидистого дерева за крохотной желтой птичкой, вроде канарейки. Он начал гоняться за ней, когда был еще маленьким ребенком. Проходили годы; он рос, стал юношей, потом мужчиной, у него выросли борода и усы, сначала черные как смоль, потом седые – он старел и все время гонялся за желтой птичкой. Но она ускользала от него, перелетая с ветки на ветку, и все пела, пела…

Прошла только минута, но когда священник открыл глаза, ему показалось, что прошла тысяча лет, что тысячу лет он без устали гонялся за постоянно нарождающейся силой, – за святой неуловимой птичкой, похожей на канарейку. Но в душе отец Фотис понимал, что желтая птичка, которая то смело прыгала вокруг, то щебетала, охваченная страстью, подняв к небу голову, не была канарейкой.

– Чем бы она ни была, я буду гоняться за ней до самой смерти!

Сказав это, отец Фотис вскочил на ноги, собрал всю свою паству – мужчин и женщин – на большом дворе Патриархеаса. Ночью пришли и все остальные – те, что разошлись по садам, виноградникам и оливковым рощам. Двор наполнился людьми.

– Дети мои, – сказал он. – Мужайтесь! Тяжело то, что я вам сейчас скажу, но наши плечи крепки – вынесут и это. Вчера ночью мне сообщили: сюда идет турецкое войско, чтобы выгнать нас, и нам лучше уйти, чтобы не застали никого из нас ни в Ликовриси, ни на Саракине. Нас, греков, мало осталось в мире. Мы – пусть что угодно говорят наши враги, – мы есть соль земли, и нельзя допустить, чтоб мы погибли, братья!

– Не погибнем, отче, не беспокойся! – крикнул Лукас, уже поднявший знамя святого Георгия-всадника. – Вперед, братья, вперед за святым Георгием! И посмотрим, куда нас приведет дорога.

Все бросились разорять богатый дом Патриархеаса. Отец Фотис открыл кладовые и раздавал добро. Все нагрузились продуктами и одеждой, сняли с петель дверь, положили на нее Манольоса. Двое мужчин подняли ее на плечи, старики взяли иконы. Отец Фотис вышел вперед, и быстрым шагом все направились к Саракине.

– Мы пройдем через Саракину, – сказал священник, – похороним нашего Манольоса, разроем могилы, заберем кости наших отцов и снова отправимся в путь. Мужайтесь, дети мои! Будьте стойкими! Мы бессмертны! Двинемся снова в путь!

Они подошли к колодцу святого Василия. Отец Фотис на минуту остановился.

– Дети мои, – сказал он. – Сегодня на землю спустился новорожденный Христос, Давайте возьмем его с собой. У нас есть матери, которые покормят его… С рождеством Христовым, братья!

Яннакос замыкал шествие. Ночью он вывел своего ослика со двора Костандиса, нагрузил его, чем только мог, и теперь молча шел рядом с ним, опустив голову. Время от времени на глаза его набегали слезы и мир заволакивался туманом, но Яннакос вытирал глаза, и все вновь прояснялось в утреннем зимнем свете. Он осторожно и нежно поглаживал круп ослика, а тот шевелил хвостом, поворачивал голову и смотрел на него, ничего не понимая: что случилось с хозяином? Почему он с ним не говорит? Почему он не протягивает руку, чтобы погладить ему живот, шею и теплые уши?

Они ступили на каменистый склон Саракины и начали подниматься на гору. Впереди несли Манольоса; за ним, в молчании, шел народ. День был холодный. На вершине сверкала церковь пророка Ильи, а далеко на горизонте блестели горы – одни казались розовыми, другие – светло-голубыми.

Около пещер их ожидал Костандис. Он быстро подошел к отцу Фотису.

– Отче, – сказал он, – Михелис не хочет уходить с горы. Он взял с собой узелок с одеждой, большое евангелие, косы Марьори и поселился в келье древнего отшельника. «Мне тут хорошо, – сказал он, – я не хочу больше видеть людей – ни хороших, ни плохих – никого! Я стану отшельником!»

Отец Фотис покачал головой.

– Может быть, он и прав, дорогой Костандис, не будем нарушать его одиночества. Это его путь. А мы пойдем своей дорогой.

– А моя дорога, отче?

– Когда мы похороним Манольоса, ты вернешься обратно к своим детям, дорогой Костандис, – сказал священник и положил руку на голову преданного друга, как будто благословляя его.

Манольоса уложили на земле перед пещерой, служившей церковью. Священник надел епитрахиль и начал отпевание. Народ запел псалмы. Время от времени раздавались рыдания Яннакоса и Костандиса, иногда прерывался и голос самого отца Фотиса, Тогда псалмы продолжали петь другие люди.

По очереди все наклонялись и целовали мертвого. Могила была готова, и священник остановился на краю ямы, чтобы сказать последнее слово и проститься с Манольосом. Но горло его судорожно сжалось, и он заплакал. Одна из старух припала к мертвому, распустила свои редкие белые волосы и простилась с ним.

 
На чистом девственном снегу – блеск имени героя,
Но солнце растопило снег и смыло все водою…
 

Через несколько минут отец Фотис рукой подал знак.

– Во имя господа бога! – прошептал он. – Наш поход начинается снова. Мужайтесь, дети мои!

И они снова двинулись в путь – на восток.