Текст книги "Христа распинают вновь"

Автор книги: Никос Казандзакис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Все перекрестились, Манольос вышел вперед, и они двинулись в путь. Шли радостно, пели песни о сборе винограда, и никто не подозревал о том, что их ожидает в Ликовриси.

Возвратясь с Саракины, Панайотарос сразу же побежал искать попа Григориса.

– Завтра они придут собирать виноград, принимай меры!

Поп Григорис, который в это время сидел за столом и ел, бросил вилку.

– Я не позволю им войти в село! – закричал он. – Они не будут собирать виноград, нет! Я им не позволю поселиться в моем селе. Иду к аге!

Он надел праздничную рясу и тяжелый серебряный крест, взял длинный посох с ручкой из слоновой кости и медленным, торжественным шагом направился к дому аги.

Ага уже поел и теперь пил кофе. Возле него Ибрагимчик курил сигарету, сидя спиной к аге. Очевидно, они снова поссорились, и несчастный ага пил кофе с такой гримасой, будто это было лекарство. В дверях показался поп Григорис, приложил руку к сердцу и поклонился.

– Доброго здоровья, дорогой ага.

Но тому было лень повернуть голову.

– Я по голосу узнаю, что это ты, поп, – сказал он равнодушно. – Какие новые неприятности ты мне несешь? Подойди сюда, чтоб я мог тебя видеть. Садись за стол!

Он хлопнул в ладоши, пошла старуха горбунья.

– Чашку кофе уважаемому гостю, – приказал он.

Потом обратился к попу:

– Говори!

– Дорогой ага, – начал тот, – твоей милости хорошо известно, что мир висит на волоске. Если этот волосок порвется, мир упадет вниз и разобьется вдребезги.

– Это знает каждый дурак, – сказал ага раздраженно, – дальше!

– Некто хочет перерезать этот волосок, ага.

Ага заволновался, схватил свой ятаган и вскочил, готовый убить этого «некто».

– Кто он? – закричал ага. – Я отрублю ему голову! Да, клянусь Мохаммедом! Говори поп, кто он, и тогда увидишь, что я сделаю с ним!

– Московит! – ответил поп.

Ага остолбенел. Что ж, теперь надо бежать из Ликовриси? Оставить Ибрагимчика и все свои дела? Бежать к шайтану, на край света, чтобы найти среди снегов московита и зарезать его?

– Но ведь этот проклятый далеко, – сказал ага и отложил ятаган. – Далеко! Куда же я пойду? Не притворяйся дурачком, поп. Успокойся, вот тебе мой совет. Я сделаю то же. Так и проживем, а когда кончится жизнь, будем наслаждаться на том свете.

– Да нет, не надо покидать Ликовриси, дорогой ага! Московит послал своего человека в наше село. Здесь, в Ликовриси, он и хочет перерезать этот волосок! Я исполнил свой долг сегодня в церкви, пусть это сделает теперь твоя милость.

– О чем-то мне бубнила горбунья, да я не понял.

– Я отлучил от церкви Манольоса – московита! Я изгнал его из стада Христова!

– Но почему же, поп? Ведь он, бедняга, хороший человек, хоть и чудак! Разве он не хотел принять на себя вину и пойти на виселицу, чтобы спасти село?

– Лицемерие, дорогой ага, лицемерие! Он все это подстроил, чтобы ввести в заблуждение людей.

Рассерженный ага почесал затылок.

– Вы, греки, будьте вы прокляты, можете даже блоху подковать! – закричал он. – Где же понять простодушному человеку, чего вы хотите! Говорите одно, делаете другое, а на уме у вас третье! Уходи, поп, не морочь мне голову, убирайся! Я не в настроении сегодня! Да еще этот дьяволенок… – указал он на Ибрагимчика.

Но Ибрагимчик молча курил, пуская дым в потолок, и скрипел белыми, острыми, как у собаки, зубами. Впрочем, услышав свое имя, он сердито повернулся к аге.

– Скажи попу, сам знаешь о чем! Иначе я убегу, пойду обратно в Измир. Издохну я здесь!

Он сделал движение, чтобы встать, но ага схватил его за плечо.

– Сиди смирно, дьяволенок, сиди, говорят тебе, – сейчас скажу!

Он обернулся к попу Григорису.

– Уважаемый поп, чего тебе от меня надо? Ты пришел просить меня об одолжении? О каком? Говори, поторгуемся, но только покороче. Не засоряй мне голову лишними словами, я и так пойму. Ну, я слушаю тебя.

– Ага, – сказал поп Григорис, подходя к нему, – этот бездельник, сын покойного Патриархеаса, подарил все свое состояние голодающим с Саракины.

– Это его право, – сказал ага. – Разве это не его собственность? Что хочет, то и делает.

– Да, но ведь эти голодранцы присланы из Москвы! Их всех послали сюда, чтобы они перерезали волосок.

– О чем ты говоришь, поп? Говори яснее! Всех?

– Всех… А возглавляют их поп Фотис и Манольос. Говорят, завтра они придут собирать урожай со своих виноградников… Ты понимаешь, что это значит? Наложат свою лапу сначала на наше село, на твое село, дорогой ага, а затем понемногу выбросят нас всех отсюда, и – нет больше волоска!

– Ну, и чего же ты хочешь?

– Завтра, когда придут московиты, ты выйди из своего канака, стань у входа в село и прогони их.

– Но каким образом, поп? Разве виноградники не их собственность?

– Нет!

– Как нет? Аллах, я с ума сойду! Разве их не подарил им Михелис, разве они не стали их собственностью?

– Нет, говорю тебе, нет, дорогой ага! Мы объявим Михелиса невменяемым.

– Невменяемым? Это еще что такое? Говори понятнее.

– Ну, сумасшедшим, другими словами! Он сам не знает, что делает, и его подарок не действителен.

– Но разве Михелис сумасшедший? Клянусь моей верой, он вполне нормален!

– Безумие и ум трудно разграничить, ага! Никто не знает, где кончается ум и где начинается безумие. Поэтому мы найдем способ доказать, что Михелис сумасшедший.

Ага схватился руками за голову и вдруг начал хохотать.

– Понял, – закричал он, – понял! Ну и греки, дети сатаны, вы сделаете из мира голубец и съедите его!

– Так как же, ага?

– Слушай, поп Григорис, я скажу тебе коротко и ясно! Дай мне, и я дам тебе, – я пойду стану у входа в село, как ты говоришь, и прогоню несчастных саракинцев, но твоя милость… Мы уже договорились, дай мне, и я дам тебе!..

Поп побледнел – он понял.

– Итак, поп, слышишь меня, я окажу тебе услугу, но и ты окажи ее мне.

– Говори, ага, – тихо сказал поп, – если это будет зависеть от меня…

– Пустяки, не беспокойся!.. Ибрагимчик во что бы то ни стало хочет, чтобы как-нибудь потанцевали девушки, чтобы он мог выбрать себе какую-нибудь…

– Это очень сложно…

– Сложно ли, просто ли, но иначе нельзя! Разве ты не видишь его? Этому чертенку пятнадцать лет, кто может его обуздать? Ты? Я? Он проглотит нас сразу! Только женщина может одолеть его! А поэтому давай найдем ему какую-нибудь самку, пусть приручит его. Он сейчас как необъезженный жеребенок – ты его хочешь оседлать, а он подбрасывает тебя в воздух; но когда ты его приручишь, сможешь ездить на нем, и он даже будет хвостом помахивать!

Довольный Ибрагимчик слушал агу и смеялся – словно его щекотали.

– Плохо, что умерла вдова… – пробормотал поп.

– Найдем ему другую…

Но тут закричал сам Ибрагимчик:

– Я хочу, чтобы она была молоденькая, полненькая, беленькая, как булочка, и не горбатая… Чтобы она сопротивлялась, а я мог бы бороться с ней, повалить ее, чтоб она кричала, плакала, рвала на себе волосы, а я получил бы удовольствие… Ты понял, поп?

Поп задумался…

– Надо найти какую-нибудь сироту, – сказал он наконец, – у которой нет родственников в селе… чтобы не разыгрался скандал! Боюсь я скандала, ага, только скандала, ничего другого! Дай мне срок, ага…

– Чего он еще просит? – с беспокойством спросил Ибрагимчик.

– Несколько дней сроку, чтобы он мог выбрать такую женщину, какую ты хочешь, чертенок! Поп прав. Думаешь, что они как курицы в его курятнике и он может сразу тебе дать такую, какую ты хочешь? И не надувай губы, потому что, клянусь Мохаммедом, я тебя оскоплю, чтобы ты успокоился, несчастный, – тогда и нам будет спокойнее! Ты слышишь, что я тебе сказал? Помалкивай! А если тебе очень уж невтерпеж, у тебя есть Марфа!

– Тьфу! – Ибрагимчик плюнул на стену. – Она мне не нужна.

– Ладно, поп, уходи, даю тебе несколько дней сроку. Ты слышал, какую он хочет: молодую, толстую, белую и честную.

Поп вздохнул.

– Согласен, ага, – сказал он, поднимаясь. – Итак, когда появятся завтра московиты…

– Ладно, договорились! А твоя милость…

– Посмотрю, поищу… и да простит мне бог!

– Не бойся только, и он простит, – плечи у него крепкие, выдержит он и этот грех, – сказал ага и разразился хохотом.

Поп вышел из конака, погруженный в раздумье. Очень ему не нравилось все это дело, но пришлось согласиться – лучше уж пойти на это, чем всему селу попасть в ловушку и очутиться в когтях попа Фотиса, подвергнуть опасности религию, отчизну, честь и собственность… Лучше уж пойти на это, чем дать порваться волоску, который держит мир, не позволяя ему упасть и разбиться вдребезги.

Он позвал к себе богатых крестьян.

– Завтра притащатся саракинские оборванцы собирать урожай с виноградников, которые им подарил наш слабоумный Михелис… Но все мы здесь можем засвидетельствовать – а если нужно будет, то и клятвенно! – что Михелис с детства был… не того, понимаете? Что он ненормальный, дурак, неуравновешенный! Что какой-нибудь хитрый человек, – ну, скажем, поп Фотис, – легко мог его запутать и заставить подписать все, что угодно… Поэтому я – бог мне свидетель! – возвратил ему обручальное кольцо. Итак, значит, его подарок недействителен, виноградники не являются собственностью саракинцев, так же как поля, сады и дома… Других родственников у Патриархеаса нет, и все отойдет общине… Согласны?

– Согласны! – ответили все, восхищенные умом своего попа.

– Я сейчас из конака, договорился с агой. Я убедил его после долгих уговоров, и он сам станет у входа в село и не разрешит голодранцам-большевикам войти к нам. Вы же все собирайтесь со своими работниками, собаками и палками, чтобы поддержать агу… Но будьте осторожны, чтобы никто не дрался, – мы христиане и должны любить наших врагов…

Потом он позвал Панайотароса. Тот пришел к вечеру, совершенно неузнаваемый. Он спалил свою бороду раскаленным углем, отчего его лицо и шея покрылись ожогами, да еще остриг себе волосы большими ножницами для стрижки овец.

Поп, несмотря на все свои заботы, не мог удержаться от смеха.

– Господи, – закричал он, – да на кого же ты похож?

– Это мое дело! – зарычал Панайотарос. – Попридержи-ка язык, поп, потому что я уйду и ты останешься один, а ведь я знаю, что нужен тебе.

– Да ты не горячись, Панайотарос, мы же тебя не называли горбатым! Послушай, завтра ты мне действительно будешь нужен. Возьми с собой дубину и, если с ними вместе придет Манольос, кинься на него. Он отлучен от церкви, ты ни перед кем не будешь в ответе за него. Можешь даже убить его, – бог на твоей стороне.

– Оставь бога, поп, не приплетай его к своим проделкам! Ты боишься попа Фотиса, а мне противен Манольос, – вот и все! Не приплетай сюда богов и всех святых, это на меня не действует. Ты хитер и поэтому понимаешь, что я хочу сказать.

Он пошел к двери, обернулся, подмигнул попу Григорису и засмеялся дьявольским смехом.

– Будь мы оба прокляты! – сказал он.

Саракинцы спускались с горы с песнями. Впереди, глубоко задумавшись, шел Манольос. «Дай бог, чтобы не встретили мы сопротивления», – размышлял он.

Но чем ближе они подходили к селу, тем яснее видели, что у колодца святого Василия толпились собравшиеся там люди; одни сидели на земле, другие ходили взад и вперед, размахивая палками, и до Манольоса уже долетали угрожающие выкрики.

Манольос остановился и обернулся к своим товарищам.

– Друзья, – сказал он, – мне кажется, они будут сопротивляться… Женщины пусть останутся здесь и ждут, а мы, мужчины, пойдем вперед, и бог нам поможет! Мы пойдем мирно, ибо справедливость на нашей стороне, но если они во что бы то ни стало захотят драться, мы не схватимся с ними, – они ведь наши братья, – а пойдем к аге. Он правит селом, и пусть он рассудит – иначе и быть не может. Ведь виноградники теперь наши, он должен нас защитить… Итак, вперед, с богом!

Женщины остались ждать, рассевшись в кружок на скалах, а мужчины пошли вперед. Но не прошли они и ста шагов, как над головой Манольоса пролетел камень, потом другой, третий, и, наконец, посыпался целый град. Толпа зашевелилась и двинулась на саракинцев; впереди, по-медвежьи тяжело ступая, шел злой, неровно остриженный Панайотарос.

– Что же нам делать? – закричал Лукас, человек-великан. Неужели мы допустим, чтобы они нас прогнали? Берите тоже камни и пойдем на них!

Но вмешался Манольос:

– Остановитесь! Не нужно проливать кровь, братья!

Послышались выкрики:

– Назад! Назад! Никто из вас не войдет в село! Назад!

Манольос вышел вперед, замахал руками, показывая знаками, что он хочет говорить.

– Братья, братья, слушайте меня!

– Проклятый! Вор! Убийца! Большевик!

И все яростно бросились на него. Но Панайотарос протянул свои ручищи и заревел:

– Пусть никто не тронет его! Это моя добыча, я его сожру!

И кинулся на Манольоса.

Но саракинцы уже окружили своего вождя.

– Кто тронет Манольоса, – крикнул Лукас, схватив огромный камень, – тому разобью голову, как арбуз!

А тем временем пономарь, подученный попом Григорисом, бегал вокруг и голосил:

– Он отлученный! Бей его, Панайотарос, да освятит господь твою руку!

Прибежал запыхавшийся учитель.

– Что здесь происходит? – закричал он. – Люди, остановитесь во имя господа бога!

– Они хотят разграбить наше село, занять его, – вопил пономарь.

– Мы хотим собрать урожай с наших виноградников, учитель, – кричали саракинцы. – Они – наши, их подарил нам Михелис!

– Михелис объявлен сумасшедшим, подарок недействителен! – пропищал старик Ладас, прятавшийся за спиной учителя.

– Подарок недействителен! Вон! Вон! Большевики, продажные шкуры, предатели!

Тогда Панайотарос, нагнув голову, как бык, кинулся на Манольоса. Но Лукас поднял обеими руками огромный камень и швырнул его в Панайотароса. Камень ударил Панайотароса по колену, и он упал на землю, Лукас бросился на него, оседлал, начал яростно избивать. Панайотарос, собрав все свои силы, вскочил на ноги и схватил противника за талию. Рыча, они покатились по земле. То один, то другой оказывался наверху.

Пономарь схватил камень, нацелился в Манольоса.

– Проклятый! – взвыл он и метнул камень.

Камень попал Манольосу в бровь. Брызнула кровь и залила его лицо.

– Убивают нашего Манольоса, вперед!

Саракинцы с криком ринулись в драку.

С диким воем саракинцы схватились с ликоврисийцами. Старик Ладас пустился наутек, учитель попытался разнять дерущихся, но его начали безжалостно колотить с обеих сторон. Тем временем какой-то мальчишка побежал в село и радостно объявил там:

– Убили Манольоса, убили проклятого!

Костандис выскочил из своей кофейни, схватил дубину и побежал к дерущимся.

– Где? Где? – кричал он мальчику, когда тот пробегал мимо.

– У колодца святого Василия!

Костандис бросился туда, по дороге встретил Яннакоса, они побежали вместе, не обменявшись ни единым словом.

Около колодца саракинцы и ликоврисийцы слились в один рычащий клубок, катающийся по камням. Женщины с Саракины, сильные, с огрубевшими от тяжелой работы руками, тоже приняли участие в битве; охваченные яростью, они дрались не хуже мужчин.

– Манольос, Манольос… – раздались два хриплых, задыхающихся голоса.

Манольос, сидевший на пашне и перевязывавший свою рану, узнал голоса и поднял голову.

– Я здесь, братья, – закричал он, – не бойтесь!

В эту минуту старик Ладас, пристроившись на скале, радостно заверещал:

– Ага едет, ага едет!

Послышалось конское ржанье, и к колодцу стремительно, так что из-под копыт кобылы посыпались искры, подлетел мертвецки пьяный ага с серебряными пистолетами за поясом, с длинным ятаганом, в красной феске. Он на скаку осадил лошадь, она встала на дыбы, но ага, прижавшись к ее шее, не упал. Он вытащил пистолет, выстрелил в воздух и заорал хрипло и грозно:

– Гяуры!

Клубок тут же распался. По одну сторону стали саракинцы, по другую – ликоврисийцы, все с избитыми лицами, в пыли, в крови. Посредине лежал израненный учитель. Он попытался встать, чтобы приветствовать агу, но не смог.

– Гяуры! – снова закричал ага, глядя налитыми кровью глазами на саракинцев. – Чего вы хотите в моем селе? Вон отсюда, гяуры!

Манольос вышел вперед.

– Уважаемый ага, – сказал он, – у нас есть виноградники в Ликовриси, мы пришли собрать с них урожай, они принадлежат нам!

– Пропадите вы все пропадом! Откуда и с каких это пор они принадлежат вам? Где вы их нашли, голодранцы?

Со скалистого уступа, хихикая, свесился скряга Ладас.

– Нам их подарил Михелис! – ответил Манольос.

– Его подпись, несчастные, не имеет силы, она недействительна! Он – несовершеннолетний, – сказал ага.

– Не несовершеннолетний, а ненормальный!

– Это одно и то же, скряга, – помалкивай!

Ага вытащил свой пистолет и прицелился в Ладаса.

– Пощади! Пощади! – закричал старик и спрятался за скалой. – Ты прав, любезный ага, ты прав, – он несовершеннолетний!

Ага вложил пистолет в кобуру и разразился хохотом. Потом обернулся к саракинцам.

– Кто из вас Манольос? – закричал он. – Сегодня облачно, я плохо вижу, пусть выйдет!

– Это я, – сказал Манольос и приблизился к лошади аги.

– Ты хороший человек, Манольос, и пусть о тебе говорят что угодно! Подойди ближе, гяур, расскажи мне, что такое большевик? Мне прожужжали все уши за последнее время. Человек ли это, зверь ли, болезнь ли вроде холеры, – не понимаю… Ты понимаешь?

– Понимаю, уважаемый ага, – сказал Манольос.

– Тогда говори, ради твоего бога, говори, чтобы я тоже понял!

– Первые христиане, ага…

– Оставь ты первых христиан, гяур, хоть ты не морочь мне голову, хватит с меня и раки! Нужны мне теперь первые христиане! Я тебя спрашиваю, что значит большевик?

– Я скажу тебе, любезный ага, – запищал сверху старик Ладас. – Они хотят, чтобы не было богатых и бедных, а были только бедные, чтобы не было ни хозяев, ни рабов, а все были бы рабами, чтобы не было твоей и моей жены, а чтобы все жены были общими!

– Чтобы не было больше аги и райи! – зарычал ага. – Чтобы нарушился, значит, порядок божий? На вот тебе! – и, протянув руку, он ткнул ладонью прямо в лицо Манольосу.

– Открой свои глаза и посмотри, – все ли пальцы одинаковы? Тут и маленькие и большие. Такими их сотворил бог. Такими он сотворил и людей – один большой, другой маленький, один ага, другой райя. Такими он сотворил и рыб, – и большие рыбы едят маленьких. Он сотворил ягнят и одновременно – волков, чтобы волки ели ягнят. Таков божий порядок! И вдруг являетесь вы, большевики… Убирайтесь к черту!

Крикнув это, он выхватил ятаган, вонзил шпоры в бока лошади и бросился на саракинцев.

Женщины пронзительно закричали и стали поспешно взбираться на скалы. Испуганные мужчины тоже отступили назад; только Манольос стоял неподвижно.

– Эй, гяур, – закричал ему ага, – убирайся, чтоб я не отрубил тебе головы! Ты что же – не боишься?

– Я боюсь, – ответил Манольос, – но только одного бога, а людей я не боюсь.

– Клянусь моей верой, ты с ума спятил, тебя связать надо! – воскликнул ага и тут же захохотал. – Но ты чудак! Хочешь, я возьму тебя в свой конак, чтоб ты меня забавлял? Наша религия считает, что сумасшедшие и святые – это одно и то же, и не делает разницы между ними, а ты – и святой и сумасшедший. Ты чудак, говорю тебе! Иди ко мне в конак, я буду тебя кормить, поить и одевать, я сделаю тебя человеком… Не хочешь? Ну, тогда пропадай, несчастный! Ступай домой с богом! Мне не хочется убивать тебя.

Он обернулся к ликоврисийцам, которые радостно слушали, как ага их защищает.

– А вы, гяуры, вы и не сумасшедшие и не святые! Поэтому убирайтесь к дьяволу! Все убирайтесь – и честные, и хозяева, и дармоеды! Все убирайтесь вон!

Напуганные, но довольные ликоврисийцы торопливо разошлись по домам. Яннакос и Костандис подняли с земли учителя и, поддерживая, повели его домой, потому что несчастный еле шел и жестоко страдал.

– Так мне и надо, – признался он, – я не овечка и не волк, а какое-то недоразумение. Меня и волки кусают, и овцы марают. Я хорошо знаю, дорогие мои Яннакос и Костандис, что правильно, что неправильно, но у меня не хватает силы поступать как нужно! Я хорошо знаю, где правда, но молчу. Боюсь я! Где уж мне, несчастному, поднимать голову! Боюсь… И вот теперь, пожалуйста, меня колотили обе стороны – и ликоврисийцы и саракинцы. Они правы, они правы! Так мне и надо!

Он повернулся к двум друзьям, которые поддерживали его.

– А вы не боитесь? – спросил он с удивлением.

– И мы боимся, учитель, – ответил Яннакос, – но притворяемся храбрыми… Как мне разъяснить тебе это, если я сам запутался? Ну вот, я прикидываюсь храбрым, а сердце у меня дрожит, но постепенно, – странное дело! – притворяясь храбрым, я действительно делаюсь храбрым! Ты понимаешь, учитель, что я говорю? Сказать тебе по правде, я и сам толком не понимаю!

Несмотря на сильную боль, учитель усмехнулся.

– Я бы отдал всю свою ученость, – сказал он, – чтобы походить на тебя, Яннакос… А ты, Костандис?

– Я хуже Яннакоса, учитель. Я не храбрый и не притворяюсь храбрым. Я боюсь, дрожу от страха, я очень труслив, но мне стыдно. И если я когда-нибудь все брошу и пойду по пути Христа, я сделаю это не из доброты, не из храбрости, а из самолюбия. Я буду дрожать от страха, но не вернусь обратно. Понимаешь, учитель?

– Манольос лучше всех нас, – сказал Яннакос. – Ему не надо притворяться храбрым, он действительно храбрый.