Текст книги "По светлому следу (сб.)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц)

– Но ведь эти доказательства можно искать неопределенно долго, а нам дорога каждая минута.

– Да, нам дорога каждая минута, – строго повторил Булавин, – и именно поэтому мы обязаны либо снять с него все подозрения, либо доказать, что он наш враг, и сделать это возможно скорее. Не знаете ли вы, кто близок с Гаевым?

Варгин с сомнением покачал головой:

– Едва ли найдется такой человек. По словам Алешина, Гаевой живет настоящим отшельником.

– Постойте-ка! – воскликнул вдруг майор, вспомнив свой недавний разговор с главным кондуктором. – Никандр Филимонович Сотников, кажется, сможет нам рассказать о нем кое-что.

Торопливо надев шинель, Булавин, застегиваясь на ходу, направился к двери.

– А удобно ли вам идти к нему самому? – озабоченно спросил Варгин. – Сотников ведь в одном доме с Гаевым живет…

– Спасибо, что надоумили, – улыбнулся Булавин. – А то бы я так к нему и пожаловал.

И пояснил уже серьезно:

– Нет, Виктор Ильич, я не собираюсь к Сотникову домой. С ним можно и в другом месте встретиться. Схожу на станцию. Недавно прибыл туда санитарный поезд. Уверен, что встречу возле него Никандра Филимоновича: старик любит поговорить с ранеными, ободрить их, угостить табачком. К тому же от старшего сына ему давно писем нет, вот он и надеется, видимо, обнаружить его среди раненых…

С этими словами майор вышел из своего кабинета.

Санитарный поезд все еще стоял на станции. Изучая обстановку, Булавин медленно пошел вдоль состава, поглядывая на окна вагонов, в которых виднелись то забинтованные головы раненых, то белые платочки медицинских сестер.

На ступеньках одного из вагонов он заметил по жилую женщину – подполковника медицинской службы– и отдал ей честь. Женщина, близоруко щурясь, внимательно посмотрела на Булавина и молча кивнула в ответ, продолжая отыскивать глазами кого-то на станции.

Булавин отвел свой взгляд от врача и, посмотрев вдоль состава, почти тотчас же увидел худощавую фигуру Никандра Филимоновича, шедшего ему навстречу. Еще издали закивал он майору, а поравнявшись, приложил руку к козырьку своей железнодорожной фуражки.

– Прогуливаетесь? – улыбаясь, спросил Булавин и протянул главному кондуктору руку.

– Всякий раз к таким поездам выхожу, – ответил Сотников, всматриваясь в показавшегося в окне вагона солдата с забинтованной головой. – Все надеюсь Васю своего встретить. Писем что-то давно от него нет. Ранен, может быть… Спрашивал уже у медицинских сестер, не попадался ли им старший сержант Василий Сотников, кавалер ордена Славы. Нет, говорят, не слыхали про такого. Значит, слава богу, воюет где-то… А вы, может быть, тоже кого высматриваете?

– Да нет, Никандр Филимонович, я так просто вышел, – ответил Булавин. – Хотя и мои близкие есть на фронте: жена военным врачом в полевом госпитале работает. Но она на другом участке, далеко отсюда.

– Да, вряд ли найдешь сейчас человека, у которого никого бы не было на фронте, – вздохнул Никандр Филимонович.

– А не вы ли мне рассказывали, – будто невзначай заметил Булавин, – что сосед ваш, Гаевой, совсем одинокий?

– Может быть, и я, – неохотно отозвался Сотников. – Гаевой действительно в первый же год войны всю свою семью потерял. Так, во всяком случае, он рассказывает…

– Потому, наверно, и нелюдимым таким стал?

Никандр Филимонович ответил не сразу. Видимо, ему почему-то неприятно было говорить о расценщике.

– Непонятный какой-то он человек, – задумчиво произнес наконец главный кондуктор. – Станешь с ним о фронтовых новостях говорить, так он никогда лишнего вопроса не задаст, не поинтересуется ничем. Как будто это и не у него вовсе вся семья от фашистов погибла. Ненатурально это…

– Не совсем понимаю вас, Никандр Филимонович, – осторожно заметил Булавин.

– Похоже, что притворство все это со стороны Гаевого, – пояснил Сотников.

«Может быть, и в самом деле перестарался Гае, вой, – настороженно слушая Никандра Филимоновича, думал Булавин. – Если он враг и роль нейтрального обывателя вздумал разыгрывать, то не учел, значит, что не в фашистской Германии находится, а в Советском Союзе, для граждан которого чужда аполитичность…»

– И не одно только это показалось мне подозрительным, товарищ майор, – продолжал Никандр Филимонович. – Хоть и не очень разговорчив этот Гаевой, но о наших железнодорожных делах поговорить не прочь, и кажется мне, что технику транспортную знает куда лучше, чем простой расценщик или даже паровозный слесарь.

– Что же, он в серьезных технических проблемах разве разбирается? – спросил Булавин, все более удивляясь проницательности Сотникова.

– Да нет, о серьезных проблемах разговора между нами не было, – ответил Никандр Филимонович. – Но по всему чувствуется, что в транспортной технике Гаевой очень сведущ. Вот я и подумал невольно: с чего бы человеку с такими знаниями и, видно, довольно толковому в простых расценщиках состоять? У нас толковым людям дорога широко открыта. Вы взвесьте-ка все это, товарищ майор. Время ведь военное, к каждому человеку придирчив вей, чем обычно, приходится присматриваться…

– Спасибо вам, Никандр Филимонович, – протянул Булавин руку Сотникову. – Может быть, и пригодится нам ваш совет.

ДВЕ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧИ ТОНИ

Доронин только что прибыл из Воеводина в Низовье с порожняком и теперь должен был забрать в сторону фронта воинский эшелон. До обратного рейса оставалось еще минут тридцать, и Сергей со своим помощником Алексеем Брежневым решили наскоро пообедать в деповской столовой.

Быстрым взглядом окинув помещение, Доронин увидел в самом углу у окна еще одного машиниста из Воеводина – Петра Петровича Рощина.

– Позвольте к вам пристроиться, Петр Петрович, – обрадованно обратился он к Рощину, заметив за его столом свободные места.

– А, Сергей Иванович, мое почтение! – приветливо отозвался Рощин, протягивая руку Доронину. – Присаживайся, пожалуйста. У меня, кстати, разговор к тебе есть. – И, торопливо проглотив несколько ложек супа, добавил: – За лекции твои поблагодарить хочу. Для меня лично много поучительного в них оказалось.

Сергею приятно было услышать эту похвалу от придирчивого, скуповатого на слова Петра Петровича, одного из старейших машинистов Воеводина, который много лет без аварий, но и без особых успехов, проработал на железной дороге. Добросовестность и осторожность были неизменным его девизом.

– Могу похвалиться даже, – продолжал Петр Петрович, наклоняя тарелку, чтобы зачерпнуть остатки супа, – повысил и я, по твоему примеру, интенсивность парообразования на своем паровозе.

– Приятно слышать это, Петр Петрович!

– Больше того тебе скажу, – продолжал Рощин, отодвигая тарелку и наклоняясь над столом в сторону Сергея, – тяжеловесный хочу взять сегодня.

Удовлетворившись впечатлением, какое произвели эти слова на Доронина и Брежнева, он добавил;

– Не знаю, как другие, а я не стыжусь поблагодарить вас, молодежь, за учебу. Не мешало бы, однако, и вам кое-чему у нас, стариков, поучиться. Знаешь ли ты, к примеру, что крупный инженер-теплотехник Камышин специально приезжал ко мне советоваться относительно угольных смесей?

– А мы, Петр Петрович, ничьей инициативы не зажимаем. В лектории нашем всякий может своим опытом поделиться. Меня, например, никто специально не просил лекции читать. Сам почувствовал, что надо.

– А ты себя с нами не равняй, – нахмурился Петр Петрович. – Мы, старики, люди, как говорится, старой формации, нас не грех и попросить иной раз.

– Учтем это, Петр Петрович.

– Да я не к тому этот разговор завел, чтобы вы меня упрашивали, – с досадой махнул рукой Рощин. – Не себя лично имел я в виду. Прошу, однако, запланировать на декабрь месяц и мою лекцию по теплотехнике…

А когда, пообедав, Доронин с Брежневым пробирались между столиками к выходу, торопясь на паровоз, Алексей легонько толкнул Сергея локтем в бок:

– Видал, что творится? А мы-то Петра Петровича закоренелым консерватором считали! Сказать по совести, я думал даже, что он в лекторий наш затем только и ходит, чтобы вопросы каверзные задавать.

– Плохо, стало быть, мы людей знаем, особенно стариков, – заметил на это Доронин, выходя из столовой на станцию.

Все пути вокруг были теперь забиты составами, и, для того чтобы добраться до своего паровоза, Доронину с Брежневым приходилось то подлезать под вагоны, то перелезать через тормозные площадки. Когда же наконец увидели они свой локомотив, им навстречу спрыгнул из паровозной будки кочегар Телегин.

– Случилось что-нибудь, Никифор? – озабоченно спросил Доронин, дивясь возбужденному виду Телегина, славившегося своей невозмутимостью.

– Угля нам на складе паршивого дали, Сергей Иванович, – с досадой ответил Телегин, сплевывая черную от угольной пыли слюну. – Такой только подкинь в топку, в момент всю колосниковую решетку зашлакует.

– Что они, подвести нас хотят, что ли? – разозлился Брежнев, торопливо взбираясь вслед за Дорониным на паровоз. – Мы же дежурному по станции слово дали тяжеловесный состав взять…

– Постой, Алексей, не шуми без толку! – недовольно махнул на него рукой Доронин, заглядывая в тендер. – Не весь же мы уголь сожгли, которым в Воеводине заправлялись?

– Осталось немного, – буркнул Телегин, разгребая лопатой бурую массу угля.

– Не хватит его даже мало-мальски сносную смесь приготовить, – хмуро добавил Брежнев.

– Эй, есть тут кто? – раздался вдруг снизу голос дежурного по станции Низовье.

Сергей спустился с тендера в будку и выглянул в окно. К его удивлению, дежурный был не один. С ним рядом стоял Петр Петрович Рощин.

– Пришел попрощаться с вами и пожелать счастливого пути, – с необычной для него торжественностью проговорил Петр Петрович. – Я ведь тоже без малого две тысячи тонн беру!

– Товарища Рощина мы сейчас отправляем, – подтвердил дежурный, – а вас за ним следом. Пришел только вес поезда согласовать. Как вы насчет двух с половиной?

– Две тысячи с половиной на таком угле?! – дрогнувшим голосом воскликнул Брежнев, но Сергей Доронин, не дав Алексею договорить, решительно отстранил его от окна:

– Хорошо, мы возьмем две тысячи с половиной, – и, повернувшись к Рощину, добавил: – Только и вы учтите это, Петр Петрович.

– Понятное дело, – понимающе кивнул Рощин. – Мой поезд вас не задержит. Можете не беспокоиться. А насчет угля вот что посоветую: смешайте вы его с нашим, воеводинским, в пропорции один к трем, да следите, чтобы он ровным слоем на колосниковую решетку ложился, и все будет в самый раз.

Попрощавшись еще раз и уже собираясь уходить, Рощин добавил с упреком:

– А ты что же это, Сергей, заходить к нам редко стал?

– Занят все… – смутившись и даже покраснев слегка, ответил Доронин.

Петр Петрович сделал вид, что не заметил его смущения.

– Освободишься – заходи. Мы тебе всегда рады.

И он торопливо зашагал к своему паровозу, уже стоявшему в голове поезда.

– Договорились, значит, насчет веса? – спросил дежурный, тоже собираясь уходить.

– Прежде всего один вопрос, – остановил его Доронин. – Кто дежурный диспетчер сегодня?

– Анна Рощина.

– Рощина? – обрадованно переспросил Сергей. – Согласовать с ней нужно бы…

– Согласовано уже, – поспешил заверить его дежурный. – Зеленую улицу обещает она до самого Воеводина. Хороший диспетчер эта Рощина, хотя я ее и в глаза ни разу не видел.

– Увидели бы, так еще и не то бы сказали, – улыбнулся Брежнев, слегка толкнув локтем Сергея.

Доронин метнул на своего помощника недовольный взгляд и решительно заявил:

– Ну, раз с диспетчером все улажено, остается только последний вопрос: когда паровоз можно подавать?

– Минут через пятнадцать, – Ответил дежурный, посмотрев на часы, и, по-военному откозыряв Доронину, ушел.

– Ну, хлопцы, – обратился Сергей к своей бригаде, – срочно поднимайте пары до предела. Времени у нас в обрез.

КВАРТИРАНТ ТЕТИ МАШИ

Весь следующий день майор думал о Гаевом. Кто же он все-таки? Тайный агент или замкнувшийся в себе несчастный человек, потерявший семью?

Капитан Варгин, конечно, может оказаться правым – сведения об одних только паровозах депо Воеводина, доставляющих грузы к фронту, очень важны для гитлеровской военной разведки. Но как Гаевой передает их своему резиденту? С помощью радио? Едва ли. По данным радиоразведки, за последнее время в районе Воеводина и его окрестностей не было засечено ни одной подозрительной радиопередачи. Здесь вообще не работало ни одной рации, кроме тех, что находились в воинских частях.

По наведенным Булавиным справкам, Гаевой и по почте не вел никакой переписки. Не поступало писем и на его имя. Возможность сообщения через связных тоже была исключена – оперативные работники Булавина ни на секунду не упускали его из поля своего зрения. А это было нетрудно, так как, кроме конторы паровозного депо, он никуда не ходил. Не посещал никто и домик старушки, у которой он снимал квартиру. Да и сама старушка, по заверению капитана Варгина, была вполне благонадежной. Оказалась она к тому же теткой Семена Алешина.

Конечно, Гаевой мог придумать какой-нибудь более хитроумный вид связи со своим резидентом или непосредственно с самим управлением разведки и контрразведки при главном штабе германских вооруженных сил. Но может ведь оказаться, что Гаевой и не шпион вовсе…

Раздумывая над этим, майор Булавин устало прохаживался по скрипучим половицам своего кабинета.

А в это время его помощник капитан Варгин вел беседу с Семеном Алешиным.

– Так ты говоришь, что тетушка твоя хорошего мнения о своем квартиранте? – спрашивал он Семена, прогуливаясь с ним в скверике возле железнодорожного клуба.

– Самого наилучшего, – почему-то смущенно проговорил Алешин. – Любезнейшим человеком его считает. Он ей все время разные мелкие услуги оказывает: то дров наколет, то воды принесет. А вчера я узнал, что он даже письма за тетю Машу пишет сестре ее, Глафире Марковне Добряковой, – другой моей тетке, проживающей в нашем областном центре. Тетя Маша рада, конечно, что такой добровольный писец нашелся. Она ведь уже старуха, и зрение у нее неважное, а переписываться большая любительница.

– Так-так, – задумчиво проговорил Варгин, комкая потухшую папиросу. – А ты не поинтересовался, Сеня, диктует она ему или он сам ей письма сочиняет?

– Поинтересовался, – ответил Алешин. – Тетя говорит, что она лишь сообщает ему, о чем хотела бы написать, а Аркадий Илларионович, будучи почти своим человеком в ее доме, пишет остальное уже по своему усмотрению, и это будто бы получается у него куда «душевнее», чем у нее самой.

– А сам он переписывается с кем-нибудь? – снова поинтересовался Варгин.

– Тетя Маша уверяет, что ни с кем – вся семья, его погибла ведь.

– А другая твоя тетя тоже, значит, старушка?

– Еще постарше тети Маши! Но живет она не одна. В доме ее полно разных внучек, племянниц и прочих родичей. Я даже не знаю всех как следует.

– А ты случайно не знаешь, когда тетя Маша Глафире Марковне последнее письмо послала?

– Как раз об этом сегодня разговор зашел, – обрадованно сообщил Семен. – Оказывается, вчера только тетя Маша с Аркадием Илларионовичем какое-то очень чувствительное послание тете Глаше сочинили.

Узнав адрес тети Глаши и поблагодарив Алешина, Варгин поспешил к майору Булавину.

Евгений Андреевич писал в это время письмо жене на Северо-Кавказский фронт.

– Есть что-нибудь новенькое? – с надеждой спросил он капитана.

– Да, кое-что удалось узнать, – проговорил Варгин, торопливо снимая шинель и вешая ее на крючок в нише возле дверей.

Булавин заложил недописанное письмо в книгу и спрятал ее в письменный стол.

– Присаживайтесь, Виктор Ильич, – сказал он капитану, подавая стул.

Варгин присел к столу и, облокотясь на край его, возбужденно стал рассказывать Булавину все, что услышал от Алешина.

– Нет сомнений, товарищ майор, – убежденно заключил он, – что Гаевой ухитряется каким-то образом использовать переписку теток Алешина для шпионских донесений своему резиденту, обосновавшемуся, видимо, где-то у нас в области.

Хотя внутренне Евгений Андреевич уже почти согласился с Варгиным, он, однако, не торопился высказать ему свое согласие. Встав из-за стола, он медленно походил по комнате и остановился у окна.

По улице шли в школу малыши с портфелями, с солдатскими полевыми сумками и просто со связками книг под мышкой. Внимательно всматриваясь в них, Булавин почти так же остро, как вчера у карты с линией фронта, почувствовал вдруг, что и жизнь этих маленьких граждан, и труд их родителей, и эта станция с паровозным депо и крупным железнодорожным поселком – все теперь будет зависеть от его проницательности, от решительности его действий…

Подойдя к телефону, майор набрал номер местного почтового отделения.

– Приветствую вас, Михаил Васильевич, – поздоровался он с начальником почтового отделения Кашириным. – Булавин вас беспокоит. Скажите, пожалуйста, не ушла еще от вас иногородняя почта? Тогда у меня просьба: проверьте, пожалуйста, нет ли среди полученной вами корреспонденции письма на имя Глафиры Марковны Добряковой. Я буду у себя на квартире еще минут пятнадцать – двадцать.

Звонок раздался спустя несколько минут. Булавин нетерпеливо снял трубку.

– Слушаю вас, Михаил Васильевич. Есть, значит, письмо на имя Глафиры Добряковой? Очень хорошо. Срочно пришлите его ко мне.

ДИСПЕТЧЕР АННА РОЩИНА

У диспетчера станции Воеводино Анны Рощиной сегодня был тяжелый день. Почти ни один поезд не удавалось ей провести по графику. То налеты фашистских бомбардировщиков задерживали их в пути, то неисправность вагонов, требующая отцепки, мешала отправиться со станции вовремя, то с локомотивами происходила какая-нибудь задержка. А тут еще на линии был паровоз Сергея Доронина, который вел тяжеловесный поезд, и ему нужно было обеспечить «зеленую улицу».

Анна хорошо знала, что станция Низовье, на которой находилось оборотное паровозное депо, постоянно была забита составами. Рядовой машинист мог взять с этой станции лишь до полутора тысяч тонн груза, а Сергей брал по две тысячи с лишним и этим помогал разгружать станцию, всегда находившуюся под угрозой налета вражеской авиации. А раз уж он брал тяжеловесный поезд, ему нужен был беспрепятственный, свободный путь. Доронин к тому же и не имел возможности останавливаться на многих промежуточных пунктах – на них просто не поместился бы его состав.

То, что делалось Анной для Доронина, шло, конечно, на общую пользу, однако теперь все чаще приходила к Анне мысль, что на транспорте, где все находится в такой сложной взаимозависимости, рекорды одиночек иногда вступают в противоречие с ритмом работы многих участков железной дороги.

Нужно было разобраться в этом и найти какой-то выход, но Анна ничего пока не могла придумать. К тому же сегодня ее беспокоил не один только Сергей Доронин. Сегодня отец ее, Петр Петрович Рощин, впервые вел тяжеловесный поезд, и это одновременно и радовало, и тревожило Анну.

В диспетчерской комнате, в которой работала Рощина, был идеальный порядок. Тут находились лишь крайне необходимые для связи и контроля приборы. Ничто не должно было отвлекать внимания диспетчера от его главной обязанности – командовать движением поездов.

На столе перед Анной лежал диспетчерский график, покрытый тонкой сеткой вертикальных и горизонтальных линий, по которым она с помощью диспетчерского лекала цветными карандашами наносила пройденный путь поездов своего участка. Тут же на длинной складной подставке висел микрофон. Слева от него помещался продолговатый черный ящичек – селекторный аппарат е маленькими ручками-ключами для вызова станций. В складках материи, драпирующей стены диспетчерской, потрескивал репродуктор. Чуть пониже висели большие электрические часы. Прямо перед глазами – расписание движения поездов.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Песочную.

– Как двенадцать сорок два? – назвала она в микрофон номер поезда отца.

– Прибыл по расписанию, – отозвался из репродуктора простуженный голос дежурного по станции Песочная.

– У него набор воды в Городище, а за ним следом Доронин идет с двумя с половиной тысячами. Не задержит он Доронина? Вызовите его к селектору.

– Понял вас, – отозвался дежурный.

А спустя несколько минут из репродуктора послышался голос Петра Петровича.

Анне хотелось сказать ему просто: «Папа, постарайся, пожалуйста, не подвести Сергея», и еще что-нибудь теплое, ободряющее, но вместо этого при шлось спросить официально:

– Вы знаете, Петр Петрович, что следом за вами идет Доронин с тяжеловесным?

– Знаю, товарищ диспетчер. Можете не беспокоиться – не подведу Доронина.

– Но у вас набор воды в Городище.

– Воды хватит. Обойдусь без набора.

«Молодец папа!» – радостно подумала Анна, но в микрофон сказала своим обычным официальным голосом:

– Тогда пропущу вас через Городище с ходу.

Медленно текли минуты. Поезд Рощина по графику должен был проследовать через Городище только в пятнадцать часов сорок минут. За окном гремели зенитки, сотрясая стены здания, но Анна, казалось, не слышала ничего. Ее беспокоил лишь отец да Сергей Доронин с его двумя с половиной тысячами тонн важного для фронта груза. Сам командарм уже не раз справлялся о нем у начальника станции, и Анна знала об этом.

Трижды тяжело грохнуло что-то неподалеку от станции. С потолка на голову Анны посыпалась известка.

«Опять бомбят…» – с тревогой подумала она.

Но в это время раздался голос из репродуктора, и Анна уже ничего не слышала, кроме него.

– Диспетчер!

– Я диспетчер.

– У селектора Городище. Двенадцать сорок два прошел тридцать пять.

«Наконец-то!» – облегченно вздохнула Анна, взглянув на часы. Стрелка их была на пятнадцати часах тридцати пяти минутах, но дежурный по станции Городище доложил Анне только минуты, так как в диспетчерской службе для лаконичности не принято называть часы.

Отец, значит, прошел Городище на пять минут раньше времени, предусмотренного графиком!

«Молодец папа! – мысленно воскликнула счастливая Анна. – Ты всегда был хорошим машинистом, а теперь помолодел словно. Непременно напишу об этом Алеше и Лене на фронт…»

И тут снова вспомнила она Сергея. Это ведь он вдохновил ее отца на такой подвиг…

От этих мыслей весь день у Анны было хорошее настроение, и она увереннее, чем всегда, командовала своим диспетчерским участком, смелее принимала оперативные решения, а к концу смены многие опаздывавшие поезда ввела в график.

РАЗГАДКА КРАПЛЕНОГО ПИСЬМА

Капитан Варгин был специалистом по расшифровке секретных донесений. Ему и поручил майор Булавин заняться письмом Марии Марковны, написанным рукою Гаевого.

Капитан тщательно исследовал его, но сразу ему не удавалось обнаружить никаких следов шифровки. А когда он сделал снимок, письмо оказалось покрытым множеством мелких, беспорядочно разбросанных крапинок. Решив, что крапинки могли получиться на снимке случайно, вследствие недоброкачественной фотопленки или фотобумаги, Варгин повторил опыт. Но результат и на этот раз оказался тот же.

«Выходит, что крапинки тут не случайно», – решил капитан.

Гаевой, видимо, нанес их на письмо таким химическим веществом, которое обнаруживалось лишь при фотографировании. Не было сомнений, что он хотел скрыть их от посторонних глаз.

Придя к такому заключению, Варгин вооружился лупой, пытаясь обнаружить в положении подозрительных крапинок какую-нибудь систему. Но после нескольких часов напряженной работы вынужден был отказаться от своего намерения. Крапинки по-прежнему казались капитану хаотически разбрызганными по всему тексту и пустым полям письма.

Был уже поздний вечер, когда майор, занимавшийся весь день срочными делами, вызвал Варгина к себе.

– Ну как, Виктор Ильич, поддается разгадке криптограмма Гаевого? – спросил он капитана.

– Не поддается, товарищ майор, – уныло проговорил Варгин, нервно теребя в руках фотокопии письма и листки исчерченной замысловатыми знаками бумаги. – Никак не могу нащупать систему в сумбуре этих чертовых крапинок.

Варгин прекрасно разбирался во всех тонкостях искусства дешифровки, но у него бывали моменты, когда ему начинало вдруг казаться, что он зашел в тупик. Тогда инициатива покидала его, и он прекращал поиски.

Майор знал этот недостаток своего помощника и всегда старался ободрить его.

– Дайте-ка мне посмотреть эти таинственные крапинки, – попросил он Варгина, протягивая руку за снимками письма. – Быть не может, чтобы тут так уж все было неприступно.

– Я перепробовал все, – пожал плечами капитан. – Сначала пытался читать буквы письма, на которых были крапинки, справа налево, потом слева направо, затем через букву, через строчку и вообще самыми невероятными способами, однако у меня все еще нет ни малейшей ниточки, за которую можно было бы уцепиться.

Капитан Варгин произнес это совершенно безнадежным тоном, не допуская и мысли, что Булавин сможет ему помочь.

Майор долго рассматривал снимки в сосредоточенном молчании. Он знал, как любил капитан хитроумные головоломки, как мог сутками без сна и отдыха сидеть над группами цифр или замысловатыми рисунками орнамента, в графических линиях которого были запрятаны схемы дорог и станций, зарисованных шпионами. Ему можно было поверить, что он перепробовал все возможные комбинации читки крапленых букв на снимке письма. Видимо, и в самом деле криптограмма была необычайно замысловатой.

– Я бы отпустил вас спать, капитан, – медленно, будто все еще раздумывая над чем-то, проговорил наконец Булавин, – однако к утру мы должны возвратить на почту это письмо.

– А нельзя разве задержать его до следующей отправки? – удивился Варгин.

– Это исключается, – тоном, не терпящим возражений, произнес майор, потирая усталые глаза. – Письмо необходимо возвратить на почту и отправить по адресу без задержки, но до этого непременно нужно узнать его тайный текст.

Булавин взял со стола сильную лупу и, внимательно рассматривая через нее снимки, продолжал:

– Нам нужно, товарищ Варгин, чтобы ни Гаевой, ни его адресат не подозревали о том, что мы напали на их след. Малейшая задержка письма может их насторожить. А что касается замысловатости шифра, то не хитроумнее же он всех прочих, уже разгаданных вами.

Капитан, задумавшись, низко склонил голову над снимками. Не поднимая глаз на майора, спросил:

– Профессиональное чутье вам это подсказывает или есть более убедительные причины?

Булавин ничего ему не ответил, встал из-за стола и не спеша стал прохаживаться по комнате. Он ходил так довольно долго, ни на минуту не останавливаясь и не произнося ни слова. Варгин терпеливо ждал его объяснений, рассеянно перебирая фотографии и изредка поглядывая на майора.

Прошло уже несколько минут, а Булавин все еще ходил по комнате, будто забыв о существовании Варгина. Неожиданно остановившись перед столом, снова взял из рук капитана фотокопии письма Гаевого. Долго, внимательно рассматривал их на свет и наконец заявил убежденно:

– Это только кажется, капитан, что крапинки беспорядочно разбросаны по всему письму. Присмотритесь-ка повнимательнее, и вы увидите, что между буквами нет ни одного пятнышка. Они только между строчками и словами расположены беспорядочно, а в словах точно пронизывают центры отдельных букв.

– Да, это действительно так, – согласился капитан, – это я тоже заметил.

– Случайность это или тут есть система? – спросил майор, садясь на свое место.

– Может быть, и система, – подумав, не очень уверенно ответил Варгин.

– Так-с, – удовлетворенно произнес майор, – какая-то система нами, значит, обнаружена, а это ведь не пустяк. В решении любой логической задачи это, по-моему, самое главное. Не так ли?

Капитан неопределенно пожал плечами.

– Думается мне, – помолчав немного, продолжал Булавин, – смогу подсказать вам и еще одну мысль.

Взяв со стола письмо Гаевого, он пояснил:

– Попробуйте-ка читать крапленые буквы не на всей развернутой странице, а по площадям, образованным складками письма. Да учтите к тому же, что тайный текст может быть написан и по-немецки, хотя и русскими буквами.

– Этот способ я еще не испробовал, – признался Варгин и с новой надеждой торопливо стал раскладывать на столе фотокопии письма Гаевого.

…Майор Булавин дремал в кресле за своим письменным столом, когда Варгин осторожно дотронулся до его плеча.

Открыв глаза и увидев улыбающееся лицо капитана, Булавин спросил оживленно:

– Разгадали?

– Разгадал, Евгений Андреевич!

Варгин все еще не мог справиться со счастливой улыбкой, выдававшей его чувства. Он расшифровал за время своей службы в контрразведке не одну головоломку, но всякий раз при этом торжествовал, как школьник.

– Ну, читайте же, – тепло проговорил майор Булавин, с удовольствием закуривая папиросу, предложенную Варгиным.

– «В депо появился новый локомотив ФД 20-1899», – взволнованно прочел капитан Варгин.

– Чутье, значит, не обмануло вас, – задумчиво произнес Булавин, затягиваясь папиросой.

– Прикажете арестовать Гаевого? – спросил Варгин, молодцевато подтягиваясь, будто собираясь к немедленным решительным действиям.

– Нет, зачем же! Это мы еще успеем, – улыбаясь, остановил его Булавин и кивнул на стул, приглашая капитана сесть. – Арестом Гаевого мы лишь спугнем его сообщников, а нам нужно и их вывести на чистую воду. Так что пусть он побудет пока на свободе. Следует только не ослаблять наблюдение за ним, а всю его корреспонденцию строжайше контролировать.

– Слушаюсь, товарищ майор!

– Нужно также возможно скорее выяснить, каким образом ухитряется он получать задания от своего резидента.

– А как же быть теперь с этим письмом? Задержать его или отправить?

– Отправьте. Видно, Гаевой уже раньше успел сообщить своим хозяевам численность нашего паровозного парка. Положение мало чем изменится, если они узнают и еще об одном паровозе.

РЕШЕНИЕ ВОЕННОГО СОВЕТА

Длинный стол Военного совета фронта был завален оперативными картами. Пятнистые поля их были расчерчены ломаными линиями переднего края фронта, дугами и овалами расположения войск, стрелками намечаемых ударов. Красный карандаш обозначал на них сведения о своих частях, синий – о частях противника.

Начальник штаба фронта, высокий, худощавый генерал с коротко остриженной седой головой, положил на стол указку, которой только что водил по карте, разостланной на столе.

– Ну-с, значит, все ясно? – спросил он, испытующе обводя глазами присутствующих. – Товарищ Быстров, – обратился он к начальнику военных сообщений, – что вам нужно для обеспечения военных перевозок в связи с подготовкой к наступлению на левом фланге нашего фронта?

Быстров поспешно встал, оправляя китель. В папке у него были все необходимые расчеты. Он быстро перелистал несколько бумаг и доложил:

– Прежде всего необходимо значительно увеличить паровозный парк ближайшего к фронту основного паровозного депо. В противном случае депо не справится с перевозкой срочных грузов, поток которых сильно возрастет. Нужно также подбросить кое-что из разгрузочных механизмов на прифронтовые станции. Вот тут у меня полный расчет всего необходимого, товарищ начальник штаба.