Текст книги "По светлому следу (сб.)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц)

От полковника долго не было ответа. Наконец клавиши телетайпа снова пришли в движение, и Булавин прочел на ленте:

«Повторите ключевую группу».

Майор исполнил приказание и получил разрешение Муратова передавать вторую шифровку Гаевого.

Текст ее был таков:

«В дополнение к соображениям, высказанным ранее, сообщаю, что администрация собирается послать на фронт новый бронепаровоз, бригада которого будет комплектоваться из железнодорожников депо Воеводина. Машинист Доронин, инициатор лектория, здесь самый молодой, и, если он перестанет быть незаменимым, его немедленно мобилизуют. Можете судить поэтому, выгодно ли ему передавать свой опыт другим машинистам и превращаться из знаменитости в заурядного механика, с которым никто уже не будет считаться».

В хорошем настроении возвращался майор Булавин с узла связи. Ему теперь была ясна тактика Привалова: он собирался одновременно ликвидировать все звенья гитлеровской разведки на основных пунктах прифронтовой железной дороги. Этим генерал надолго обезвреживал свой участок, так как заводить новых агентов противнику будет делом нелегким. А если гитлеровцам и удастся сделать это, решающий момент все равно будет упущен – советские войска начнут к тому времени мощное наступление, и район нанесения главного удара, составляющий пока строжайшую тайну, перестанет быть секретным.

Булавин был счастлив, что именно он нашел способ с помощью железнодорожников станции Воеводино сохранить в тайне замысел советского командования.

А через станцию Воеводино, мимо вокзала которой проходил майор Булавин, шел в сторону фронта тяжеловесный поезд. Грозные танки на его многоосных платформах были покрыты брезентом, хорошо скрывавшим их воинственные формы. Тюки сена, лежавшие тут же, создавали впечатление перевозки безобидного фуража. Столь же тщательно были укрыты артиллерийские орудия и другая военная техника. К тому же шли эти поезда в сторону фронта главным образом ночами.

«Придет час, и мы обрушим на них все это, – с ненавистью думал Булавин о тех, кто вторгся в его страну. – Мы и впредь будем делать это без устали, днем и ночью, до тех пор пока не сметем с лица нашей земли не только все вражеские полчища, но и следы их кованых сапог…»

ЭПИЛОГ

Был морозный солнечный день. Ослепительно сверкал нежнейшими гранями своих бесчисленных кристалликов выпавший за ночь снег. От здания почты по недавно расчищенной дорожке, мимо наметенных за ночь сугробов, медленно шла Анна Рощина. На ходу она перечитывала только что полученное от Сергея коротенькое письмо, и то ли от холодного январского ветра, то ли от волнения две слезинки поблескивали на ее щеках.

Высокий, широкоплечий майор, шедший навстречу Анне, приветливо улыбаясь, посмотрел на нее. Поравнявшись с нею и видя, что она, увлеченная чтением письма, не замечает его, он остановился и негромко окликнул ее:

– Анна Петровна!

Анна вздрогнула от неожиданности и подняла на майора настороженные глаза.

– Здравствуйте, Евгений Андреевич! – узнав Булавина и смущенно улыбаясь ему, обрадованно проговорила она, пряча письмо в карман. – Что-то вас давно не было видно?

– Все дела… – вздохнул майор. – Ну, как там ваш Сергей? Что пишет?

– А как же вы догадались, что письмо от Сергея? – удивилась Анна.

– Уж такой я догадливый, – рассмеялся Булавин.

– Сергей немногословен, – щурясь от яркого солнца, ответила Анна. – Вы ведь знаете его. Пишет, что жив и здоров, что дела идут хорошо. Вот почти и все.

– Да, маловато, – усмехнулся Булавин. – Впрочем, это понятно – он ведь вынужден быть лаконичным по цензурным соображениям.

– Ну, о себе-то он вряд ли и написал бы подробнее, не будь вообще никакой цензуры, – грустно улыбнулась Анна.

Булавин отбросил полу шинели и достал из кармана брюк коробку с папиросами.

– Вот хотел курить бросить, – смущенно проговорил он, – но не вышло…

– А я – то думала, что у вас воля железная, – пошутила Анна.

– Э, где там! – безнадежно махнул рукой Булавин. – Долго крепился, но, как только началось наступление, не выдержал. Однако что же это мы стоим тут, посреди дороги? Вы спешите куда-нибудь?

– Нет, у меня сегодня ночное дежурство.

– Ну, а если не очень спешите, – весело проговорил Булавин, взяв Анну под руку, – давайте пройдемся немного, и я сообщу вам кое-какие новости о Сергее, раз уж он сам так сдержан в своих письмах.

Закурив папиросу, Евгений Андреевич добавил, отчеканивая каждое слово, будто читая рапорт:

– В приказе по войскам нашего фронта бронепоезд «Александр Невский», на котором ваш Сергей старшим машинистом, награжден орденом Красного Знамени за успешное участие в прорыве обороны противника.

1951

ЗАГАДКА ЧЕРТЕЖЕЙ ИНЖЕНЕРА ГУРОВА

НЕУДАВШЕЕСЯ ПОХИЩЕНИЕ

Машину за инженером Гуровым прислали в загородную лабораторию научно-исследовательского института ровно к часу дня. Гуров был уже наготове и, как только машина подошла к главному подъезду, тотчас же вышел из лаборатории вместе с сотрудником Комитета государственной безопасности Евсеевым, сопровождавшим его в тех случаях, когда он возил с собой секретные чертежи. Изобретение Гурова было теперь окончательно завершено, и он должен был сегодня доложить об этом директору своего института.

Шофер не раз уже возил Гурова из лаборатории в институт, и у него не было никаких оснований опасаться опоздать к назначенному директором времени. Хотя дорога от лаборатории до шоссе, идущего на Москву, была грейдерная, она находилась в отличном состоянии, и машина неслась по ней с не меньшей скоростью, чем по асфальту. До шоссе было к тому же недалеко – всего два километра до леса да километра полтора по лесу.

…Гуров со вздохом облегчения откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и расслабил мышцы тела. Теперь только он почувствовал, как устал за все эти дни напряженной работы. Никогда еще, кажется, не мечтал он так об отпуске. Даст его наконец директор или снова потребует поправок и доработок чертежей изобретения?

В машине было душно. Гуров опустил пониже боковое стекло. В лицо пахнуло ароматом луга, свежестью близкого леса. В зеленом массиве его, казавшемся издали сплошной стеной, теперь различались уже и отдельные деревья. Еще каких-нибудь сто метров – и машина въедет в его прохладную тень. И вдруг навстречу с такой стремительностью выскочил груженный камнем трехтонный самосвал, что шофер Гурова не успел даже ничего сообразить, как обе машины столкнулись, и легковая, перевернувшись несколько раз, отлетела в сторону.

Из кустов, росших у обочины дороги, тотчас же вышел высокий, худощавый человек в сером костюме. Он поспешно подбежал к лежавшей вверх колесами «Победе» и заглянул внутрь. Убедившись, что шофер и оба пассажира или мертвы, или в бессознательном состоянии, он с силой рванул на себя дверцу. Кузов машины покоробился при столкновении с самосвалом, и дверца не открылась. Тогда человек просунул руку в машину через разбитое стекло и, нащупав под телом инженера Гурова портфель, торопливо вытащил его. Отстегнув застежки, он посмотрел содержимое портфеля и побежал в лес, пригибаясь к земле, как под огнем противника.

Полковник Никитин почувствовал, как рука его, сжимавшая телефонную трубку, стала вдруг влажной.

– Плохо слышу вас, Евсеев! – торопливо проговорил он, стараясь сохранить спокойствие. – Погромче, пожалуйста… Ранены? А Гуров?… Все еще без сознания? Да, да, понятно. А портфель исчез? Полагаете, что это дело рук Счастливчика? Да, да, ясно. Немедленно высылаем машину с врачом… Майора Киреева! – приказал полковник дежурному, опуская трубку на рычажки телефонного аппарата. Теперь уж он вполне овладел собой и внешне ничем не выдавал своего волнения.

Майор Киреев явился спустя несколько минут. Никитин коротко сообщил ему о своем разговоре с Евсеевым, не сводя пристального взгляда с настороженного лица майора.

– Это дело рук Иглицкого, товарищ полковник, – убежденно заявил Киреев. – Он давно уже за Гуровым охотится.

– Похоже, – согласился Никитин. – Евсеев тоже так думает. Неужели этот Счастливчик снова от нас улизнет? Он достиг наконец своей цели – и делать ему тут больше нечего.

– Не думаю, товарищ полковник, чтобы он сразу же исчез, – задумчиво проговорил Киреев. – Он знает, что мы теперь поднимем на ноги всех наших работников, и постарается переждать денек-другой в. укромном местечке. Тем более, что местечко такое у него имеется.

– Дача Лопухова?

– Так точно, товарищ майор. Он снял ее у Лопухова в прошлом месяце, но еще ни разу в ней не был. По всему чувствовалось, что местечко это держал он про запас.

– Ну, а если он им не воспользуется?

– Примем другие меры. А пока разрешите выслать на место происшествия капитана Кречетова с оперативной группой?

– Не возражаю. Дайте также указания Акулову, Клюеву и Ямщикову. Пусть они усилят наблюдение за явками Иглицкого.

Спустя полчаса майор Киреев снова явился к полковнику Никитину.

– Оправдалось наше предположение, товарищ полковник, – оживленно проговорил он. – Только что доложили, что Иглицкий появился на даче Лопухова.

Никитин порывисто схватил трубку телефона, набрал номер генерала Сомова и доложил:

– Счастливчик у Лопухова.

Генерал, видимо, отдал ему какое-то очень короткое распоряжение, так как Никитин почти тотчас же положил трубку со словами:

– Слушаюсь, товарищ генерал. Надежные ли там люди, товарищ Киреев? – обратился он к майору.

– Там старший лейтенант Адамов со своей труппой. Разрешите выехать туда и мне лично?

– Приказываю вам выехать туда лично!

Спустя еще полчаса машина Киреева остановилась неподалеку от дачи Лопухова.

– Он все еще тут? – спросил майор встретившего его старшего лейтенанта.

– Тут, – коротко ответил Адамов.

– Не уйдет?

– Не уйдет, дача оцеплена.

– И он ничего не подозревает?

– Похоже на то. Мои люди хорошо замаскированы.

Майор расстегнул кобуру и. решительно произнес:

– Идемте!

И они направились к даче. Крылечко ее было невысоким, и офицеры единым махом вскочили на него. На стук майора сначала никто не отзывался, затем внезапно прогремел выстрел. Пуля, пробив доску двери, просвистела у самого уха майора.

– Сдавайтесь, Иглицкий! – крикнул Киреев. – Вы окружены. Сопротивление бессмысленно.

В ответ раздался еще один выстрел, Но майор и старший лейтенант прижались к стене с разных сторон двери. Затем по знаку Киреева они одновременно ударили в дверь ногами. Непрочные доски ее дрогнули…

Снова грянул выстрел. Но дверь теперь уже трещала под ударами ног офицеров. А когда она рухнула на пол, послышался хрипловатый голос Иглицкого:

– Ладно, сдаюсь…

Под ноги офицерам полетел полуразряженный пистолет, затем показался и сам Иглицкий с портфелем Гурова в руках.

– Вот, пожалуйста, – проговорил он почти равнодушно и, подняв руки вверх, стал медленно поворачиваться перед контрразведчиками, давая им возможность обыскать себя.

Когда полковник Никитин доложил генералу Сомову о «капитуляции» Иглицкого, генерал даже руками развел.

– Чудеса, да и только! – проговорил он в крайнем удивлении. – Вот уж никак не ожидал, что удастся поймать столь просто такого матерого золка!

БЕГЛЕЦ

В одном из помещений советской военной администрации в Берлине сидел бледный молодой человек в сером пыльнике с разорванной полой и оторванными пуговицами. Черная помятая шляпа его лежала на столе. Светлые, влажные от пота волосы были взлохмачены. При каждом громком звуке, раздававшемся в соседнем помещении, посетитель испуганно вздрагивал и резко поворачивался к дверям. Постепенно, однако, он успокоился и стал осторожно осматриваться.

Взгляд его задержался на письменном столе, но ненадолго – ровно настолько, чтобы заметить чернильный прибор, несколько книг и небольшую стопку газет…

Задумавшись о чем-то, молодой человек не услышал, вероятно, как позади него открылась дверь. В комнату вошел высокий, широкоплечий старший лейтенант с двумя рядами орденских планок на ладно сидевшей на нем гимнастерке.

– Ну как, успокоились? – почти весело спросил он, направляясь к письменному столу.

Молодой человек вздрогнул и, торопливо обернувшись, поспешно вскочил со своего места.

– Садитесь, садитесь, пожалуйста! – замахал на него руками старший лейтенант и опустился в кресло за письменным столом.

Перелистав какие-то бумаги в папке, которую он принес с собой, старший лейтенант спросил:

– Так вы говорите, что ваша фамилия Голубев?

– Так точно, – ответил молодой человек, снова пытаясь подняться с места. – Голубев Степан Александрович.

– Вас в сорок третьем году увезли из Киева в Германию. Вы работали затем на верфях в Гамбурге. Правильно я записал? – продолжал расспрашивать старший лейтенант, заглядывая в папку.

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – поспешно подтвердил Голубев, заметно волнуясь. – Только не увезли, а угнали. В Гамбурге я работал на судостроительных верфях «Блом и Фосс», а затем на «Дейче верфт».

– Ну, а потом?

Голубев тяжело вздохнул и вытер платком потный лоб:

– Потом нас, то есть меня и других русских, кто был помоложе и покрепче здоровьем, увезли за океан. Это было уже после войны…

Внезапно Голубев нервно обернулся к окну: до него донеслись приглушенные звуки радио.

– Что это! – испуганно воскликнул он. – Что они там передают? Я слышу их радиопередачу…

– Успокойтесь, – сказал старший лейтенант. – Это из демократического сектора Берлина.

– Не может быть, чтобы они меня оставили, – все еще нервно вздрагивая, проговорил Голубев. – Им не удалось настичь меня, пока я добирался до восточного сектора, но они ни за что не оставят меня в покое. Они уже протрубили, наверно, что я какой-нибудь беглый уголовный преступник…

Старший лейтенант придвинул ближе к Голубеву графин с водой.

– Выпейте и успокойтесь, – строго произнес он. – Они действительно передали нечто подобное по своему радио, но нам ведь известны их трюки… Продолжайте, пожалуйста.

Голубев выпил несколько глотков воды и осторожно поставил стакан на стеклянный поднос. Рука его при этом заметно дрожала.

– Как только кончилась война, – продолжал он, расстегивая воротник своей давно не стиранной рубашки, – нас всех согнали в лагеря так называемых перемещенных лиц. Ведала нами созданная западными державами Международная организация по делам беженцев. Вернее было бы назвать ее компанией по торговле живым товаром.

Голубев поморщился, как от физической боли, и тяжело вздохнул.

– Да, скверная это штука – почувствовать себя рабом, как во времена Бичер-Стоу! В курортном городке Бад-Киссинген нас без особой проволочки погрузили на пароход и переправили через океан. Было среди нас немало простых, честных людей – дешевой рабочей силы, но еще более, пожалуй, военных преступников, предателей всех мастей, эсэсовцев, гестаповцев и агентов фашистских разведок…

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее о себе лично, – прервал его старший лейтенант.

– Извините, – смутился Голубев и снова протянул руку за стаканом. – Такого довелось насмотреться… Ну, а о себе что же еще? За океаном нами, русскими парнями, сразу же заинтересовалась одна белоэмигрантская контора по вербовке агентуры для разведки, и нас тотчас же принялись обрабатывать сначала подкупом, потом угрозами. Мы к тому времени уже успели во всем разочароваться и, как говорится, хватить лиха. Вот мне и предложил тогда мой приятель Василь Кравец: «Давай, говорит, пойдем к ним на службу. Пусть они забрасывают нас на родину своими агентами, а мы там сами во всем признаемся. Расскажем, с какой жизни пошли на это… Нет, видно, другой возможности вырваться отсюда. Не подыхать же нам на чужбине!»

Голубев достал платок и долго тер покрасневшие глаза. Старший лейтенант терпеливо ждал.

Спустя некоторое время Голубев продолжал свой рассказ уже совсем тихо, почти шепотом:

– Страшно было решиться на это, но другого выхода у нас действительно не было. Как только мы дали свое согласие, нас снова переправили через океан, в Западную Германию. Подержали некоторое время на сборном пункте в Оберферинге, пригороде Мюнхена, а затем зачислили в шпионскую школу Обераммергау, тоже близ Мюнхена. Когда же мы наконец окончили эту школу, нам выдали «Записные книжки парашютистов».

С этими словами Голубев протянул старшему лейтенанту небольшую, чуть побольше спичечной коробки, желтую книжицу со штампом военного ведомства одной из стран Североатлантического блока.

Старший лейтенант раскрыл ее и прочел на первой странице:

«Эта форма введена для всех парашютистов. Она служит для учета выданных средств и должна храниться в потайном кармане парашютиста, пока он состоит на службе».

– Из «выданных средств», – криво усмехнулся Голубев, – осталось у меня только вот это. – Он протянул старшему лейтенанту стеклянную ампулу с каким-то порошком и, поясняя, добавил: – Цианистый калий. Рекомендуется в качестве диверсионного средства. Специальная инструкция предписывает также в случае провала с помощью этого же средства кончать самоубийством…

Голубев хотел добавить еще что-то, но в это время раздался резкий телефонный звонок, и он остановился, на полуслове.

Старший лейтенант снял трубку.

– Товарищ Лунин? – услышал он голос своего начальника.

– Так точно.

– Ну, мы все выяснили. Киевский инженер Александр Андреевич Голубев действительно делал в свое время запрос о сыне Степане Голубеве, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения, в тысяча девятьсот сорок третьем году угнанном в Германию. Последнее письмо от сына пришло в декабре тысяча девятьсот сорок четвертого года из города Гамбурга. Старики Голубевы погибли в конце войны, поэтому точных примет их сына не удалось пока узнать. Спросите-ка у него домашний адрес его родителей.

– Скажите, а вы не забыли еще вашего киевского адреса? – обратился старший лейтенант к Голубеву.

– Как же можно его забыть! – оживленно воскликнул Голубев. – Киев, улица Котовского, дом номер тридцать, квартира двадцать семь, третий этаж. Прекрасно все помню! Окна выходят во двор, под окнами три дерева: два тополя и ясень.

– Не повторяйте его ответа, – раздался в трубке голос начальника. – Я все слышал. Адрес совпадает, хотя в тот дом угодила бомба. Ну, у меня пока все. Продолжайте допрос.

Старший лейтенант положил трубку на аппарат и хотел поинтересоваться еще чем-то, но Голубев торопливо перебил его:

– Я понимаю, товарищ старший лейтенант, всего этого, конечно, очень мало, чтобы поверить мне… Но у меня есть еще и другие доказательства.

Он помедлил несколько мгновений, переводя дух, и заговорил затем быстро, будто опасаясь, что ему могут помешать:

– Я потому и решился бежать к вам, чтобы сообщить это. Мой друг Василь Кравец, о котором я уже говорил вам, вчера ночью неожиданно разбудил меня. «Знаешь, Степан, – сказал он, – мне не доверяют…» – «Как не доверяют? – удивился я. – Откуда тебе известно это?» – «Сам посуди, – ответил Василь. – Они вывели меня из состава диверсионной группы и даже, кажется, установили слежку. Кто-то им донес, видно, о моем настроении». – «И меня, значит, могут теперь заподозрить?» – испугался я. «Вне всяких сомнений», – «утешил» меня мой приятель. Вот тогда-то и решились мы немедленно бежать в восточную зону Берлина разными путями, чтобы запутать следы. Мне повезло, а Василь, как видно, попался им в лапы…

– И это все? – удивленно спросил старший лейтенант.

– Нет, что вы, товарищ старший лейтенант! Главное вот что: один из участников диверсионной группы, в которую входил Василь Кравец, прошлой ночью сел в десантный самолет и вылетел в Грецию. Дальнейший маршрут его лежит в Западную Украину. Диверсанта этого должны сбросить неподалеку от местечка Лужкове Это где-то юго-восточнее Хуста. Так же как и Василь Кравец, он уроженец Закарпатья и хорошо знает эту местность.

Старший лейтенант быстро записывал, изредка бросая испытующие взгляды на Голубева, а когда тот остановился, чтобы немного перевести дух, торопливо спросил:

– А когда же именно должны сбросить этого диверсанта над территорией Закарпатской области?

– Этого я не знаю! – вздохнул Голубев. – Василю удалось узнать только, что в Лужкове есть местный житель Пенчо Вереш, который должен подать сигнал самолету и встретить диверсанта… Вот и все, что мне известно, – о облегчением закончил Голубев и жадно допил оставшуюся в стакане воду.

– Еще один вопрос, – проговорил старший лейтенант. – Вам известна фамилия диверсанта?

– Зенон Туреница. С ним Василь еще до войны был знаком и узнал от него все это по секрету.

– У вас есть еще какие-нибудь сообщения? – спросил старший лейтенант.

– Это, пожалуй, самое важное, – ответил Голубев. – И потом это совершенно точно, а все остальное, к сожалению, не очень определенно…

– Ну, тогда продолжим наш разговор несколько позже, – заключил старший лейтенант и поспешил к своему начальнику.

СОМНЕНИЯ МАЙОРА КИРЕЕВА

Хмуро всматриваясь в отражение своего намыленного густой пеной лица, майор Киреев перебирал в памяти события последних дней.

Внешне все как будто обстояло благополучно. Последняя операция удалась блестяще: иностранный агент Иглицкий, более известный под кличкой Счастливчик, не только сдался майору, но еще и вернул ему чертежи, похищенные у инженера Гурова.

Киреев, однако, все еще не хотел верить в эту слишком уж легкую, как казалось ему, победу. Конечно, положение у Иглицкого было почти безвыходным. Контрразведчики обложили его, как дикого зверя. Он почти не отстреливался: выстрелил всего три раза, да и то, видимо, для того только, чтобы сдержать осаждающих и выиграть время.

Зачем, однако, понадобилось ему это время? Связаться по радио со своим резидентом? Может быть. У него ведь нашли рацию – он и ее сдал при капитуляции.

Но что же он мог сообщить по радио своему резиденту? О безвыходности положения и намерении сдаться советской контрразведке? Едва ли…

А между тем Счастливчик совсем не выглядел побежденным, когда он с поднятыми руками вышел из дачи.

Киреев провел безопасной бритвой по намыленной щеке и поморщился – лезвие издавало какой-то дребезжащий звук, из чего следовало, что оно «не берет». Киреев плотнее закрепил его и принялся за другую щеку.

Отвлеченный на несколько секунд неполадкой с бритвой, майор снова вернулся к прежним мыслям. Он никак не мог избавиться от ощущения, что Иглица кий провел его, обманул. У Счастливчика был за пле"чами не один год агентурной работы чуть ли не во всех европейских государствах. Такие хищники не сдаются так просто…

Но что же делать со своими сомнениями? Пойти к полковнику Никитину и высказать все? С ним можно, конечно, поговорить откровенно – он чуткий, пой, мет, пожалуй, причину сомнений, но потребует и более убедительных фактов. А где возьмешь их?

…Полковника Никитина тоже весь день беспокоили тревожные мысли о Иглицком. «Интересно, что думает обо всей этой истории майор Киреев?» – не раз задавал он себе вопрос.

Полковник знал Киреева уже довольно давно. Не раз им приходилось вместе выполнять серьезные задания генерала Сомова. Работа почти всегда была напряженной, нервной. Полковник Никитин в такой обстановке бывал неразговорчив. Он требовал от своих подчиненных, чтобы они понимали его с полуслова, по скупому жесту, по мимике, по выражению глаз. Киреев в такой обстановке был идеальным помощником. Но главное его достоинство заключалось в том, что он умел предугадать очередной ход врага. Это не было, однако, лишь утонченной интуицией, сверхчутьем, которым так любят похвастаться некоторые разведчики. Киреев больше полагался на рассудок, на строгие законы логики. К тому же, как истинный контрразведчик, он обладал не только трезвым умом, но и фантазией.

Размышления полковника Никитина прервал дежурный офицер, доложивший, что майор Киреев просит принять его по срочному делу.

– Легки же вы на помине, – проговорил Никитин, протягивая руку Кирееву, когда тот вошел в его кабинет. – Я только что думал о вас и хотел даже послать за вами.

Пристально посмотрев в глаза майору, он добавил:

– Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что вы зашли ко мне в связи с делом Иглицкого?

– Так точно, товарищ полковник, в связи с этим. Мне хотелось бы кое-что… – начал было Киреев.

Но Никитин замахал на него руками:

– Только не выкладывайте пока ничего! Дайте-ка прежде мне самому высказать свои соображения. Проверить, так сказать, свои способности в области логики.

Никитин был нервным человеком, но почти никто не замечал этого, так как полковник умел скрывать свои чувства. Он мог шутить и посмеиваться даже тогда, когда ему было вовсе не до шуток. Майор Ки– реев, однако, знал Никитина лучше других, и его не обманывал шутливый тон полковника. Да и сам Никитин недолго скрывал свое беспокойство. Походив в задумчивости по кабинету, он проговорил уже совершенно серьезно:

– Смущает меня в этом деле легкость нашей удачи, Антон Иванович. А когда имеешь дело с таким противником, как Счастливчик, легкая удача не может не показаться подозрительной… Достаточно ли хорошо знаете вы, кто такой Иглицкий?

Киреев попросил разрешения закурить. Глубоко затянувшись и выпуская дым через нос, ответил торопливо:

– Прежде всего, он очень опытный агент международной категории и, конечно, такой же Иглицкий, как и Хмельницкий.

– А то, что он племянник одного из крупных промышленников Западного полушария, – прищурясь, спросил Никитин, – и то, что у него диплом воспитанника Колумбийского университета, вам известно?

– Нет, это мне не было известно, но я и без того все время чувствовал, что противник он опытный и очень опасный.

– А раз так – значит, не мог он просто сдаться нам, даже попав в ловушку, – заключил Никитин. – Посмотрим, однако, что он мог предпринять в создавшейся обстановке. И Иглицкий и его начальство хорошо знали, конечно, цену чертежам Гурова. Было известно им и то, что Гуров и его сотрудники вложили почти полугодовой труд на одно только их изготовление. Нетрудно было догадаться также, что, до утверждения оригинала этих чертежей директором научно-исследовательского института, существуют они в одном экземпляре. Обстоятельство это я особенно подчеркиваю по той причине, что в случае исчезновения или уничтожения чертежей пришлось бы немало потрудиться, прежде чем удалось бы восстановить их. А Иглицкому, попавшему в безвыходное положение, достаточно было чиркнуть спичкой, чтобы уничтожить чертежи Гурова. Почему же он не сделал этого?

Задав вопрос, Никитин молчал так долго, что Кирееву стало казаться, будто он ждет от него ответа. Майор уже открыл было рот, но полковник сердито махнул на него рукой и торопливо заключил свою мысль:

– Иглицкому, значит, нужно было вернуть нам чертежи Гурова, чтобы усыпить нашу бдительность! Создать впечатление полной капитуляции, тогда как на самом деле он, видимо, нашел какой-то иной путь похищения этих чертежей… Но какой? Рация, конечно, отпадает.

– Рация отпадает только частично, товарищ полковник, – осторожно заметил Киреев. – Только лишь в смысле невозможности передачи чертежей с ее помощью. Но рация тут играет все же какую-то роль: Иглицкий ведь пользовался ею незадолго до того, как сдался нам. Лампы ее не успели еще остыть, когда я их пощупал.

– Какой же вывод делаете вы из этого?

– Осознав безвыходность своего положения, Иглицкий, видимо, срочно сообщал резиденту свой план действий. Может быть, даже какую-то новую идею, родившуюся у него в самую последнюю минуту.

– Ну что ж, возможно, что и так, – согласился Никитин. – Какой же, однако, может быть эта новая идея?

– Не знаю, – честно признался Киреев. – Ничего определенного сказать пока нельзя. Можно лишь предполагать…

– И что же вы предполагаете? Майор задумался, не решаясь, видимо, высказать свою гипотезу.

– Во время обыска на даче Лопухова, – не очень уверенно начал он, – меня удивило то обстоятельство, что в его настольную лампу была для чего-то ввинчена самая большая электрическая лампочка, находившаяся прежде в люстре, висевшей в гостиной. Несоответствие этой лампочки скромным размерам абажура настольной лампы было очевидно не только по внешнему виду, но и по тому, что пластмасса его заметно покоробилась от высокой температуры. Тогда я лишь удивился этому…

– А теперь?

– Теперь мне кажется, что Иглицкому нужен был яркий свет.

Никитин решительно хлопнул ладонью по столу:

– Ну конечно же! Этот свет ему нужен был для того, чтобы сфотографировать чертежи Гурова.

– Я тоже так полагаю, товарищ полковник, – кивнул головой Киреев. – И он сфотографировал их незадолго до того, как мы окружили дачу Лопухова. Раньше у него просто не было времени для этого.

Но Никитин уже не слушал майора. Мысли его были заняты теперь новой догадкой. Он вышел из-за стола и стал торопливо ходить по кабинету, изредка, по давней своей привычке, пощелкивая пальцами.

– Значит, чертежи Гурова теперь на фотопленке… – задумчиво говорил он, ни к кому не обращаясь. – Куда же, однако, мог Иглицкий спрятать эту пленку? Передать ее кому-нибудь он не имел, конечно, ни малейшей возможности – времени у него было в обрез. К тому же дача Лопухова находилась все время под нашим наблюдением, и никто из входящих или выходящих из нее не мог бы остаться незамеченным.

Резко остановившись перед Киреевым, полковник спросил:

– А вы обыскивали его?

– Конечно, товарищ полковник. И его обыскали и на даче ничего не оставили без внимания. Сегодня я снова все обследовал там самым тщательным образом.

– Что же он, проглотил эту пленку, что ли?

– Ухитрился, наверно, спрятать куда-то. И можно не сомневаться, что вскоре кто-нибудь из-за рубежа обязательно пожалует к нам за нею.

– Нужно, значит, вести за дачей Лопухова неусыпное наблюдение. Вы не догадались разве распорядиться об этом, Антон Иванович?

– Догадался, товарищ полковник.

Отпустив майора, Никитин еще некоторое время ходил в задумчивости по кабинету. Потом уселся за стол и рассеянно стал просматривать бумаги, принесенные дежурным офицером. Чертежи Гурова, однако, по-прежнему не давали ему покоя. Но вот одна из бумаг, подчеркнутая карандашом генерала Сомова, привлекла его внимание. Это было сообщение из Берлина о признании, сделанном Голубевым, бежавшим из западногерманской шпионской организации.

В тот же день полковник Никитин еще раз встретился с Киреевым. Он дал майору прочитать донесение советской военной администрации в Берлине и обратил его внимание на предполагаемую высадку парашютиста, о котором сообщал Голубев.

В РАЙОНЕ ВЫСАДКИ ПАРАШЮТИСТА

Уже второй день велось наблюдение за домом Пенчо Вереша, однако ничего подозрительного пока не было замечено. Наведенные о Вереше справки тоже ничего не дали.

Майор Киреев нервничал. «Не слишком ли поздно установили мы наблюдение за этим Верешем?» – тревожно думал он.

Чтобы рассеять эти сомнения, Киреев связался с авиационной частью местного гарнизона и с пограничниками. Оказалось, что случаев нарушения границы за последние дни замечено не было. Пришлось набраться терпения и продолжать наблюдения за Верешем.