Текст книги "По светлому следу (сб.)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц)

– Разыскал Дмитрия Ивановича капитан Керимов, – продолжал секретарь райкома после короткой паузы. – И знаете где? В колхозной больнице. Колхозники нашли Астрова на берегу реки дня два назад в бессознательном состоянии. Но теперь ничего – кризис миновал. Врач уверяет, что дело скоро пойдет на поправку.

– Позвольте, но как же все-таки случилось это?… – недоумевающе развел руками Антон Кириллович. – Неужели он в реку бросился?

– Что за ересь вы несете, Антон Кириллович! – возмутился Курганов и возбужденно спросил коменданта базы: – Дядя Рустам, сильно ли разлилась наша речушка в день урагана?

Все сразу повернулись к небольшой речонке, протекавшей неподалеку. Насосы параболоида засасывали из нее воду для гелиокотла. Река была хотя и мелкая, но, родившись высоко в горах, она стремительно несла в долину свои прозрачные холодные воды. Пологие берега се, усеянные полированной галькой, были несоразмерно широкими.

– Сильный ливень разлился в тот день в горах, – ответил Рустам на вопрос Курганова. – Взбухла речка от этого. До самого постамента параболоида вода доходила.

– Все понятно тогда, – уверенно заявил молчавший все это время Назар Мамедович. – Догадка ваша, Евгений Николаевич, в основном верна. Дмитрий Иванович, видимо, в самом деле пытался спасти параболоид, только он попал при этом не в конус солнечных лучей, а был сброшен ветром в реку.

– Да, да, правильно! – подтвердил Джафаров. – Астров пока еще так слаб, что расспрашивать его врач категорически запретил. Но из того, что он сам сказал, когда к нему вернулось наконец сознание, Керимов сделал предположение, что Астров сорвался откуда-то в реку. Плыл потом по течению, боролся с волнами. Совершенно обессиленный, был выброшен на берег и потерял сознание.

Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений в происшедшем. Даже Антон Кириллович отказался окончательно от своих заблуждений.

– Вот ведь как блестяще восторжествовала ваша точка зрения, Евгений Николаевич, – задумчиво заметил Назар Мамедович. – Сарычев не меньше вашего, пожалуй, искал Астрова, но пошел при этом по темному следу, и Дмитрий Иванович пропал для него бесследно. Вы же шли от светлых сторон характера Астрова и оказались правы. Удивительную закономерность вижу я во всем этом происшествии!

1949

НА ПРИФРОНТОВОЙ СТАНЦИИ

МАЙОР БУЛАВИН

Возвращаясь с совещания в управлении генерала Привалова, майор Булавин добрался пассажирским поездом только до станции Низовье. Дальше, до Воеводина, где находилось отделение Булавина, местные поезда ходили через день, и нужно было ждать около суток.

В Низовье кончался участок, который обслуживало паровозное депо станции Воеводино. Его локомотивы доставляли сюда порожняк, забирая на обратном пути груженые поезда, направлявшиеся в сторону фронта. С одним из таких поездов и намеревался Булавин добраться до своего отделения.

Пасмурный осенний день был на исходе. Грязно-серые рваные облака, похожие на дым далеких пожарищ, медленно плыли вдоль горизонта. Заметно посвежело. Тонкой пленкой льда подернулись лужицы в выбоинах асфальта.

Майор Булавин, заходивший в служебное помещение вокзала и не заставший там дежурного по станции, прохаживался теперь в ожидании его по станционной платформе. Высокий, подтянутый, неторопливо шагающий по влажно поблескивающему асфальту, со стороны казался он ничем не озабоченным, бравым воякой. Было спокойно лицо майора. Даже в глазах его вряд ли прочел бы кто-нибудь тревогу. А между тем на душе у Булавина было далеко не так безмятежно, как это могло показаться по внешнему его виду.

Обстановка вокруг не располагала к спокойствию. Почти все станционные пути Низовья были забиты составами, груженными военной техникой, фуражом и продовольствием. Не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, что будет с грузами, если только прорвутся сюда немецкие самолеты.

Хотя этот участок дороги и находился сравнительно далеко от фронта, авиация противника его часто бомбила. Следы недавних налетов виднелись тут почти на каждом шагу. Вот несколько обгоревших большегрузных вагонов с дырами в обшивке, сквозь которые видны обуглившиеся стойки и раскосы их остова. А рядом длинное, потерявшее свою форму от пятен камуфляжа тело цистерны, насквозь прошитое пулеметной очередью. В стороне от пути опрокинута на землю исковерканная взрывом тяжелая сварная рама пятидесятитонной платформы. Многие стекла в окнах вокзального здания выбиты и заделаны фанерой. Осколками бомб, как оспой, изрыты стены. Сильно изуродован угол не работающей теперь багажной кассы. В конце станционной платформы наспех засыпана песком и прикрыта досками свежая воронка. А два дня назад, когда Булавин уезжал из Низовья, ее еще не было.

С болью в сердце смотрел майор на все эти разрушения. Даже новые заботы, всю дорогу занимавшие его мысли, не могли заглушить в нем тягостного впечатления от этой мрачной картины. Булавин и без того давно уже не знал спокойной жизни, теперь же, после вызова к генералу Привалову, предстояло ему решить нелегкую задачу. И от того, как скоро он сделает это, будет зависеть многое. Может быть, даже исход намечающейся наступательной операции, о которой сообщил ему генерал Привалов.

Нужно было еще раз зайти к дежурному или к самому начальнику станции, спросить, скоро ли пойдет на Воеводино какой-нибудь поезд, а майор все прохаживался по платформе – десять шагов в одну сторону и столько же в другую. Давно уже потухла папироса, но он все еще крепко держал ее во рту.

Булавин и сам догадывался, что скоро начнется подготовка к наступлению. Разве только масштаб ее был неясен. Перехваченная радиограмма гитлеровской разведки, о которой сообщил ему сегодня помощник Привалова полковник Муратов, тоже не была для него неожиданностью. Немцы не могли ведь не проявлять интереса к работе прифронтовой железной дороги. Почему, однако, полковник Муратов так уверен, что именно в Воеводине хорошо замаскировался и успешно действует какой-то вражеский агент?

Мимо станционной платформы прошел маневровый паровоз. Короткий, пронзительный свисток его заставил Булавина вздрогнуть. Майор остановился, выплюнул потухшую папиросу и торопливо закурил новую. Взглянув на небо, он заметил просветы в сплошном фронте облаков. Они шли теперь в два яруса: нижние быстро плыли на юг большими грязными хлопьями, верхние, казалось, двигались в обратную сторону.

На позициях зенитных артиллерийских батарей, расположенных за станцией, поднялись к небу длинные стволы скорострельных орудий. Вышли из укрытий наблюдатели с биноклями. Видимо, посты наблюдения за воздухом сообщили артиллеристам об изменении метеорологической обстановки и возможности неожиданного налета на станцию вражеских бомбардировщиков.

Северный ветер все более свежел. Майор застегнул шинель на все пуговицы и зашагал в сторону помещения дежурного по станции. У самых дверей он чуть было не столкнулся с пожилым железнодорожником, торопившимся куда-то.

– Никандр Филимонович! – обрадованно воскликнул Булавин, узнав в железнодорожнике главного кондуктора Сотникова, с которым неоднократно доводилось ему ездить не только в Низовье, но и в сторону фронта.

Сотников остановился, торопливо вскинул на рослую фигуру Булавина прищуренные глаза и, улыбаясь, приложил руку к козырьку фуражки:

– А, Евгений Андреевич! Здравия желаю, товарищ майор! Если в Воеводино собираетесь, то мы через пять минут тронемся.

– В Воеводино, в Воеводино, Никандр Филимонович! – обрадованно проговорил Булавин и поспешил вслед за главным кондуктором.

– Ну что ж, пожалуйста, – отозвался Сотников, на ходу пряча разноцветные листки поездных документов в кожаную сумку, висевшую у него через плечо. – Комфорта не гарантирую, а насчет скорости– не хуже курьерского прокатим.

Повернувшись к майору, он не без гордости добавил:

– А берем мы сегодня, между прочим, две тысячи тонн!

Улыбнувшись и молодецки подкручивая седые жесткие усы, Никандр Филимонович пояснил:

– Погода-то выправляется вроде. Того и гляди, фашистские стервятники нагрянут. Посоветовались мы с Дорониным и решили станцию разгрузить – забрать на Воеводино сверхтяжеловесный состав. Сергей Доронин, сами знаете, что за машинист. Орел! Диспетчер, правда, усомнился было: осилим ли такую махину? Но Сергей Иванович лично связался с отделением паровозного хозяйства и добился своего.

– А разве не Рощина дежурит сегодня? – спросил Булавин, хорошо знавший всех диспетчеров своего участка дороги.

– Да нет. Анне Петровне всякое смелое решение по душе. К тому же на наш счет у нее вообще не бывает сомнений, – не без гордости заключил главный кондуктор.

Разговаривая, он торопливо шагал по шпалам, с завидным проворством перелезая через тормозные площадки преграждавших ему дорогу вагонов, пока наконец не вышел к длинному товарному составу из большегрузных вагонов и платформ. Майор едва поспевал за ним. У выходного семафора мощный паровоз серии «ФД» обдал Булавина множеством мельчайших брызг сконденсированного пара, вырывавшегося из клапанов воздушного насоса.

– Ну как, Филимоныч, поехали? – высунувшись из окна паровозной будки, крикнул молодой человек в кожаной фуражке с железнодорожной эмблемой. – Приветствую вас, Евгений Андреевич! – кивнул он Булавину, с которым был хорошо знаком. – Домой, значит?

– Домой, Сергей Иванович, – ответил Булавин, разглядывая следы свежих царапин на обшивке котла паровоза Доронина.

«Опять, значит, попали под бомбежку…» – подумал он и хотел было спросить Сергея, все ли обошлось благополучно, но в это время Никандр Филимонович дал протяжный заливистый свисток.

– Садитесь, товарищ майор! – кивнул он Булавину на ближайший к паровозу вагон с тормозной площадкой.

Едва Евгений Андреевич взялся за поручни лесенки, как паровоз с сердитым шипеньем стал медленно осаживать тяжелый состав.

– Обратите внимание, как возьмет Сережа эту махину, – с отеческой теплотой в голосе проговорил Сотников, взбираясь на площадку вагона вслед за Булавиным.

Замолчав и даже, кажется, затаив дыхание, Никандр Филимонович стал напряженно прислушиваться к металлическому звону, затихая бежавшему по составу. Медленно, будто нехотя, оседали вагон за вагоном, сжимая пружины сцепных приборов по» езда до тех пор, пока не ощутился вдруг резкий толчок, вслед за которым раздался громкий, как пушечный выстрел, выхлоп пара и газов из дымовой трубы паровоза.

– Классически взяли! – восхищенно воскликнул главный кондуктор, поправляя широкой ладонью седые пушистые усы с рыжевато-желтыми подпалинами от табачного дыма. – Великое это искусство – взять с места тяжеловесный состав.

НА ТОРМОЗНОЙ ПЛОЩАДКЕ

Поезд набирал скорость, все чаще постукивая колесами на стыках рельсов. Усевшись на жесткую скамейку тормозной площадки, майор достал папиросы и угостил Сотникова. Главный кондуктор, чиркнув спичкой по коробку, прикрыл ее широкой ладонью и протянул Булавину. Нагнувшись, прикурил от его папиросы. Некоторое время сидели молча, с удовольствием попыхивая сизоватым дымком. Встречный ветер крепчал с каждой минутой. Булавин поднял воротник шинели, задумался.

Еще неизвестно, где советские войска нанесут главный удар противнику и через какие станции пойдет основной поток груза для обеспечения этого удара, а враги уже настороже. В перехваченной директиве резидентам их разведки так прямо и говорится: «Усильте наблюдение за прифронтовыми железнодорожными станциями».

«Неужели и за Воеводином ведет кто-то наблюдение?» – уже в который раз сегодня спрашивал самого себя майор Булавин.

Погруженный в размышления, он не замечал ни главного кондуктора, ни покачивающейся перед тормозной площадкой стенки большегрузного вагона.

– Вы на паровозный дымок обратите внимание, товарищ майор, – вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.

Поезд шел теперь по закруглению, и локомотив хорошо был виден с площадки вагона, на которой находились Булавин с Сотниковым. Майор взглянул на трубу паровоза и заметил частые выхлопы отработанного пара, слегка сероватого от легких примесей дыма.

– Отличное сгорание, – удовлетворенно заметил главный кондуктор. – Умеют топить ребята!

Булавину понравилась эта глубокая заинтересованность главного кондуктора в работе паровозной бригады, и он стал внимательно прислушиваться к его словам.

– С такой бригадой, – неторопливо продолжал Сотников, – не страшно даже, когда фашистские стервятники вдруг обрушатся. Мы хоть и накрепко с рельсами связаны, но не беспомощны перед врагом. Маневрируем, увертываемся от его бомб. Нелегкое, конечно, это дело. Невредимыми уйти из-под бомбежки не всегда ведь удается…

И старик нахмурился, вспоминая что-то. В уголках его глаз резче обозначились глубокие, похожие на трещины, морщины.

Поезд шел теперь под уклон, и скорость его все возрастала. Хмурый сосновый бор в легкой дымке тумана, голые поля, еще не прикрытые снегом, небольшие поселки с дымящимися трубами, отдельные домики, группы деревьев и черные от грязи дороги – все это, медленно у горизонта и стремительно вблизи полотна железной дороги, разворачивалось перед глазами майора Булавина.

Рассеянно поглядывая на этот вращающийся пейзаж, Евгений Андреевич все с большим интересом прислушивался к словам Сотникова. Майор считал совершенно необходимым для успеха своей работы знать все, чем жила его станция, и он никогда не упускал случая побеседовать с местными железнодорожниками. Это давало ему возможность быть в курсе событий не только производственной, но и личной их жизни. С особенным вниманием относился Булавин ко всему новому, что рождалось на станции Воеводино.

– Не слыхали вы, Никандр Филимонович, – спросил он Сотникова, – как там у паровозников с их лекторием? Не охладели они к этому делу?

– Ну, что вы, товарищ майор? – удивился Сотников. – Все больший размах оно приобретает. Вначале, когда Сергей Доронин только подал мысль о таком лектории, действительно с большой опаской отнеслись к ней некоторые: война, мол, а вы академии тут затеваете, – мыслимое ли это дело? А Сергей им в ответ: «Потому, говорит, и затеваем, что война. Хотим, говорит, через лекторий опыт передовых машинистов обнародовать, научить и других лучше работать и тем помочь фронту».

Булавин давно уже знал и от самого Доронина и от других машинистов об этом лектории, созданном при техническом кабинете паровозного депо, но ему любопытно было послушать, как к этой затее относится главный кондуктор – человек трезвый, рассудительный, хорошо знающий настроения местных железнодорожников.

– По-вашему, значит, дело стоящее? – снова спросил Булавин, внимательно разглядывая суровое, обветренное лицо Никандра Филимоновича.

– Как же не стоящее, если в депо нашем каждый день растет число тяжеловесников? Должен вам сообщить к тому же, что и моя кондукторская бригада аккуратно посещает лекторий Доронина.

Сказав это, главный кондуктор поднялся с места и, держась за металлическую скобу, высунулся с площадки. Поезд снова шел теперь по закруглению, и весь состав его был на виду.

– Ну, а вы-то почему лекторием машинистов так интересуетесь? – не без удивления спросил Булавин, когда главный кондуктор вернулся на свое место.

– А потому, видите ли, что прямая у нас, у кондукторских бригад, связь с паровозниками, – убежденно заявил Сотников. – Стоит мне или, скажем, хвостовому кондуктору недосмотреть за составом – и сразу вся успешная работа машиниста пойдет насмарку. Поезд из-за неисправности любого вагона придется остановить на ближайшей станции, а то и вовсе в пути. Вот и прощай тогда график!

Помолчав немного, настороженно прислушиваясь к паровозному свисту, Никандр Филимонович продолжал свои рассуждения:

– Ну, а наша кондукторская бригада от паровозной зависит еще больше. Разве можем мы в связи с этим не интересоваться, каким образом собираются машинисты водить скоростные тяжеловесные поезда? Вот и ходим в их лекторий. И можете не сомневаться: хорошо теперь знаем, где Сергей Доронин думает разгон поезду дать, где придержать его.

– Что вами движет с политической точки зрения, я, конечно, понимаю, – задумчиво произнес Булавин. – Но ведь вам, человеку далеко уже не молодому, просто физически нелегко посещать этот лекторий?

– А кому же нынче легко? – удивленно поднял мохнатые брови главный кондуктор. – Солдатам на фронте легче разве? А со стороны действительно кое-кто может подумать: к чему, мол, старику эта академия? Вот сосед мой, к примеру, Аркадий Илларионович Гаевой, никак не может этого уразуметь. А у меня, сами знаете, сыновья на фронте…

Никандр Филимонович, прищурясь, пристально посмотрел на Евгения Булавина и, расстегнув шинель, достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенный треугольничек.

– Вот вчера только от меньшего своего получил, – сказал он, разворачивая и протягивая майору исписанный листок. – Хоть и не жалуется ни на что, но сам-то я не понимаю разве, как им там нелегко?

РАСЦЕНЩИК ГАЕВОЙ

Комната, в которой работал Гаевой – расценщик паровозного депо, была совсем маленькой. Тут стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно было до половины занавешено газетой, так как находилось на первом этаже и в него могли заглядывать любопытные.

Лысоватый, гладко выбритый, застегнутый на все крючки и пуговицы форменной гимнастерки, Гаевой сидел за столом и с удивлением смотрел на своего помощника Семена Алешина, худощавого парня с всклокоченной ярко-рыжей шевелюрой и сердитым выражением лица.

– Чему же ты удивляешься, Семен? – спрашивал он Алешина, разглаживая на столе замусленные листки нарядов. – Почему не веришь, что Галкин сто сорок процентов вырабатывает?

– Да потому, что лодырь он, этот ваш Галкин, – раздраженно отозвался Алешин, глядя исподлобья на Гаевого. – Он и ста-то процентов никогда не вырабатывал. Разобраться еще надо, откуда у него теперь сто сорок.

Гаевой сокрушенно покачал головой и тяжело вздохнул:

– Удивляешь ты меня, Семен. А еще комсомолец. Что же ты, не веришь разве патриотическому порыву Галкина?

– Скажете тоже – патриотическому порыву! – усмехнулся Алешин. – Да откуда у него этот порыв? Будь у меня такое, как у него, здоровье, сидел бы я разве в нашем депо, хоть оно и прифронтовое? А он сидит и очень крепко за свою бронь держится, незаменимого специалиста из себя разыгрывает.

– Ну и злой же ты парень! – укоризненно проговорил Гаевой и отвернулся с досадой.

А Алешин посидел немного, насупившись, потом поднялся решительно и вышел из конторы, сердито хлопнув дверью.

– К Пархомчуку пойду… – буркнул он.

Но Алешину вовсе не нужно было идти к Пархомчуку, мастеру паровозного депо. Просто захотелось вырваться на свежий воздух из душной комнатушки Гаевого. Ему, однако, недолго пришлось ходить одному по станционным путям, шпалы которых были густо забрызганы нефтью и маслом.

– Привет, Сеня! – весело окликнул его капитан Варгин, сотрудник воеводинского отделения госбезопасности. – Что такой кислый? Опять с Гаевым не поладил?

– Опять, – мрачно отозвался Алешин.

– И что это у тебя с ним вечно стычки? – спросил Варгин, протягивая Семену руку.

– Поучает все меня, – криво усмехнулся Алешин. – А сам, между прочим, сидит почти безвылазно в своей норе и о настоящей жизни понятия не имеет, А тоже, наверно, считает себя патриотом.

– Здорово, видать, он тебя допек! – рассмеялся Варгин. – Но только ты зря на него ополчился. Говорят, он человек тихий, безвредный. Просто у тебя самого характер слишком ершистый.

Алешин в ответ лишь вздохнул сокрушенно.

Поговорив с Семеном о деповских новостях и об общих знакомых, капитан Варгин дружески попрощался с ним и пошел к начальнику станции – узнать, нет ли каких вестей от майора Булавина. Но, так и не узнав ничего нового, вернулся к себе, решив, что Евгений Андреевич, видимо, не случайно задержался у генерала Привалова.

Не любил капитан оставаться в отделении за Булавина. Неспокойно было у него на душе в такие дни. Он знал, что майор старается приучить его к самостоятельности, но Варгин не очень верил в свои силы. Его не страшил открытый враг, он нашелся бы, что против него предпринять, но вокруг не было никого, в ком можно было бы заподозрить недруга. А между тем возможно, что враг притаился где-то и лишь ждал удобного случая, чтобы нанести удар из-за угла… Лишь один человек был у капитана на подозрении, но он пока и его не решался назвать врагом.

Поскорее бы все-таки приезжал майор Булавин.

ПОДОЗРЕНИЯ КАПИТАНА ВАРГИНА

Прибыв в Воеводино, майор Булавин тотчас же вызвал к себе капитана Варгина. Выслушав доклад о порученном ему задании, Булавин предложил капитану сесть.

– Предстоит нам с вами серьезная работа, Виктор Ильич, – негромко произнес он и пристально посмотрел на своего помощника.

У капитана был широкий лоб, глубоко сидящие черные глаза, длинный нос с горбинкой, рано поседевшие волосы на висках. Слегка откинувшись на спинку стула, он не мигая смотрел в глаза майору, ожидая пояснений.

– Не знаю, нужно ли мне рассказывать вам о том, какой интерес проявляет военная разведка к железнодорожному транспорту? – улыбаясь одними глазами, спросил Булавин.

– Не нужно, – серьезно ответил Варгин, хотя он и понимал, что майор шутит.

– Я вам верю, – теперь уже не тая улыбки, продолжал Булавин. – А вот мне полковник Муратов не поверил и прочел целую лекцию о том, сколько неприятностей причинил французскому железнодорожному транспорту небезызвестный прусский агент Штибер.

– Тот самый Вильгельм Штибер, которого Бисмарк представил императору Вильгельму, как «короля шпионов»? – усмехнулся Варгин.

– Тот самый. Но этого мало, пришлось еще прослушать историю и о том, как японцы перед началом русско-японской войны собирались вывести из строя Сибирскую железную дорогу и как им помешала осуществить это бдительность русской железнодорожной охраны. Но это между прочим, для повышения образования, так сказать. Был затем продемонстрирован небезынтересный документ, захваченный у гитлеровцев. Я привез его копию.

Майор Булавин достал из своей сильно потертой и потемневшей в тех местах, до которых он чаще всего дотрагивался руками, полевой сумки несколько листов бумаги. На них – слева по-немецки, справа по-русски – на пишущей машинке была напечатана копия донесения начальника немецкой военно-транспортной службы главному штабу.

– Читайте только то, что подчеркнуто красным, – сказал Булавин, протягивая капитану один из листов.

«Ни в одной стране, – прочел Варгин помеченный абзац, – оперативное руководство военными действиями не зависит в такой степени от надежности коммуникационных линий, идущих к фронту, как на широких просторах России…

Русское командование постоянно опирается на свои железные дороги при отступлении, в обороне и наступлении, благодаря чему проявляет поразительное мастерство, быстро перебрасывая свои крупные боевые соединения на самые ответственные участки фронта. В подобных обстоятельствах наше внимание к прифронтовым железным дорогам русских должно быть максимальным…»

– Этого мало, однако, – продолжал майор, когда Варгин прочитал подчеркнутые места из донесения начальника немецкой военно-транспортной службы. – Познакомьтесь-ка и вот с этим, – положил он перед капитаном еще один лист.

«В случае крупного наступления русских в районе армии генерала Боланда, – торопливо пробежал глазами Варгин, – наибольший интерес для нас должны представить станции: Воеводино и Низовье. Необходимо усилить деятельность нашей агентуры на этих участках советских прифронтовых железных дорог».

– Понимаете теперь, какова ситуация? – спросил майор. – Похоже, что и на нашей станции замаскировался кто-то из тайных агентов гитлеровцев. Что вы на это скажете, капитан?

– Что же я могу сказать? – пожал плечами Варгин. – Если вы ничего не можете на это ответить, то я тем более.

Майора раздосадовала явная безнадежность, прозвучавшая в голосе Варгина. Он нахмурился и спросил:

– Никого, значит, и не подозреваете даже?

На подозрении пока все тот же человек, товарищ майор.

– Гаевой?

– Гаевой.

Встав из-за стола, майор прошелся по скрипучему деревянному полу своего кабинета. Остановился возле большой карты Советского Союза, висевшей на стене. Ежедневно отмечал он на ней каждый новый советский город, отвоеванный у врага. Извилистая линия фронта, все более прогибавшаяся на юг, в сторону противника, как бы застыла теперь в ожидании грозных событий.

Разглядывая карту, Евгений Андреевич отыскал глазами тот участок огромного фронта, к которому вела железная дорога от станции Воеводино, и подумал невольно, что, может быть, именно здесь разыграются эти события…

Постояв немного у карты, Евгений Андреевич еще несколько раз прошелся по кабинету и снова уселся за стол.

– И подозрения у вас все те же? – повернулся он к капитану Варгину. – На одной интуиции основанные? Или, может быть, новое что-нибудь прибавилось?

– В общем-то нового ничего не прибавилось, – без особого энтузиазма отвечал капитан, – но ведет он себя все-таки странно.

– В чем же именно эта странность?

– В отсутствии интереса ко всему. Я уж не говорю о докладах и лекциях, даже на профсоюзные собрания силком приходится его тащить.

– Ну и что же? – удивился Булавин. – Такой нелюдимый характер у человека. И потом – горе у него, вся семья при бомбежке погибла.

– А я все-таки этого не понимаю, – упрямо помотал головой капитан. – При таком горе на людях только и забыться, а он всех чуждается. С работы домой спешит, к старушке, у которой квартирует. Думается мне, однако, что все это лишь для отвода глаз.

– Притворяется, значит, домоседом, а сам тайком выслеживает, что у нас на станции делается? – не без иронии спросил Булавин.

– А вот этого-то я как раз и не думаю, – слегка нахмурился Варгин. – По моему заданию несколько дней за ним велось наблюдение и точно установлено, что, кроме деповской конторы, он никуда не ходит.

– А ночью?

– И ночью. Да это и понятно. Если бы он высматривал что-то, ему естественнее было бы роль общительного человека разыгрывать. Ходил бы всюду запросто, не привлекая ничьего внимания.

– А не противоречите ли вы тут сами себе? В чем же тогда подозревать нам Гаевого, если исключается возможность не только сбора им информации, но и наблюдение за работой нашей станции?

– Ему просто ни к чему все это, – убежденно ответил капитан, попросив разрешения закурить. – Зачем, скажите пожалуйста, ходить ему на станцию и считать там проходящие поезда, когда ему известен весь наш наличный паровозный парк, обеспечивающий вождение этих поездов?

Булавин сидел, глубоко задумавшись, и, казалось, совсем не слушал своего помощника.

«Неужели он равнодушен ко всему, что я ему говорю?» – с досадой подумал Варгин и спросил:

– Вам разве не кажется, товарищ майор, что Гаевой мог бы оказать разведке врага неоценимую услугу, сообщая ей одни только сведения о численности нашего паровозного парка?

– В этом не может быть никаких сомнений, – охотно согласился Булавин, – но у нас нет ведь пока никаких существенных доказательств причастности Гаевого к вражеской разведке. А подозревать его только потому, что располагает он важными для врага сведениями, по меньшей мере несерьезно.

– Да разве это только? – поднял на майора удивленные глаза капитан Варгин. – Мне рассказывал о нем кое-что его помощник комсомолец Алешин. Ершистый такой паренек. Помните, я вас познакомил с ним как-то?

– С рыжей шевелюрой? – невольно улыбнулся Булавин, вспомнив щуплого, нервного парнишку, с которым капитан Варгин познакомил его в железнодорожном клубе.

– Совершенно верно, рыженький, – подтвердил Варгин. – У него, оказывается, нелады с Гаевым. Непонятно, почему, но перед ним Гаевой произносит все время такие патриотические речи, от которых простодушный Алешин прямо-таки сам не свой. Ходит и всем жалуется, что Гаевой его в недостатке патриотизма обвиняет.

– А зачем же это Гаевому?

– Кто знает – может быть, и требуется для чего-то. Выгодно, может быть, чтобы именно такое говорил о нем Алешин. На другого его слова не произвели бы, пожалуй, большого впечатления, а на нервного Алешина производят. Значит, Гаевой правильно рассчитал, если хочет, чтобы о нем молва шла как о человеке, патриотически настроенном. И ведь это чертовски хитро!

Видя, что майор все еще не понимает его мысли, Варгин, пояснил:

– Ну, зачем, скажите пожалуйста, обвинять Гаевому Алешина в недостатке патриотизма, если парень этот чуть ли не каждый месяц заявления подает с просьбой послать его если не на фронт, то хотя бы в паровозное депо на любую работу? А ведь он туберкулезник, и врачи ему, кроме конторы, ни где работать не разрешают. Неужели вас не настораживает столь странное поведение Гаевого, товарищ майор?

– Настораживает, – спокойно согласился Булавин. – Но и только. Так что не будем пока торопиться с выводами. А вот с личным делом Гаевого познакомиться не мешает. Раздобудьте его сегодня же в отделе кадров паровозного депо.

НИКАНДР ФИЛИМОНОВИЧ СООБЩАЕТ ВАЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ

На следующий день утром личное дело Аркадия Илларионовича Гаевого лежало на столе майора Булавина. Евгений Андреевич тщательно прочитал его несколько раз, но ни один пункт заполненных Гаевым анкет не вызывал у него сомнений. Согласно этим анкетам, Гаевой родился в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году в Западной Белорусии, в городе Молодечно. Окончив там же церковно-приходскую школу, работал по ремонту пути на железной дороге, а затем слесарем паровозного депо. В самом начале войны эвакуировался из Молодечно сначала в Полоцк, а позже на станцию Воеводино, где и поступил на работу расценщиком конторы паровозного депо.

Все перечисленные в его послужном списке данные подтверждались справками, достоверность которых не вызывала сомнений.

– А может быть, послать их все-таки на экспертизу? – спросил капитан Варгин.

– Что это даст нам?

– Если они окажутся фальшивыми… – начал было Варгин, но Булавин нетерпеливо перебил его:

– А если не окажутся? Если достоверность их подтвердится? Разве бесспорным станет, что Гаевой – честный человек?

Капитан молчал – ему нечего было возразить Булавину.

– Раздобыть такие справки гитлеровскому шпиону не стоило бы, конечно, большого труда, – задумчиво продолжал Булавин, откладывая в сторону личное дело Гаевого. – Заняв Молодечно в тысяча девятьсот сорок первом году, гитлеровцы могли ведь обзавестись нужными им справками в неограниченном количестве.

– И кто знает, – горячо подхватил Варгин, – может быть, подлинный Гаевой томится теперь где-нибудь на фашистской каторге в Германии или давно уже замучен в одном из концлагерей, а агент фашистской разведки орудует тут у нас, прикрываясь его документами.

– А где доказательства, что это именно так? – сурово спросил Булавин. – Не предлагаете же вы считать Гаевого шпионом без всяких доказательств?