Текст книги "Подвойский"

Автор книги: Николай Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

...Здоровье Николая Ильича продолжало ухудшаться. 14 января 1909 года на заседании Особого присутствия Петербургской тюремной палаты товарищ прокурора вынужден был заявить, что Подвойский «болен... одним из самых тяжелых заболеваний нервной системы», которое возникло «на почве нанесения тяжких побоев». Николай Ильич, посоветовавшись с товарищами и подначитавшись медицинской литературы, решил «помочь» тюремным медикам, кое-где симулируя предельную остроту нервной болезни. Но и тюремное начальство не дремало. Оно попыталось воспользоваться болезнью и навсегда упрятать Подвойского в сумасшедший дом. Его отправили в Виль-ненскую крепостную больницу «на испытание». Николай Ильич «испытание» выдержал, комиссия вынуждена была признать его психически нормальным, а состояние здоровья – тяжелым.

Нина Августовна и товарищи по партии делали все, чтобы добиться освобождения Николая Ильича. К этому был подключен врач П. П. Викторов, который в 1905 году в ярославской тюрьме обследовал избитого Подвойского. Викторов выступил в печати и сообщил общественности об избиении Николая Ильича в 1905 году и о нынешнем его тяжелом состоянии. Нина Августовна выезжала в Вильно, в Петербург и всюду ходатайствовала о досрочном освобождении мужа. Сестра Подвойского Фео-фания Ильинична подала прошение о том, чтобы взять больного брата на свое попечение.

11 июля 1910 года Николай Ильич был освобожден из-под стражи. Власти запретили ему жить в Петербурге и других крупных городах. Нина Августовна увезла его в Лунево. Она вновь, как когда-то в Ярославле и Костроме, а потом за границей, выхаживала своего Николушку. Особых лекарств ему не понадобилось, да их и не было в той глуши. Она отпаивала его парным молоком, кормила свежими овощами, часами гуляла с ним по лесу. Все это, помноженное на ее нежность и заботу, действовало лучше всяких лекарств.

Вскоре в Лунево приехал досрочно вырвавшийся из тюрьмы М. С. Кедров, а также старшая сестра Нины Августовны – А. А. Фраучи с детьми. Зажили коммуной, четко распределили обязанности. Арендатор барского дома Александр Августович и его жена вели общее хозяйство. Ольга Августовна обшивала коммуну. Нина Августовна была главным овощеводом. Николаю Ильичу и Михаилу Сергеевичу достались обязанности подсобных рабочих.

Михаил Сергеевич часто садился за рояль, Александр Августович брался за скрипку, а Николай Ильич запевал украинские и русские народные песни. В узком кругу его голос по-прежнему звучал выразительно и приятно. Хором пели «Вниз по матушке по Волге», «Рэвэ та й стогна», «Вихри враждебные», «Смело, товарищи, в ногу». Вместе со взрослыми, заражаясь их энтузиазмом, пели дети, в том числе Артур и Фаня – будущий известный контрразведчик Артур Христианович Фраучи (Артузов) и будущий академик Бонифатий Михайлович Кедров.

Едва поправившись, Николай Ильич съездил в Ярославль и привез оттуда тяжелую связку книг. Кедров, взглянув на корешки, недоуменно спросил:

– Зачем тебе это?

– Я, брат, должен использовать последний шанс. Подал прошение в лицей. Может, разрешат сдать выпускные экзамены, как в семинарии.

– Безнадежное дело, – покачал головой Михаил Сергеевич. – В лицее тебя слишком хорошо знают. Какой им смысл снабжать тебя дипломом?

– Лэжачий зайця не пиймае, – упрямо ответил Николай Ильич.

Он стал заниматься. Сначала с не очень большой охотой, но потом увлекся и полностью отдался учебе.

Недели через две Александр Августович, ездивший в уезд, привез Николаю Ильичу казенный пакет. Сбежались все. Подвойский вскрыл пакет и молча прочитал бумагу.

– Ну, что там, Никодушка? – спросила Нина Августовна.

– Да... не той я кости для них, – с горечью сказал Николай Ильич. – Пишут, что лицей «не имеет возможности...».

– Дело не в том, – вмешался Кедров. – Я – «той кости», из дворян, а все равно... Просто это общество не хочет нас учить. Потому что мы ему служить не будем.

– С этим вопросом все, – решительно сказал Николай Ильич. – Книги не повезу, отошлю почтой.

Он собрал учебники, увязал их и подготовил к отсылке. Нина Августовна следила за резкими, нервными движениями мужа и с грустью думала о том, что Николуш-ку теперь в Луневе не удержать.

На следующий день Подвойские и Кедровы, как всегда, гуляли по лесу. Стояла осень, золотой ковер опавших листьев похрустывал под ногами, прихваченный заморозками. Николай Ильич много шутил; совсем iio-ребяч и подбрасывал палочкой сухие сучки. Потом потянулся, как бы разминаясь, и сказал:

– Благодать! Ах, как хорошо тут у вас!

– Почему «у вас»? – удивленно спросил Кедров.

– Пора мне, Миша! – вздохнув, ответил Николай Ильич.

Михаил Сергеевич посмотрел на молчаливую Нину Августовну и понял, что они уже все обговорили.

– Пожалуй, ты прав: засиделись мы тут, – сказал он. – Куда ты теперь?

– Сначала, куда направят, – ответил Николай Ильич. – А там посмотрим...

Николей Ильич послал в Петербургский Комитет условное письмо и стал ждать. Выпал спег, чисто выбелив поля вокруг Лунева. Наконец пришел ответ. По решению ЦК РСДРП Н. И. Подвойский направлялся на революционную работу в Баку. Петербургский Комитет также рекомендовал добиваться разрешения на легальное жительство в столице.

– В Баку – это хорошо, от зимы уйдешь, – пошутил Кедров. – А как с Петербургом?

– Думаю использовать свое медицинское заключение. Буду настаивать на том, что надо лечиться в столичных клиниках. Добьюсь! Тогда и Нину с Олесей вызову. А ты?

– Попрошусь работать в Москве. Попробую поступить на медицинский. Если не дадут учиться, тогда придется где-нибудь за границей...

– Молодец! – восхищенно воскликнул Николай Ильич. – Музыкант, юрист, медик... Как в тебя все вмещается?

– Человек еще не знает, сколько в него может вместиться... – задумчиво ответил Кедров.

В январе 1911 года Н. И. Подвойский приехал в Баку. Снова – явки, борьба с филерами, митинги, собрания, забастовки. В «мазутной армии» бакинских рабочих он продолжал совершенствоваться как партийный пропагандист, агитатор, организатор. Но партии он был нужен в Петербурге. Николай Ильич настойчиво хлопотал о разрешении на проживание в столице. Его настойчивость была вознаграждена – в июле 1911 года такое разрешение им было получено.

В Петербурге Подвойские поселились в специально подобранной товарищами квартире на Галерной улице в доме номер пять. Небольшая однокомнатная квартира с окном, поднятым под потолок, была не очень удобной для жилья. Нина Августовна говорила, что она напоминает ей тюрьму. Но у квартиры были два нужных качества: двор был проходным и рядом – почтамт. Николай Ильич перегородил комнату фанерной перегородкой. Так было удобнее для работы, ведь Подвойские ждали второго ребенка. Николай Ильич и Нина Августовна были довольны – они легализовались в столице, хоть им и объявили, что они будут под надзором полиции. Но для них это дело было привычное.

Для полного «благополучия» оставалось только устроиться куда-нибудь на работу, чтобы обеспечить себе «законность» проживания в столице, а также прожиточный минимум. И тут пачались неприятности, связанные с их поднадзорностыо. Ни одно государственное учреждение их не принимало. Сторонились и частные фирмы. Николай Ильич обходил одно учреждение за другим. Принимали его хорошо – одет он был по-столичному. Но как только выяснялось, что он поднадзорный, сразу возникало пресловутое «к сожалению».

Как-то вечером, вернувшись после безрезультатных хождений по конторам, он застал Нину Августовну совсем уж сникшей.

– Ну, что выходил, Николушка? – устало спросила она.

– Пока, брат, ничего, – ответил он. – Як богатый, так здоров був, а як бидный – бувай здоров...

Нина Августовна опустила голову. Деньги кончались. Через день-другой нечего будет поставить на стол. Николай Ильич обнял ее за плечи.

– Не вешай носа, Нинуша! Деньги для нас не главное, а главное мы сделали. Теперь, как говорят, хоч лы-хо, абы тыхо. Не пропадем! Тут же две мои сестры и старший брат. Выручат! Я еще не был в городском общественном самоуправлении и в земстве. Это – учреждения либеральные. Там нас возьмут. Тебя в твоем положении, может, и не возьмут, а меня возьмут. Обязательно! Завтра же пойду.

Но и на следующий день Николай Ильич вернулся ня с чем. Нина Августовна встретила его таким красноречивым, полным ожидания взглядом, что он невольно рассмеялся.

– Неужто приняли?! – не поняла Нина Августовна.

– Очень сожалели, что в данный момент не представляется возможным...

– Почему же ты такой довольный?

– Потому что козак з биды не заплачэ. Не хотелось, конечно, но придется искать работу через комитет.

Николай Ильич тогда не представлял, что целых четыре года он будет перебиваться лишь полученной с помощью товарищей из ПК временной работой – в переписном бюро Министерства народного просвещения, в городском управлении переписи населения и других учреждениях. Особенно дорожил он местом статистика в Министерстве промышленности и торговли. Не потому, что работа была хорошо оплачиваемой, а потому что она давала возможность снабжать статистическими материалами «Правду», ПК, В. И. Ленина. Все эти годы Николаю Ильичу и Нине Августовне пришлось жить в жесточайшей нужде, им и их детям – Олесе и родившемуся в 1911 году сыну Леве, названному так в память об умершем в 1910 году Л. Н. Толстом, произведения которого Николай Ильич и Нина Августовна очень любили, читали и перечитывали всю жизнь.

...Пока Николай Ильич искал работу, Петербургский Комитет сообщил В. И. Ленину и ЦК, находившимся за границей, о новом перевалочном пункте для связи. В записной книжке Н. К. Крупской появился адрес: «С.-Петербург, Галерная, 5, кв. 17. Подвойский Николай Ильич».

Так Н. И. Подвойский стал адресатом для связи В. И. Ленина и ЦК с Петербургским Комитетом партии и депутатами-болыневиками в Государственной думе. Задача была непростой. Письма шли зашифрованными, иносказательными, а подчас и написанными тайными чернилами. Николай Ильич должен был вскрывать их, расшифровывать адресата, разыскивать его. Иногда в письмах встречались и просьбы к нему лично: встретиться с кем-то, обсудить или выяснить какой-то вопрос. Корреспон-допция за границу не могла быть адресована непосредственно В. И. Ленину или ЦК. Она шла через перевалочные пункты в Финляндии, Швеции и других странах. Николай Ильич должен был держать в памяти десятки зашифрованных имен, пунктов, организаций. Ошибаться он не имел права. Поэтому пришлось для сверки мельчайшим бисером, известными только ему значками записать эти данные на плотном листе бумаги. Нина Августовна как-то попыталась что-нибудь понять в нем, но не смогла.

– Этот листок ни один специалист не расшифрует, –смеялся Николай Ильич. – Все шифры раскрывают потому, что они созданы на основе какой-то системы. А тут системы нет. Людей я зашифровал именами крестьян из отцовского прихода – они мне с детства хорошо запомнились. Клички дал по сходству характеров. Мне все время, тоже с детства, кажется, что организации, улицы, города, страны имеют свой характер и даже вкус и цвет. Они мне кажутся живыми. Я их соответственно зашифровал по своему впечатлению. Записи сделаны частью по-латыни, частью на церковнославянском, по-русски. Эту тарабарщину никому не понять!

Заметим, что Николай Ильич за годы подполья так привык к такого рода записям, что применял их и после революции. В его рабочих блокнотах, а их остались многие десятки, нередко встречаются малопонятные мелкобисерные строки и целые странички. Их расшифровка с трудом удается лишь старшей дочери Н. И. Подвойского – Ольге Николаевне, которая потратила не один год на то, чтобы овладеть техникой записи Николая Ильича.

По поручению ЦК Николай Ильич активно включился в работу большевистской газеты «Звезда», основанной в J910 году большевиком – депутатом III Государственной думы Н. Г. Полетаевым. Журналистика была для Подвойского делом новым. Но поскольку он умел решению каждой задачи отдаваться целиком, то и здесь дела у пего заладились. Поэтому, когда в 1912 году усилиями В. И. Ленина создавалась ежедневная массовая газета партии большевиков «Правда», ЦК посчитал необходимым подключить к этой работе и Н. И. Подвойского. Ему был поручен труднейший участок – материально-техническое обеспечение «Правды» и, кроме того, участие в редактировании газеты, организация ее рабкоровской сети.

Первоначально он направил всю свою энергию на поиски и закупку оборудования, шрифтов, бумаги. Приходилось думать и о создании запасных баз газеты на случай возможных репрессий против нее и даже закрытия. Этому учил опыт издательства «Зерно», которое смогло работать много месяцев благодаря тому, что пользовалось не одной типографией, имело тайный склад.

С выходом первых номеров «Правды» круг обязанностей Н. И. Подвойского в газете расширился. Вместе с К. С. Еремеевым Николай Ильич редактировал материалы самого боевого и важного отдела «Правды» – отдела рабочих корреспондентов. По поручению редакции писал корреспонденции и передовые статьи. Кроме того, как все правдисты, он считал своим партийным долгом распространение газеты на заводах, организацию обсуждения рабочими ее материалов. Общаясь с рабочими, он постепенно сколачивал крепкий рабкоровский актив.

Если организаторская работа при неуемной энергии Николая Ильича была ему вполне по плечу, то выполнение чисто журналистских обязанностей требовало от него не только огромных усилий, но и настоящей, добросовестной учебы. Первые корреспонденции, а тем более передовые статьи ему приходилось не писать, а буквально вымучивать из себя, тратя на это немало времени, а ведь он привык ценить его больше всего.

...Однажды Николай Ильич пришел домой, принес с собой стопку небольших листков бумаги, сел к столу, пододвинул лампу с абажуром, положил перед собой свой любимый швейцарский хронометр и стал писать. Нина Августовна уложила детей и, стараясь не шуметь, возилась с посудой, с любопытством поглядывая на мужа, Николай Ильич что-то бормотал себе под нос, писал, перечитывал, вычеркивал, вставал и с отрешенным взглядом ходил по комнате. Потом садился и снова писал. ...Прошло часа два, а он все вымарывал листок за листком.

– Не получается? – сочувственно спросила Нина Августовна.

– Да, брат, верно говорят, что писать – не языком чесать. – Он встал, заходил по комнате. – Сам себе удивляюсь! Ведь сотни раз выступал перед людьми, притом перед всякими. Там мысли идут одна за другой. Слова сами собой приходят на ум, сцепляются друг с другом. И люди слушают, понимают, верят. А сяду писать, те же мысли, те же слова получаются какими-то деревянными,

97

7 Н. Степанов

бесчувственными, не ложатся друг к другу. Вроде загорюсь, пишу, все идет, а прочитаю и вижу, что зробыв з дуба шпичку.

– Не расстраивайся! Лев Толстой и то по скольку раз переписывал.

– Во-во! Мне Батурин в редакции то же самое говорит. Только ведь Льву Толстому, может, спешить некуда было. А тут в номер надо.

Николай Ильич снова сел за стол...

Как-то в редакции, видя муки Николая Ильича, юморист по натуре К. С. Еремеев решил подтрунить над ним. Он взглянул через плечо Подвойского на исчирканные листы бумаги и серьезно проговорил:

– Карандашом пишешь. От него и серость на бумаге. Или ржавым пером, как по сердцу, царапаешь.

Подвойский взорвался. Еремеев понял, что тому не до шуток, и примирительно сказал:

– Не сердись и не расстраивайся, Николай Ильич. Только щелкоперу легко пишется, так у него и читать нечего – никаких мыслей, одни слова. И пишут, конечно, не пером, а умом, сердцем. А это легко не дается никому.

Константин Степанович подошел к окну, помолчал.

– Посмотри, как Ольминский пишет или Батурин. Все мучаются. Могу и я тебе сказать, что пишешь ты неэкономно, много времени зря тратишь. Я, например, кладу перед собой два листа бумаги. На левом листе десять раз переделаю, отточу фразу и запишу ее на правый. Так же и следующую. Ты вот час просидел, три листа исписал и все их выбросил, а у меня за это время добротный абзац сложился. Понял? Некоторые, правда, пишут все сразу, как получится. Потом правят весь текст. А ты ищи, как тебе удобнее.

Николай Ильич впоследствии писал, что с 1911 года он учился быть журналистом и редактором. В «Звезде» и «Правде» у него оказались хорошие учителя: М. С. Ольминский, Н. Н. Батурин, В. Д. Бонч-Бруевич, К..С. Еремеев, Я. М. Свердлов и другие видные деятели партии и публицисты. Работа в большевистской печати с тех пор стала важнейшей составной частью его революционной, партийной, а позже и государственной деятельности. Но «легко» писать он так и не научился, потому что этому, видимо, научиться нельзя. А вот писать с каждым годом все лучше – с этой задачей он справлялся. Об этом свидетельствует, например, такой факт. В 1921 году вна-

шей стране, разоренной империалистической и гражданское войнами, разразилась жесточайшая засуха, охватившая 34 губернии. Около 30 миллионов человек, населявших эти губернии, оказались на грани голодной смерти. ЦК РКП (б) и Советское правительство создали Центральную комиссию по оказанию помощи голодающим во главе с председателем ВЦИК М. И. Калининым. В состав ее входил Н. И. Подвойский. Комиссия, наряду с другими мерами, развернула агитацию среди населения по сбору средств и продовольствия для голодающих. При составлении плана мероприятий было предложено написать искреннюю, взволнованную, серьезную листовку, которая заставила бы каждого читавшего ее встревожиться за жизнь и судьбу чужих детей и матерей. Спросили М. И. Калинина, кто может написать такую листовку. Михаил Иванович подумал и убежденно сказал:

– Поручите Подвойскому, он это лучше всех сделает.

И Николай Ильич написал такую листовку. Всего он опубликовал за свою жизнь более 100 брошюр и статей. Его ставшая библиографической редкостью документальная книга «Год 1917» читается как художественное произведение – настолько свежо и мастерски изображены в ней события переломного в истории нашей страны года. Таков был итог журналистской работы Н. И. Подвойского, так трудно начинавшейся в «Звезде» и «Правде» в далекие предреволюционные годы.

Осенью 1912 года прошли выборы в IV Государственную думу. Большевики А. Е. Бадаев, М. К. Муранов, Г. И. Петровский, Ф. Н. Самойлов, Н. Р. Шагов стали ее депутатами. Вскоре после выборов, поздно вечером, в квартиру Подвойских постучали условным стуком. Николай Ильич открыл дверь и увидел на пороге мужчину лет тридцати. Из-под хорошо сшитого пальто выглядывали воротник белоснежной рубашки и темный галстук. Суровое лицо, твердый взгляд, отнюдь не по-интеллигентски подстриженные усы не очень вязались с элегантной одеждой. Николай Ильич и Нина Августовна, как по команде, переглянулись: они его где-то видели! Мужчина назвал пароль, Николай Ильич ответил.

– Не узнаете? Лет, конечно, прошло немало, – взгляд гостя потеплел.

И тут Николай Ильич вспомнил и этот неожиданный для сухопарого человека сочный бас, и волжское оканье.

– Федор?!

– Никитич Самойлов... Бывший уполномоченный Иваново-Вознесенского Совета, а теперь – депутат Д?,мы от Владимирской рабочей курии, – отрекомендовался гость и повернулся к Нине Августовне. – С вами, товарищ Нипа, мы встречались как раз во Владимире. Единожды или дважды, так что вы могли меня запамятовать.

– Нинуша, что в печи – все на стол мечи! Раздевап-ся, Федор.

– Я в Петербурге в первый раз, – Самойлов, раздевшись, расчесывал пышный, нависший падо лбом чуб. – Когда дали адрес и сказали, что встретит Гулак, я обрадовался. Значит, поправился, думаю, и в Петербурге не пропадем.

Николай Ильич усадил гостя за стол, а сам вместо тарелки положил перед собой стопку бумаги.

– Мы уже отужинали, – пояснил он Федору Никитичу. – А ты закусывай, не торопясь, и рассказывай, как готовились и проходили у вас выборы. Каково там положение. Тоже не торопись.

Николай Ильич записал рассказ Ф. Н. Самойлога, уточнил подробности. Потом гостя уложили спать, предупредив. что все остальное будут решать утром. Сам же Подвойский, немного прикрутив лампу и поправив абажур, снова сел к столу.

– Я поработаю, Федор. Извипи, если лампа мешать будет. Хоромы-то наши пе царские...

– Мы – рабочие. Лучших условий я пе видел, – ответил Самойлов. – Успу сразу. Бессонница не для нас – мы с ней не выжнвем.

Николай Ильич выправил запись беседы с Самойловым, кое-что зашифровал, переписал набело, запечатал в конверт и по памяти наппсал хорошо знакомый адрес, ленинский. Потом посмотрел на хронометр, вздохнул и на цыпочках отправился за перегородку, где сладко посапывали малыши и спала уставшая за день Нина Августовна.

Утром, после завтрака, Подвойский и Самойлов отправились в редакцию «Правды». По пути зашли на почтамт, и Николай Ильич опустил письмо.

– Твой отчет пошел Ленину, – тихо сказал он Самойлову.

– Ну-у? – удивился Федор Никитич. – Надо было предупредить. Может, я что-нибудь не так и не то сказал!

– Владимиру Ильичу надо так, как есть, – ответил Подвойский. – Без отсева. Он лучше нас разберется, что к чему... А сейчас, Федор, давай-ка прямиком в «Правду». Одам тебя, как говорится, с рук на руки. Там тебя сведут с членами ЦК. А уж после этого действуй! Когда надо, заходи, будем рады.

Через несколько дней на пороге квартиры Подвойских появился новый гость – среднего роста, заросший смоляной бородой, с внимательными темными глазами. По певучей интонации и выговору Николай Ильич сразу определил в нем земляка и, чтобы погасить его смущение за поздний час, приветствовал по-украински:

– Заходь, будь ласка! Дэ на двоих варыться, там трэтий пожывыться, а там, глядышь, дружни сорокы и орла заклюют.

– Заклюем его, проклятого! – обрадовался гость.

Это был депутат от Екатеринославской рабочей курии

Григорий Иванович Петровский. Почти всю ночь проговорили они о родной Украине...

Бывали на квартире Подвойского и другие депутаты-большевики. Работы у Николая Ильича добавилось. Он передавал депутатам указания В. И. Ленина и ЦК, снабжал их нужными статистическими материалами, помогал готовить выступления в Думе и перед публикой. Г. И. Петровский впоследствии вспоминал, что в 1912—1914 годах ему часто приходилось встречаться с Н. И. Подвойским, и его всегда поражала вера в революцию, кипучая энергия, оптимизм и неутомимость Николая Ильича.

В конце 1912 – начале 1913 года в редакции «Правды» было решено послать кого-нибудь в Киев, чтобы расширить на Украине сеть рабочих корреспондентов, наладить распространение там газеты и организовать сбор средств на ее издание.

– Поручите мне, – попросил Подвойский. – Местные условия я знаю. В Киеве был не раз. Владею языком – будет легче затеряться в народе. Глядишь, кто из старых знакомых остался, их можно будет использовать. Киевская полиция меня не знает. Да, и откровенно говоря, очень хочется взглянуть на ридну Украину.

Николай Ильич широко улыбнулся и развел руки: дескать, ничего не поделаешь.

– Так и сказал бы, что батьке гостинцев хочется отвезти, – пошутил Еремеев.

– А что? Я думаю, что в редакции и в Петербургском Комитете чемодан «гостинчиков» для киевлян найдется, – в тон Еремееву ответил Николай Ильич.

Доводы Н. И. Подвойского показались убедительными. Собрался он быстро. Нина Августовна очень сожалела, что с малыми детьми не сможет поехать с ним, да они и не смогли бы выкроить такую «уйму» денег, которая нужна была для всей семьи на дорогу.

По пути в Киев Николай Ильич заехал в Лукново, где теперь жили его родители. Илья Михайлович, хотя и заметно сдал – окладистая борода совсем побелела, но был так же страстен и горяч, как прежде, глаза его смотрели молодо. Как всегда, ласковой и заботливой была Ольга Акимовна.

Илья Михайлович встретил сына не только с радостью, но и с любопытством. Он ведь уже знал, что Николай совсем «сбился с пути», стал профессиональным революционером. Подолгу они сидели, говорили, спорили. Сомневающийся, ищущий Илья Михайлович пытался в чем-то переубедить сына. Но перед ним был уже не прежний послушный Микола, а зрелый человек, который легко, несколькими фразами, опрокидывал доводы отца, еще более сея сомнения в его беспокойной душе.

При их разговорах часто присутствовал самый младший из сыновей Подвойских – Ваня. Он не спускал с брата восторженных глаз, хотя старался держаться солидно – все-таки заканчивал учебу и мечтал поехать в Киев или Петербург, чтобы учиться на агронома. Николай Ильич быстро прощупал идейные позиции Вани. Убедившись, что из парня выйдет толк, он решительно сказал:

– Вот что, Ваня, заканчивай учебу и приезжай в Петербург. Будешь жить у нас. Я тебе найду дело по душе. Там и на агронома учиться будешь. Осенью ждем.

Николай Ильич привез с собой тяжелый чемодан. В нем были не только подарки родителям, но и нелегальная литература, материалы для киевских и черниговских большевиков. По старой конспиративной привычке Николай Ильич прежде всего подумал о том, как и куда спрятать литературу, за которой вскоре должны были прийти товарищи. Посоветовался с отцом. Илья Михайлович после долгих колебаний, внутренней борьбы решился на «кощунственный» шаг. Он спрятал самые ценные материалы в алтаре своей церкви – никакой охранке не придет в голову искать их там.

Николай Ильич уехал в Киев. Но через несколько дней туда примчался Ваня и сообщил, что дьяк привел полицию, которая прямиком направилась в алтарь и забрала чемодан. Отец на допросе заявил, что ни о каком чемодане ничего не знает. Николай Ильич встревожился. Быстро завершив дела в Киеве, он, стремясь уйти от неизбежного ареста, выехал в Петербург. По дороге думал об одном: что будет с отцом? Нелегальщина в алтаре! Такого не простят. Он терзал себя за то, что втянул в свои дела отца.

Илье Михайловичу действительно не простили. Но расправу учинили не светские, а духовные власти. Илья Михайлович отбывал свое наказание в Чернигове, в Троицком монастыре. Он был лишен сана, прихода, а следовательно, средств к существованию. Пришлось сменить место жительства – переехать в Корыльское. Но, поскольку хозяйством Илья Михайлович обзавестись уже не смог, жить вскоре стало не на что. Решили с Ольгой Акимовной ехать в Петербург, где к тому времени обосновались четверо их детей. Проживать Илья Михайлович пожелал у находившегося вместе с женой под надзором полиции самого «непутевого» и «богохульного» своего сына Николая. Теперь, когда духовная карьера Ильи Михайловича закончилась крахом, в нем вновь во весь голос заговорил учитель. Неодолимое желание разобраться в законах и хитросплетениях жизни тянуло его к Николаю, который судил о них дерзко, необычно, но со знанием дела. Не возражала против переезда к сыну и Ольга Акимовна. Ей очень хотелось помочь растить детей Нине Августовне, которая теперь ждала третьего ребенка.

Так в маленькой квартире на Галерной оказалось семеро жильцов: Николай Ильич с женой и двумя детьми, его младший брат студент Ваня, а также Илья Михайлович и Ольга Акимовна. Надо было думать о другом жилье. К тому же квартирой на Галерной стала интересоваться полиция. Ее внимание привлекли частые гости со всех концов страны и обильная почта.

Сначала Подвойские перебрались в Парголово, где выждали некоторое время. Затем Николаю Ильичу была подыскана квартира на станции Куоккала. Она была расположена на Полицейской улпце и именовалась дачей Пето. Здесь и был основан новый пункт связи с В. И. Лениным и ЦК партии большевиков. Их письма из-за границы вскоре пошли на этот новый адрес. Куоккала была удобна тем, что всего в 40 верстах был Петербург и совсем рядом финская граница. Через этот пункт можно было переправлять не только письма, но и людей, транспортировать литературу. Поблизости от дачи Пето обосновалась старшая сестра В. И. Ленина Анна Ильинична Ульянова-Елизарова. Пункт связи заработал без перебоев.

Квартира Подвойских представляла собой просторных! и удобный дом с мезонином обычншх дачной конструкции. Бревенчатые стены, внутренняя лестница со старательно обструганными красивыми перилами, ведухцая в мезонин, а также камин в сочетании с тяжелыми деревянными столами и скамейками создавали неповторимый интерьер. Стены, потолок, полы, мебель – все было некрашеным и издавало аромат сосновой смолы. Дом окружали высокие сосны, вдали виднелись воды Финского залива. Такого прекрасного жилища у Подвойских до сих пор не было. Для них имело значение и то, что жизнь в Куоккале была дешевле, чем в Петербурге. Дети получили возможность есть свежие овощи, пить парное молоко. Уже месяца через два Олеся и Лева были совсем не похожи на бледненьких и худеньких городских глазастых заморышей, какими они выглядели до переезда.

День на даче начинался очень рано. Николай Ильич завтракал, подхватывал свой потертый портфель и чуть не бегом направлялся к неблизкой станции, откуда дачным поездом добирался до Петербурга. Вечером, если в городе не было дел, возвращался назад, обдумывая на ходу свои планы, проекты статей. Время от времени ездила в город и Нина Августовна, чтобы сдать в конторы обработанные статистические карточки и взять на дом новые.

На даче у Подвохйских всегда было много народу. Чрезвычайно занятые и всегда стесненные в средствах, Николай Ильич и Нина Августовна тем не менее рассылали письма родственникам и друзьям с настойчивыми приглашениями и просьбами приехать к ним отдохнуть. Здесь непременно гостил кто-нибудь из их многочисленных братьев н сестер, племянников н племянниц или их друзей. По партийным делам, связанным с работой пункта связи с заграницей, у Подвойских часто бывали депутаты-большевики Государственной думы, члены ПК, правдисты: А. И. Ульянова-Елизарова, М. И. Калинин,

Г. И. Петровский, Н. Р. Шагов, Ф. Н. Самойлов, Ю. М. Ко-цюбинскин, К. С. Еремеев и многие другие. Все они в полной мере ценили гостеприимство и радушие хозяев.

По вечерам на даче зачастую устраивались импровизированные концерты. Молодой революционер-большевик Сева Васильевский исполнял на рояле произведения своих любимых композиторов: Римского-Корсакова, Шуберта, Шопена, Шумана. Потом хором пели песни. Если была хорошая погода, то всей компанией бегали к морю купаться. На пляже Николай Ильич всегда затевал пробежки вдоль берега, заплывы, прыжки. В более поздние часы устраивали далекие прогулки до Оллилы или даже до Териок.

Зимой молодежь увлекалась лыжами. Николай Ильич и Нина Августовна непременно устраивали для детей рождественскую праздничную елку. Наряжать ее начинали с самого раннего утра. Когда просыпались дети, а их у Нины Августовны и Николая Ильича было уже трое – родилась дочь Лида, елка сияла всеми цветами радуги. Загримированный Николай Ильич всегда играл роль Деда Мороза, причем преображался настолько, что для детей был неузнаваем. Он сыпал шутками, прибаутками, пел песни, притоптывал подшитыми валенками, похлопывал рукавицами, приплясывал и выделывал всевозможные трюки.