Текст книги "Сидоровы Центурии"

Автор книги: Николай Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Павлов тоже вышел из машины, полагая, что, возможно, чем-то может быть полезен, например, донести что-нибудь тяжелое или оказать моральную поддержку. Сцена, которую он наблюдал, была ему знакома и не очень приятна. В те времена это называлось "получение продовольственного заказа" – набора продуктов, которых, днем с огнем не сыскать в торговой сети: мясные и рыбные деликатесы, растворимый кофе, наборы шоколадных конфет и т. д. Причем, по мере совершенствования развитого социализма, дефицитных продовольственных товаров становилось все больше, хотя их цены не менялись, что давало дополнительные выгоды для тех, кто был прикреплен к соответствующим столам заказов: партийная и хозяйственная номенклатура, высший дипломатический и офицерский корпус, действительные члены и членкоры академий наук, заслуженные спортсмены и деятели культуры.

– Опять недобор, Лариса Николаевна, – пожаловалась статная пожилая женщина, которая, как догадался Павлов, вела домашнее хозяйство Татьяны Ивановны.

Увидев Ларису Николаевну в сопровождении бравого кавалера в приличном костюме и при галстуке, ответственный работник спецраспределителя засуетился:

– Не беспокойтесь, Глафира Ивановна, будет вам копченый омуль, – пообещал он и приказал своим подчиненным вынести из автобуса картонную коробку с омулем.

– Здравствуйте, Лариса Николаевна, не желаете ли пару баночек черной икры сверху, но за это надо доплатить двадцать рубликов? – обратился он к внучке членкора Академии медицинских наук СССР, подобострастно наклонив голову.

– Не нужна мне ваша черная икра, Геннадий Иванович! Вы лучше гречневую крупу додайте, которую в прошлый раз не довезли, – строго ответила Лариса Николаевна на его любезность, даже не считая нужным с ним поздороваться.

– Будет сделано, распрекрасная Лариса Николаевна, в сей же момент будет сделано, – рассыпался в любезностях Геннадий Иванович и отдал приказание насчет крупы.

Павлова нисколько не удивили апартаменты, в которых проживала Татьяна Ивановна. Другие коттеджи, расположившиеся вдоль "улицы академиков" по-видимому, были точно такими же: с трехметровыми потолками и огромным количеством комнат. Не удивился же он такой роскоши потому, что в аналогичных условиях в подмосковном городе Дубна проживали "очлененные" ученые Международного института ядерных исследований. Но в Дубне, как он знал по рассказам своего старшего брата Сергея, коттеджи строили немецкие военнопленные.

– Интересно, – подумал он, – кто же возводил жилье для академиков и членкоров в новосибирском Академгородке? Неужели, пленные японцы?

Татьяна Ивановна вышла в гостиную одетая в строгий английский костюм. Пожилая женщина была довольно стройная, но не высокая, с аристократически тонкими пальцами и запястьями. Седые волосы ее были собраны в прическу, а в глазах поблескивало старомодное пенсне – очки без заушных дужек, держащиеся на носу посредством зажимающей переносицу пружины.

– Здравствуй, Димочка! Наконец-то приехал! – приветствовала она Павлова, подавая руку для поцелуя так, как это было принято во времена до исторического материализма.

Небольшой круглый стол в гостиной был сервирован на три персоны. По просьбе Ларисы Николаевны Глафира Ивановна достала из старинного шкафа для посуды китайский фарфоровый сервиз, по-видимому, очень дорогой. Серебряные ложки и позолоченные ажурные вазы для печенья и сладостей с клеймом царских времен подчеркивали особое отношение хозяев дома к посетившему их гостю. В последний раз Павлов встречался с Татьяной Ивановной два года тому назад в Москве, когда она приезжала на какое-то важное мероприятие в Академии медицинских наук СССР. На предоставленном ей управделами академии легковом автомобиле он сопровождал ее в поездке на Ваганьковское кладбище и в Новодевичий монастырь.

В отличие от большинства пожилых людей с дореволюционным стажем жизни, с которыми Павлову доводилось общаться, Татьяна Ивановна не любила предаваться воспоминаниям. Ее больше волновало то, что происходит вокруг. Будучи ровесницей века, она считала, что в полном смысле XX век начался в 1914 году, и не скрывала своего пессимизма по поводу того, чем он должен, по ее мнению, закончится. На Павлова произвели очень сильное впечатление ее резкие суждения об ограниченности просветительского и рационалистического определения человека как Homo sapiens. Она, например, считала, что человек изначально противоречив, амбивалентен, и в силу этого он не только рационален, но иррационален, что его влечения, побуждения, эмоции, страсти, переживания обладают своей логикой развития и проявления в поведении, и что многое в самом человеке неподконтрольно его разуму.

И на этот раз Татьяна Ивановна себе не изменила, зло и остроумно рассказав о взбудоражившем медицинское сообщество Новосибирска "чудесном воскрешении" в городском морге двух покойников, которые на поверку оказались мертвецки пьяны. Очнувшись от мнимого летаргического сна, "усопшие" несли такую ахинею с религиозным уклоном, какую даже видавшие виды психиатры и наркологи никогда не слышали, однако решили придать ей значение особого вида алкогольных галлюцинаций, и кто-то из них даже собирается написать на эту тему сообщение в научный медицинский журнал.

Но больше всего Павлова развеселил ее рассказ о том, как 6-го и 7-го мая Новосибирск пережил "нашествие инопланетян", которые возникли в небе в закатных лучах солнца – в виде вращающихся и светящихся дисков. И это были обыкновенные китайские воздушные шарики, которые для потехи запускал вышедший на пенсию ночной сторож городского дома пионеров. В этом деле ему помогали три пионера-дебила, которые, когда с ними в комиссии для несовершеннолетних стали проводить разъяснительную работу, даже не смогли ответить на вопрос о том, кто такой Луис Карволан и сколько орденов на знамени Ленинского Комсомола.

– Извини, бабушка, – встряла в разговор Лариса Николаевна, – разве ты мне не рассказывала о том, что эти "дебилы" могли в уме складывать, умножить и делить шестизначные цифры?

– Увы, и это тоже – парадокс нашего времени, когда у многих людей атрофируются многие жизненно-важные способности, но зато гипертрофированно развиваются другие, которые совершенно не надобны, – ответила на замечание своей внучки Татьяна Ивановна.

За 15 минут до окончания его визита Лариса Николаевна объявила о том, что ей надо завести машину и прогреть мотор. Когда она вышла, Татьяна Ивановна, разумеется, по секрету, сообщила ему то, что он меньше всего ожидал услышать:

– Плохи у Ларисы дела. Муж разлюбил. С коллегами по работе нет никакого взаимопонимания. Диссертация "не склеивается".

Павлов вздохнул, не зная, что сказать. Татьяна Ивановна попросила его налить ей чаю и через две минуты напряженного молчания обратилась к нему с неожиданной просьбой:

– Ты и Василий Дмитриевич не будете возражать, если Лариса остановится у вас на пару недель в начале июня? У нее в это время намечается очередной отпуск, и я считаю, а она со мной согласна, что ей надо ненадолго переменить обстановку. До курортных романов ей не позволяет опускаться воспитание. В Москве с ее театрами, музеями, кипучей и суетливой жизнью ей будет легче понять, чего она хочет, и принять решение, согласующееся с ее совестью.

– Нет проблем. Пусть приезжает и останавливается у нас хоть на две недели, хоть на два месяца. К тому же отец летом предпочитает жить в Дубне у Сергея, а я в самые погожие дни стараюсь выбираться к моему другу на его дачу в Софрино, – обрадовал Павлов Татьяну Ивановну, которая, когда они прощались, все-таки сочла нужным заметить:

– Ты уж ее, одну-одинешеньку, как-нибудь, постарайся не оставлять…

– Не волнуйтесь, вниманием не обделю и в обиду никому не дам, – твердо обещал ей Павлов.

По дороге в Барышево Павлов снова поинтересовался у Ларисы насчет Индии, полагая, что эта тема никак не может быть связана с разладом, который произошел в ее семейной жизни. Лариса Николаевна без особого энтузиазма начала свой рассказ о южноиндийском штате Карнатака и госпитале, в котором она и ее муж работали по своим специальностям: он – хирург, она – фармаколог:

– Удивительно красивая природа, музеи, исторические памятники, богатейший рынок. Праздники – их более 65 в год, шестичасовой рабочий день, пятиразовое питание, организованное в специальной "европейской" столовой. Мы отмечали дни рождения коллег нашего интернационального коллектива, много путешествовали. Жизнь казалась райской…

Лариса Николаевна замолчала и сбавила скорость. Павлов оглянулся назад и увидел идущий на обгон большой легковой автомобиль из класса внедорожников. Когда он промчался мимо них, Павлов почувствовал, что у него неприятно кольнуло сердце. Это, несомненно, был Hammer – не частый гость на дорогах Москвы, а для Сибири, наверное, и вовсе диковинка. Зловещее впечатление производил его черный цвет и затемненные стекла. И Павлов спросил у Ларисы, что она думает по этому поводу. Не отвечая на его вопрос, она жала на газ, обороты падали, а потом мотор ее "Москвича" и вовсе заглох. Лариса Николаевна выглядела расстроенной и даже побледнела.

Павлов предложил подтолкнуть машину, но делать этого не пришлось, так как с третьей попытки мотор, громко чихнув, все-таки завелся. Когда они проехали пару сотен метров, Лариса Николаевна немного успокоилась и ответила на его вопрос так:

– Разное про эту машину рассказывают, например, что она появляется на трассе только в сумерки, рано утром или поздно вечером. Днем ее никто не видел. По слухам, где-то неподалеку под землей скрыта секретная военная лаборатория, в которой разрабатывают то ли химическое, то ли бактериологическое оружие. И эта машина, якобы, оттуда. Номеров и опознавательных знаков на ней никаких нет.

– Смотри, пожар! – воскликнул Павлов, показав на поднимающийся над лесом густой белый дым.

– Это, наверное, на свалке опять что-то горит, – объяснила Лариса Николаевна и затем уточнила: Видел дорогу, которая сворачивала направо? Мы три минуты тому назад мимо нее проезжали. Эта дорога как раз и ведет на свалку. И мне показалось, что Hammer поехал именно в ту сторону…

Дальше они ехали молча. Асфальт закончился, и пошла грунтовая дорога, покрытая щебнем и гравием. При въезде на территорию дачного кооператива "Серебряная горка" Лариса Николаевна разговорилась. По ее словам, раньше здесь была большая деревня, в которой до войны насчитывалось двадцать пять дворов. Некоторые дома до сих пор сохранились, но большинство их владельцами были разобраны и перевезены в Барышево и другие села. В конце 1950-х годов это живописное место на опушке большого лесного массива заприметили руководители одного новосибирского оборонного НИИ и добились землеотвода под дачный кооператив. Первые, кто в него вошел, получили от 15 до 30 соток земли. В середине 1960-х годов НИИ было расформировано и в кооператив стали принимать всех желающих, но средние размеры участков при этом сократились до 6-10 соток.

Навстречу им двигался автомобиль "Волга" бежевого цвета. Сидящий за рулем длинноволосый бородатый мужчина три раза просигналил и помахал рукой. Лариса Николаевна тоже просигналила и, повернувшись к Павлову, объяснила:

– Это – профессор Мерцалов, наш сосед.

– Как?! – удивился Павлов и от волнения заерзал.

– Ты что-то о нем слышал? – поинтересовалась Лариса Николаевна.

– Читал его статьи в журнале "Наука и жизнь" и в других изданиях. Пишет очень толково и считается одним из лучших специалистов в области биофизики, – уклончиво ответил он.

– Жаль, что он уезжает, могла бы вас познакомить. Удивительно обаятельный, умный и интеллигентный человек, и, между прочим, как и ты, коренной москвич, – еще больше раздосадовала его Лариса Николаевна.

Павлов машинально достал из помятой пачки сигарету и закурил, не спросив у нее разрешения, но потом спохватился и с виноватым видом извинился. Во время своего последнего телефонного разговора с Аркадием Моисеевичем Фишманом, который состоялся в понедельник вечером, тот подтвердил время его визита, и, как бы, между прочим, дал понять, что на ужине будет присутствовать Мелисса. На его вопрос о том, будет ли у него возможность познакомиться с Сергеем Сергеевичем Мерцаловым, Аркадий Моисеевич ответил неопределенно, дескать, коллега Мерцалов очень занят весенне-полевыми работами на дачном участке, в силу генетической предрасположенности к крестьянскому труду или частному землевладению, но он все-таки постарается его вытащить на интервью. Павлов сразу же позвонил Светлане Викторовне Олениной в гостиницу и доложил ей о возможных изменениях в плане операции.

– Мы постараемся сделать так, чтобы в среду гражданин Мерцалов не смог поехать на свой огород, например, по причине поломки транспортного средства, которым он пользуется, – обещала она ему.

Дача, на которую его привезла Лариса Николаевна, располагалась в самом конце бывшей деревенской улицы, где сохранились старые бревенчатые избы с резными наличниками на окнах. Их новые хозяева не старались их перестраивать, и только заново перестелили крыши и покрыли – кто шифером, кто черепицей, да еще заменили деревянные изгороди сеткой рабица. Сетку из отрезков прочной стальной проволоки, сплетенной в ячейки различной формы, в 1878 году изобрёл немецкий каменщик Карл Рабиц. В СССР сетки Рабица стали особенно популярны в 1970-е годы в период бурного дачного строительства, и в определенном смысле их можно считать таким же символом эпохи развитого социализма, как автомобиль марки "Жигули" и очереди за колбасой.

Лариса Николаевна несколько раз просигналила, чтобы ее муж открыл ей ворота. Прошло почти пять минут, но навстречу им никто не вышел. Тогда Лариса Николаевна вылезла из машины и направилась к калитке, которая оказалась незапертой. Она попросила Павлова немного подождать, открыла калитку и отправилась выяснять, что случилось.

Прошло еще пять минут, и она вернулась к машине в сопровождении своего мужа, на котором из одежды были только спортивные штаны. Судя по раскрасневшемуся лицу и мокрым волосам на голове, Павлов понял, что Игорь Станиславович только что вышел из бани. Они поздоровались за руку. Игорь Станиславович очень искренне, положив руку на сердце, извинился за оплошность и открыл ворота. За воротами на забетонированной площадке стоял новенький ВАЗ-2121 "Нива" – первый советский легковой автомобиль повышенной проходимости, рядом с которой Лариса Николаевна с трудом пристроила свой "Москвич-412".

К недовольству Ларисы Николаевны, которое она сразу же выразила своему мужу, Павлов оказался у них не единственным гостем. Со вчерашнего дня, пользуясь отъездом своей жены в санаторий, на даче Игоря Станиславовича гостил его армейский друг, и, причем, не один, а со своей любовницей. Прежде чем присоединиться к компании, Лариса Николаевна провела Павлова в избу и показала их дачные апартаменты, которые ему очень понравились, особенно камин, переделанный из русской печи.

К избе под одной крышей примыкали сени, клеть с погребом, дровяник и столярная мастерская. Колодец и баня находились на участке, превращенном стараниями Игоря Станиславовича в классический английский газон в обрамлении вековых сосен. Здесь же хозяин дачи своими руками построил дачную беседку – полукруглое сооружение, увенчанное крышей-куполом. Возле дачной беседки (ротонды) дымился мангал, и огромный, двухметрового роста, мужчина в одних семейных трусах насаживал на шампуры мясо. Напротив него вертелась невысокая пухленькая блондиночка, одетая в белый махровый халат, и что-то, весело смеясь, ему рассказывала.

– Это – Городецкий – главный инженер какого-то "почтового ящика" и его новая пассия, по-моему, наша студентка, – объяснила Павлову Лариса Николаевна и недовольно поморщилась.

После того, как хозяева дачи представили друг другу гостей, Игорь Станиславович спросил у Павлова, как он относится к русской бане с веничками, и, получив от него положительный ответ, предложил попариться. Он и его бывший армейский друг Виктор Городецкий уже успели побывать в первом пару, но были настроены сделать еще несколько заходов, чтобы "отделить душу от тела". Этому процессу также должны были содействовать две 3-х литровые банки разливного пива, и пять бутылок водки, которые уже стояли на столе в дачной беседке в окружении тарелок с разнообразной закуской и зеленью.

В парилке было жарко, градусов сто – не меньше, но Павлов к подобному экстриму, как бывший геолог, был даже очень не равнодушен, и ему удалось-таки пересидеть Игоря Станиславович и Городецкого на несколько минут дольше. К его большой радости в предбаннике оказался душ, вода в который закачивалась насосом прямо из колодца, и была, как и положено, ледяной. После душа он снова зашел в парилку, но уже для того, чтобы согреться. Вскоре в парилку заглянул Игорь Станиславович и поинтересовался насчет его самочувствия.

Вечерело. В беседке горело электрическое освещение. Лариса Николаевна и Люба (так звали пассию Городецкого) ушли париться, и мужчины "соображали на троих". Павлов старался много не пить, чтобы не выглядеть перед Ларисой Николаевной моветоном, и поддерживал разговор с хозяином дачи и его другом больше из вежливости, а не для того, чтобы блистать эрудицией или демонстрировать важность своей персоны. Впрочем, проблема, о которой те спорили, была очень интересной и, по-видимому, имела непосредственное отношение к профессиональной деятельности Городецкого. Речь шла о возможности, а, точнее говоря, невозможности пилотируемых полетов на Марс. Дело в том, что, по мнению Городецкого, на значительном удалении от Земли вектор гравитации настолько мал, что исключает само существование человеческого организма.

– И, увы, – горячился Городецкий, – приходится опровергать Циолковского, и никуда мы на своих ракетах от Земли не улетим. Физиологически приемлемое для человека гравитационное притяжение простирается на сто-двести тысяч километров от планеты, не более. А за этим пределом – верная смерть.

– Но ты ведь не будешь отрицать, что американцы побывали на Луне, а это – около 384 тысяч километров, – возражал Игорь Станиславович.

– Ни на какой Луне американцы не высаживались. Вокруг Луны – летали, не спорю, а вот на Луну, чтобы забрать пробы грунта, был отправлен беспилотный летательный аппарат. Сами же астронавты в это время пребывали в состоянии гипнотического транса и бредили наяву. Не случайно NASA засекретило все переговоры с ними, – такую, вот, интересную гипотезу выдвинул Городецкий, наверное, для того, чтобы не ронять престиж советской науки и космонавтики.

– А снимки и фоторепортажи накануне полета на Луну сделали в Голливуде, – поддержал его Павлов, которому подобные измышления уже набили оскомину.

Он явно сказал лишнее, хотя не по существу, а по форме, то есть в тональности, которая Городецкому явно не понравилась, из-за чего тот бросил ему в спину оскорбительную фразу: "Сука московская". Это произошло, когда Павлов отправился "до ветра". Лариса Николаевна и Люба в это время уже попарились и ушли в избу для того, чтобы обсохнуть и отдохнуть возле телевизора. И Павлов вынужден был продолжить общение с Городецким и Игорем Станиславовичем, проклиная себя за то, что вообще сюда приехал.

Когда же он вернулся в беседку, Городецкий, как ни в чем не бывало, предложил ему выпить пива из кружки, в которую он уже наверняка плеснул водку. Павлову подобные уловки, с целью споить человека, а потом осмеять были хорошо знакомы. И он выпил предложенную ему кружку залпом, не опасаясь, что захмелеет, так как у него в запасе были две таблетки антиалкогольного спецсредства, которым его в поезде снабдила старший лейтенант госбезопасности Оленина.

………………………………………………………………………………………………………

Игорь Станиславович хохотал. Даже можно сказать – ржал. Городецкий рассказывал совершенно неправдоподобную историю о том, как в ночь на 8-е или 9-е мая какие-то шутники сорвали с крыши административного корпуса предприятия, на котором он работал, макет первого искусственного спутника земли, сделанного из нержавеющей стали и весившего почти два центнера, а затем перевезли его и установили на крыше морга 1-й градской больницы. Милиция с ног сбилась, чтобы найти шутников, а они как сквозь землю провалились, оставив после себя приколотую к спутнику записку со словами: "До скорой встречи в аду!"

В беседку пришла Люба. По дороге она потеряла от своего халата поясок, и Городецкий вынужден был отправиться на его поиски, но ничего не нашел, и изъявил желание подтопить баню. Игорь Станиславович пошел ему помогать. Павлов и Люба остались в беседке вдвоем. Они выпили по рюмке водки, после чего Люба совершенно перестала следить за своим халатом, давая ему понять, что право обладания ею принадлежит всем, кто ей нравится, а не только Городецкому. Разговаривать с ней было не о чем, и Павлов стал рассказывать ей похабные анекдоты. Люба громко смеялась и, дразня, показывала ему свою пышную грудь.

Когда Игорь Станиславович и Городецкий снова вернулись к столу, Павлов сказал, что хотел бы сходить в дом и поговорить с Ларисой Николаевной по поводу своего отъезда.

– Разве ты не остаешься ночевать? – спросил Игорь Станиславович не очень любезным тоном.

Павлов снова испытал отвратительное чувство, что он здесь лишний, и отправился в избу. Он застал Ларису Николаевну в большой комнате, лежащей на диване под пледом и смотревшей черно-белый телевизор "Рекорд". Начиналась информационная программа "Время". Без долгих предисловий он напомнил ей о том, что она обещала доставить его в гостиницу, если он не захочет оставаться ночевать. Лариса Николаевна попросила его чуть-чуть подождать, пока она переоденется, проводила его на кухню и заварила для него настоящий индийского чай. Кроме чая он принял таблетку спецсредства, которое отрезвило его почти мгновенно. И тогда он вспомнил о том, что оставил в предбаннике свои "командирские" часы.

Пока Лариса Николаевна переодевалась и готовилась в дорогу, он решил забрать свои часы, которые, как он помнил, повесил за ремешок на вешалку рядом с каким-то полотенцем. Заодно следовало попрощаться с Игорем Станиславовичем и его гостями. Лариса Николаевна сказала, что будет ждать его в машине. Приблизившись к беседке, он услышал возбужденный голос Игоря Станиславовича, и спрятался за стволом вековой ели, чтобы из любопытства послушать, о чем он говорит. Говорил же он следующее:

– Она зашла в мой рабочий кабинет, мягко ступая босыми ступнями, встала на колени около меня и поцеловала мои ноги. Она была красива, лет около двадцати, с лицом одновременно мудрым и детским. Ее тело было заключено в расписанное сари золотого шелка. Руки, ноги и голова были голыми, если не считать золотых украшений, которые звенели при каждом ее движении. И я даже не помню, как мы оба оказались на кушетке. После этого начался поединок моего Лингама и ее Йони…

Павлов догадался, что Игорь Станиславович рассказывает о каком-то очень ярком и захватывающем событии, которое произошло во время его годичной стажировки в Индии. Ему стало очень интересно, и он решил не покидать своего укрытия до тех пор, пока рассказ не закончится. Он слышал, как Игорь Станиславович налил себе в рюмку водки, выпил и продолжил предаваться приятным воспоминаниям:

– Ее близость захватила меня, я был уничтожен. Она была тем, что индусы называют "женщина, дробящая орехи" – сила ее запирающих Йони мышц была изумительна. Я потерял разум. Все, что она исторгала – шепот, неясные звуки, все это приводило меня в экстаз. Я чувствовал экстаз в каждой клетке…

– Ерунда все это, – прервал его Городецкий, – Любася умеет запирать свою Йони, а по-русски…

– Да-Да! – предостерегла его от употребления неприличного слова студентка Люба.

– Не хуже, чем индусские телки! – завершил фразу Городецкий, усмехнулся и продолжил: Убедишься в этом сам, когда твоя жена и этот хлыщ из Москвы отсюда уберутся. Правда, Любася?

В ответ на заявление Городецкого Люба, совершенно не смущаясь, призналась, что она без всяких камасутр с четырнадцати лет ежедневно тренирует мышцы влагалища по старинной методике, которую ей завещала ее бабка. И эти упражнения, по ее словам, не только полезны для здоровья, но еще и очень приятны.

И тогда Павлов решил выйти из своего укрытия. Он зашел в беседку и выразил Игорю Станиславовичу свое искреннее восхищение по поводу его загородного дома и английского газона, поблагодарил за баню и угощение и выразил надежду на то, что, будучи в Москве, тот непременно заглянет к нему в гости. После этих слов Павлов передал ему, а затем его другу Городецкому свои визитные карточки, в которых он значился членом Союза журналистов СССР и спецкором газеты "Известия". Городецкий, прочитав его визитку, сильно напрягся, покраснел и пробурчал:

– Вы уж, нас, не обессудьте…

Игорь Станиславович помог Павлову найти его часы, проводил до самой машины и пожелал ему счастливого пути. На прощание Лариса Николаевна попросила своего мужа "не увлекаться" и напомнила ему о том, что завтра у него с 11 часов прием. Ее супруг за словом в карман не полез и пожелал ей того же самого.

– Сложные у вас отношения, – заметил Павлов, когда они немного отъехали.

– Не то слово, – сказала Лариса Николаевна и рассказала ему о том, что же все-таки произошло во время их стажировки в Индии.

Вначале, по ее словам, все было хорошо. Они увлеченно работали, совершенствовали разговорный английский язык, приобщались к древней индийской культуре и образу жизни. Индусам очень нравилось, когда они отмечали вместе с ними их религиозные праздники. И однажды они допраздновались. Игорь Станиславович влюбился в медсестру, которая состояла в штате хирургического отделения. Девушка эта – не совсем обычная. Еще в раннем детстве ее бедные родители отдали ее в храм, посвященный богине Йелламме, и она стала девадаси – храмовой проституткой. Хотя храмовая проституция в Индии официально запрещена, общее количество "божьих рабынь" из года в год не убывает. Большинство из них живут прямо в храмах, однако есть и такие, которых берут на содержание состоятельные люди и некоторые организации. После того, как Игорь Станиславович стал встречаться с этой девушкой, он потерял к Ларисе Николаевне, как к женщине, всякий интерес, и даже после возвращения в СССР их отношения не улучшились, а стали еще более напряженными, и, наконец, дело подошло к разводу.

– Какие твои годы. Еще успеешь десять раз выйти замуж и развестись, – попытался успокоить ее Павлов.

– Как ты не понимаешь? – всхлипнула Лариса Николаевна, – в 23 года выходить замуж за принца уже поздно, а за кого попало еще рано…

– Тогда выходи замуж за меня, – предложил ей Павлов, удивляясь собственной смелости.

– Ты это серьезно? – спросила она и остановила машину.

Когда они, вдоволь нацеловавшись, снова отправились в путь, Лариса Николаевна, погрустнев, сказала:

– Ничего, Димочка, не получится. Я не могу оставить бабушку, которая заменила мне родителей, а ты не можешь оставить своего отца.

– Тогда поехали ко мне в гостиницу. Что тебе одной в своей квартире куковать, – предложил он из самых искренних побуждений.

– А мы куда едем? – рассмеялась она и поинтересовалась, есть ли у него презервативы.

………………………………………………………………………………………………………

Проснувшись утром в половине восьмого, Павлов вначале страшно перепугался, так как не обнаружил рядом с собой Ларису, но потом, услышав доносившийся из ванной шум воды и негромкое пение, успокоился. Он осторожно на цыпочках подошел к неплотно прикрытой двери ванной комнаты, потянул дверь на себя и заглянул внутрь. Она лежала в ванной среди взбитых клочьев пены, нежилась и пела, да так красиво, что у него на глаза невольно навернулись слезы. Это была песня из кинофильма "Три тополя на Плющихе". Он услышал ее второй куплет:

"Так же пусто было на земле

И когда летал

Экзюпери.

Так же падала в садах листва

И придумать не могла Земля,

Как прожить ей без него,

Пока он летал,

Летал и все звёзды ему

Отдавали свою нежность"

В 8 часов утра горничная принесла в его номер завтрак: кофе, тосты, яичницу и свежевыжатый апельсиновый сок. Заметив, что он не один, а с дамой, понимающе улыбнулась, и через пять минут появилась вновь – с тарелкой бутербродов с красной рыбой, сыром и вареной колбасой.

– Ты знаешь, Димочка, а ведь мы с тобой уже не в первый раз спали на одной кровати и под одним одеялом, – сообщила Лариса Николаевна, уплетая бутерброд с красной рыбой.

– Как это? – удивился Павлов и чуть не поперхнулся, отпивая из стакана апельсиновый сок.

Лариса Николаевна рассмеялась и продолжила:

– Разве тебе Антонина Степановна не рассказывала? Нет? Тогда слушай. В году, точно не помню каком, я, мои родители и моя бабушка Татьяна Ивановна возвращались с летнего отдыха в Крыму. Проезжали через Москву. Билеты до Новосибирска достали с трудом, да и то на следующий день. Родители остались ночевать на вокзале, а бабушка повезла меня к Антонине Степановне, которая жила в коммунальной квартире где-то в Замоскворечье.

– На Старой Басманной, – уточнил Павлов.

– Так, вот, – продолжала Лариса Николаевна, – по каким-то причинам ты тоже оказался там, и нас положили спать в одну кровать. А утром…

– Стоп, – сказал Павлов. – Я помню. Мой старший брат Сергей заболел свинкой, и меня отправили к бабке, чтобы я не заразился. Помню я и девочку. Неужели это была ты? – и при этих словах густо покраснел, вспомнив то, о чем вспоминать ему совсем не хотелось.

– Утром наши бабки ушли в церковь Николая Угодника к заутрене и немного задержались, а ты, негодник, проснувшись, достал из кастрюли вареную свеклу и покрасил мне ею то, о чем неприлично говорить, – завершила она свой рассказ о некоторых пикантных подробностях их первого свидания.

Павлов, молча, жевал бутерброд с вареной колбасой, не зная, что ему и сказать.

Лариса Николаевна налила себе кофе и перешла к другой теме, еще более щекотливой.

– Скажи, дорогой, почему ты, когда я приезжала в Москву на зимние каникулы, не захотел со мной переспать? – спросила она, хитро прищурив глаза.

Павлов запыхтел, но потом перешел в наступление:

– А разве ты этого хотела?

– Что?! – возмутилась Лариса Николаевна. – Да я специально, когда из ванной выходила, твой халат одела, и в нем мимо тебя прошла! Да я до утра торшер не выключала! В одних труселях к двери подходила и смотрела, как ты пружины на диване давишь!

– У меня резинок не было, – соврал Павлов, чтобы не говорить ей о том, что в ту ночь его остановило: – ее ангельская чистота.

В номере зазвонил телефон. Павлов взял трубку и услышал Оленину. Старший лейтенант госбезопасности просила его не уходить из гостиницы и ждать ее дальнейших распоряжений, в связи с тем, что, по оперативным данным, гражданин Мерцалов на своей машине "Волга" сегодня рано утром протаранил чугунное ограждение набережной и упал в реку Обь. На месте происшествия работают водолазы и смешанная оперативная группа.