Текст книги "Полнолуние"
Автор книги: Николай Плевако
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
4
Сайкин достал портсигар, постучал папиросой по крышке. Рука дрожала. Объясняться с Варварой было нелегко. Она медленно шла впереди, на расстоянии. Обернулась:
– Ну что ты, как хвостик?
– Погоди, что я тебе скажу.
– Некогда годить.
– Эх ты… Только и знаешь: гыр-гыр. В кого такая грызливая?
– Ну чего тебе надо от меня?
– Не гляди комом.
– А как же?
– Россыпью.
Варвара рассмеялась. Сайкин запыхтел, закряхтел, никак не решался, наконец взял Варвару за руку и сказал примирительно:
– Ладно, не будем ссориться.
– А у нас с тобой разговор короткий. Ты направо, я налево… Отстань! – Варвара сердито рванула свою руку, крепко сжатую Сайкиным повыше локтя. – Без провожатых обойдусь!
Сайкин с тоской глядел вдоль улицы, пока темная фигура не скрылась за углом, и подозрение, и ненависть к женщине, которую он любил и которая так бесцеремонно с ним поступала, окончательно вывели его из равновесия. Он побежал к Варвариному дому, уверенный, что застанет там Цымбала. Заглянул в сарай, обшарил все затененные уголки. Везде пусто, жутко пусто, как на заброшенном дворе. Представил Варвару с другим, и такая взяла тоска, что не вытерпел, постучал в окно, у которого она спала. Не шелохнулась занавеска, никакого звука, и он побрел домой: ну и пусть, ну и черт с ней! Получше есть девки…
В темноте Сайкин с кем-то столкнулся. Тот, другой, отступил в тусклый свет лампочки, подвешенной у входа в сельмаг. Сайкин узнал Захара Наливайку. И чего это он до сих пор шляется по улицам? Не намять ли ему бока без свидетелей, когда хутор погрузился в глубокий сон и даже собака не залает? Сайкин тупо уставился на парня, как бык в невесть откуда взявшегося молодого соперника. А Захар в распахнутом пиджаке, руки в карманах, стоял, посмеиваясь.
– Ну чего тебе? – сказал он, почувствовав опасность.
– Подойди сюда. Что я тебе скажу…
– Говори, мне и отсюда слышно. – Захар отступил, когда на него надвинулся Сайкин.
– Думаешь, убежишь, если захочу поймать?
– Какого дьявола тебе нужно? Что ты ко мне пристал?
– Откуда ты сейчас идешь? Говори сию минуту!
– Вон что тебя беспокоит. – Захар понимающе осклабился.
– Откуда идешь? В последний раз спрашиваю!
– От Варвары! – неожиданно выпалил Захар и тут же пожалел об этом.
– Ты мне шутки брось! Я за Варвару голову сверну.
– Ну и заткнись своей Варварой! На кой она мне леший… Я иду в гараж. На станцию поеду за председателем.
Сайкин недоверчиво покосился на парня и подошел к нему вплотную, приговаривая: «Да ты не бойся, не бойся», и вдруг цепко схватил за ворот пиджака:
– Не вертыхайся…
– Пусти! Воротник оторвешь!
– Да стой же ты на месте, леший тебя возьми! Второй раз ты мне за вечер попадаешься. Теперь я тебя так просто не отпущу.
– Пусти! Шуток не понимаешь, что ли?
– А с гусем тоже пошутил? А ко мне за медом лазил тоже шутя? И на собрании про поросят в подоле тоже шутил? От тебя сейчас может одно мокрое место остаться, ты это знаешь?
– Пусти ворот, говорят тебе!
Сайкин оттолкнул от себя Захара, и в этом толчке была такая сила, что Захар чуть было не завалил штакетник, который оказался за его спиной.
– Не до тебя сейчас, – буркнул Сайкин, уходя в темноту. – Но в другой раз не попадайся на дороге.
«Подожди же!» – с обидой подумал Захар, провожая ненавистным взглядом удалявшуюся фигуру, угловатую, сутулую, что-то в ней было от топтыгина, но на ногах Сайкин стоял крепко, и сила в нем чувствовалась недюжинная. Этого Захар не мог не учитывать, встретившись с ним один на один. А Сайкина одолевали сомнения и догадки, он снова вернулся к Варвариному дому и долго маячил у окна, прислушиваясь и пытаясь уловить хоть какой-нибудь подозрительный звук. Напрасно. В большом кирпичном доме все было охвачено сном.
– Варвара, слышь. – Сайкин тихонько постучал в окно. – Выгляни на минутку. Ведь не спишь… А если бы Цымбал постучал, так враз бы вылетела во двор.
Он опустился на завалинку и сунул руки-грабли в мокрые от пота волосы. На веранде загремел засов, вышел старик Чоп в исподнем белье и пиджаке, накинутом на плечи.
– Никакой у тебя мужской гордости нет, Филипп, – сказал он, поглядывая на небо. – Пусть за тобой девки бегают, а не ты за ними. Вот как себя нужно поставить.
Сайкин продолжал сидеть на завалинке, и Чоп не сходил с крыльца.
– Перебил ты мне сон. Варвара с весны не спит в этой комнате, а ты стучишь…
Сайкин поплелся со двора, как чужой.
* * *
Случилось это в жаркий августовский день. Юная, загорелая Варвара в коротком полинялом платьице шлепала босыми ногами по горячей дорожной пыли. К самой обочине подступила колючая изгородь виноградника. Желтоватые, дымчатые гроздья отягощали кусты, соблазняли спелым наливом. Варваре сильно захотелось душистого муската, который был только на этой плантации, принадлежавшей Сайкину, и она, отчаянно стрельнув по сторонам глазами, одним духом перелетела через невысокие колючки, только сверкнули глянцевитые от загара икры. Прячась за кустами, вся подавшись вперед, побежала вдоль рядка, подальше от дороги, и легла на спину в сухой, шершавый гравий, и прямо в рот ей – сочная, медовая гроздь, с такой тонкой кожурой на ягодах, что просвечивались застрявшие в мякоти косточки. Варвара зажмурилась от удовольствия с полным ртом душистого сока, а когда открыла глаза, увидела над собой хозяина, будто нависла гора, вот-вот рухнет и раздавит. Сайкин ухмылялся и качал головой, переводя взгляд с растерянного девичьего лица на обнаженные ноги. Варвара приподнялась на локте, смущенно одернула платье.
– По чужим виноградникам шастаешь?
Варвара потупилась, одной рукой упираясь в землю, другой неловко натягивая подол на голые колени. Сайкина она боялась – нескладный, рыжий, даже шея и мочки ушей в веснушках. В маленьких кабаньих глазках – злое и нахальное.
– Эх, и выдеру я тебя, как Сидорову козу, на позор всему хутору!
– Я больше не буду… дядя. – Варвара захныкала и хотела подняться на ноги, но Сайкин взял ее за плечо, придавил к земле:
– Лежи!.. Да не вздумай кричать.
И навалился медвежьей тяжестью и бесстыдно зашарил лапищами по девичьему телу, обласканному одними степными ветрами да теплой речной водой. Варвара задохнулась от ужаса и онемела, и не нашла в себе силы воспротивиться… Пришла домой как дурная, щедро одаренная виноградом, вывалила из подола на стол тяжелые кисти, заревела, упала на кровать и так, ничком, не шевелясь, бездумно пролежала до вечера, пока не пришел Чоп, ее дядя. Матери и отца Варвара лишилась еще в детстве, почти не помнила их и воспитывалась у Парфена Иосифовича Чопа, материного брата. Видя, какой ладной, черноглазой росла племянница, старик глаз с нее не спускал, боясь, чтобы кто-нибудь из хуторских отчаянных хлопцев не совратил до замужества. Да разве углядишь? Варвара была непоседой, летние дни пропадала на речке, вместе с мальчишками уходила в походы по лесам и долам, за что ей не раз влетало от Парфена Иосифовича. Еще в сенях услышав всхлипывание, старик, прихрамывая, подошел к кровати.
– Или заболела?
Варвара притихла.
– Может, за фельдшером сходить? – Чоп потрогал ее лоб. – Вроде жара нету. Что же ты молчишь?
Варвара вскочила на кровати, помятая, взъерошенная, напугав Чопа, но он и слова не успел сказать, как она уже была во дворе.
– Ишь стрекоза!
Чоп неодобрительно покачал головой и стал перебирать в уме хуторских женихов: пора, пора выдавать Варвару замуж.
На другой день пришел свататься Сайкин. Варвара, наклонясь над срубом, доставала из колодца воду, бросила на рыжего полный гнева и ненависти взгляд и понесла ведро в катух, свиньям, в дом не зашла. Сайкин так и не увидел соседку в этот день. Она забрела в самый дальний угол заросшего вишняком сада, спустилась к реке. Тут было сыро. Между пиками камышей поблескивала вода, ноги ступали по мягкому илу в частых оспинах – следах разной пресмыкающейся твари. Где-то за стеной камыша, на середине реки плюхнулась рыба, и этот звук гулким ударом отозвался в сердце Варвары. Над ухом зазвенел комар и впился в висок. Насекомые насели со всех сторон. Варвара вяло оборонялась. В камыше послышался треск, возня. Варвара насторожилась. На берег вылезла крыса с обвислой черной шерстью, острой мордой понюхала воздух. Варвара брезгливо передернулась, шикнула на крысу, и та юркнула в камыш. На душе было гадко, как будто водяная крыса забралась за пазуху…
– Не пойду, не пойду за него! – твердила Варвара за ужином, когда Чоп передал ей разговор с Сайкиным. – Уеду в город! Не буду в хуторе жить!
Той же осенью сдала экзамены в техникум. Бабы говорили: «Эта без мыла везде пролезет. Любого городского подцепит. Что ей хуторские!» Бабы были правы, да не совсем. Был он из соседнего большого села, долговязый, русый, заканчивал техникум, она держала экзамены за первый курс. Летом вместе уехали в Кустанай по его путевке. Варвара техникум бросила и вскоре пожалела: жили плохо. Долговязый после первой же брачной ночи разочаровался в Варваре, открыто приударял за местными модницами, дома не ночевал, а раз пришел пьяный и сказал: «Ты не особенно… Не нравлюсь, пожалуйста, на все четыре стороны!» Варвара этого не перенесла, наскоро связала узел, и, когда утром муж с головной болью проснулся и зашарил рукой по пустой постели, недоумевая, куда же делась жена, Варвара была уже далеко от Кустаная.
Год спустя – куда теперь денешься? – сошлась с рыжим Сайкиным. Но жизнь не клеилась. Была ему Варвара ни жена, ни любовница, а так: ни богу свечка ни черту кочерга. Вернулась к дяде и вся отдалась работе, только в ней находила отраду. У свинарок были хорошие заработки, и она попросилась на ферму. Но все чаще задумывалась, в этом ли счастье? Тосковала по юности, с грустью, как лучшие годы, вспоминала учебу в техникуме. Тогда-то она сблизилась с Сашей Цымбалом, да, видно, не надолго… «Если не помиримся, брошу все, поеду учиться», – думала Варвара в постели, широко открытыми глазами глядя в темноту. Давно купила пачку тетрадей, нужные учебники, только вот никак не могла выбрать время. «Завтра возьму с собой на ферму, и ни на какие гулянки! – убеждала себя горячо, потому что в душе сомневалась, хватит ли терпения. – Хватит! Хватит! Что я, хуже Ленки? В двадцать раз лучше разбираюсь… Сколько через эти руки прошло! Только бы диплом!»
Варвара, уткнув лицо в подушку, скрипела зубами, злилась на Елену, но не могла простить и Саше. Было больно if обидно, и тянуло к этому чудаковатому пареньку, чем-то ее приворожившему – то ли своей молодостью, то ли неподатливостью. «Опостылели», – стонала Варвара и в который уже раз зарекалась не признавать мужиков, даже Сашу. Прислушалась к далеким шагам Сайкина, вскочила с кровати, зажгла свет, поставила на печку выварку с водой, посрывала с окон занавески, сволокла все грязное в кучу, приготовила к стирке, потом принялась перетирать тряпкой мебель, стекла на окнах и зеркала, потом взялась за полы, высоко подоткнув юбку, шлепая босыми ногами по воде. Чоп, войдя со двора, оторопел:
– Дня тебе мало? Добрые люди спят уже давно.
– То ж добрые… – буркнула Варвара, ожесточенно ерзая тряпкой по полу и вытесняя деда из комнаты.
5
Среди домов есть такие, в которые входишь с охотой, зная, что там всегда будут тебе рады. Знал такой дом в хуторе и Дмитрий Рубцов. Из правления он отправился ужинать к старому другу Филиппу Артемовичу Сайкину. Они сели за стол в чистой горнице, где полы пахли свежей краской и снежно белели стены, увешанные широкими деревянными рамами домашней работы с плотно вставленными в них многочисленными фотографиями. Хоть были здесь и традиционные, расшитые петухами рушники и горбился в углу дубовый столетний сундук с замком-гирькой, комната выглядела отнюдь не старомодно, было в ней немало примет и нашего времени. Окна совсем не подслеповатые, а высокие, горница просторная, с одной стороны– новый шифоньер и трюмо, с другой – сверкающий лаком и перламутром радиокомбайн, какой редко увидишь и в городской квартире.
– Зачем тебе этот аристократ? – удивился Дмитрий Дмитриевич. – Телевидение не скоро дойдет до вашего хутора.
– Хочу первым посмотреть это дело. А то помру и не увижу, – лукаво отвечал хозяин, между прочим любивший слово «дело». – Время летит, не успеваешь оглядываться. Я и антенну установил на крыше, и кажется мне, что мой дом теперь не дом, а какой-то воздушный корабль. Несется невесть куда. Дойдет, очень даже скоро дойдет это дело до хутора.
– Все шутишь, Филипп Артемович. Я рад за тебя.
Для Варвары он был безымянный, для злых хуторских языков – Филькой, а для Елены и друзей – Филиппом Артемовичем. Этим дорожил, в семейном устое видел основательность жизни.
– Подумать только, уже зоотехник, уже нас, стариков, в хвост и в гриву разделывает на собрании, а, Филипп Артемович? – сказал Рубцов, имея в виду Елену, приемную дочь Сайкина.
– Рано ты в старики записываешься, Дмитрий Дмитриевич. Как бы ты, это дело, за мою дочь не стал свататься.
– Я что! Вот Бородин точно зашлет сватов.
Сайкин нахмурился:
– С чего ты взял?
– Видел его с Еленой. До сих пор, наверно, беседуют.
Сайкин вовсе озлился:
– Что ты мелешь! Где ты их видел?
– За крыльцом правления. Может, и целовались, бог их знает.
– Не допущу! – Сайкин грохнул кулаком по столу. Лицо Рубцова вытянулось: он никак не ожидал, что Сайкин так разволнуется от его шутливых слов.
Хлопнула дверь. Вошла Елена. Сайкин приставил палец к губам, строго посмотрел на Рубцова: «Хватит, хватит об этом!»
– Иди с нами снедать! – позвал он Елену, которая направилась в свою, смежную комнату, неся на покатых плечах толстые золотистые косы, как два лисьих хвоста. Рубцов проводил ее любопытным взглядом.
– Не хочется, – отозвалась Елена. В ее комнате скрипнула кровать.
Сайкин вздохнул:
– Строптивая стала. А ведь я ей… Не будем, не будем об этом деле. Давай вечерять, Дмитрий Дмитриевич!
– Ну вот, новый секретарь… Как он тебе понравился, Филипп Артемович? – Рубцов наложил себе в тарелку парующую рассыпчатую картошку, соленые огурцы с прилипшими веточками укропа и усердно захрустел, ожидая, что скажет хозяин. Но Сайкин молчал, налил рюмку водки, неторопливо подал гостю через стол.
– Не могу. Мне еще с Бородиным встречаться.
– Брось ты, ей-богу! Двенадцатый час. Какие встречи?
Но Рубцов с полным ртом замычал и замотал головой, отстраняя рюмку. Сайкин пожелал ему здоровья и выпил сам.
– Чем тебя еще угощать? Пробуй мед. Занимаюсь потихоньку пчелками. Спокойно и полезно это дело.
Но Рубцов думал о своем.
– Ситуация в правлении была, я тебе скажу, не из легких, только меня с толку не собьешь. Нюх у меня собачий, и нос всегда держу по ветру. Вы мне тут хоть в стельку… чего ни плетите, а я знаю: главное сейчас кукуруза!
– Бородин тебе спасибо скажет. Выпей!
– Нелегкий он человек, этот Бородин, признаться тебе, – продолжал Рубцов. – Я не новичок в сельском хозяйстве. Но не могу понять, как человек может интересоваться одними свиньями, телятами, кукурузой! Записная книжка у него – настоящий молитвенник, куда он то и дело заглядывает. Представь, там даже записано, когда такая-то свинья на такой-то ферме должна опороситься! Ну и мне приходится копаться в бумажках, как жуку в навозе, зубрить до умопомрачения. Кошмары стали сниться. Недавно приплелось, будто меня на бюро обкома засыпают перекрестными вопросами и, если на какой не отвечу, то тут же мне гроб-могила. И кто же, думаешь, спрашивает? Бородин! «А сколько, Дмитрий Дмитриевич, подсосных поросят в колхозе „Среди вольных степей“? А какой сейчас средний привес у бычков на откорме?» Веришь, проснулся в холодном поту…
– Хе-хе-хе, допек он тебя, как я погляжу. – Сайкин отодвинул от себя тарелку, грузно навалился на стол. Лицо его покрылось испариной. – И мне, Дмитрий Дмитриевич, Бородин поперек дороги стоит. Всю жизнь стоит.
– Может, обомнется, – предположил Рубцов, не совсем понимая Сайкина. – Наверху меня спрашивали, я сказал: подождем, посмотрим.
– Ладно, где наша не пропадала, давай выпьем!
– Что с тобой, не пойму, Филипп Артемович! Пьяницей тебя я не знаю, всегда уважал за трезвость…
– Тоска какая-то нашла.
– Не нагоняй преждевременно страху. Ну все, Филипп Артемович, я поехал. Извини.
Сайкин не стал задерживать гостя, проводил до калитки и почти насильно оделил его банкой меда, завернутой в газету и перехваченной у горлышка лоскутом.
– Приезжай, всегда буду рад, а особливо по морозу, – сказал он на прощанье. – Зайца прибавилось. Говорят, перемахнул от соседей. У них там всю землю перепахали.
– На зайца обязательно приеду. Собирай побольше людей гаить.
Рубцов сунул банку с медом в портфель и полез в «газик», поджидавший его у ворот.
– Домой! – бодро крикнул он шоферу.
6
Филипп Артемович постоял возле стола, подумал и взял недопитую поллитровку, закупорил свернутой из газеты пробкой, сунул в карман. Из комнаты Елены слышалось ровное дыхание да пение сверчка в холодной печи. Вскоре Сайкин уже шагал по улицам и переулкам, через сады и огороды известной ему одному тропинкой на край хутора. В доме на отшибе светились окна. Филипп Артемович приник к стеклу, пытаясь осмотреть комнату сквозь кружевную занавеску, и в испуге отшатнулся. Долго стоял в нерешительности. Подкладкой фуражки вытер потную голову. Хотел было повернуть назад, но махнул рукой: была не была. Толкнул дверь.
У стола с закусками развалился на стуле Рубцов, и ворот его гимнастерки был расстегнут на все пуговицы. Похудевший портфель валялся на сундуке, а банка с медом стояла рядом с пузатым графином водки. На дне графина плавали корки лимона. Хозяйка суетилась у печи. Ее дочь Нюра, подперев голову рукой, с улыбкой слушала Рубцова, который рассказывал что-то смешное.
Бросив стряпать, охая и ахая, хозяйка бросилась навстречу гостю. Филипп Артемович присел на лавку: никак не мог снять тугой хромовый сапог, ерзая по заднику носком другого сапога.
– Принимай еще гостей, Анастасия, – сказал он с усмешкой.
Хозяйка завернула в половую тряпку неподдающийся сапог и с такой силой потащила на себя, что Филипп Артемович съехал с лавки и запрыгал на одной ноге.
– Здоровая же ты баба, это дело.
Рубцов умолк, прислушиваясь к голосам в сенях, и, когда Сайкин появился на пороге в тапочках на босу ногу, встал навстречу, радостно улыбаясь:
– Заходи, заходи, мы тут малость того…
– Ясно, – сказал Филипп Артемович, присаживаясь к столу. – У меня дома грамма не выпил, а у людей уже полштофа опорожнил. И про Бородина забыл.
– На полчасика забежал. У шофера скат спустил. Тут недалеко чинит. – Рубцов прислушался, но с улицы не доносилось никаких звуков, лишь что-то трещало, шкварилось в печи и остро пахло пережаренным салом.
– Мам, яичница пригорела! – крикнула, смеясь, Нюра и повернулась к Рубцову: – Так что же страусы?
– Страусы, значит, водятся в пустыне Сахаре и яйца кладут в песок…
Нюра хихикнула, вспомнив рассказ Захара о пушистых кроличьих яйцах.
– Видно, сладкое любят?
– Почему сладкое?
– Так ведь Сахара же. Сахару-песку там много, что ли?
– Эх, Нюра, сама ты, как сахар… – Под столом что-то произошло. Нюра вдруг вспыхнула, загремела табуреткой, отодвинулась от стола и одернула юбку.
– Говорите, да не заговаривайтесь. А то опять очки потеряете. Страус еще мне!
Рубцов захохотал:
– Шустрая, ну и шустрая девка!
Филипп Артемович косил взгляд то на вдовушку, то на ее дочь и не понимал, к кому пришел его друг и как ему, Сайкину, следует себя вести. Он выпил рюмку лимонной водки, но свою поллитровку не достал, в разговор не вступал, только тупо смотрел на разболтавшегося Рубцова. Потом тяжко вздохнул и принялся за куриную лапу, рвал зубами недоваренное мясо, облизывал сальные губы. Не то во хмелю, не то дурачась, Рубцов плел такое несуразное, что Сайкину было неловко за своего друга. Хозяйка снисходительно улыбалась и все хлопотала возле гостей. Застучал мотор, к дому подъехала машина. Рубцов стал прощаться и что-то шепнул Нюре, отчего она досадливо отмахнулась.
– Мед дареный не забывай, – сказал с ехидцей Филипп Артемович.
– Возьмите, возьмите. У нас, слава богу, своего хватает! – Хозяйка пыталась сунуть банку в портфель, но Рубцов решительно отвел ее руку, потряс портфелем:
– Там у меня бумаги важные. Кушайте на здоровье.
– Даром что не свой, – буркнул Сайкин.
– Нюра, проводи гостя! – строго сказала хозяйка.
– Сами дорогу найдут. – Нюра сердито отвернулась.
– И не стыдно тебе. Иди проводи!
– Вот навязались. Сейчас уберусь…
– Ей все равно на дежурство. Свинья супоросная в группе. – Мать подтолкнула Нюру к двери. – Подкиньте до фермы, Дмитрий Дмитриевич.
– С удовольствием. А на зайца обязательно приеду, Филипп Артемович.
Сайкин отмахнулся:
– Ладно, ладно. Будем рады.
– Не-ет, Филипп Артемович. – Рубцов поймал его руку и сжал до хруста. – Вижу, что думаешь обо мне нехорошо. Мол, серьезный товарищ, а ведет себя недостойно. Так, а?.. У меня эта серьезность вот где! – Рубцов ткнул пальцем в печенку. – Э-э, ничего ты не понимаешь. Прощай!
Закрыв дверь на задвижку и подождав, пока машина отъехала от дома, хозяйка вернулась к печи, резвая и веселая. Она била яйца о край сковороды и, высоко поднимая, разламывала пополам; белок вытягивался, студенисто дрожал и шлепался вместе с желтком на раскаленную сковороду. Брызнуло, зашипело, затрещало растопившееся сало. Хозяйка стряпала у печи сноровисто.
– Я вам, Филипп Артемович, свеженькой изжарю. А вишневка какая припрятана. Берегу для вас.
Сайкин, опустив голову, вяло пережевывал корочку хлеба. К яичнице не притронулся, она так и застыла в пузырях, с помутневшими желтками и побелевшим свиным салом, но наливку отведал. Хозяйка принесла ее из кладовки, тщательно стерев фартуком с бутылки пыль. Анастасия Кузьминична, точно в чем-то провинилась перед гостем, выказывала ему всяческое внимание: то поправляла на его коленях полотенце, то подливала в стопку кроваво-красной вишневки, то нарезала ломтями хлеб, которого и так хватало. Все эти услуги Филипп Артемович принимал как должное и что-то бормотал себе под нос.
Хозяйка мимоходом заглянула в зеркало, поправила волосы, одернула юбку. Была она крепко сбитой и еще не старой бабой, на которую мужики непременно оглядывались, встречая на улице.
– Давненько вы не были у нас, Филипп Артемович.
Гость молчал.
– Притомились? Куда там, после таких дебатов… – Хозяйка присела на край табуретки напротив Сайкина, заглянула ему в глаза, заискивая:
– Может, вам постельку постелить?
– Незачем. Я домой пойду.
– Так поздно! Да еще выпивши! Я всю ночь глаз не сомкну, буду беспокоиться: может, в силосную яму свалился, ногу сломал. Нет, нет, я вас не отпущу, Филипп Артемович.
Она сняла с кровати покрывало, сложила вчетверо и повесила на спинку, привычно и в то же время с особенной старательностью подбила перину, разложила подушки.
– Ну, я пошел, – сказал Филипп Артемович, вставая, не глядя в ту сторону.
– Вы это всерьез? – удивилась хозяйка, и улыбка сошла с ее губ.
– Обидела ты меня крепко, Анастасья.
– Так я ж его не тянула, сам приперся, черт плешивый! Что ему нужно, не знаю. Может, он к Нюре? Так старый уже. Из-за этого, Филипп Артемович…
– Мне завтра спозаранку ехать в райцентр. А медок свой я заберу, это дело. Из принципа.
Филипп Артемович подбросил на ладони банку, так и не распечатанную, горлышко которой он час назад аккуратно завязал лоскутом, сунул под мышку.
– Берите, берите. Если желаете, так я вам еще налью, – сказала хозяйка со слезами на глазах, обиженно поджимая губы.
Сайкин не ответил, вышел в сени.
Дома, раздеваясь, он прислушался: показалось, что Елена ворочалась и вздыхала. Он заглянул в ее комнату, хотел заговорить и не решился, зашлепал босыми ногами к своей кровати. Потушил свет. Голова тяжело упала на подушку. Не досада и зло на приемную дочь, с которой почему-то все трудней было находить общий язык, и не Анастасья, и даже не Варвара гнали прочь от Сайкина сон. Весь этот вечер занимал его Бородин. Не рад ему был Филипп Артемович, ох как не рад! Давняя, полузабытая история вдруг обернулась тревогой за собственное благополучие.
