Текст книги "Полнолуние"
Автор книги: Николай Плевако
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Николай Плевако
ПОЛНОЛУНИЕ
Роман
Часть первая. ОЖИДАНИЕ
1
Вечерело. Уже было сумрачно под деревьями и зажигались огни в хатах, а на светлом небе все не гасла заря. Пахло теплой пылью, поднятой днем грузовиками. На закате солнца было видно, как она легкой дымкой висела над проезжими улицами, просвеченная красными косыми лучами, как растекалась по садам, оседая на листве яблонь. И эта пыль, и сизый дым из летних печей, вытопленных соломой или пустыми шляпками подсолнечника, и лепехи кизяков, пришлепанные к плетням на сушку, убеждали в нерушимости пейзажа степного хутора.
Тихо. Воздух как из духовки. Елена на перине не знала, куда себя деть, то и дело переворачивая подушку холодной стороной к лицу. Не спалось. По улицам и напростец через огороды молчаливые пары потянулись к берегу Ивы, усеивая землю раковыми панцирями. Раки здесь в таком же ходу, как в иных местах подсолнухи. Их запросто набирают целыми ведрами, протаскивая бредень по лабиринту камышей, за которыми, хоть пройди всю речку, не увидишь берега.
– Ух и стиляга попался! – послышалось в темноте. – Попробуй клешню.
– Здоровенная.
Хрустит раковый панцирь, аппетитно чмокают губы.
– Это что. Вот Захар Наливайка отколол стиль, со смеху умрешь.
– С голым гусем?
– Нуда.
– Слыхал краем уха. Расскажи.
Елена, заинтересованная шуткой хуторских парней, до половины высунулась из окна и сразу узнала сухопарого Сашу Цымбала, красавчика, бледноватого лицом, с длинными, завивавшимися на затылке волосами и претензией на столичную моду в костюме. Саша любил подтрунивать над своим другом Захаром и часто приписывал ему то, чего не было. Елена вспомнила: утром возле водопроводной колонки бабы обсуживали Захара, который для смеха усыпил эфиром и общипал догола вожака в чьем-то гусином стаде.
Захар, ровесник Елены, один из немногих, кто после школы не уехал из хутора в город, как бы навсегда остался парнем-рубахой и, конечно, ей не пара. Вот Саша другое дело…
– Сашок! – позвала она негромко, когда парни поравнялись с домом, и ватага разом остановилась, но к окну подошел один Саша.
– А, Елена! Привет. Насовсем или только на каникулы?
– Насовсем.
– Значит, стопроцентный зоотехник?
– Страшно как-то.
– Пообвыкнетесь.
– Придется, – сухо ответила Елена. Ей не нравилось «вы», к которому поспешно, словно чего-то испугавшись, перешел Саша.
– А как ты, готовишься в институт? – Елена нарочно нажимала на «ты», давая понять, что отношения между ними, несмотря ни на что, остаются прежними, но Сашу будто подменили.
– Как вам сказать. Стремление такое есть, да большая общественная нагрузка, – выпалил он, желая ошарашить Елену новыми сведениями о себе. – Очень сильно загружен. Командир местной дружины, агитатор. Сейчас готовлюсь к докладу.
Елена улыбнулась:
– Вижу, вижу, трудно тебе, Саша. Сочувствую.
– Нет, почему же! Сил у меня хватает. – Саша закашлялся, но стараясь показать, что это не от простуды, просто ему захотелось так, кашлянул еще раз и поперхнулся.
Елена отвернулась, скрывая улыбку.
Взвизгнул баян. Ухарски поведя плечами, подошел расхлябанной походкой Захар Наливайка. Елена – интеллигентная девушка. Росли вместе. Давно не виделись. Захару приятно, что у него такая знакомая и он запросто может с ней переброситься словами.
– Как живешь, Елена?
– Хорошо. А ты?
– В нашем хозяйстве всегда порядок.
Больше говорить не о чем. Захар помялся, потоптался и ушел. Елена переглянулась с Сашей, оба рассмеялись.
– Выходи на улицу. – Саша вяло помахал пальцами и присоединился к парням.
Непонятно, почему он нравился Елене, может быть, за синие глаза с поволокой да интеллигентную бледность лица, какой не сыщешь ни у одного из хуторских загорелых, грубоватых здоровяков. К двадцати годам Саша сильно вытянулся, и мальчишки дразнили его: «Дядя, достань воробышка». Из-за хилого здоровья он пропустил в учебе год или два, потом бросил школу и поступил в вечернюю. У Елены Саша всегда вызывал жалость и сочувствие. Но вот в этот приезд она узнала о нем такое, что возмутилась. Говорили, будто с пареньком, как с мужем, только тайно, живет соседка Варвара, старше его лет на семь. Елена верила и не верила. Где-то в глубине души, словно уголек на дне засыпанного пеплом мангала, теплилась любовь к Саше, в чем она даже самой себе боялась признаться. Так бывает у каждой девушки в возрасте, когда еще ничего не определилось и хочется кого-то жалеть и любить, больше всего слабых и несчастных. Одна подруга Елены по этой самой причине вышла замуж за пьяницу, убежденная, что жертвует собой для спасения бедолаги…
Со двора потянуло древесным дымком, и Елена спохватилась: на мангале уже давно грелся утюг.
Мангал стоял у порога. Это было старое ведро, выложенное внутри половинками кирпичей и обмазанное глиной, с поддувалом. Елена длинными щипцами набросала древесных углей в утюг, и в темноте угли как бы перелетали в воздухе, казались волшебными огоньками, а Елена колдуньей. Утюг – чугунный, тяжелый, с откидной крышкой и отверстиями по бокам, точно у парохода иллюминаторы. Елена широко замахала им, расхаживая по двору и сея вокруг искры.
Застучал колхозный движок. В хате вспыхнул свет, сперва тускло, вполнакала, потом вдруг брызнул так ослепительно, что на лампочку нельзя было смотреть: в глазах как бы отпечатались, поплыли белые волоски. Хотя свет и стал нормальный, он продолжал вибрировать, то усиливаясь, то убывая, и от стука мотора на электростанции позванивали стекла в окнах и дрожал под ногами пол.
Елена отгладила платье, оделась, уложила прическу, но медлила уходить из дому. Подошла к столу, перебрала выложенную из старого ридикюля кучу фотографий. Она это делала всякий раз, приезжая домой на каникулы. Минувший год казался таким длинным, столько за это время происходило событий, новых знакомств и узнаваний, что Елена рассматривала фотографии своего детства и ранней юности как далекое-далекое прошлое. Некоторым снимкам нет и года, а последнему всего месяц. Белокурый парень держит под руки Елену и ее подругу на городском пляже. Все трое в купальных костюмах. На обратной стороне рукою Елены написано: «Этот день я запомню на всю жизнь». Чем же он знаменателен? Признанием в любви? Первым поцелуем? Или просто интересным знакомством? Кто знает!.. Много фотографий подарили подруги, сопроводив их сентиментальными надписями в прозе и стихах: «Дорогой Лене от Клавы. Пусть взор твоих очей взглянет на образ мой и напомнит о нашей дружбе и учебе на первом курсе». Или: «Быть может, память обо мне в тебе недолго будет длиться, так пусть она назло судьбе на фото этом сохранится. Саша К.». Дальних родственников и полузабытых предков, свадьбы, похороны, рождения – все хранят фотографии, пожелтевшие, с надломленными углами и будто только что вчера проявленные, с ясным, четким изображением, с тисненной золотом фамилией фотографа на картонном основании. Почему-то эти снимки, сделанные на заре фотографии, оказались более стойкими, чем сегодняшние, словно первые мастера задались целью сохранить для потомства неповторимые образы своих современников. И действительно, Елена всегда с интересом, как старые кинофильмы, просматривала фотографии, на которых попарно стояли бравые солдаты с обнаженными шашками или представала во всем великолепии семья: дед, отец, сыновья в жилетах, при цепочках от часов, в надраенных до блеска сапогах, мать и дочери в длинных платьях, повязанные белыми платками, с иконописными лицами. Но вот уже и фотографии отложены в сторону. Елена, бросив последний взгляд в зеркало, вышла на улицу. Одной одеждой она отличалась от своих хуторских сверстниц, да и то в день приезда, а потом, заложив подальше городские наряды, ходила в ситцевом сарафане и вместо туфель на тонюсеньких каблучках носила легкие тапочки.
Было еще темно, луна поднималась где-то за деревьями. У калитки стояла соседка Варвара, нетерпеливо поглядывая вдоль проулка: кого-то поджидала. Елена хотела пройти незамеченной, но это не удалось.
– Куда направилась? – окликнула Варвара.
Елена ответила без охоты:
– На карагаче сегодня собираются. Пойдем?
– Надоели вечеринки, – отмахнулась Варвара.
– Понятно. С милым и в шалаше хорошо.
– Здравствуйте, я ваша родичка… С каким еще милым?
– Не притворяйся, Варвара. Всему хутору известно, только вам двоим невдомек.
– Да о ком ты речь ведешь?
– А то ты не знаешь Сашу Цымбала.
Варвара чуть смутилась:
– А что? Он человек свободный, не от жены его отбиваю!
– Ну и Варька! Он же моложе тебя на семь лет. Что за кавалер! – В голосе Елены прозвучала издевка. А Варвара с какой-то отчаянной игривостью сорвала с головы косынку, откинула назад волосы, которые тяжелым комом упали на плечи, и насмешливо сказала:
– Для замужества добра хватает! Вон твой отец проходу не дает, да я его даром не хочу.
Елену эти слова покоробили, краска залила лицо, но она сдержалась, промолчала. А соседка таинственно продолжала:
– Мне интересно побыть с нетронутым хлопчиком. Эх ты, непонятливая. Слушай, что я тебе скажу.
Варвара, хихикая, наклонилась к уху Елены, нерешительно пытавшейся от нее отстраниться. К лицу девушки снова бросилась кровь, хотелось рассердиться, обругать Варвару, но любопытство взяло верх, и она слушала, подавляя стыд. Елена избегала Варвару, не любила разухабистую, шумную соседку, как и та ее, наверное, хотя при встрече обе делали вид, что рады друг другу. Узнав от самой Варвары всю правду, Елена вознегодовала. Это казалось невероятным. Варвара представлялась порочной женщиной.
Двое у калитки и не подозревали, что их подслушивает Саша Цымбал. Он нетерпеливо ожидал, когда уйдет Елена, не желая ей попадаться на глаза. Но последние слова Варвары сильно обидели паренька, он разорвал в клочья скрученный из сена жгут и убежал расстроенный. Видно, многое ему открылось в эту минуту.
– Ох и бессовестная ты, Варька, – сказала Елена, отталкивая соседку и с грустью думая о том, что для этой женщины, как и для многих других, даже, может быть, и для того же Саши, которого она так возвысила в собственных глазах, это главное в жизни. Для этого они появились на свет, как им кажется, из-за этого страдают, не зная других, более высоких чувств. Сама она ждала от любви иного, чего-то необычного и благородного.
– Все мы хороши, когда спим, – уже скучно протянула Варвара, точно догадываясь о мыслях Елены, и выглянула за калитку: ей послышались шаги. Но улица была пуста. Где-то высоко в небе, удаляясь, пророкотал рейсовый самолет. Спросонья на насесте взбалмошно закудахтала курица, а вдали, на самом краю хутора, подал голос баян – чуть слышно, с короткими переборами, как бы пробуя силы.
– Захар Наливайка, – сказала Елена. И уже весело: – Ну и отколол он стиль… с голым гусем.
– Чего? – не поняла Варвара.
– Ты разве не знаешь? В стаде гусей выловил вожака и налил ему в рот эфира. Гусак сразу и уснул. Тогда Захар ощипал его догола, оставил один хохолок, как у стиляги. Гусак проснулся и пошкандылял к стаду. Эх как шарахнутся от него гуси. Улетели аж за хутор в степь.
– Лоботряс этот Захар, – сказала Варвара, утирая косынкой слезы, выступившие от смеха. – Попадется какой-нибудь дуре муженек. Намучается… Постой, постой, не нашего ли он вожака ощипал? О чем-то таком ворчал сегодня дядя, да я не разобрала.
– Может, и вашего. – На лице Елены промелькнула озорная ухмылка. А Варвара потрясла кулаком:
– Попадется он мне в темном месте, я его самого так ощипаю, что волком взвоет.
Елена, от природы смекалистая на рифму, пропела:
Ой, Варвара, ты, Варвара,
Не губи зазря Захара.
В нашем хуторе сейчас
Кавалеры напоказ.
– Выдумщица ты, Ленка. Других ты подмечаешь, а сама скрытничаешь. Признавайся, влюбилась в Наливайку?
– В Захара? Да ты что!
– Не защищала бы, не любя.
– Если ты хочешь знать, кто мне нравится… Нет, не скажу!
– Стесняешься? – Варвара с неприязнью покосилась на девушку. – Не закрывай, не закрывай своего нрава косой. Как бы ягненок бесом не обернулся.
Елена удивлялась соседке и терялась: а может быть, легкое поведение не такое уж грешное дело?
– Выкладывай начистоту, тихоня! – снова стала допытываться Варвара, уже не беря в расчет Захара Наливайку. Но Елена тянула: то ли интриговала, то ли боялась злых языков.
– Сказать? А не обидишься?
– Да не Саша ли? – Варвара в упор уставилась на соседку, но Елена не ответила, исчезла в темноте, лишь по звуку шагов можно было догадаться, что она направилась к карагачу.
– Так он и ждет тебя там! – язвительно крикнула вслед Варвара. Она еще немного подождала у калитки, прошла по проулку до угла и там немного подождала, всматриваясь в темноту, вернулась скучная. Из соседского двора доносился разговор. На завалинке сидели старик Чоп, Варварин дядя, и Филипп Сайкин, ее постылый муж, с которым она уже давно была врозь.
– Так у нас с тех пор и пошло сикось-накось, – жаловался Сайкин. Варвара презрительно фыркнула и подумала: «С каких это пор, интересно знать?» Она вошла в дом, на кухне в потемках нащупала эмалированную ведерную кастрюлю с вареными шершавыми раками, еще горячими и влажными, наложила в газетный кулек с верхом. На крыльце ее окликнул Чоп:
– Это ты, Варвара?
– Я… Отдохну перед дежурством, – обронила она нарочито сонно, неслышно, на цыпочках спустилась с крыльца, осторожно, чтоб не скрипела, прикрыла за собой калитку и направилась к карагачу, куда уже стеснялась ходить (годы были не те) и куда потянуло ее из-за Саши Цымбала.
Белый ствол карагача, оголенный, вытертый штанами и юбками до блеска, невесть откуда и как попавший под забор одного из дворов в центре хутора, был издавна облюбован молодежью. Саши Цымбала здесь, верно, не было. А Захар Наливайка, сидя верхом на бревне, перебирал лады баяна – равнодушный, с отсутствующим взглядом. Девушки протяжно и грустно вели песню.
– Захарушка, сыграй повеселей, а?.. Ну хоть барыню!
Елена взмахнула косынкой, но парень лишь презрительно скривил губы. На баяне он играл бойко и в этом искусстве уже достиг потолка, удовлетворившись десятком модных мелодий и непременной барыней. На свадьбах он только ее и наигрывал, иной раз вечер напролет без устали. Ни одна пирушка не обходилась без Захара. Обычно баяниста долго уламывали– держал марку – и обязательно первому подносили рюмку.
Елена пристукнула каблуком:
– Сыграй же!
Городское «г», чуждое местному уху, вызвало усмешку у белобрысого паренька, соседа Захара, и он передразнил:
– На горе гуси гогочут, под горой куга горит!
– Гля, какой казак выискался! – одернул его Захар. – «Под хорой дошлупя»!.. А со мной не хочешь станцевать, Елена?
Захар передал баян своему ученику-подростку. Поднялся с ленцой и, подергивая плечами, припадая на одну ногу, точь-в-точь, как прихрамывающий дед Чоп за стадом гусей, двинулся по кругу. Настолько верно было это сходство, так комично изображено, что парни и девчата на карагаче, хватаясь за животы, покатывались со смеху. Свою комическую роль Захар выдержал до последнего па. Серьезный, не поддаваясь общему веселью, сел на бревно и кинул на колени баян.
– А что? Законно.
Кто-то из девчат крикнул:
– Покажи, Елена, как стиляги танцуют!
Баянист взял ритмическую стильную мелодию.
Елена как бы шутя заерзала на месте подошвами, растопырив руки, изгибаясь всем телом и сильно кренясь то в одну, то в другую сторону. Девчата захихикали, отворачиваясь или же с завистью следя за танцующей. Устав, Елена бухнулась на карагач, потеснив девчат, и все притихли, никак не выражая своего отношения к диковинному танцу.
Подошла Варвара и, наблюдая за Еленой, с завистью подумала: «От такой ни один хлопец не откажется. В девках долго не засидится!» Потом вспомнила, как Елена говорила в день приезда из города, затянутая в узкое платье: «Я в английском стиле. Это сейчас модно».
Вдруг кто-то громко сказал:
– Захар, прочти указ Петра Первого насчет стиляг.
– Прочти! Прочти! – сразу наперебой загомонили парни и девчата.
Захар полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо, почти распавшийся на сгибах, потертый листок бумаги с отпечатанным на нем машинописным текстом. Это был шестой или восьмой экземпляр из-под копирки, буквы на нем расплывались, но Захар знал текст уже наизусть и при свете карманного фонарика бодро прочитал:
– «Указ Петра Первого от пятого июня 1709 года…»
– Врешь! Даже число назвал. Сам придумал!
– Не перебивай!
– Читай, читай, Захар!
– «…от пятого июня 1709 года. Нами замечено, что на Невской першпективе и ассамблеях недоросли отцов именитых в нарушение этикету и регламенту штиля в ишпанских камзолах и панталонах, мишурой изукрашенных, щеголяют предерзко…»
– Читает, точно дьяк.
– Тсс… Помолчи!
– «Господину полицмейстеру Санкт-Петербурга указую: впредь оных щеголей с рвением великим вылавливать, сводить в линейную часть и бить кнутом, пока от ишпанских панталонов зело похабный вид не скажется. На звание и именитость не взирать, также и на вопли наказуемых…». Также и на вопли наказуемых, – повторил Захар под общий хохот и осторожно сложил листок, спрятал в карман, весело кося глазами по сторонам.
А воздух, казалось, сгустился, пятачок сузился. Кудрявая шелковица, как овчинная папаха, укрыла под собой хуторскую молодежь, и было душно, и от садов шел густой пряный дух зреющих яблок и груш, часть которых опала и гнила на земле.
Захар ужом нырял в толпе, юлою вертелся то возле одной, то возле другой пары, кривлялся, острил, задавался. Подцепит какую-нибудь девчонку, побалагурит, подурачится и бросит. И его никто всерьез не принимал. Всегда у него высмыкнута из брюк рубаха, всегда болтаются во все стороны пустые рукава накинутого на плечи пиджака, всегда он готов на выдумку, на что-нибудь залихватское.
– Ха! Ха! Ха! Ха! – вдруг гаркнет Захар в тишине дремлющего хутора, и бабы в хатах вздрогнут с перепугу, сплюнут и покачают головами: ну и бугай, ну и дурак!
– Наливайка, а ты знаешь, что придумал Чоп?
– Чего?
– Зарядил ружье солью и у кровати поставил. Я, говорит, этого гусятника все равно выслежу.
– Пойдем стащим ружье!
– Да ты что! Может, он не солью, а картечью зарядил.
– Чепуха. Пойдем. Не услышит. Законно…
– Не. Другой раз. Командировочный тут какой-то из района. Вон с Нюркой сидит.
– Ой, хлопцы, замучилась я с этим командировочным, – вздохнула в темноте свинарка Нюра. – Остановился у нас на квартире и проходу не дает… Да вы потише!
– Извиняюсь. Я только портфель положил на колени.
Стекла очков глянули на парней пустотой. Лысоватый мужчина отвернулся и снова что-то зашептал девушке на ухо, даже обнял за талию. Нюра отодвинулась и вдруг весело крикнула:
– Хлопцы, послушайте, что командировочный балакает. Про какие-то секретные бумаги. Я, говорит, могу тут всех арестовать. Чудак какой-то.
Парни вмиг плотно окружили эту пару.
– Какого лешего ему нужно? То руку целует, то на колени становится… Вот навязался.
– А вы чего глаза вылупили? – Незадачливый кавалер только теперь заметил толпу любопытных. – Ну-ка живо разойдись!
Но никто даже попытки такой не сделал.
– Вы знаете, с кем разговариваете?
Но с ним никто даже словом не обмолвился, все точно онемели от любопытства.
– Я вас сейчас… знаете что! Живо убирайтесь!
Парни плотнее сомкнулись вокруг мужчины, и это его озадачило.
– Я таких, как вы, знаете что? У меня бумага, подписанная… знаете кем?
– Хлопцы, давайте его в Иву бросим.
– Наливайка, бери за ноги, а я за руки.
– Не притрагиваться ко мне! – завопил лысый.
– Платок ему в рот, чтоб не орал!
– Документы надо проверить.
– Берите портфель…
– Не смейте!
Лысый юркнул сквозь толпу и побежал вдоль улицы пригибаясь. Сзади гулко топали ноги настигающих парней. Вдруг он присел, и в воздухе что-то блеснуло.
– Наган!
Парни бросились врассыпную, прячась за деревья, прижимаясь к хатам. Командировочный сидел на корточках, наверное целясь в кого-нибудь из них. Была такая темнота, что ничего нельзя было разглядеть. Парни съежились, ожидая выстрела. Там, где очерчивалась фигура человека на дороге, послышались сморкание, возня.
– Да что же это такое! Есть тут живая душа?
Ему не ответили.
– Ребята! – позвал командировочный жалобно, но и на этот раз никто не отозвался. Выругавшись, он продолжал шарить по земле рукою. В другой держал на весу портфель.
– Что же это такое? Куда они запропастились? Ребята, слышите? Подойдите кто-нибудь.
– Что случилось? – спросил Захар.
– Очки потерял.
Парни хихикнули.
– Ей-богу, потерял. Помогите найти. Ничего не вижу…
Командировочный на самом деле выглядел беспомощным, ощупывал придорожный бурьян, как слепой. Боясь подвоха, парни осторожно подошли к нему, нашли очки и растолковали, как пройти к хате, где он квартировал.
– Мир, ребята? – сказал очкастый на прощанье, расчувствовавшись.
– Ладно, ладно, проваливай… Ка-ва-лер, – сказал Захар насмешливо, но беззлобно.
…Подходя к дому, Варвара еще издали заметила возле стога высокую фигуру.
– Вот ты где! А я все вязы свернула, тебя выглядывая, – сказала она, недовольная опозданием Саши. – Чего насупился?
– Знаешь что… – парень взял Варвару за руку, жарко дохнул в лицо, хотел высказать наболевшее. Но Варвара обезоружила его своим невинным видом:
– Ох, устала я, намоталась за день со скотиной. Присядем. Хочешь раков, Сашенька? Сладкие. Вечером сварила. На, посмакчи!
Она развернула в подоле подмокший газетный сверток и сама первая принялась есть. Саша к ракам не притрагивался, смотрел сердито.
– Не пойму я тебя. Сфинкс какой-то! – Он откинулся на сено и поднял тоскующие глаза к звездному небу.
– Как ты говоришь интересно, Сашенька! Это верно, что ты пошел в пастухи, чтобы в институт готовиться? – Варвара осеклась, боясь обидеть Сашу. Она знала другое: паренек ушел в пастухи не по своей воле, а потому, что врачи велели больше находиться на свежем воздухе. Худой, бледнолицый, стеснительный– таким он помнился с детства. Чем только не болел: малярией, желтухой, золотухой, не говоря уже о кори, свинке и ветрянке, обычных болезнях детей. Он почему-то не любил молоко, борщ и мясо ел без хлеба, за что мать ему всегда выговаривала, вообще был привередлив, обидчив и получил прозвище маменькиного сынка. Не то что подраться на улице – курицу не мог зарезать и бледнел при виде крови от царапины. Боясь насмешек, он старался ни в чем не уступать своим сверстникам и однажды выпил целый стакан водки – залпом, будто уже не впервые. Пластом пролежал весь день на кровати, и никакие нашатыри и обливания не могли привести парня в чувство. От первой же папиросной затяжки закачался, хватаясь руками за воздух, и зевал, как рыба на суше.
Саша стыдился своей болезненности, и то, что Варвара по-иному объясняла его пастушечью судьбу, порадовало парня. Он сказал:
– Ладно. Пастухи тоже не последние люди.
– Какие же ты книжки читаешь, Сашенька?
– Всякие.
– И про любовь?
В голосе Варвары зазвучало озорное. В темноте женщину не было видно, смутно проглядывало лишь лицо да поблескивали белки глаз. Саша и тянулся к Варваре, и все в нем противилось этому.
– Сон я вчера видел, как в воду глядел, – сказал он вкрадчиво. – Хочешь послушать?
– Конечно. Положи мне на руку голову, так тебе удобней будет. Кого же ты видел?
– Тебя.
– Нет, правда?
– Будто выходишь вся в белом, гордая такая, и смеешься мне в лицо.
– Вот это неправда.
– Во сне чего не бывает. Ты слушай, не перебивай. Ехидно так смеешься и говоришь: «Мне интересно было побаловаться с нетронутым хлопчиком. А в мужья я себе найду».
Саша не увидел, почувствовал, как сильно побледнела Варвара.
– Ты чего дрожишь? Или сон в руку?
– Ой, сердце закололо, Сашенька. Подожди немного… Вот… Уже отлегло.
Парень поднялся, пошел к калитке. Варвара, недоумевая, потянулась за ним:
– Санечка, рассердился?
Парень даже не оглянулся, исчез, как в омуте, только скрипнула калитка да глухо застучали шаги, удаляясь. Обиженная женщина, шурша сухим сеном, поднялась, крикнула вдогонку:
– Нечего тогда ко мне ходить! – Прислушалась, не остановился ли Саша (нет, шаги по-прежнему удалялись), и еще обиженнее: – Ступай, ступай к длинноногой, она в тебя по уши влюблена!
А ночь надвинулась такая, что одному оставаться было невыносимо. Низкие звезды, распаренные духотой, оплыли и вяло мигали. Стыдливо шептались на речке камыши, стоя по колено в воде, и в кустах что-то шелестело, возилось, осторожно и таинственно, и сверчки на деревьях звенели и умолкали, словно прислушиваясь, словно чего-то выжидая… Саша брел по берегу реки, грудь распирало томление, и ноги, помимо его воли, заворачивали туда, где еще гомонила молодежь, совсем в другую сторону от дома.
На опустевшем карагаче скучала Елена. Саша сел рядом. В ушах его беспокойно, как надоедливый звон, верещало: «Санечка, рассердился?.. Санечка, рассердился?»
– О чем грустишь, Сашок? – спросила Елена.
– С чего вы взяли? Просто сочиняю.
– Что, что?
– Ну как вы, сочиняю вирши, – сказал Саша уже бодро. – Давно хочу показать тетрадь знающему человеку. Не посмотрите?
– Я совсем не знающая, что ты!
– А говорят, в газете печатали.
– Какая там газета! Институтская многотиражка.
– Понятно. Я, Елена Павловна, гуртоправом работаю. Один. Не с кем словом обмолвиться. (А в ушах, будто навязчивая муха: «Санечка, рассердился?.. Санечка, рассердился?..») Ну и сочиняешь… Хорошо сейчас в степу.
– В степи.
– Чего?
– Правильно – в степи.
– Ну да, в степи. Хорошо. На берегу Ивы устроили доильную площадку, красный уголок, настоящий летний лагерь. Приезжайте!
– Как-нибудь.
– Давайте завтра! Покупаетесь с доярками. В том месте речка глубокая. А плес какой! Не песок, а манная под ногами. Лучше городского пляжа.
Саша, не зная сам отчего, заволновался, загорячился, точно выступал с трибуны.
– Ты мне, Саша, так говоришь, будто я не в хуторе возрастала.
– Вас хуторской назвать уже нельзя. И разговор не тот, и манеры другие.
– Вот наговорщик.
– Чего уж там, совсем городская. Девчата вас теперь стыдятся. Да и хлопцы не знают, с какой стороны подойти.
– Не сочиняй, Саша.
– Честно. Один хлопец мне сегодня говорит: «Сильно мне Ленка нравится, да не знаю, как быть: ей не будешь трепаться, как нашим девкам, засмеет». Вот какие у нас кавалеры.
– Чудак какой-то!
Елена встала, игриво закружилась по пятачку, мурлыча вальс, и вдруг с разбегу вскочила на карагач. Помахивая косынкой в вытянутой руке, чтобы удержать равновесие, быстро просеменила по скользкому стволу на самый конец и там чуть не свалилась, отчаянно закачалась на одной ноге. К ней подбежал Саша:
– Дайте руку!
– Не надо. Я сама… – И Елена легко спрыгнула на землю. – А ты, Саша, почему без Варвары?
– Какой Варвары? – Парень помрачнел. («Санечка, рассердился? Санечка, рассердился?» – снова заверещало в ушах.)
– Точно сговорились… Друг от друга отнекиваетесь! – Елена усмехнулась и нараспев сказала:
Ведь давно это известно.
Ну сознайся, Саша, честно!
– Частушку сочинили?
– Ах, Саша, Саша… Куда завела тебя буйная головушка?.. До свиданья!
– Я вас провожу?
– Не стоит.
– Чего уж там! Провожу.
– Я тебе похожу по чужим дворам! – донеслось из глубины чопового подворья, скрытого за деревьями.
– Отпусти руку, дядя Филипп! Я не к тебе, а к деду Чопу лазил. Законно.
– Ха, к деду! Ты только посмотри на этого законника. Я тебе сейчас законно уши оборву.
– Ты на всех не кидайся. Думаешь, на тебя управы не найдется. Вцепился, как клещ. Пусти!
– Стой же ты! Будешь вертыхаться, схватишь по затылку.
Голоса приближались, и вот уже взошедшая луна осветила на дороге Филиппа Сайкина, начальника хуторской почты. Он тащил за руку Захара, как горец за уздечку упрямого осла. Сайкин ступал, будто вбивал что-то в землю. Ноги у него плоскостопые, вогнутые вовнутрь. Лицо крупное, с мясистым носом и равнодушным взглядом почти бесцветных глаз под рыжими бровями. Еще парнем он поражал хуторян недюжинной силой. Рассказывали, однажды на плотине встретились Филипп и бык – не разминуться. Филипп взял быка за рога и… свалил в пруд. Постоял, посмотрел на свои ботинки, которые от натуги полопались по швам, сказал со вздохом: «Упористый, стерва…»
– Слышь, Варя, – рокотал голос Сайкина на дороге. – Мы с дядей твоим сидим на лавке в саду, мирно беседуем. Я ему как раз насчет нашей семейной жизни говорил, мол, поссорились из-за пустяка, а уже два месяца врозь. Чего мы не поделили? Смотрю, а кто-то к хате крадется. Заглядывает в окно. Открывает створки. Перекидывает ноги. Что за черт! Я его за шиворот – цап! Смотрю – Захар!
– До смерти он меня напугал, проклятый! – голосисто протянула Варвара.
– Я ему напугаю, я ему, кажись, устрою хорошую жизнь.
Елена повязала косынку, прихорошилась перед зеркальцем.
– С Варварой все кончено. Я сегодня разобрался, что она за человек, – полушепотом сказал Саша, не зная, то ли идти следом, то ли отстать от Елены.
– Вот как! Ну и что?
– Двуличная.
– Это для меня ново.
– Как я только мог с нею встречаться, сам не знаю… Вот вы совсем другая. Сразу понимаете что к чему.
– Просто удивительно, как вы быстро разбираетесь в людях, Саша. – Елена обернулась и насмешливо посмотрела парню в глаза. Но Саша не смутился.
– Разрешите? – Он взял Елену под руку, уверенный, что она не оттолкнет. После красивой Варвары любая девушка казалась доступной, будто все они только и искали встречи с Сашей. Но Елена высвободила руку:
– Не много ли двоих на один вечер?
Девушка пошла вдоль заборов, постепенно растворяясь в темноте. Саша растерянно смотрел вслед.
– Может, все-таки проводить?
Издали донеслось:
– Ничего не на-а-до, кроме мармелада-а-а…
Саша приуныл: видно, Варвара весь вечер будет стоять поперек дороги.
– Эй, дядя Филипп! – прорезал темноту звонкий мальчишеский голос, и послышалось глухое шлепанье ног по пыли. – Давай сюда. Подмога твоя нужна.
– Что там стряслось?
– «Волга» из района застряла.
– Далеко?
– Геть-геть… за свинарником!
– Ну и пусть сидит. Незачем было лезть, куда не следует.
Елена больше ничего не разобрала, она была уже возле своей калитки и думала о Саше Цымбале. Парень ей до этого нравился, но теперь разочаровал, показался тем бойким молодым человеком, у которого ума палата, да ключ потерян… И снова вспомнился город, и та фотография с надписью на обратной стороне: «Этот день я запомню на всю жизнь». Этот день она могла запомнить, но вернуть его была не в силах. Трудно, очень трудно забыть то, чему ты отдал пять своих лучших лет, с чем сжился, что постоянно напоминало о себе. В жаркой кровати, обняв пуховую подушку, Елена постепенно засыпала, путаясь в своих разноречивых мыслях, но жизнь в хуторе все еще катилась на скрипучих колесах, виляя по закоулкам, как телега без ездока, которую тащили по бездорожью утомленные кони… Елена неожиданно пробудилась от рокота мотора и широко открыла глаза, прислушиваясь. Сильно билось сердце: ей приснилось, что приехал белокурый парень из города и постучал в дверь. Где-то неподалеку действительно урчала машина.
