Текст книги "Полнолуние"

Автор книги: Николай Плевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

2

Почерневший письменный стол, застланный поблеклым кумачом в пятнах чернил, в углу – свернутое красное знамя и рядом на стене – в деревянной рамке пожелтевшее «Свидетельство» о каких-то заслугах колхоза в прошлом, да вдоль стен грубые стандартные стулья, нанизанные на рейки для прочности, – вот и все убранство председательского кабинета. Прежний хозяин в нем бывал редко, а в горячую пору уборки или сева не заглядывал сюда по неделям, и кабинет выглядел необжито, по-казенному уныло, вторые рамы в окнах никогда не выставлялись, и от долгих зимних заседаний правления остался стойкий запах табака и пота.

Елена вспомнила, как зашла первый раз рано утром в эту заждавшуюся хозяина комнату и подумала, что вот теперь она многое может сделать в хуторе, была уверена, что поведет дело умнее, чем предшественник, и, как ей представлялось, без особых трудностей сможет осуществить свои задумки.

В хорошем расположении духа она прошлась из угла в угол, потрогала красное знамя, прочитала «Свидетельство». Сколько раз она бывала в этом кабинете студенткой, потом зоотехником, а теперь вошла хозяйкой– свободно, уверенно, не чувствуя никакого стеснения. Она развернула на столе карту колхозных угодий, поделенную на разноцветные квадратики. Желтые квадратики – это поля кукурузы, коричневые – пшеницы, черные – пары, зеленые – травы. Елена позвала бухгалтера, совсем молодую, но серьезную и строгую женщину, повязанную крест-накрест цветным шалевым платком.

– Есть у нас производственный план?

– А как же!

Бухгалтер вроде бы обиделась. Она принесла конторскую книгу, испещренную цифрами. Производственный план был составлен добросовестно, как сразу отметила Елена, только прежний председатель в него редко заглядывал и держал больше для начальства. Елена углубилась в чтение, водя пальцем по серой бумаге с влипшими в нее какими-то остюгами. «Получше можно было бы найти тетрадь, – подумала она с неудовольствием. – Верно говорят: „Достались по наследству перья после бабушки Лукерьи“».

Глупо, конечно, предполагать, что до Елены в колхозе никто не брал в руки карандаш, не считал, не прикидывал, не делал выводов, но мало было охотников до переустройств.

Елена поймала себя на том, что, рассуждая таким образом, видит перед собой Ивана Дмитриевича Глаголина, мысленно объясняет ему свои сомнения и как бы ждет его поддержки. Она никогда с ним не встречалась, но хорошо знала по книгам, статьям, выступлениям. Казалось, делай так, как советует Глаголин, и дело быстро двинется вперед.

Елена достала чистый лист бумаги, придвинула ближе чернильницу, собралась с мыслями, как дверь вдруг распахнулась и в кабинет вошел тракторист Пантелеев, видно, прямо с поля, перепачканный землей и машинным маслом.

– Как быть, Елена Павловна?

– Что такое?

– Позарез надо в город.

– Кто же зябь будет пахать? Зима не за горами.

– Я тоже зимы боюсь. Хата стоит недостроенная. Гвоздей нужно с пудик.

– С гвоздями трудно в колхозе. Но бригадир говорил мне о вас, я выделю этот пудик, как только получим гвозди на складе. Идите работайте. В такое время трактор нельзя оставлять даже на час!

– Надоело мне ждать, Елена Павловна. С весны в сарае целой семьей живем. Терпения уже нету. Жена загрызла. Ты, говорит, один такой дурак, в поле да в поле, из работы не вылазишь.

– Сказала же – лично займусь гвоздями.

– День еще подожду, Елена Павловна, больше невмоготу. Освобождайте от работы.

Елена снова взялась за ручку и бумагу, а когда подняла голову, напротив нее уже сидели две женщины и протягивали через стол ладони – натруженные, иссеченные морщинами, не женские, мужские ладони:

– Видите, Елена Павловна.

– Вижу, не белоручки.

– Всю жизнь полы глиной мажем. Надоело. Хотим досками застелить.

– Где же я вам досок возьму, бабоньки? В колхозе коровник и птичник без стропил стоят.

– Отнимаются у нас руки, Елена Павловна. Мы ведь не тунеядцы, честно в колхозе работаем. По двадцать коров в день выдаиваем. Пожалейте наши руки.

А после женщин ворвались двое шумливых мастеровых и забегали плутоватыми глазами.

– Строители мы. По договору у вас.

– Крышу мы должны крыть на клубе.

– Вот, значит, теперь мы хотим спросить: крыть или не крыть?

– Конечно, крыть. И как можно быстрее: лето на исходе.

– А как насчет деньжонок?

– Каких деньжонок?

– Сотенку хотя бы, председатель. Для задора!

Мастеровые стояли посреди комнаты в развязных позах, нагловатые, уверенные, что свое получат. «Кому пришло в голову взять на работу шабашников?» – подумала Елена, но сказала доброжелательно, все-таки строители позарез нужный народ:

– Обратитесь к бухгалтеру. Как у вас там в договоре записано, она в курсе дела.

Мастеровые покосились на дверь, куда тотчас при их появлении ушла бухгалтер, и остались на месте.

– Ты бы сама походатайствовала, председатель.

Елена знала, что ей придется нелегко, но многого, очень многого не предвидела. Колхоз строил, и колхозники чуть ли не через двор закладывали дома, не саманные, не под камышом, как в первые годы после войны, а каменные, под шифером, под черепицей… Какая-то строительная горячка охватила народ: шифер, лес, гвозди, цемент – нарасхват.

Вон их сколько поднялось – веселых, покрашенных синькой или охрой, с витиеватыми резными карнизами и крылечками. А на одном доме по фронтону друг другу навстречу плывут белые лебеди; даже на ящике для писем намалеван голубь с конвертом в клюве. «Ну и пусть люди строят, украшают свое жилье, – думала Елена, – ведь из поколения в поколение ютились в земляных хатах с подслеповатыми оконцами, в кровь разбивали лбы о низкие притолоки…» Нелегко дались эти новые дома. После работы в колхозе, не передохнув, засучивали рукава, подкатывали штаны, месили глину, рыли ямы, клали фундамент, набивали шлакоблоком стены и падали в кровати от усталости как подкошенные. Нет, не манна сыплется с неба в крестьянский двор. Елена хорошо понимала и тракториста Пантелеева, и женщин-доярок с мужскими натруженными руками, но как всех оделить, как не обидеть?

– Елена Павловна, будем сегодня ехать или нет?

На пороге стоял шофер Захар с кнутом, похлестывая им по сапогу. Старая колхозная «Волга» до сих пор была на капитальном ремонте, и Елена ездила то на грузовой машине, то на линейке.

– Обязательно! Вот только бумаги подпишу, – сказала она и, кивая мастеровым на дверь в бухгалтерию, туда, мол, туда идите, прямо с крыльца прыгнула на линейку, легко качнувшуюся на рессорах.

– А производственный план? – крикнула бухгалтер в форточку.

– Потом. Пусть у меня побудет.

– В третью? – спросил Захар, натягивая вожжи.

– Давай в третью.

3

Легкую линейку кренило набок, того и гляди очутишься в кювете. Комок грязи из-под лошадиных копыт ляпнул Елене прямо в переносицу, и вскоре еще два комка угодили в лицо. Застоявшаяся лошадь, понукаемая Захаром, бежала грузной рысцой, громко екая селезенкой.

– Но! Но! – покрикивал Захар, вздергивая вожжами. – Не лошадь, а реактивный самолет.

Обернулся к председателю, с усмешкой спросил:

– А на МУ-2 не приходилось ездить, Елена Павловна?

– Это еще что за транспорт?

– Коровья упряжка. В войну, говорят, была самая распространенная, да и я прихватил. Наша гнедая чуток резвее МУ-2. Но! Но! – Захар со свистом покрутил кнут над лошадиной спиной.

За выгоном начиналась пожелтевшая плоская степь с дальним курганом, торчавшим на ней, как пуп. С этого кургана был виден другой, а с того – третий, и говорили, что когда-то кочевники наставили их для передачи сигналов в случае нападения противника, зажигая на вершинах костры… Как далеко забралась Елена, в небольшой, никому не известный хуторок, в полудикие края, где еще неуловимыми стадами проносятся вдали сайгаки, на телеграфных столбах немыми стражниками маячат орлы, а за курганами, чудилось, до сих пор в шатровых кибитках колесят степями кочевники. И странно было представить шумную городскую улицу, витрины магазинов, разодетых прохожих, среди которых можно встретить знакомых. Теперь та жизнь представлялась далекой, недоступной. Но Елена не жалела о прошлом. Ей казалось, что все ее поступки многозначительны, что кто-то следит за каждым ее шагом и когда-то, может быть даже после ее смерти, заинтересуется жизнью скромной честной девушки, которая так много сделала для своей страны.

 
Кто живет для вещей,
Теряет все с последним вздохом.
А кто всем сердцем к людям,
С ними останется и после смерти,—
 

вспомнила она свою давнишнюю тетрадную запись. Она постоянно испытывала какие-нибудь трудности, настоящая жизнь рисовалась где-то впереди, и она не могла понять, почему старики считали юность самой счастливой порой жизни. Худая, с обострившимися чертами лица, она стала похожа на строгую учительницу. Но дома глаза ее снова становились по-детски наивными, чуть растерянными, удивленно смотревшими на жизнь и чего-то ждавшими от нее. Пожалуй, Елена чаще была снисходительна к людским слабостям, чем строга.

Одетая в порыжевшую тужурку и сапоги, она широко, по-мужски шагала по полям, уже не студентка и даже не «специалист», а председатель. Совсем недавно ее звали в хуторе просто Ленка, а сейчас уважительно Елена Павловна. И это тоже было непривычно. Учтивость коробила Елену, она подозревала неискренность и угодливость. Казалось, вот-вот она избавится от неуверенности, но все мерещилось: ошибется, сделает какую-нибудь непоправимую глупость, и люди изменят о ней мнение. Только проснется, и уже об этом думает, уже беспокоится. Недавно ей пришлось пережить самое неприятное, что она могла себе представить. Это случилось с неделю назад, когда она вместе с Сашей Цымбалом ездила на станцию за известкой для нейтрализации солончаков, которыми не были обижены здешние степи. (То там, то сям белели на полях плешины выступившей на поверхность соли, на них ничего не росло.)

– С какой кучи брать? С этой, что ли? – спросил Саша, стоя на железнодорожной платформе перед белой сыпучей горой. Рядом была такая же.

«Где известь, где суперфосфат?» – Елена вдруг поняла, как может невзначай опростоволоситься перед Сашей. От одной этой мысли сделалось жарко. Ей даже почудилось, что Саша ехидно улыбнулся, и, делая вид, что ни на секунду не усомнилась, она кивнула головой и как можно строже сказала:

– Бери с этой. Не забудь – две тонны на гектар. А мне еще идти в райком.

По дороге она подумала, что надо было, не стыдясь, взять щепотку, плюнуть: если зашипит, то известка. Как это она сразу не сообразила! Вот будет дело, если ошиблась… Елена вдруг представила, как вместо известки по полю рассыпали суперфосфат, как это обнаружил бригадир и возмутился, как заухмылялись колхозники, а Саша сказал: «Ну что это за председатель, смех да грех!» Елена хотела уже вернуться на станцию, но встретила работника райкома, к которому шла. За день так и не выбрала времени. И как же она была рада, когда узнала, что все обошлось благополучно.

Подъезжая к третьей бригаде, Елена издали увидела погнутые лопасти ветряного двигателя, когда-то подававшего на ферму воду. Они обвисли, как пустые рукава. Воду скотине возили в бочках, разливали ведрами.

– Когда ветряк отремонтируете? – спросила Елена бригадира «три» с неказистой фамилией Засядьволк. Он был в сером заношенном бумажном костюме и брезентовых тапочках на босу ногу, сидел в двуколке, а Елена ниже, на линейке. – И солому надо свезти с полей поближе к фермам. Фуража маловато.

– Тракторы все на зяби, – наконец сказал долго молчавший бригадир.

– Возите на волах.

– Народу много нужно.

– Поищите. Девять возов колхозу, десятый – колхознику. Охотники найдутся. Даю вам неделю срока. Управитесь?

Бригадир молчал, и было непонятно, готов ли он выполнить приказание или остался при своем мнении.

– Ветряк на ферме, по-моему, нетрудно исправить, – продолжала Елена.

– Нетрудно, – согласился бригадир.

– За чем же остановка?

– Труб нету. Полопались прошлую зиму. Ветряк теперь ни к чему.

– Неужели достать негде?

– Пробовали, не достали.

– Сколько же нужно труб?

– Метров пятьдесят, а может, больше.

– Всего-навсего?

– В райцентре один шибай предлагал трубы, – вмешался в разговор Захар. – Деньги требовал на кои. А бухгалтерша не дала, говорит, только перечислением.

– Правильно. Для этого есть Сельхозтехника, – сказала Елена. – Я завтра свяжусь с тамошними руководителями.

– И не пытайтесь! Двадцать раз уже связывались, – воскликнул Захар. – Если и бывают у них трубы, то не про нас. Верно, товарищ Засядьволк?

Бригадир подобрал вожжи, промолчал.

– Где же еще можно достать трубы? – спросила Елена.

– А нигде. Только частным порядком, – сказал Захар.

Получался какой-то заколдованный круг, из которого невозможно было выбраться. Иной раз приснится сон. Плутаешь по лабиринту, отчаявшись, и просыпаешься в холодном поту. «Фу, это ж только сон», – облегченно вздохнешь. Но притча о трубах была явь, не сон. Какая-то скрытая сила противодействовала Елене. И Захар Наливайка, и этот угрюмый бригадир своими доводами, как бы оправдывавшими беспорядки на ферме и в поле, тоже ставили Елену в тупик.

Она отдала еще кое-какие распоряжения, не надеясь, однако, что они будут выполнены, и повернула линейку в хутор. На нее вдруг нашла грусть, представилась впереди длинная череда дней, встреч и разговоров, скучных, убийственно однообразных.

– Неразговорчивый здешний бригадир, – сказал Захар, посмеиваясь, – Бирюк, одним словом.

– Что?

– Бирюком называют здешнего бригадира. Нелюдимый он какой-то.

– А-а…

– Но дело знает. С ним надо только по-хорошему. Без шума. Всегда сделает.

– Что-то сомневаюсь, Захар.

– Нет, верно. Поживете – увидите. Смотрю я, трудно вам будет привыкать к председательству, Елена Павловна.

Захар словно угадал мысли девушки, и она с любопытством посмотрела на ездового, на его таинственную улыбку, обращенную куда-то вдаль, к темным садам и белым хатам показавшегося за бугром хутора. Рыхлые тучи низко висели над землей, дул влажный ветер, было зябко, и запыленный бурьян у дороги увял, но дождя все не было.

– Почему-то председатели в нашем хуторе не приживаются, – сказал Захар. – Глухое место. Быстро заскучать можно или еще в какую-нибудь хандру впасть.

– Это верно. Без дела тут очумеешь в два счета. Одна у меня радость, Захар, – работа. Давай подстегивай лошадей. Надо со строительными делами поскорей развязаться: зима не за горами. – А про себя думала: «Приживусь, Захар, приживусь, хотя и тоска находит. Но кажется мне, что это поначалу».

В правлении она насела на бухгалтера:

– Надо купить трубы!

– А какой документ я пришью в отчет?

– Вам нужна бумажка, а колхоз на сотни рублей убытки несет.

– Черную кассу я открывать не буду, хоть вы тут разбейтесь об стенку головой.

– Ну и дела! Куда ни кинь, везде клин.

– Вы бы, Елена Павловна, к Бородину съездили, – заметил Чоп, сидевший у стола с какими-то своими нуждами к бухгалтеру.

Елена вспомнила, как на отчетно-выборном собрании этот иконообразный и смиренный с виду старик не спеша пробрался к сцене и, не поднимаясь на нее, скромно стал под трибуной, теребя в руках фуражку и бросая плутоватые взгляды в переполненный зал. Колхозники притихли, даже в самых дальних рядах, куда председатель собрания не раз грозил пальцем, настороженно умолкли.

«Я так мыслю, товарищи, – начал Чоп. – Если ошибаюсь, то пусть меня поправят… Предположим, мы сейчас примем многоуважаемую Елену Павловну Сайкину в члены колхоза согласно ее заявлению. А вдруг собрание потом не изберет ее председателем. Она же не захочет остаться в колхозе… Не останешься ведь, Елена Павловна, а?»

«Ты дед, не загадывай, а говори дело», – посоветовал кто-то из задних рядов.

«Я и говорю: неудобно как-то получается… Вдруг не изберут Сайкину председателем, она не останется в колхозе – это точно. Ну а сейчас избрать Сайкину мы не можем: она еще не член артели. Вот задача, товарищи».

Зал весело загудел:

«Мягко дипломат стелет…»

«Морочит людям голову».

«Все ясно, дед. Садись!»

Елену, конечно, избрали председателем, но выступление Чопа не прошло бесследно и как анекдот распространилось по району.

– Вы председатель молодой, – продолжал Чоп серьезно, без тени иронии. – Бородин вам должен помочь хоть на первых порах.

Елена слушала настороженно, пытаясь понять, доброжелательно ли советует ей Чоп, но тот явно хотел исправить свой промах на собрании.

– Я и сама об этом думала, – сказала Елена. – Неотложных дел немало набралось в районе.

– Вот и езжайте! Пусть тамошнее начальство голову поломает. А то сунули человека в пекло, а сами в сторонку!

Елена недолго колебалась: неурядицы прямо-таки ее одолели. В райкоме размашистым шагом, через ступеньку, поднялась в приемную Бородина, удивляясь, как это прежде не сообразила, что именно здесь раз и навсегда может избавиться от всех затруднений.

– Минутку. Вы по какому вопросу? – остановила ее девушка-секретарь, когда Елена взялась за ручку двойной, обитой дерматином двери. Узнав, в чем дело, она посоветовала спуститься на этаж ниже, в отдел колхозного строительства.

– Мне к самому Бородину.

– К Василию Никандровичу сейчас нельзя. Приехало областное начальство.

– Я подожду.

– Как хотите. Но я вам советую вначале спуститься этажом ниже.

– Нет, лучше подожду.

Елена отошла от двери, за которой слышался негромкий говорок и постукивание счетов, и села у окна, несколько раздосадованная: при таких рогатках наждешься, намаешься. Через дорогу от райкома партии распахнуло свои широкие двери приземистое старое здание раймага, оживленное в этот предвечерний час. Из него вышли две женщины, остановились посреди улицы, разглядывая купленную шерстяную кофточку, поднимая ее на свет и растягивая на ладонях… Какое им дело до забот Елены! А она почему-то должна думать и о трубах, и об этих женщинах, и обо всем колхозе. Какой огромный груз она взвалила на плечи! Не надорвется ли? Все чаще она задавала себе этот вопрос, наталкиваясь на трудности, и, не отвечая на него, боясь спасовать, еще ожесточеннее влезала в работу, которую не могла ни измерить, ни увидеть ее конца.

Елена взяла со стола районную газету, попробовала сосредоточиться на чтении, но поминутно прислушивалась к разговору за дверью. Наконец два толстяка с тугими кожаными портфелями, отдуваясь и вытирая лбы носовыми платками, вышли из кабинета.

– Можно? – спросила Елена девушку, откладывая газету.

– Там еще трое, – сказала та, на секунду перестав печатать на машинке, и снова всеми пальцами дробно застучала по клавишам. Елена подумала, что, может быть, в самом деле лучше спуститься этажом ниже, попытаться вначале там устроить свои дела.

Зазвенел звонок, девушку вызвал первый секретарь. Вскоре она вышла из кабинета и побежала по коридору, кого-то разыскивая.

– А вы все ждете? – недовольно взглянула она на Елену, снова садясь за свою машинку. – Там вопрос решается очень серьезный, не меньше часа потребуется.

– Ничего. Время у меня есть, – сказала Елена. Но прежнего воодушевления уже не было. «Люди занимаются большими проблемами, а я тут со своими трубами, – подумала она. – Взбрело же в голову именно к Бородину, как будто на нем свет клином сошелся…» Она с тоской посмотрела на обитую дерматином дверь, за которой так легко осуществляются надежды, а запутанные в гордиев узел дела разрешаются с необыкновенной прямотой, где люди разговаривают друг с другом на редкость откровенно и честно.

Дверь распахнулась, и в приемную выглянул сам Бородин:

– Ты ко мне? Заходи. Очень рад!

– Я по строительству.

– Все равно заходи. – Бородин взял Елену под руку, заглядывая в лицо. – Вид у тебя расстроенный. Как работается?

– Дел невпроворот.

Бородин подвел Елену к представителям из области, которые с любопытством обернулись к девушке.

– Знакомьтесь, товарищи. Председатель одного нашего колхоза. Можете лишний раз убедиться, какие у нас провалы в строительстве, – сказал секретарь, точно уже знал все, о чем хотела ему поведать Елена. – Ну что у тебя, товарищ Сайкина? Подсаживайся ближе, выкладывай!

Официальное обращение отвлекло Елену и взволновало. Она испугалась, что, находясь в деловых отношениях с Бородиным, отдалится от него дальше, чем при первом знакомстве. Чем больше будет говорить с ним о зяби, навозе и кукурузе, чем ближе он станет ей как секретарь, тем дальше как добрый, милый человек. Елена удивилась и воспротивилась этому чувству, но оно, наверное, все прочнее утверждалось в ней. «Ну и пусть!» – подумала она с досадой и сказала в тон секретарю строго, по-деловому:

– Много объектов идет в зиму неоконченными, товарищ Бородин.

– Вот видите, – подхватил тот. – И так в каждом колхозе. В чем ты нуждаешься, Елена Павловна?

– Даже не знаю, с чего начинать… Труб нужно метров двести, – бодро приврала Елена, надеясь на щедрость областного начальства.

– Труб? Каких труб?

– Водопроводных. О г мороза полопались на фермах прошлой зимой.

– Мы в этом году, Елена Павловна, десять километров водопровода провели в свиносовхозе. На складах ни одного метра труб не осталось.

– Бочками воду возим.

– Не знаю, чем я тебе могу помочь. Может, директор Сельхозтехники вникнет в твою нужду да потрясет фондами, – Бородин кивнул головой в сторону щегольски одетого мужчины, но тот отчаянно замахал руками, как сигнальщик на мачте корабля:

– Вы же знаете, Василий Никандрович, водопроводных труб нет. Лимит исчерпан полностью.

– Слышишь, Елена Павловна, – сказал Бородин. – Что у тебя еще?

– Гвоздей нужно тонны четыре, – уже неуверенно сказала она.

– А ты знаешь, что на весь район получено не намного больше. Да и зачем тебе столько гвоздей?

– Двенадцать объектов, не говоря уже об индивидуальном строительстве.

– Гвоздей нету. И в этом я тебе не могу помочь, – сказал Бородин, постукивая кончиком карандаша по стеклу. Представители из области сидели молча, с тугими портфелями на коленях.

– А как же тогда? – сказала Елена. – Строй как хочешь…

– Что у тебя еще?

– Шифер очень нужен. Коровник и клуб стоят некрытые.

– Ну и быстрая ты, как я погляжу, Елена! Да ты знаешь, какая у нас драка за шифер? Колхозы прямо с завода выбирают лимит.

– Хоть сейчас направлю машины, лишь бы дали.

– Не знаю, есть ли в области шифер, – Бородин снова посмотрел на представителей, и те снова открестились. – Ну вот видишь, какие дела. Что у тебя еще?

– Как будто все. Спасибо за помощь. Пойду.

Бородин проводил упавшего духом председателя до двери.

– Это маскарад для областного начальства, что ли? – сказала Елена.

– Не ты одна строишься. Понимать должна. Я чуда сотворить не могу.

– Где же материал брать?

– Изыскивай на месте. – И, прощаясь, строго спросил: – Ну а как полевые работы? Слыхал я, зябь плохо пашете.

На обратном пути Елена вспомнила о своем недавнем легком настроении, когда первый раз вошла в пустой председательский кабинет и почувствовала себя сильным человеком. Какая наивность! На ее плечи легла огромная тяжесть своих и чужих забот, и никто их не разделит с Еленой – ни секретарь райкома, ни бухгалтер, ни Захар, который, сидя на передке, знай себе помахивал кнутом, ни о чем не горюя. «Изыскивай на месте… Легко сказать!»

В конторе еще сидела за какими-то бумагами бухгалтер.

– А это что у вас? – спросила Елена, устало присаживаясь к столу.

– Списки трудоспособных. Посмотрите. Вы Семеновне выписали два воза соломы, а у нее всего-то тридцать выходо-дней. Задорожную оделили лесом, а она вообще на колхоз плюет, каждый день базарничает. – Бухгалтер говорила так, будто перед ней был по меньшей мере злостный растратчик.

– Вон что! И много таких?

– Да многовато, – с неудовольствием сказала бухгалтер, подавая Елене списки, потом деловито оправила на животе концы пухового платка и одернула платье.

Елена с интересом вчитывалась в фамилии. Хмурила брови. Бухгалтерская книга вдруг раскрыла отношение того или иного тавричанина к колхозу лучше, чем иная писанная на десяти страницах характеристика.

– Ну что скажете, Парфен Иосифович? – Елена поглядела на Чопа, который все еще сидел в правлении: видно, не ладилось с отчетом по кладовой.

– Что я могу сказать? – Чоп потупился и потер пальцем чернильное пятно на кумачовой скатерти. – Председателем быть – дело непростое. Но вы, Елена Павловна, духом не падайте.

– Постараюсь, Парфен Иосифович.

– А на сегодня вам хватит, идите отдыхайте. Вон под глазами какие синяки.

– Вы, пожалуй, правы.

Елена встряхнула головой, которая действительно была тяжела и побаливала, сладко потянулась, и куда только делись деловитость и строгость: из-за стола встал обычный усталый человек, который до смерти рад и поесть наваристого домашнего борща, и завалиться в чистую, похрустывающую накрахмаленными простынями постель.

Она вошла к себе в кабинет, посмотрела на нетронутый лист бумаги, оставленный утром на столе: писать или не писать? И снова подумала о человеке, к которому мысленно обращалась с разными сомнениями. В сельском хозяйстве это был большой авторитет. Он много разъезжал по колхозам, беседовал с людьми на фермах и в бригадах, не гнушался зайти отобедать в дом к какой-нибудь доярке, знал многих председателей колхозов по фамилиям и ссылался то на одного, то на другого в своих статьях и выступлениях, давал рекомендации по части ведения хозяйства.

Елене казалось, что стоит написать письмо Глаголицу, раскрыть глаза на недостатки, как дело поправится. Она ясно видела несоответствие того, о чем говорил Глаголин, и того, что было в действительности. И Елена решила писать, убежденная, что письмо от председателя колхоза наверняка привлечет внимание. Но сегодня она уже ничего не могла делать, хотелось только поскорее завалиться в кровать, выспаться, и, повертев в руке чистый лист бумаги, она сунула его в ящик стола.