Текст книги "Вечная Любовь"

Автор книги: Николай Нагорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

В руках у Поля появилось яблоко:

– Весь мир перед тобою! Он лежит как яблоко Евы, наливается соком и красками, шар Земли!

Бросок. Яблоко в моих руках.

Как земной шар. Весь мир передо мною.

"Возьми меня! Сожми меня! Съешь меня! Я – для тебя!"

И выходит откуда-то из-за горизонтов времени Орлов-1, бывший когда-то мною...

– Сказала бы тогда Ирина Истомина: "Орлов, ты отдашь за меня жизнь?.."

– И отдал бы не задумываясь! – отвечает этот наивный романтик, бывший когда-то мною.

Где-то там, вдали во времени, остались лежать обломки Суперстены.

И что теперь сказать ему, этому идеалисту, бывшему когда-то мною?

– Вот он, твой Фантом. Твой Иллюзион... Несчастный мечтатель, наивный романтик, что скажешь ты в свое оправдание?

– Мне оправдываться не в чем. Я сложил витраж Вселенной. В том, что он рассыпался на осколки, нет моей вины, – отвечает он, бывший.

Бывший...

– Есть. Ты посягал на то, чего не в силах сотворить. Ты был слаб, но жаждал силы – как это глупо и смешно. Тебе и оставалась лишь левитация отрываться от земли и отлетать в какие-то фантазии о Прекрасных Незнакомках, тебе и оставалось лишь овладевать искусством быть невесомыми, поскольку ты и не обладал никаким весом. И как только реальность тебя ударила, ты полетел через голову. Я не стану строить новую Суперстену. Мне больше не нужны никакие беспомощные кумиры. Ничьи. Их благородство и сто лет назад для жизни уже не годилось. А сейчас...

– Лучше, по-твоему, использовать людей как машин? И покупать женщин за деньги?

– Люди сами хотят быть рабами своих страстей и роботами Надзирателей Игры, а часто просто завгаров и управдомов. Не надо их унижать. Но и не стоит идеализировать. Что же касается женщин, они сами хотят, чтобы их покупали и с ними спали. Иначе для чего же им все эти туфли на шпильках, шелка, духи и лаки? В большинстве своем они хотят быть только куклами для секса. И чем более заземленного, тем больше им это нравится. Я уже успел это проверить на практике, мой друг, пока мы с тобой не виделись эти долгие три месяца.

Он потускнел, этот милый романтик...

– Отчасти ты и прав. Но есть и другие женщины. Но и в самом простом человеке можно найти бескорыстность и самопожертвование.

– Другие женщины есть... по одной на тысячу, так что не стоит их и принимать в расчет. Термин "женщины" к ним уже, видимо, не подходит. Что же касается социума, то... да, можно и в самом простом человеке увидеть нечто глубокое. Но пока они лишь люди-дети, им нужен лидер. Чтобы им было за кем идти и чтоб было на кого сваливать ответственность. И если кто-то готов взять на себя ответственность за тысячи и тысячи, то именно этим они и будут счастливы: пришел человек и дал им цель, и дал им смысл. Иначе они просто растратили бы свои жизни, пропили сами себя.

– И все же – ты не нашел последней истины, – отвечает некто, бывший когда-то мною.

– Будем искать вместе, но по отдельности – ты своим путем, я – своим. И увидим, кто из нас окажется прав в конце концов. В самом конце. В финале всей земной жизни. А до этого дня ни ты, ни я не можем быть уверенными до конца последняя минута жизни способна перевернуть все.

– А если ни ты, и ни я?

– Может быть и такое.

Но где-то есть живущие на порядок выше уровня человека. И они наблюдают над историей планеты.

Они участвуют в потоках событий, длящихся на Земле тысячи лет. Ведь не просто ждут они, пока человечество изживет инерцию массового гипноза... Они умеют поддерживать тех, кто явно действует среди людей для этой цели: разгипнотизации.

Да и можно ли сейчас представить себе, чем они заняты? Само понимание их целей и действий должно превышать наши нынешние способности сознания...

Вечное Небо висит над нами, как сотни лет назад, как тысячи лет назад.

Конец IV части

81, 83 – 87, 95, 96 от окончания кали-юги.

7492, 7494 – 7495, 7503 – 7505 от сотворения мира.

1981, 1983 – 1987, 1995 – 1997 от начала Новой Эры.

Irkoutsk

Nikolai V. Krinberg Nagornov

г.Иркутск

Николай В. Кринберг Нагорнов

Конец I тома

Том II

Серебряный век

"Теперь, когда открыты сверхчувственные возможности и стала ясной важнейшая связь между сознанием и подсознанием, человек стоит на пороге проникновения в свои собственные глубины. Быть может, там он наконец-то найдет ответы на фундаментальные загадки собственного существования. Быть может, сейчас он поймет причины своего рождения и страданий, и узнает, куда все это ведет, кроме смерти".

д-р Филипп Ш. Берг

"Введение в каббалу"

1992

"Человек способен родиться; но чтобы родиться, он должен сперва умереть; а прежде чем умереть, ему необходимо пробудиться".

П.Д.Успенский

"В поисках чудесного"

Часть I

Рубикон

"Если ты открыл эту страницу, значит, ты забываешь, что все происходящее вокруг тебя нереально".

Ричард Бах "Иллюзии"

Глава 1

Авалон

Уже двенадцать веков, как король Артур погрузился в тысячелетние сны на острове Авалон... Уже двенадцать веков великий Мерлин спит под гранитной плитой в таинственном лесу Брослианда. Чего же я жду? Восемь веков назад закончился последний крестовый поход.

Мы с Эразмом никогда больше не будем опровергать Лютера, поскольку история показала, что ничего просто так не происходит. Все имеет свой смысл и свою пользу. Если только уметь их увидеть...

Как ни странно, даже орден розенкрейцеров как будто утратил свою былую силу. Но, впрочем, и это лишь до поры до времени. С началом новой эпохи все встанет на свои места.

Америка давно открыта.

Леонардо пытался изобрести машину, пишущую стихи. Так на свет появились системы искусственного интеллекта.

А позже началось непостижимое единство противоположностей: на Западе линия св. Фомы Аквината – соединение веры и разума, безукоризненная выверенность систематизированного логического мышления, обосновывающего истины веры, и тут же, рядом во времени, но словно в другом пространстве, неизмеримо выше, среди райских радуг и потоков слез – экстатическая мистика св.Бернарда и св.Франциска, водопады и океаны огня любви: "О Искупитель мира, о Свет Марии!"

Еще позже это пришло и в Россию: св.Владимир Соловьев на университетских кафедрах: "Критика отвлеченных начал", "Формальный принцип нравственности", и – св.Серафим Саровский, идущий по воздуху как по тверди воскрешать усопших...

И если эти две линии так и не сольются воедино, погибнет все.

Надо слить два этих мира в себе. Начать с себя. Поднять знание до истин веры.

Паскалю это когда-то удалось. Он вопрошал в молитве, благословенно ли ему заниматься задачей о циклоиде, опубликованной Парижским научным обществом.

Слить веру и разум в себе. А потом веру превратить в Любовь.

Сигнал электронных часов. 18 апр 198... вс 7:05. Черные графические секунды сменяют друг друга ритмично и уверенно. Настроить по ним свой биоритм: планета медленно приближается к XXI веку.

Сначала начнется быстрое движение секунд на микроэкране. Позже двинутся минуты. Еще позже – часы. Далее – дни. Далее месяцы. Потом пойдут и года двигаться вдоль по одной прямой, имя которой – время.

Мы гиперборейцы. Мы живем в самой ледяной земле. Мы живем на планете зимы. Наши спутники летят по орбите в температуре абсолютного вакуума. В наших голосах скрежет замерзающей стали. Севернее нас лишь Ледовитый океан.

Много лет искал на земле самое чистое. Это лед. Искал на земле самое ясное. Это лед. И искал самое твердое на земле. Лед и это.

Самое могучее – ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану.

Сколько же нужно огненных водопадов любви, чтобы растопить эти мировые льды...

Подойти к окну и посмотреть на людей, идущих внизу. Все как всегда.

И Вы, Шеф, сегодня, конечно же, там, на книжном рынке. Много лет Вы там меняете свои философские книги, и никто не знает Вашего имени. Вам давно уже не нужно ничего земного, но что же Вы обрели взамен?

Покой. Свободу. Равновесие. Полную удовлетворенность.

И потому чувствую себя рядом с Вами будто бы пока еще погруженным в зависимость. Не у кого-то – об этом и думать было бы странно... А у самого себя. У собственных перепадов из крайности в крайность.

Да, Шеф, надо достигнуть того же, что и Вы: покой и свобода – высшие ценности жизни. И они парадоксальны: и даруются свыше, и должны быть найдены самостоятельно. Надо научиться этому у Вас.

Изучать философию и психологию, историю культуры и мировых религий в Вашем неформальном частном университете – несравнимо с государственным, филфак которого благополучно окончен недавно.

Нельзя же называть духовной жизнью и гуманитарной культурой историю заблуждений разума и омертвления душ...

Правда, там остались друзья, много друзей...

Один из них, герой борьбы за свободу, анархо-синдикалист с бородой Че Гевары, с лозунгом "Революция продолжается!" готов идти в огонь и воду для освобождения порабощенных, готов хоть сейчас расклеивать листовки с призывом не подчиняться тоталитаризму...

Другой, влюбленный в Россию дворянских гнезд, тихих монастырей и университетских дискуссий, готов восстанавливать по песчинке, по страничке все самое лучшее из той самодержавной и православной России, которую все потеряли...

Третий, знаток восточной философии, специалист по адвайта-веданте и санкхья-йоге, махаяна-буддизму и суфийской поэзии, сам похожий на древнего Чжуан Цзы, премудрый и отрешенный...

Четвертый, декадент, пост-модернист и символист, продолжающий импульс Верлена и Блока...

Но... "Почему вы, друзья, все во мне одном, но чужие между собой?" – снова и снова поет "Машина времени" со старой пленки... Ваши бесконечные дискуссии не приводят ни к чему...

Мы все говорим на разных языках, каждый – на своем, как строители рухнувшей Вавилонской башни...

Это и стало целью: найти новый язык, единый язык понимания для формул точной науки и символов Вечной Библии, для искусства и созерцания, для Запада и Востока, веры и разума.

Чтобы найти этот новый общий язык, надо прорваться в такой слой реальности, где все взгляды на мир сливаются в единство. А чтобы это стало возможным, надо полностью преодолеть в себе свою "личность": плод социума, воспитания, образования...

Но сколько лет еще надо для этого... А теперь... Единственный выход теперь – предоставить вас самим себе на какое-то время и вести работу только с Вами, Шеф.

А еще оставить на память свой сборник стихов, не так давно изданный благодаря лишь ослаблениям цензуры и благоволению ко мне столичной поэтессы, наследницы Серебряного века Изабеллы, известной более как Белла...

И можно жить теперь как скрытый шейх – так это называется в далеких Арабских Эмиратах и других удивительных странах, где в Аравийских пустынях растут цветы забвения и текут реки памяти среди песков, еще помнящих нашего вечного пра-отца Авраама, жить как тайный исповедник, – жить вне социума, вне коллективного подсознания с его санкциями или вето, работать и дальше сторожем, как уже привык за долгие студенческие годы, не погружаться в эту газетно-журнальную суету с ее интеллигентскими полу-правдами, ведь Солженицына пока еще не издают, не смотря на всю гласность, – не участвовать в этой вечной войне гвельфов и гибеллинов, либералов и консерваторов с их противоположными полу-правдами, – а жить так, как подсказывает тебе твоя духовная интуиция.

И еще уметь ощущать вокруг тончайшую таинственную созерцательность: язык растений, язык шейхов, язык Солнца и ветра, шелестящей листвы и шороха дождя по крышам, язык женских едва уловимых улыбок и дружеских рукопожатий...

Хотя воспринять этот невидимый Свет, скрыто пронизывающий все в мире, несущий чудо и светлую тайну во всем вокруг, словно на древнем острове Авалон, дарующем вечную молодость, стало уже почти невозможно...

Таинственный мир, где собеседники твои – Омар Хайям и доктор Рудольф Штайнер, система искусственного компьютерного интеллекта на Турбо-Прологе и вагнеровские медные трубы Вечной Германии, седые пророки древнего Израиля и созерцательные монахи-доминиканцы, согласующие вслед за великим Аквинатом веру и разум... Он прозрачно просвечивает сквозь обычный земной мир.

И эти часы и минуты просветления важнее любых дел в социуме. Только ради них и стоит жить.

Поль... Ты давно уже уехал из Старого Города в столицу...

Наш бизнес до этого пришел к какому-то кризису, он просто надоел. Хотя вначале был и полезен – не из-за денег, хотя они и не лишние, а потому, что учил свободе от всякого фарисейского морализаторства и отрывал от витаний в облаках безудержного мечтательного идеализма с его Прекрасными Видениями и Чудесными Созданиями...

И в бизнесе ли дело? Ты чего-то не понимал. Чего-то самого глубинного.

Карма. Закон. Шестьсот тринадцать заповедей. И каждый поплатится: здесь, в аду, в следующей жизни. Космограмма рождения: расположение планет по зодиаку. Все предписано. Все предустановлено: каждый миг, каждый шаг. Транзитный Сатурн вошел в Скорпион – все знают, чего ожидать. Колесо сансары. "Умрешь – начнется все сначала. И повторится все как встарь".

Ради чего? Ради чего?

Где та загадочная свобода, таинственно обещанная когда-то всем, ее ищущим, там, вдали, где был день, и на Земле стояли три креста, и наступал Поворот Времен? Где та свобода? Свобода, подаренная Любовью к Небу, потом любовью к людям и миру?

А те, кто не находят эту свободу?

Им тогда остается лишь искать каких-то замен любви. Каждому свою: кому в винных парах, кому – в мнимом всемогуществе науки, кому – в воспарениях эстетизма, в политических битвах, желтом металле, знакомствах с женщинами с их бесконечными капризами и сюрпризами...

Но все эти занятия свободным не сделают. Они могут быть лишь приложениями к чему-то, самому важному.

И надо просто жить и учиться быть свободным, как бы странно это ни звучало... Не таким простым это оказывается – изжить всякое внутреннее законничество, всякое закрепощение, всякое требование чего-то от других и навязывание чего-то им. Чего угодно: вероучения, науки, правил поведения, культуры, традиций, ценностей, идеалов...

Можно ли так изменить свое мироощущение, что эти стены просто перестанут существовать? Разве что вспомнить снова и снова Пьера Безухова: "Кто поймал в клетку мою бессмертную душу? Не пустил меня француз, в плен меня взяли? Кого меня? Кого меня? – засмеялся Пьер Безухов"...

Но как войти в такое состояние?

А что без этого? Жить так, будто и не было того дня, где стояли на Земле три креста? Это безумие. Потому Ницше и написал самые горькие книги на Земле...

Вот этого ты и не понимал, Поль. При всей твоей многоумудренности...

Какое было удивительное небо над аэропортом Домодедово тогда, весной начала восьмидесятых...

Как все до сих пор было просто с женой из Прибалтики...

Все ограничивалось лишь шутками: мышь в эстонском национальном черно-сине-белом платьице, кукла Томас, подаренный тебе заезжими эстонцами, Урмас Отт с его смешным и понятным стилем, тесть, похожий на Рональда Рейгана, теща с ее неумением говорить без акцента...

"Кого только не бывало", – писал Солженицын, – "но среди эстонцев ни одного плохого человека не было"...

И кто бы мог знать тогда, под аэропортовским закатным небом Домодедово, что умирали мы, но что-то нам мешало уверовать в мое, в твое небытие... Любовь еще жила, любовь еще дышала на зеркальце в руках у слабых уст ее...

Старый друг шутил тогда, в апреле, три года назад: "Но когда-то же ведь тебе с этой эстонкой надоест бесконечно говорить о поэзии"...

Не надоедало уже который год.

Закат над Домодедово, казалось, был бесконечным. Ты уже пела мне вместе с твоей прибалтийской Лаймой... Но главная песня Лаймы была еще впереди. До нее оставалось целых три года...

Как долго садилось солнце над Домодедово... Как долго тянулось время до посадки. Как долго мы с тобой, дочь Лоэнгрина и Парсифаля, жили в этой огромной стране...

"Грюнберг, Стриндберг, Седерберг"... Любимая шутка моего оловянного солдатика, любимая шутка маленькой моей девочки-солдатика, любимая шутка моего честнейшего немца...

"Как? У тебя сразу два родных?"

"Да... Папа немец, мама эстонка"...

Как и когда научиться передавать на русском эту интонацию исторической судьбы, которая с прибалтийского на русский непереводима?

Как и когда научиться передавать на русский эту честность и надежность золотистых блондинок?

Где и когда научить передавать на русский этот многосложнейший язык, где ни одного рода, зато четырнадцать падежей?

Кто и когда переведет на русский это эстонское "Minu kallis"...

Кто и когда научит меня перевести ставшее нашим "hirikene" на ставшее твоим "мышка"...

Да, умирали мы, но что-то нам мешало...

Еще оставался этот вечный закат над Домодедово, еще можно было быть иногда таким счастливым: успеть купить билет "Домодедово-Абакан", и когда-то для вас это называлось "ссылка", а для нас с тобой это стало нашим земным раем, сибирской Швейцарией.

"Облака плывут в Абакан, в милый край плывут, в Колыму. И не нужен им адвокат, им амнистия ни к чему". Это и вспоминалось, когда самолет взлетает на Абакан из Домодедово, когда сидишь с женой в ресторане на вокзале или в аэропорту Абакана.

Синтаксис с твоего родного на мой родной переводим только этим твоим вечным "не плачь"...

До чего ты похожа на Лайму, правда?

"Как будет на вашем "жена"?

"Naine".

Орфография была тоже непереводима.

Только и было радостью и счастьем, что орфография на персональных компьютерах переключалась с быстродействием в несколько мегагерц.

Еще любили мы, а значит, были мы...

Как долго летит самолет от нашего Старого Города до Таллинна? "От пляс Пигаль до Строгино пять тысяч лет, но все равно..."

А ты всегда отвечала: "Я не могу без исторической родины"...

"Кем же там будет твой муж? "Неграждане"... Так у вас называют нас..."

"Ничего, сдашь экзамен на владение языком, и..."

Это многоточие тянулось уже который год.

Я искал в твоих глазах чудесные радуги острова Авалон...

И сейчас мы с тобой врозь. Ты целыми днями пропадаешь в своем концертном зале, госпожа Эльвира Грюнберг. А вечерами возвращаешься в свой старый дом под тополем. Прибалты замкнуты и сдержанны, им не нужны какие-то задушевные излияния или застолья. Они любят одиночество.

Что же у нас с тобой будет дальше?

Неизвестно... Время покажет.

А сегодня? Конечно, ехать к Шефу – к Вам, Сергей Петрович. Надо вернуть Вам том Аврелия Августина, "Психологию буддизма" Ламы Анагарики Говинды и диски "Лоэнгрина", а взять у Вас... Впрочем, у Вас всегда какие-то неожиданности. И предугадать их невозможно.

Хочется встать и быстро идти, но что-то не дает. Человек в зеркале напротив останавливается, опускается в кресло.

Что это болит во мне?

Отражающийся человек, превозмогая боль, идет к зеркалу, затягивает галстук, надевает пиджак.

Мозг болит. А не душа. Души нет. Что научно-партийно доказано. Есть лишь формула основоположников: товар-деньги-товар. А Вы, Шеф, о каком-то Сократе... Да был ли он?

Глава 2

Гиперборея

Машина несется по пустынным проспектам. Холодный ветер бьет в ее окна. Холодные тени бросают дома от холодного солнца.

Холодная монотонная музыка в машине: повтор одной и той же ритмической фигуры электронного синтезатора.

Мы живем в самой ледяной земле. И мы должны говорить друг с другом, когда птицы замертво падают на землю глыбами льда. И деревья лопаются от стального холода. И лица людей синеют и каменеют. Мокрая от слез сентиментальность апреля ни на что не годится.

Что самое могучее? Ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану. Об нее разбиваются люди в своих многотонных машинах. Куда исчезают слезы самых чистых людей? Они превращаются в айсберги. И чем становятся мечты самых чистых людей после их смерти? Льдом. Исчезает ли бесследно огонь их душ? Нет. Под водопадами холодной воды он твердеет и каменеет. Он тоже становится льдом, этот каменный огонь. Куда улетает время самых чистых, ушедших с Земли? Оно сгущается и замерзает. Оно становится льдом Вечности. И если бы Земля могла нести на себе много чистых людей, вся она покрылась бы льдом после их ухода. Но не для них создана Земля. И они – не для нее. Плывут их окаменевшие души по северному океану, и солнце блистает на зеркальных гранях ледяных плит. Горе человеку, если дерзнет он пересечь их путь. Последнее, что увидит он в своей гибели – его земную жизнь, пролетающую молнией в исполинском ледяном зеркале, запрокинутом над его хрупкой головой.

Сколько же нужно тепла Небесной Любви, чтобы растопить эти мировые льды...

Что же среди людей сходно со льдом? Электронный аппарат.

Кто познал аромат новой пластмассы и металла? Самый тонкий, самый стерильный аромат – в нем нет ничего "живого". Кто познал мистическую игру света на сверкающих гранях электронного тела в прохладном озоне? И что вся "человеческая" музыка рядом с запредельными гармониями компьютерных секвенций, где синтезированный генераторами звук в бесконечно тянущейся секунде переливается из надежды в ужас?

Но что сходно со льдом среди стихий?

Ветер.

Он холоден и свободен.

Ветер Бессмертия вырывается из грозовых разрывов и летит над ледяным миром. И повинуются его властным мановениям звери, люди и автоматические машины. Сталь ударных волн трепещет блистаниями в этих порывах. Холод фиолетового пламени, выжигающего ветхие страхи из темных углов. Гул и дрожь лопнувших древних скал поет в его полете: "Возьми этот мир! Он – твой!" Стрелки земных часов улетают на волю – Время сворачивает свою пружину в миллиардах световых лет – разверзаются бетонные створы неба. И звук, пока изливалась секунда, проскальзывал из надежды в ужас – хрустальный смех Бессмертия несет ветер – смех летит рассекающим воздух мечом, и остается за ним ровная гладкая полоса на лице Земли – лишь шуршащий пепел на ней. "Омен" звенит в этом смехе – и Небеса отражают зеркалом – "Nemo", "Никто", "никто"...

Сквозь створы неба устремляется в долины ветер времени – так молот устремляется на камень, – так захлестывает Землю ветер Бессмертия – струна времени гудит в порывах ветра, так несется ветер над пустынями и городами, храмами и небоскребами – одинокий как время и свободный как пространство, но водовороты Вечности закручиваются над полюсами Земли – туда устремляется ветер Бессмертия, там исчезает ветер Времени. Он летит в ожидании человека. Он бросает вызов человеку: "Кто ринется первым в мой поток? Кто – первым?"

Струящийся воздух над бескрайним морем человеческих голов и тел уже виден отсюда, с холма, сквозь стекла стремительной машины. Каждый седьмой день недели бушует здесь это море раскрасневшихся лиц с льющим градом потом, жадно ловящих воздух ртов, бешено толкающихся локтей... Строительство Вавилонской башни. Смешение языков и наречий.

Когда впервые приехал сюда с Полем много лет назад, казалось тогда – все эти тысячи людей собрались сюда, чтобы предаться здесь какому-то постыдному извращению. Как удобно изучать здесь человека: все судороги его души пульсируют здесь – страх и жадность, хитрость и зависть... Сам воздух уплотнился над этим морем голов и стал упругим и твердым, как резиновая дубинка для разгона толпы, как замерзшая глина под тысячами этих ног.

Странно вспомнить сейчас, как поразило это десять лет назад. Как вдруг стало ясно тогда – пульс Старого Города бьется здесь. Сюда стягивается вся кровь Старого Города каждый седьмой день недели и отсюда выталкивается в его огромное тело, чтобы на седьмой день снова стянуться ...Как странно было в первый раз извлечь здесь за несколько часов столько денег, сколько умещается в карманах. И знать – за эти хрустящие бумажки можно получить в этой жизни все...

И потом, год спустя, именно здесь, глядя на тысячи людей, толкающихся в круговерти вещей и денег, стало вдруг ясно: их нельзя изменить. Ничем. Они могут только погибнуть. Или переродиться физически.

Об этом мы и поговорим сегодня снова с Вами, Шеф. Здесь ли это сделать? Да, именно здесь. Здесь, где идет торговля душами и вещами. Самый лучший фон. Замкнутое вращение людей, денег, вещей, пространства и времени. Именно здесь и к Вам, как и ко мне, должно придти сила разомкнуть этот круг и вытянуть его в бесконечно длящуюся прямую.

Впрочем, мы с Вами и не "говорим", это называется как-то иначе. Еще тогда, вскоре после знакомства, Вы напомнили мне о лжи всякой изреченной мысли и говорите очень мало. Все звучит между словами, а слова только поясняют то, что осталось до конца не понятым без слов, они нужны только мне. Вот и все. "Словеса суть орудия века сего, молчание – язык будущего".

Толпа штурмует ядовито-зеленый забор среди гула машин, застрявших в пробке. Холодная пыль плывет над морем голов. Как всегда, тянется хвост к кассе. Толпа стискивает и несет ко входу. Охранница с повязкой надрывает талон.

Что было здесь самым странным в тот первый раз шесть лет назад?

Женщины. Казалось, все красивейшие женщины Старого Города собрались тогда здесь. Это были, конечно же, не интеллигентные аристократки с холодно-жеманными взглядами и пуритански сжатыми губами. Нет – от этих женщин веяло Камасутрой, от этих женщин веяло тайнами... И каждая из них чем-то напоминала Ирину Истомину. Правда, лишь внешне...

Феи электро-бетона.

Их "любовь" была полетом над бездной. Когда пустой зал ресторана растворялся в сером полумраке зимнего дня, и лицо одной из них – или другой было так близко, и тело было так близко, и звон приборов был неслышим из-за далекой тихой музыки, пронизанной болью, и было известно и неизвестно все, что последует – опять будут речи, и свечи, и плечи, свет гаснет, потом ритуал твой извечный... и когда, наконец, все заканчивалось, и оставалось лишь встать после ласк этой женщины, на душе становилось так пусто и ясно, и приходило отчаянье, и оно было как дно океана, покрытое холодной слизью, где хлюпающие присоски осьминога волокут по камням твое раздавленное тоннами воды мертвое тело.

Каждая из них знала себе цену. И имела точную цену. И цена эта заключалась в цифре.

Словно некий Кибер-Ангел отключал сердце и включал программу: integer-real-array-begin– FOR... NEXT... GOTO... END...

Да, Шеф. Именно здесь.

Вот они, вокруг – шотландский шарф, кожаный плащ, австрийские сапоги, зеркальные очки – гетеры Железного Века.

В Вас, Шеф, странно все: и это прозвище, и стиль жизни, и взгляд на мир... Вы не укладываетесь ни в какую схему. Стоит лишь пять минут провести с кем угодно на этой грешной Земле, и можно уже почувствовать и понять в нем все самое главное: что он любит и что ненавидит, чего боится, чего хочет, что способен понимать, а что – нет:

Люди Л 1 живут тремя своими низшими центрами, инстинктивным, половым и двигательным, они живут так, как им "скажут" в газетах, по ТВ, на собраниях... Они живут лозунгами и подражанием.

Люди Л 2 живут эмоциями, чувствами, впечатлениями, настроениями и "веяниями", и вертятся как флюгеры, обдуваемые этими "веяниями"... Ничего постоянного у них нет и быть не может.

Люди Л 3 живут умозрительными идеями, концепциями, доктринами и непрестанно ищут новой и новой пищи для ума, но при этом ничего не могут и не умеют...

Есть люди, соединяющие в себе эти три типа в разных пропорциях.

И люди этих трех типов всегда и везде составляли большинство. И пусть на Земле переменится что угодно – эти три типа такими же и останутся.

Но Вы, Шеф, человек внутренне таинственный и неисчерпаемый до конца... Вы словно на пути к человеку Л 4.

Уже видно издали – говорите с кем-то. Он взял у Вас книгу, отдал свою, Вы склонились над сумкой, достали другую, положили перед собой

Золотая восточная вязь на обложке: "Бхагавадгита". Величественный диалог Кришны с Арджуной. То, что когда-то рассказывал по памяти Поль, тоже, казалось бы, вышедший из границ жизни людей 1-2-3, но словно застрявший на полпути...

Больше всего Вы похожи на одного удивительного артиста словно во всех его ролях сразу: и добродушного Папы Карло, и наставника Андрея Рублева монаха Даниила Черного, и оставшегося на Земле отца Криса Кельвина в "Солярисе" Тарковского... Соединение премудрой учености и великой милости, как сказали бы тысячи лет назад.

Вы заметили меня, обернулись, улыбаетесь:

– Ну и как? Еще не надоело?

– Надоело. Но это карма, как говорил мой старый друг. Чаша греха.

Вы вдруг подняли палец и показали с хитрой улыбкой на птичку, пролетевшую над нами.

Понятно... "Если хочешь быть свободным, помаши руками и полети. Кто тебе мешает?"

Молча рассматриваете свои книги. Ваша легкая улыбка обращена толкающейся мимо нас между рядами толпе – всем вместе и никому особо. Ваша обычная улыбка... Вы улыбаетесь почти всегда. И Ваша улыбка не имеет повода, а исходит откуда-то изнутри Вас и вовнутрь себя же возвращается. Улыбка Будды-Канта-Джоконды. В ней что-то слегка горькое и благожелательное, слегка насмешливое и словно немного сожалеющее о чем-то, оставленном за горизонтом лет... Как будто о своем же юношеском наивном романтизме, когда Вы были, наверное, чем-то похожи на нынешнего меня... Неужели и мне когда-нибудь станет сорок? Если сохраню разум... Если буду жив...

Да, свободным. Как ветер и лед. От чего свободным? От привязанностей и ненависти. "Лишь тот, ставший мудрым, бессмертья достоин, кто ровен в несчастье, кто в счастье спокоен."

От привязанностей и ненависти... Привязанность желает чего-то для себя, а любовь для себя ничего не желает.

Вы спокойно кивнули мне в ответ.

Бесконечная толпа проходит и проходит справа налево, слева направо.

"И вот – все в мире суета сует и томление духа". – Сказал древний и вечный царь Соломон, сын великого Давида.

Нежный и грустный голос певицы дарит нам трепет своего сердца из микрорадио:

"Но нет разлук, ты знай – на свете нет разлук... Есть только память, память губ моих и рук"...

До чего женщина способна притянуть своей нежностью и утопить в ней... Что это? Опять вспомнил Эльвиру...

Как же настолько подняться над собой, чтобы стать выше и этого, и любить больше жизни только Вечное Небо, и лишь потом – женщину?..

Глава 3

Плач железных звезд

– Не лучше ли нам с Вами просто пройтись?

– Да, пожалуй, – Вы спокойно кивнули мне в ответ.

Легкий ветер гонит пыль по длинной безлюдной улице с редкими машинами. Здесь еще прошлый век, в этих деревянных домах, палисадниках, клумбах под окнами. И лишь один из разрушенных храмов, заметный издали, напоминает о чем-то ином, уходившем за грань простой и понятной жизни людей в этих домах. И наш разговор двигался столь же медленно, как и сама прогулка.

Это состояние сердца, когда ничего земного не хочется. Созерцание человеческой жизни со стороны, когда чувствуешь себя не включенным ни в какое земное дело, ни с кем не соединенным, пустынником в миру и странником, идущим в какую-то таинственную землю, о которой когда-то в прошлом кто-то знал немногие мудрые люди, а сейчас не знает никто.