Текст книги "Вечная Любовь"

Автор книги: Николай Нагорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

И этой тайне смерти я смотрел в лицо два года назад.

И это было в моем доме. И это была смерть женщины, звавшейся моей земной матерью. Отвратить эту смерть не мог никто. Ни твои религия и искусство, бабушка, ни твои наука и техника, отец. И там еще осталась какая-то тайна вашей жизни, и вы оба о чем-то важном никогда не договариваете до конца... О чем?

Когда-то был штурм теплового барьера, сверхзвукового барьера.

Когда-то будет время штурма барьера смерти. Но кто это сделает и как...

А сейчас – лишь предисловье к судьбе. И время стать самим собой. И жизнь замечательна, несмотря ни на что, и во всем скрыта тайна, и мир прекрасен, и разве он может быть другим?

Почему же он выглядит таким серым? Он кем-то заколдован. И благородные рыцари стали скучными инженерами, принцессы – простыми продавщицами, дворцы бетонными пятиэтажками, неземная мудрость – контрольными по геометрии...

Кто же его заколдовал?.. и когда? И для чего?..

Но когда-нибудь появится вдруг в жизни моей Прекрасная Незнакомка, Грациозная Фея, принцесса Мелисента из королевства Пирадор, и тогда... И тогда вдруг жизнь моя обретет высший смысл, и весь этот мир будет расколдован...

Еще только февраль. Еще деревья спят под снежной тяжестью... Еще клубятся белые метели... И все придет, обязательно придет – не этой весной, так следующей, и ворвется внезапно и ослепительно.

Через несколько мгновений уже звенит звонок. Одноклассники вваливаются в кабинет: обычная сутолока перед уроком. Кто-то за кем-то гоняется, кто-то собрался в кружок – посплетничать, кто-то рассказывает анекдоты... Все как всегда.

Вот и Зосимова. Снова убеждать начнет...

– А, герой нашего времени – граф Орлов и сопровождающее его лицо прибыли-с.

– Совершенно справедливо изволили заметить: граф Орлов прибыл.

– Мне надо с тобой поговорить.

– Зачем? Я и так знаю, что ты хочешь мне сказать.

– Что же?

– Что мне нельзя бесконечно уклоняться от вступления в комсомол, и как один из лучших учеников нашей школы я давно уже должен осознать...

– Как тебе не надоест юродствовать? У тебя столько прогулов, опозданий, уходов с уроков! Вот почему ты сегодня, тем более, с отстающим Труфановым, которому надо учиться, учиться...

– ...и учиться...

– Да. И учиться... не были на уроках, а пришли только на классный час?

– Мы пришли на классный час, чтобы получить грамоту. А до этого организовывали сбор средств в помощь детям героического Вьетнама.

– И где это вы организовывали?

– В подшефном детском саду.

– Хватит, Орлов! Дошутился...

– А что я сказал такого глупого? Детей нужно еще с детского сада воспитывать в духе пролетарского интернационализма.

– Да ты пойми – ведь если ты не вступишь в комсомол, тебя же ни в один институт не возьмут, и в партию не примут.

– А без партбилета ты нигде карьеру не сделаешь – ни в науке, ни в искусстве, – ехидно добавил оруженосец.

– А я не карьерист и не лицемер, чтобы вступать в комсомол ради карьеры, и вообще, что касается науки, то я уж тогда поступлю в кремлевское ремесленное училище Благородных Сирот...

Но в кабинет уже вошла Анастасия Петровна, а проще Настя, и Зосимова отвлеклась не нее.

– Ладно, друзья, хватит шуметь. Нам необходимо решить массу вопросов.

Ее голос тонет в шуме толпы. Настя ударяет кулаком по столу:

– А ну замолчите, скотины! У меня от вас мозг болит! Как начну по одному выкидывать, и без родителей не появитесь.

Последние слова прогремели в гробовой тишине, Настя крутит головой, вздыхает, улыбается:

– Что за люди-звери... По-человечески с ними говоришь – звереют, скотами обзовешь – людьми становятся. Эх, тоска же с вами со всеми зеленая...

Настя помолчала и расслабилась:

– Итак, сообщаю радостную новость: наш Андрей Орлов на областной олимпиаде по математике занял второе место.

– Ура, товарищи! – выкрикнул кто-то.

– Выходи, Орлов, получи заслуженную награду.

Настя жмет руку. Вручает грамоту и томик Лермонтова. Аплодисменты.

– Мало ему, выскочке... – чей-то голос с последних рядов.

Да, конечно, не кто-то один так думает... Но всякий, кто одарен хоть одним талантом, не хочет и не может быть посредственным человеком. И надо привыкать заранее: видимо, всегда и везде кто-то впадет в зависть, кто-то – в ехидство, кто-то – в недоверие... Все это в порядке вещей, в конце-то концов... Всегда так было и везде. А люди, ничем не одаренные, и так несчастны: их жизнь скучна или тяжела, они не способны восхищаться совершенством красивой формулы и шорохом листопада, полифонией Баха и композицией пейзажа. Они несчастны. Простим их великодушно.

Они живут только в одном этом сером мире. Когда на самом деле миров так много. И каждый мир по-своему чудесен и удивителен.

Но почему почти все вокруг живут по такой странной логике? Что это за союз молодежи, если в него должны вступать все поголовно, и никаких других союзов нет? И если поголовно, то он не добровольный, а принудительный, но почему никто об этом не скажет вслух? Потому что вся страна ведет идеологическую борьбу... Но что-то не то в этой борьбе... Почему надо защищать самые прогрессивные на планете идеалы какими-то странными умалчиваниями и логическими противоречиями? Но при этом в таких противоречиях обвинять средневековых инквизиторов?

А сейчас "Голос Америки" рассказывает про какого-то академика Сахарова, который вдруг почему-то отказался работать, и непонятно что с ним случилось дальше, и кому тут верить... Или какой-то Солженицын пять лет назад сбежал на Запад и оказался литературным власовцем. Но если уж он такой незначительный человек, то почему о нем было столько статей и карикатур, и за что ему дали как будто бы Нобелевскую премию?

И что же, в конце концов, за расхождения с Китаем при одной и той же идеологии?

Это какая-то система параллельных миров:

Мир-I: мир гигантов духа Суперстены.

Мир-II: там все торжественно клянутся, заверяют, агитируют и пропагандируют, возвышенно обещают выполнить и перевыполнить, догнать и перегнать, борются за передовые идеалы с буржуазной идеологией и развенчивают...

Мир-III: неизвестный и непонятный мир Запада, где "Битлз" поют с кассеты астронавтам экипажа "Аполлон" на лунной орбите, президент приносит присягу на Библии, папа Римский пишет энциклики на компьютере, и никто в этом не видит никакого противоречия, где какие-то триллеры и террористы взрывают секс-бомбы, миллиардеры колятся наркотиками, а рыцарские ордены собираются в последний крестовый поход...

Мир-IV: вот он вокруг, заколдованный серый мир каждого дня.

А параллельные миры, как известно из евклидовой геометрии, никогда и нигде не пересекаются.

В конце концов, верить надо своей интуиции и логике. Иначе из всех этих логических ловушек никогда не выбраться... Да и не заниматься же политикой и идеологией профессионально. Кто-то должен при этом и на рояле играть, и новые компьютерные языки разрабатывать.

Если родиться лет 200 назад, учиться бы тогда в Царскосельском лицее... Нас посещал бы Государь Император и отечески благословлял... Лучшие профессора и академики уводили бы нас в мир греческих мудрецов и римских героев, возвышали бы наши мысли немецкой классической философией, а чувства итальянской живописью и музыкой... латынь... греческий... "Аве, Цезарь, моритури те салютант!"

– Ребята, а теперь переходим к образу Печорина, – напомнила о себе Настя.

Да, конечно, можно и сразу ответить, не читая: Печорин, товарищи, был далек от народа, марксизм не признавал, революцию не принял, в коммунизм не верил, а вот если бы его на БАМ, да с Толмачом подружить, он бы, глядишь, перековался и в комсомол вступил, не то что этот несознательный Орлов.

А с княжной Мери комсомольскую свадьбу устроить в палатке, они бы передовиками производства стали и боролись бы за эффективность и качество в свете решений XXV съезда КПСС вместе с прорабом Максимычем.

Глава 3

Видеофантом

А сейчас – достать томик Лермонтова и оказаться там... в долине реки, текущей среди летних скал, в немыслимой тишине, где Арагви и Кура... или там, где у берега моря чинара стоит молодая... и беззвучно колышутся листья от ветра.

Поручик Лермонтов, мне ли не понять Вас? Вы искали всю свою жизнь ее, что приходит лишь раз, и не находили. И теперь мы просто будем мечтать вместе, мы просто представим себе, как эта дверь открывается и...

Вы появитесь, Долгожданная и Неожиданная, и двое телохранителей будут сопровождать Вас следом... Вы, изящная, высокая, грациозная, медленно поплывете сквозь падающие из окна лучи мягкого послеполуденного солнца, слегка покачиваясь, и движения Ваши плавно переливаются одно в другое, легкая тень улыбки пробегает и скользит, походка невесома и воздушна, неведомый аромат разливается пульсирующими волнами вокруг и кружит, кружит голову, золотистые локоны ниспадают каскадом на Ваши плечи – словно склонившийся тюльпан, и Вы медленно оглядываетесь на меня, огромные карие глаза в поллица, а взгляд погружен внутрь... Лик принцессы – плавные линии, прямые и ровные, словно из-под резца Фидия, сходятся треугольником...

Что это?

Перегрелся вчера на олимпиаде? Кабинет плывет перед глазами, словно в глубоком головокружении...

Откуда Вы, Фея?!

Но Вы, в легкой неуверенности оглядывая собравшихся, подходите к столу. Античный выточенный профиль. Оборачиваетесь к телохранителям и говорите им что-то чуть слышно на неведомом языке, известном, видимо, лишь гениям Суперстены. Прядь волос падает Вам на лицо, Вы поправляете ее длинными тонкими пальцами, слегка поблескивает лак, и массивное золотое кольцо с темным рубином словно оттягивает вниз хрупкую руку и вдруг вспыхивает в матовых лучах солнца...

Вы в каком-то воздушном искристом одеянии, чему и названия нет.

Кто Вы, Неизвестная?

Нет, вот сейчас закрою глаза, и Вы исчезнете.

А сейчас открою, и Вас уже не будет...

Но Вы почему-то не исчезли... Вы так и остались здесь, перед старым портретом Пушкина, среди всего привычного...

Нет, нельзя жить одновременно в трех мирах, начинается какая-то накладка изображений, словно на одной и той же фотопленке, дважды и трижды отснятой, когда разные миры вдруг начинают сквозить друг через друга...

– Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях кубинские студенты, Мигель и Санчес. Они учатся в политехническом институте на втором курсе и русским владеют еще недостаточно хорошо. Я их переводчица, Ирина Алексеевна Истомина.

Да, это, видимо, реальность... вроде бы, реальность. Все вполне логично: действительно, переводчица. Что же здесь удивительного? Работа в "Интуристе", поэтому и надо быть такой изысканной и необычной... Даже фамилия, каких сейчас не бывает – что-то, вроде бы, из Санкт-Петербурга: "Толпою нимф окружена, стоит Истомина, она... летит как пух из уст Эола". Странно. Впрочем, почему бы Вам и не быть по происхождению своему из Петербурга?

...Мигель говорит по две или три фразы, Вы переводите что-то о Че Геваре и штурме Монкада, голос Ваш переливается разными нотами, звенит, вибрирует, скрывает смысл слов. И вовсе не нужен смысл. Только слышать этот голос, только на долю секунды встречаться с этим взглядом, когда он скользит по пространству, ни на ком не задерживаясь...

Но можно ли надеяться, нет, смею ли даже мечтать... Ведь, разумеется, в далеком мире Вашем окружены Вы совсем иными людьми, где это сладкое слово "Свобода" звучит на всех языках земли – Liberty, Libertas, Libertad, где каждый волен жить как он хочет, и никто не смеет его одергивать – да могу ли сравниться хоть с кем-нибудь из Вашего окружения?! Есть ли во мне хоть что-то столь же яркое, мощное, смелое, как в любом, несомненно, в любом из Ваших знакомых – им не надо слушать "Голос Америки", они и так там живут?

Странно... Ни разу не встречался еще никто, имеющий доступ в этот мир Свободы, где можно купить вертолет и летать над Манхэттеном или устраивать мировую революцию в Париже вместе с Жан-Поль Сартром, а потом лететь на "Боинге-747" над Атлантическим океаном в одном салоне с Джиной Лоллобриджидой и написать ей алмазом на иллюминаторе "I love you", а лучше всего – сочинять виртуальную музыку на компьютерах, о которой здесь, в мире-IV, никто и мечтать не может и слушает тот же "Спейс" или "Крафтверк", забыв про все...

"Этот мир снов и грез... То корзины цветов, то потоки слез..."

Нет, все уже известно заранее – знаю, не смогу даже приблизиться к Вам, просто приблизиться, чтобы лишь ощутить вблизи этот головокружительный аромат свободы и изысканности, космодрома Канаверал и духов "Шанель", моста Мирабо над медленной Сеной и стерильных микросхем компьютеров IBM, замка Эльсинор и фотомоделей Пьера Кардена... Да и что там приблизиться! Для чего! "Чтоб, возбудив бескрылое желанье в нас, чадах праха, после... улететь? Так улетай же, чем скорей, тем лучше..."

Впрочем, с какой стати здесь вспоминать Моцарта и Сальери. Нет ведь, и это все о Вас, и это о том же – Запад и Свобода! Так и было всегда: Пушкин писал о Моцарте и Сальери, а не Моцарт о Пушкине и Дантесе.

И о чем бы ни мечтал теперь, глядя на Вас – все это будут мечты пустые и глупые.

Что могу Вам сказать, чтобы привлечь Ваше внимание?

Ничего...

После того, как привык здесь столько лет смиряться перед всяким насилием, перед всякой пошлостью и глупостью – пусть и смирение это чисто внешнее, а не внутреннее – так тем хуже! И это лже-смирение ведь не от страха, не от бессилия – а от какой-то непонятной лени, от какого-то неизъяснимого разрыва между чувством и волей... Откуда взялся это разрыв? Он был во мне всегда. На что я годен – такой – рядом с Вами?

Только, разве что, стать Вашим телохранителем, как эти двое, но и то лишь в самом лучшем случае! Я же не специалист по боевым искусствам шао линь.

Или – играть Вам на рояле Шопена в сумерках? Читать по памяти сонеты Шекспира на английском? Как будто рядом с Вами нет тех, кто это может и лучше меня... А точные науки... если бы уже сделал какие-то открытия, имел научную степень, если бы мои орбитальные модули взлетали с Луны или мои компьютеры работали в центрах управлениями полетами... а пока... Одни прожекты и мечты...

Вам просто не может быть интересен мой мир – что в нем особенного? что в нем достойно внимания? А сам же... не смогу жить в мире Вашем: захлебнусь кислородом Свободы и полета, стану лишь некой бледной тенью в Вашем мире, лишь бесплотным призраком отца Гамлета.

Два пронзительно-печальных голоса взлетают и падают, тоскуют и надеются, замирают и взрываются скрытой мощью – Ваши телохранители поют про этот загадочный мир, их мир, Ваш мир... Они обречены навеки быть лишь Вашими бессловесными телохранителями – и не более. И не более. Оттого и бездонная бездна отчаяния разверзается в их голосах.

Глубокий минор. Фа-диез-минор, как и "соната куази уна фантазия" сумрачного германского гения. И что есть вся моя жизнь? Лишь "уна фантазия", "уна фантазия", не более. А ведь казалась до сих пор живой и яркой...

– Дорогие друзья, Мигель и Санчес спели для вас латиноамериканскую песню "Черная слеза".

Звучат какие-то вопросы о далекой южной стране среди океана, но они проносятся мимо сознания.

Вы слегка поправляете волосы, улыбаетесь, глядя то на телохранителей, то на меня, и все движения Ваши переливаются неощутимо и плавно одно в другое, словно цвета радуги на гранях зеркала в солнечном луче, и кажется, Вы сейчас растворитесь в воздухе, и останется лишь легкая волнистая рябь, как от взмаха крыльев невидимой чайки...

Но Вы – не исчезаете.

А если снова закрыть глаза?

Мерцают цветные кольца под опущенными веками. В Вашем уверенном и мягком голосе – ароматы тропических ливней и океанского прибоя на бескрайних песчаных отмелях, миражи островов с вечной зеленью, в Вашем голосе мерцают вечерние огни городов из белого мрамора, где синие сумерки неощутимо покрывают океан, а люди в тени пальм стоят на берегу залива в торжественном молчании.

Если лишиться зрения и остаться лишь со слухом, но быть всегда рядом один Ваш голос нарисует воображению картины такой чудесной силы и великолепия, каких никогда не увидеть земным зрением!

Открываю глаза – что это?

Монохром.

Портрет Пушкина, покрытый пылью, старый пол с протертой краской, исцарапанные столы...

Монохром: черное, белое, серое.

Но Вы и телохранители Ваши в центре, у окна – цветные!

Вы – цветной видеофантом, видеопризрак. Кто ввел Вас в этот черно-белый фильм?

Зачем этот пронзительный звук режет слух... зачем все встают и уходят куда-то?.. почему Вы делаете шаг к двери, и телохранители Ваши следуют за Вами прочь из этого черно-белого кабинета?.. и почему остаюсь один среди гулкой пустоты?..

Это был чудесный сон в сорок пять минут...

Кто Вы, Неизвестная?

Откуда Вы?

Где мне найти Вас, чтоб только следовать за Вами взглядом, лишь провожать Вас на почтительном отдалении и жадно впитывать в себя Ваш облик и чуть слышные звуки голоса?

Два телохранителя закрывают за Вами дверь.

"I saw a dream, that was not all a dream"...

Я видел сон, что вовсе не был сном.

Этот мир – полихром. Цветные звуки, поющие линии, вечный консонанс. Ни вражды, ни всеобщего единомыслия. Разные взгляды, разные таланты, разные принципы, разные воззрения переливаются друг в друга и дополняют друг друга в вечной гармонии.

Невероятный Ваш аромат, Неизвестная, все еще висит в воздухе.

Но – ни слова, ни слова, во имя неба и земли.

Аксиома Орлова абсолютно верна:

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ НИКОГДА НЕ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ И НЕ СОПРИКАСАЮТСЯ.

Это так.

Глава 4

Левитация

Это просто путь домой, один и тот же из года в год.

Снег тихо падает на землю, и откуда-то негромко и медленно плывет мелодия, словно из-за далекого горизонта памяти:

"А вьюга, как нарочно,

Кружится, как нарочно,

Следы все больше занося...

Тебя окликнуть можно,

Еще окликнуть можно...

Но возвратить уже нельзя."

Кто это поет? Видимо, "Ариэль". Странное слово. Кажется, это было именем гения воздушной стихии в незапамятные века античности.

Странно...

Ничего не случилось. Ничего. Мы ничего не сказали друг другу, мы даже не знакомы с Вами, Неизвестная, но изменилось все. Что-то сломалось внутри. Что-то сместилось в душе. Рояль и математика, физика и лирика – как-то все вдруг словно померкло и покрылось пеленой...

И если никогда уже не встречу Вас, и этот день останется в памяти единственным, что-то изменилось необратимо. Сдвинулась какая-то система координат...

Что надо сделать, чтоб быть рядом с Вами? Каким надо стать? Что открыть в самом себе? Непонятно...

Какое неожиданное предчувствие в этом стихотворении, написанном ночью, словно откуда-то было беззвучным голосом подсказано – "приготовься...":

Вспоминаю снова, снова

Синий свет из окон дома,

Вспоминаю снова, снова

Звездный взлет незримых рук.

Лишь мечты – всех снов основа,

Невозможно по-иному.

Нет ни имени, ни слова...

Только тишина вокруг.

И снова откуда-то плывет и плывет негромкая мелодия, словно покачивающаяся на волнах туманного воздуха:

"...от снега город белый,

И никому нет дела,

Что от меня уходишь ты..."

Надо просто отвлечься, просто войти в другой мир – поехать в исполком к своему старику, в его кабинет, где он работает с незапамятных времен, где чувствуешь себя так уверенно и спокойно: огромная карта страны на стене, сейфы и телефоны, и ничто не меняется из года в год. И снова будет их краткий разговор по телефону с его многолетними коллегами, управляющими торговлей в нашем Старом Городе. Потом его служебная машина повезет нас по городу, как всегда, в какой-нибудь магазин или на базу к его старым знакомым, с которыми у него давно уже сложились дружелюбные и благодушные отношения.

Может быть, кто-то и подумал бы, что это не совсем справедливо и не очень-то честно. Но он тогда должен быть последовательным до конца и сделать вывод, что люди, не равные по своим способностям, не должны быть равными и во всем остальном. И это было бы вполне справедливым.

Так было в мире всегда...

Странно, почему эта идея равенства так настойчиво насаждается... И кому это выгодно, и зачем?.. И откуда она возникла, если она противоречит простому здравому смыслу? И зачем кому-то нужно маскировать ею естественное человеческое неравенство? Чтобы менее развитые не восстали бы из зависти на более развитых и не убили их, как в свое время Каин Авеля, не поработили, как варвары римлян? Но более развитые уже в силу этого обладают большим мужеством и волей. Им не пристало бояться смерти и потерь.

В том мире, откуда появились сегодня Вы, Неизвестная, никто никому не равен и не завидует. И никто ничего не маскирует какими-то надуманными идеями. И каждый волен быть таким, каким считает достойным, и верить, во что верит. И там более развитые вовсе не боятся быть кем-то свергнутыми. В чем тайна этой их силы?

А вокруг просто спит Старый Город, спит своим обычным зимним сном туманного дня, и медленно ползут машины по улицам, и неспеша идут редкие люди по тротуарам, и кажется, Город будет спать этим сном зимы еще очень и очень долго...

Вот уже и прошел весь этот длинный день, загадочный и необычный... День несбывающихся ожиданий и невозможных предчувствий...

Вот и вечер, и все завершилось. И мой заслуженный старик уже спит после ежевечернего коньяка. А под Суперстеной стоит новый электронный аппарат.

А на ней – тысячи улыбок. Тысячи взглядов. Тысяча артистов в тысяче ролей: поэты и музыканты, художники и философы всех времен и народов, соединившие собой Землю и Небо, и кажется, от них тянутся ввысь тонкие серебряные нити туда, во Вселенную, к семи планетам, и еще выше, к двенадцати созвездиям, и еще выше, по ту сторону звезд, в Бесконечность – прочь от смерти, страданий, сомнений...

Она нависает над головой, многоцветная, притягательная, бескрайняя, словно гигантский небоскреб, из каждого окна которого кто-то приветливо смотрит на нас с благоволением: "Стань когда-нибудь таким же, как мы, и войди в Вечность. Ты был одним из нас и станешь снова – не забывай... не забывай... не забывай..."

И теперь можно уйти по таинственному мосту времени из своей жизни, из своего привычного мира и незаметно погрузиться в XVIII век, и даже еще и еще глубже во времени и пространстве...

Торжественная месса Вивальди "Глория": тихий шелест пластинки переходит в первые аккорды... Вот уже начались плавные тяжелые пульсации могучего органа, и тысячеголосый хор возносит к Небу торжественное:

Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis!

Гиганты Суперстены... Как смогли вы подняться из серого мира, этого серого мира равенства и зависти, из этой трясины?! Какая вера дала вам силы? Какая любовь? Откуда в вас появилась эта взлетность, уносящая ввысь? Откуда у вас этот дар левитации духа, поднимающий над всем земным?

Левитация... Нет, это не просто отталкивание от земли... Она не в том, что камень, брошенный на землю, улетит в небо – нет, это особый дар людей, почему-то столь редко приходящих на Землю, дар, что дает им поразительную силу не только оттолкнуться от всякой человеческой падшести, среди которой появились на свет и принуждены жить всю жизнь, но и вовсе вырваться из этих сетей и взлететь столь высоко, подняться в такой кристальный эфир, что уже никакая тьма века сего не может их затронуть!

И они всегда гонимы, люди с этим чудесным даром, и они всегда непоняты и непризнаны, и в любой век их заставляют: "Отрекись!", но в ответ: "И все-таки она вертится", убеждают: "Ты губишь юношество Афин!", но в ответ: "Я выпью эту чашу с ядом, чтобы так подтвердить свое учение", издеваются: "Это просто старый безумец!", но в ответ: "Земля – лишь колыбель человечества".

Сейчас, в этом изменчивом вечернем полумраке, светится только Суперстена: улыбка Джоконды, сосредоточенность Канта, умиротворение Будды... Каждое утро приветствуете вы меня, бессмертные, своими взглядами, и от этого жизнь получает смысл.

И если прислушаться не обычным слухом, а каким-то иным, таинственным, то можно услышать как будто тихое пение невидимого хора... хора этих бессмертных, ставших портретами Суперстены:

К нам на небо из земной юдоли

Жаркий дух вздымается всегда

Спесь и сытость, голод и нужда,

Реки крови, океаны боли,

Судороги страсти, похоть, битвы,

Лихоимцы, палачи, молитвы.

Мир безумный мечется, томится,

Жаждет войн, распутничает, врет,

Заново для каждого родится,

Заново для каждого умрет...

(Стихотворение Г.Гессе)

И ваше невидимое братство, гении духа, строит из века в век нечто, казалось бы, невидимое, воздушное, вознесенное под облака, но несокрушимое в своей могущественной прочности – бессмертный храм Красоты, Истины, Героизма. Каждое поколение строит и строит этот храм все дальше и дальше, ввысь и ввысь уходят его купола и шпили, витражи и башни.

И братство ваше прочнее любых земных уз.

Словно неслышимые земным слухом голоса таинственно звучат от вас, бессмертные:

Мы века в эфире обитаем,

Мы во льду астральной вышины.

Старости и смерти мы не знаем.

Возраста и тела лишены.

(Стихотворение Г.Гессе)

Ночь приходит медленно и незаметно. Лишь становится тише, лишь гаснут окна в доме напротив, лишь не слышно шума с проспекта...

Завтра будет новый день, и можно снова взять у бабушки Библию, эту загадочную Книгу Книг, и снова попытаться проникнуть своей интуицией и этот мир Ноя и Авраама и как-нибудь ощутить и уловить какие-то глубинные законы истории, скрытые там, в этой седой древности, в этих почти непонятных символах, но скрыто действующие и сейчас, определившие весь ход истории с тех времен и до сих пор...

Что же это за странное состояние, когда день превращается в ночь, и все привычное и обыденное вдруг незаметно становится непривычным и загадочным, таинственным и манящим куда-то вглубь иных столетий, и время вдруг теряет свою дневную ощутимость, и твой собственный дом, погружающийся в ночь, начинает казаться тебе каким-то неведомым и полным тайн, раздвинувшим все свои стены и в будущее, и в прошлое, и можно, ступив за дверь ночной своей комнаты, оказаться в загадочных веках, где еще бывал на Земле таинственный день Тридцать Первое Июня, день, которого нет в календарях, день, когда можно было перейти по звездному мосту из века в век, из мира в мир... день, когда могут открыться какие-то глубокие тайны истории этой древней планеты, и тогда каждый ее день и каждый день твой вдруг получат совсем иной смысл, и откроются какие-то таинственные могучие силы, невидимо управляющие земной историей от самой седой древности, полной чудес, укрытой песками Египта и аравийских пустынь, могучие мудрые существа, с любовью и терпением ведущие за собой все человечество, как старшие братья младших...

И они могут дать тогда какое-то таинственное благословение...

Конец I части

Часть II

Liberty

Глава 5

Ореол

Нет. Так уже нельзя. В глаза всем бросается – что случилось с Артистом? Ни одного опоздания, ни одного пропущенного урока за две недели. Но можно ли о чем-нибудь догадываться, глядя на меня? Орлов такой, как и всегда. Ничего не случилось. Ничего. И вы, дорогие мои, вовсе не столь наблюдательны, чтобы заметить, куда устремлен его безнадежный взгляд изо дня в день.

Вы способны замечать лишь внешнее. А проникнуть внутрь моей души вам не дано. И прекрасно. А иначе... Можно представить, что началось бы...

"Как?! Орлов отсиживает все уроки лишь для того, чтобы каждый день видеть практикантку с английского?! Да как он посмел... Он никогда не обращал внимания на наших девочек, а тут вдруг..."

Да, истинно так – чтобы каждый день видеть. И только.

Голос Насти перекрывает шум разговоров:

– Зосимова, сходи позови Ирину Алексеевну, она в учительской.

Та уходит.

Я – Артист. Но не быть мне Главным Героем в это пьесе. Не выдержать мне тональности этой роли. Тут справится лишь Дворжецкий или Янковский. А на иное амплуа, конечно же, не соглашусь. Миры ведь не пересекаются. И пусть другие рискуют опровергать этот постулат – я не из их числа. История, старая, как мир, повторится – Нео-Икар взмоет ввысь на бутафорских крыльях из птичьих перьев и воска – и рухнет на скалы безжизненной плотью на посмешище всему миру.

Так что же? Подавать Вам нечаянно оброненный платок? Молча следовать за Вами по улицам на почтительном отдалении? Или однажды все-таки подойти, но для того лишь, чтобы сказать нечто невразумительное и неуместное?

Хотя, впрочем, от Вас исходит такая мягкая и снисходительная тактичность, что Вы, конечно, простите любую неловкость и неуместность... Но что же дальше?

Нет, глупо и смешно. Так старшие сестры прощают младших братьев. И это еще хуже, чем полная неприступность – великодушно прощенный младший брат никак уже не сможет чувствовать себя рыцарем и мужчиной. Нет, такая роль могла устраивать какого-нибудь Грушницкого – быть этаким роковым мучеником, нуждающимся в утешении... но уж никак не меня.

Тогда – что же? Передать Вам букет роз через верного оруженосца? И вложить в букет записку с приглашением? Но с приглашением – куда? Балы в сером скучном мире вокруг нас давно уже не устраиваются... Салонов для светских раутов тоже не существует... Может быть, в музей на какой-нибудь вернисаж? Или в филармонию – на музыку XVIII века? Да, великолепно, если не задуматься о дальнейшем... Ведь Вам, очевидно, не менее двадцати лет?

Можно, конечно, вспомнить по этому случаю Есенина с Айседорой Дункан или еще что-то подобное, но в том ли дело...

Восьмой день уже неотвязные и бесконечные эти мысли! Нет, надо исчезнуть, не появляться здесь, не тянуть эту сладкую боль... И лишь когда Ваша практика закончится, тогда вернуться в этот черно-белый мир уже без надежд, фантазий и мечтаний и спокойно исполнять свое дело, как это и было всегда. И ни разу не вспомнить о Вас...

Снова голос Насти летит откуда-то издали:

– А вот и Ирина Алексеевна. Мои дорогие, я не смогу быть с вами сегодня на вечере. Ирина Алексеевна сказала, что сама справится. Но если что не так, если сами знаете кто сами знаете что... Тогда все! Никаких вечеров впредь не будет! Поняли? Вы меня знаете. Пожалуйста, Ирина Алексеевна, Вам слово. Решайте организационные вопросы.

Застыть на полдвижении, глядя и не глядя... "на том конце замедленного жеста"... Кажется, Вы что-то говорите, но голос Ваш почему-то не слышен... "Иль это только снится мне"?.. Прекрасная Незнакомка... Грациозная Фея... Принцесса Мелисента из королевства Пирадор, переведенная Марлограмом по звездному мосту сквозь тысячу лет, по ту сторону звезд... Это счастье... Это чудо...

– Итак, друзья, что у нас с музыкой? – спрашиваете Вы у моего оруженосца, а тот, конечно же, ничего не понимает, и никогда не увидит принцессу из Пирадора, путешествующую инкогнито, без слуг и кареты, без бальных кринолинов и драгоценностей... как, впрочем, и никто другой не увидит...