Текст книги "Вечная Любовь"

Автор книги: Николай Нагорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Можно ли было представить лишь десять дней назад эту растянутость пространства и времени, что сейчас вдруг навалилась на тебя и меня, когда на самом деле растягиваются до разрыва надвое не время и пространство вокруг нас, а плоть, ставшая уже почти единой на двоих, и душа, ставшая почти одной на двоих, твоей и моей...

Пусть между нами стена, даже пусть за стеною...

И не наша вина в том, что жизнь так сложна, и что я не с тобой, и ты – не со мною...

Но мы не будем дом возводить из песка и улетать в облака с тобой не будем.

И ты уходишь по безлюдной улице под этим дождем, в полумраке низких туч.

С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...

Дождь пузырился в лужах, и казалось, это будет длиться уже бесконечно. Людской поток тек по центральной торговой улице, как и вчера, как год назад, как в тот уже незапамятный день, когда шел по этой же бесконечной улице, и до встречи с тобой оставались лишь минуты... когда же это было? и на этой ли планете? в этом ли мире? да и было ли вообще...

... и с какою же неотвязной силой ощущалось: еще минута, и раздастся нечеловеческий Голос внутри: "Сегодня закончился первый ваш день на воздушных мытарствах", и это будет ясным, это будет определенным, это станет избавлением, это оправдает невыносимое чувство бесконечной множественности своих жизней на этой планете... но пузыри в лужах внушали, что все мои жизни на всех планетах были одинаковыми, и на каждой планете в каждой жизни шел дождь, и летела далекая музыка о свадебных цветах, что были белее снега. И под каждым дождем я брел по торговой улице – была ли то улица Пикадилли, или Новый Арбат, Гиндза или Елисейские Поля, значения не имело – шел и провожал воспоминание о последних словах моей последней женщины, amata nobis, quantum amabitur nulla... почему же вспомнилась латынь? это был Рим Диоклетиана? или Ватикан... – шел и знал, что она – последняя, и других женщин уже не будет, как и других жизней – исчерпан лимит, отработан ресурс атомной батарейки в сердце, и последний шанс сгорал в руках синим холодным огнем твердого спирта, последнего изобретения той планеты в той моей жизни – и дождь этот бесконечно шел под бесконечно повторявшуюся кем-то мелодию, что напоминала о плодах познания добра и зла, тонущих в тысячелетних льдах, но поток людей чем-то напоминал поток дождя... Чем? Монотонной отстраненностью? Холодным ритмом? Схожестью бликов в лужах с бликами в глазах? Прошло лишь несколько минут, как последние наши слова растворились в потоках дождя, и мы пошли, каждый в свою сторону, мимо этих пузырящихся луж...

С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...

Мелодия повторялась, в ней был голос женщины, и в голосе – последняя просьба, уже не имевшая права, лишь последняя просьба на последнем слабом толчке дыхания и сознания: согреть слезами этот холодный дождь, ведь сама она этого уже не могла. Но дождь бесконечно продолжался и продолжался далее, и казалось после ста шагов по лужам, словно снова оказываюсь в начале и снова прохожу те же сто шагов по лужам и снова оказываюсь в начале и в начале той же мелодии, певшей о плодах познания добра и... зла в начале всех моих жизней на всех планетах. Ты им еще поможешь, ты первой сорвала эти плоды, я же ничем не могу согреть этот дождь, эти всепланетные дожди всех жизней, ведь сердце мое стало уже не теплее этих дождей... когда бескрайняя пустыня, где странствуют вечные скитальцы, становится уже огромным городом под потоками воды, это лишь мираж, привычный для пустынника мираж от выматывающей душу вечной жажды: эти потоки холодной воды, эти сладко-мучительные мелодии от выматывающей душу из тела тишины над мертвыми, вечными песками, все это галлюцинация, еще несколько минут, и снова город станет пустыней, потоки воды – песками, а пронзительно-нежное женское пение – завыванием ветра в пустоте...

С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...

...и снова оказывался в начале, а ты еще не знала, как через несколько лет в далеком мегаполисе два человека в небоскребе, чьи верхние этажи растворялись в таком же дожде, склонившись над моими старыми текстами, вдруг придвинут ко мне в миг эти небоскребы мегаполиса, и в глаза ударит электросвет, но уже не нужно будет всего этого, поскольку лимит времени оказался исчерпанным, и ты летишь в служебной машине по столичному проспекту к Белому Дому то ли Вашингтона, то ли Москвы, и ты знаешь, что этот твой день влияет на жизни миллионов людей, а в машине по радио певица поет о чем-то совсем простом, близком, понятном, о чем-то таком, с чего все начинается и чем кончается:

"Я понимаю, как наивен этот путь...

Только себя мне все равно не обмануть...

Настанет срок,

И одинок

Станет последний лепесток..." – летит из динамика черной правительственной машины этот голос другой реальности, и в той жизни падает с неба такой же дождь, несущий в себе тревожное электричество в атмосфере столицы и страны той весной, где полумиллионные демократические демонстрации, военные машины, перегородившие Тверскую на спуске к Лувру, где нас ждут коллеги по оппозиции, и посол королевства Корнуолл передает с переднего сиденья в депутатской карете свою верительную грамоту.

"Ты подскажи, наворожи, все мне, ромашка, расскажи" – несется из приемника черной правительственной машины этот голос другой реальности, и под серым весенним дождем наша правительственная машина снова летит к небоскребам Нового Арбата в сиянии ударов разноцветного неона, к огромному видео-экрану у станции метро, и столичные гейши останавливают нашу правительственную машину, они предполагают: господам сенаторам тоже надо отдохнуть после этих заседаний в Форуме и битв с наследниками культа не то Цезаря, не то Антония... И потом, через год, в странной пустоте весны, далекая телебашня в окне квартиры Его Высокопреосвященства предвещала очень многое, когда он приглашал поехать к президенту и сказать, что пора проявить решимость и распустил эту Палату Общин, что тащит страну в прошлое...

И тот серый дождь открывал предел сил любого человека: он может быть гением, шейхом, махатмой, святым, пророком, великим кормчим, нобелевским лауреатом, но изменить чашу греха целой страны он не сможет, если даже отдаст себя на распятие... Лучшее, что он может сделать – уйти на время из социума, стать "совершенным никто", "человеком в плаще". чтобы постепенно переосмыслить все свои представления о том, как же складывается история, и в чем предназначение человека.

"Чистый букет надежды – свадебные цветы..." – взрывалось слезами сердце милой певицы в стереоколонках правительственной машины, что шла с сиреной по осевой линии столичного проспекта, что позволяется только машинам правительства ...

А сегодня ты еще не знала, что будет в далеком мегаполисе, но не знал этого и сам, конечно же. Кто мог знать об этом? Лишь Тот, Кто Знает. Лишь Тот, Кто не забывает Своих детей, на какой бы планете и в какой бы жизни они не оказались под тучами, и как бы ни возвращались они, эти двое, сорвавших плод, к началу, сказав последние слова, и снова ни расходились по лужам, сказав последние слова, и снова возвращались к началу, конечно же, к началу, сказав последние слова, и снова возвращались, но не встречая уже друг друга в том месте Старого Города, где дождь, что упадет а них через несколько минут, еще летит к Земле, еще висит в воздухе остановившегося мгновения с теми звуками мелодии о плодах познания, что снова повторятся, но не с первых тактов, а с последних. И в этой многократности многократность всех планет и всех жизней, повторяющихся на одной точке дыхания, сознания и жизни. Лишь аналитическая формула гиперболы могла бы описать движение осознающей себя точки, бесконечно приближающейся к источнику мелодии о плодах, но бесконечно неспособной вплотную приблизиться к нему. Но та планета в той жизни еще не умела описывать боль в аналитических формулах, и оставалось описывать ее в формулах слов, приспособленных лишь к описанию осязаемых предметов – таковы были исходные условия существования на той планете в той жизни. Но разве можно было винить в этом Того, Кто не забывает Своих детей? Нет, конечно же. Или тебя, уже не способную согреть слезами этот падающий из воронки времени дождь? Оставалось винить только себя. Приговорившегося себя же к этому бесконечно повторявшемуся движению мимо луж. И мимо запахов свежей горячей пищи, последний раз витавших вокруг то ли в афинском Пирее, то ли в египетском Мемфисе, то ли над Курукшетрой, где Арджуна сражался с Бхишмой, и мимо этих вечно покачивающихся женских бедер, как и у Лесбии, Цинтии, Ливии, Микелины на Палатинской площади, или гейш Нихонго, или гетер Искандара, и мимо столь же резких выплесков смеха, как и при взятии Карфагена, штурме Ля Рошели и разрушении империи Цинь... Но дождь смывал и все это, и потоки похоти, чревоугодия и ненависти стекали в решетку мощеной улицы и утекали в Реку, а Река в Море, и Море испарялось и снова проливалось на меня и тебя тем же дождем. И ветер возвращался на круги своя, ибо так установил Тот, Кто не забывает Своих детей на всех планетах...

Глава 13

Сад

Падший ангел, сказала ты на прощание в тот день, где с мокрых крыш течет вода.

Падший ангел... Первородный грех... Генная память о потерянном Рая, о Небесном Лоне, откуда выпали сюда, на планету исправления, искупления...

И всю жизнь эта скрытая память о Небесном Отечестве не дает забыться среди наивных радостей людей-детей, давно о нем забывших, спящих с открытыми глазами и даже как бы вовсе не повинных в этом, ведь как может быть человеку вменено в вину то, что он не в состоянии осознать и ощутить как вину? Но и как может быть прощено то, что как своя вина даже не осознанно?

Небесное Отечество, куда стремлюсь вернуться всю свою жизнь, вначале бессознательно, а потом и осознанно, миры Любви и всепрощения, мудрости и созерцания, вечной жизни и вечной молодости.

Миры Вечных Радуг, Вечной Весны...

Вернуться туда, в миры Света, отсюда, с чужой этой планеты, где все силы людей только и уходят веками и веками лишь на защиту от голода, холода, врагов, продолжение рода и снова защиту от голода и вечную борьбу за существование в заколдованном круге бесцельного родового потока, и они называют "любовью" инстинкт слепого продолжения этого потока рождений и смертей, поедания пищи и жажды власти...

Вернуться туда с этой планеты, где даже мать и отец мои бесконечно далеки от меня и чужды мне по своим желаниям и намерениям, как и сам далек от них, и сколько бы ни пытался найти хоть с единственным человеком на этой планете хоть что-то общее, хоть какое-то единство – все напрасно... Гадкий утенок, выродок, мутант среди "людей", вот этих людей, вечно смеющихся под окнами каким-то животным смехом, намертво забывших в себе Образ и Подобие Творца Вселенной...

Разве что один только почитаемый за городского сумасшедшего гения, по прозвищу Шеф, понимает, о чем речь. Видимо, и он тоже сослан сюда на исправление за что-то.

"Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал"...

Вот и все, что осталось об этом в Книге Бытия.

Разве еще в каких-нибудь апокрифах, вроде "Книги Эноха"...

И неужели никто, ни один теперь на Земле не знает, не помнит, откуда мы? За что мы здесь? И как нам вернуться? Или как научиться жить здесь, но найти постоянную, прочную связь с теми мирами райских радуг? И тогда Земля для нас будет уже не Земля, не тюрьма?

А может быть, вовсе не для исправление отправлены на эту планету и сам, и подобные мне, а просто для получения какого-то нового опыта, для того, чтобы стать духовно взрослыми, переживая и познавая все человеческие скорби, каких там, в небесных мирах, в духовных мирах, нет и быть не может, а созерцать эти скорби оттуда, свыше, даже с величайшим состраданием к людям – этого слишком мало для подлинной любви...

Какою бы ни была причина, надо полностью очиститься от всякого духа мира сего, чтобы вспомнить все.

И, видимо, можно проснуться самому до конца, лишь когда начнешь будить других.

"Падший ангел"...

Подожди, друг мой, подожди...

Как же не смог понять сразу – отвергаешь ли ты меня этими словами? Нет. Не отвергаешь.

Ты ждала от меня совсем другого.

Твоя душа не отрекается от любви ко мне, а просит о помощи: "Если ты действительно связан с миром Ангелов, если ты воин Духа, рыцарь Неба, так освободи меня от этих злых чар, вышиби из меня эту тьму, от нее же сама страдаю всю жизнь!"

Это была твоя боль, твоя просьба о помощи, лишь скрытая за обычной для умных, сильных, образованных женщин независимостью, а вовсе не убийство любви ко мне, чем это счел тогда, под тем бесконечным дождем, и погрузился в безысходную тоску, похожую на провал в адскую пещеру без дна.

Надо начать. Лишь войти сейчас в медитацию, укрепить духовную волю, и...

И разве надо для этого увидеть тебя? Совсем не обязательно. Наши души, наши с тобой биополя действуют друг на друга с такой силой, что достаточно лишь вызвать в памяти твой облик, настроиться на эманации твоей души, где бы ты ни была сейчас, и можно будет увидеть тебя и услышать. Не только твою речь, но даже и твои мысли.

Отчего же этот город, эта бесконечная улица, этот дождь все стоят в памяти?..

Цветной неон за окнами начал медленно растворяться, и старые здания неуловимо изменились...

Ты сейчас в своем доме, в тихой комнате с огромными весенними окнами.

И апрельский снег медленно тает на крышах.

Загадочная женщина умела молчать. Это был редкий талант. И назывался он не молчанием, а умением говорить беззвучно.

– Ты помнишь это южное море за олеандрами?" – спросила она без слов, одним взглядом и танцующей улыбкой, – Я оттуда. Еще южнее. Оттуда, где жили Хайям, Шахерезада и Алладин. Несколько веков назад мой мудрый пра-отец был суфийским шейхом-уль-ислам. И он меня многому научил: даже говорить беззвучно, как сейчас.

На что было похоже море двадцать пять лет назад? Этот уходящий за грань вечернего неба горизонт в просветах олеандров...

Все началось неизмеримо раньше, еще где-то в серых песках Объединенных Арабских Эмиратов, хотя тогда и названия такого еще не появилось. Страна эта называлась Персией, и надо было спасти тебя от жестокого визиря Джафара, когда оставался всего лишь час времени, чтобы выбраться из подземных лабиринтов его тюрьмы...

Не помнишь, как по-арабски "тюрьма"? Правильно, – "зиндан". Мы с тобой сейчас и перенесемся в те сады и дворцы, во времена Ибн аль Фараби и аль Газали ...

Но именно здесь и нашел тебя, живущую уже с другим именем, в другом облике...

За окнами прозрачные капли тающего льда медленно падали с крыш за тысячи километров от Персидского залива и эль-Кувейта.

Загадочная дочь шейха смотрела на меня, обращенного к Северу и вспоминающего гиперборейцев, устремившихся к Ледовитому океану, чтобы охладить чрезмерный огонь сердца.

Мне же было трудно оторвать взгляд от нее, и вспоминалась компьютерная война в истребителе F-15 над Аравийским полуостровом и реальная война над Персидским заливом: если бы эти бравые военные летчики просто поймали взгляд Шахерезады, сидящей напротив, они сменили бы мундиры United States Air Force на халаты мюридов, чтобы только сидеть вокруг нее на песке под ослепительным солнцем, играющим блистаниями на волнах, ушедших за вечерний горизонт, и слушать ее беззвучные сказки тысяча и одну ночь подряд.

А затем еще тысяча и одну ночь.

Незаметно, медленно, постепенно за ними бы потянулись полковники ВВС, а за ними – генералы, а за ними маршалы, потом министр обороны, потом Сенат, потом президент...

Потом не выдержали бы министры обороны всех стран Атлантического блока, потом Москвы, потом Пекина... а Шахерезада продолжала бы загадочно улыбаться, рассказывая нам всем, что же было дальше.

Некоторое время спустя началась бы телетрансляция по всемирным спутниковым орбитам, планетарный телеканал "Тысяча и одна ночь"... А затем незаметно приземлились бы пилоты НЛО, в задних рядах, чтобы никто не обратил излишнего внимания. А затем...

Все, Шахерезада. Остановись. Твоя беззвучная сказка о все-планетном примирении прекрасна, но ведь это всего лишь сказка. Мы же все – аналитики. Нам ли слушать сказки? Вот лучше мы сейчас запустим экспертную систему искусственного интеллекта на языке Турбо-Пролог, исчисляющем логические предикаты, конъюнктивные и дизъюнктивные, и наш компьютер Ай-Би-Эм нам ответит, что такого быть не может, а происходящее – лишь очередной само-обман и само-обольщение, бывающее иной раз даже и у таких аналитиков. А то они обходились бы и без искусственного интеллекта, своего бы хватало, – съязвила бы машина.

Вот такою ты стала сейчас, в двадцатом веке... Но разве это ты? Разве это настоящая ты? Нет, я тебя расколдую, разгипнотизирую, верну тебе подлинную тебя, и ты изменишься настолько, что даже лицо твое станет неузнаваемым, и ты снова превратишься в знакомую мне девочку-женщину ...

Вот она, твоя первая тень.

Остановись, тень. И рассейся. Не имеешь никакой силы, не имеешь никакой власти над этой душой.

Тебя нет и не будет.

Тебя разгонит вечный незримый Свет.

Но Шахерезада не повела и бровью.

– А не лучше ли нам с Вами потанцевать? – предложила она по-прежнему молча. – Кто-то же должен Вас вдохновлять, а то о ком же Вам писать дальше свои поэмы?

Да, пожалуй, – таки-подумал я. Разумеется, – подумал я. Одно другому не мешает, – подумал я. Ведь котам на королей смотреть не возбраняется, как сказал еще один специалист по машинной логике, тоже влюбленный в сказки и даже сочинивший свою собственную про Алису в Стране Чудес, где она думала: "Бывают коты без улыбок, а бывают ли улыбки без котов?" И поскольку Шахерезада была женщиной, чем-то похожей на кошку, то этот вопрос Алисы приобретал большую актуальность, и его следовало рассмотреть через экспертную систему на Прологе и базы данных...

Стоп, Шахерезада. Ты опять? Теперь ты мне начала рассказывать сказку про компьютерную логику? Зачем мне это сегодня-то? Все твои рассудочные базы данных просто рухнут от чисто российского юродства, им непонятного.

Вот она, твоя вторая тень.

Остановись, тень. И рассейся.

Тебя тоже нет.

– Знаете что, Андрей Александрович? – сказала Шахерезада. – Чего-то Вы все равно не знаете и не понимаете, несмотря на всю Вашу эрудицию в психоаналитических системах всего мира, в компьютерной логике и невесть в чем еще.

Ну вот, опять... – таки-подумал я. Женская логика не поддается переводу в компьютерную, а тем более не поддается никакому психоанализу, а тем более восточно-женская, протяженностью в тысяча и одну ночь. Но что же делать-то? Тогда уж надо спросить.

– А ты знаешь, чего именно я не знаю?

– Конечно. Вы даже не знаете, кто играет на флейте в подземных лабиринтах арабского дворца в компьютерной игре "Принц Персии".

– В самом деле, откуда же мне это знать, если Принц в это время забирается вверх по отвесным стенам, чтобы освободить принцессу, а злой визирь Джафар ждет его на последнем уровне с огромной саблей?

Ничего не сказала Шахерезада, только снова загадочно улыбнулась, как Золотая Рыбка.

– А что же дальше?

– Посмотрим, господин Орлов. Если научитесь слушать мои сказки и не задавать ненужных вопросов. Я ведь не компьютер Ай-Би-Эм.

– А еще дальше?

– May be the next time, если уж Вы так любите английский...

– Подожди, Шахерезада, куда же ты, подожди!..

И руки вдруг сомкнулись в воздухе там, где только что была танцующая со мной Шахерезада.

И растаял танцевальный зал, как мираж в аравийской пустыне.

Откуда они исходят, эти "тени" женских душ? Где найти сам их источник и победить его, иначе они вернутся обратно, сколько их ни уничтожай?..

Что-то начинает медленно всплывать из глубинной памяти, словно виденное где-то еще до рождения на Земле, когда душа лишь приближалась к ней из миров иных, где все было прозрачным и видимым насквозь в своих причинах и истоках... какое-то тайное изглубинное знание вспоминается...

"...и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.

И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее;

И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.

Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисуса, и видя ее, удивился удивлением великим.

И сказал мне Ангел: что ты удивился? я скажу тебе тайну жены и зверя..."

Так вот кто это – женская ипостась сатаны... Противница и ненавистница Непорочной Девы, Царицы Неба и Земли, Вечной Любви...

Так вот кто эта "мать тьма", вот почему Земля казалась такой чужой и чуждой – из-за нее, этой планетарной ведьмы, "царствующей над земными царями".

"За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее".

Не имеешь никакой силы над этой душой, вавилонская блудница, убийца святых! Не имешь никакой власти! Отдай эту душу Царице Неба навсегда!

Что-то содрогнулось в пространстве вокруг. Словно от ударной волны невидимого взрыва.

Вот сейчас растаяла и твоя третья тень.

Теперь невидимой тени за тобой уже нет.

Так странно снова знакомиться с тобой, давно знакомой... И начинать все заново...

Сейчас ты идешь с какого-то концерта по улицам твоего города. Вот ты остановилась и оглянулась вокруг в скрываемой растерянности. Эта последняя ударная волна невидимого взрыва Света достала тебя.

Ты вдруг поискала взглядом, где бы сесть, подошла к скамейке на остановке под пасмурным небом, устало села и погрузилась в себя, как бы не узнавая ничего вокруг.

Отныне тебе предстоит начать жить как бы заново.

Послушай теперь мое стихотворение для тебя...

Подожди меня после концерта, зеленоглазая...

Мы останемся вдвоем, и в полутьме, когда мы будем рядом за клавишами твоего рояля, и музыка польется, наша общая музыка, одна на двоих, и тогда, нежданно для тебя, привычно для меня, – незаметно и постепенно, загадочно и таинственно – видимый мир, привычный и знакомый, начнет для нас отступать, исчезать, растворяться, и вдруг в самых простых словах, самых простых аккордах и гармониях нота за нотой, по искре, по блестке, словно неуловимая игра радуги на гранях кристалла – "Сапфир любви" – проступит что-то таинственно, непостижимо, паутинно-тонкое, нечто, шаг за шагом, миг за мигом бесконечно разворачивающееся в глубину – сначала в замедленном, как тысячелетняя река, потоке времени, затем ускоряясь глиссандой, и, наконец, взлетающее могучим взлетом стальной многотонной сверхзвуковой птицы, и тогда единым взрывом, единым выбросом бьющего в землю пламени начнется наш полет: бездна за бездной, радость за радостью, слезы за слезами, надежда за болью, боль за надеждой, земное за Небесным, небесное за земным, трезвение за опьянением, взлет за падением, всеобщее в частном, тонкое в грубом, тайное в открытом, будущее в настоящем...

полет в неслыханном слезном восторге, бесконечное разворачивание потенциалов духа, тайн творения человека, тайна падения и сокрушения, тайна возврата в Небо, тайна мученичества, тайна самоотречения, тайна древнего премудрого аль Газали – увидеть в женщине то, что нельзя назвать словами, чтобы не уронить, не разрушить, бездонное блаженство живой жизни даже на грани смерти, боль становления человеческого духа, родовые муки "образа и подобия", безумная радость провала в нежный взгляд милой девочки, обрывающаяся в боль и скорбь всякой плоти под Вечным Небом, но и это вдруг тоже прощается, это уходит, и наступает несказанное, где все слова умолкают, где видишь будущее этой нежной зеленоглазой девочки – она станет взрослой, она прольет свою кровь, когда пойдут танки, и где-то в неописуемых пространствах и временах она в лучезарных венцах будет своей жертвой и милостью спасать целые миры, где новые поколения вознесут ей молитвы, ведь время – условность. Будет то, что есть миллионы лет, и вся история Вселенной есть лишь миг взгляда, летящего зеленоглазого взгляда этой девочки...

Подожди меня после концерта, где-то в будущем, непонятная моя, зеленоглазая... В будущем, нашем общем будущем снова придут испытания на излом, а пока мы будем лишь петь, лишь танцевать, и весь мир закружится вокруг нас как вальс цветов и радуг, ведь там, в Райских мирах, мы уже увиделись, уже обнялись – и потому мы войдем в спокойную силу духа, когда на нас снова пойдут кони, облаченные в броню, извергающие огонь и серу, когда на нас полетит железная саранча с грохотом тысячи колесниц – мы просто благословим этих несчастных, ведущих по Вечному Небу свои боевые машины, и сталь боевых машин рассыпется в прах, электроны сойдут с орбит в их моторах – ведь они лишь дети, они не ведают, что творят...

Эта железная саранча будет сильнее нас. Мы покинем землю. Но снова и снова спустимся из Небесных миров в земные, где ты снова будешь дарить мне свою нежность, свою радость, свои мелодии и слова, чтобы мне снова не ожесточиться сердцем среди вакуума и тьмы, мы снова и снова будем спускаться в земные пространства и времена, вечные спутники в белых одеждах, тысячи вечных странников Неба и земли, чтобы просто помнить долг и не ждать наград... Мы ведь слышим, как нам поют небесные скрипки, и потому для нас Земля давно уже не Земля.

Подожди меня, подожди меня – не возвращайся назад, в Небо, ранее меня, подожди меня, еще не успели изобрести на Земле новые скрипки, играющие беззвучно...

Подожди меня, лишь подожди меня – скользнул мой взгляд в твой заповедный сад... И солнечные лучи замерцали по таинственным листьям.

Эту нежную тайну, эту тонкую тайну знают лишь дети, – и все ли дети? лишь они там, в нашем прошлом, укрытом вечными льдами, бегут по весеннему саду, маленькие принц и принцесса, бегут и смеются, взявшись за руки, в забытом прошлом, непришедшем прошлом нашей планеты, укрытой вечными льдами атомной зимы...

Этого прошлого никогда не было. Нефтяной войны не будет... Тем более атомной. А почему не было этого прошлого, об этом ты знаешь, принцесса. И еще наши вечные спутники. А остальные – лишь дети в свои тридцать и сорок. Мы им ничего не расскажем – они все равно назовут это страшными сказками. Они поймут через тысячу лет, что это значило – быть зеленоглазыми девочками армагеддона.

И мы снова и снова будем бежать с тобой по таинственному весеннему саду, скрытому везде и нигде, бесконечно древние и вечно молодые.

Ты будешь смотреть на меня с удивлением, и разноцветная радуга станет играть в твоих глазах ... "Неужели ты мой?.." "Твой..." "И я для тебя просто твоя Верочка?" "Да, просто Верочка..."

А где-то вдали, за нашим садом, скрытым в песках Объединенных Арабских Эмиратов, летит под облаками ветер над вечными песками, над вечной пустыней, где когда-то жил наш пра-отец Авраам.

"В небо ночью я смотреть люблю, роняют звезды свет, а мир окутан мглой. Мимо звезд, подобно кораблю, плывет огромный дом, твой и мой.

Скоро птиц начнет будить рассвет, но неба темный свод еще в созвездьях весь. Много звезд на небе и планет, но людям хорошо только здесь.

Будет в цвету Земля, будет в снегу Земля, а по весне опять зеленая".

Вечная Земля, вечная планета, любимая нами как никакая иная. Любимая нами как нежнейшая женщина. Amata nobis, quantum amabitur nulla.

Откуда этот Сад? Где он? В каком краю, в каком столетьи?

Теперь ты знаешь, как в него войти из любого города нашей планеты, из любого века и мига.

Эта тайна в твоем сердце.

Эта тайна алых роз.

И ты тоже говоришь мне: "подожди меня... подожди меня... три дня, а может быть, три года, и тогда буду твоей навсегда,

навсегда,

навсегда..."

Глава 14

Седьмое Небо

Как странно, что все еще тянется этот апрель, самый долгий во всей жизни, и прошло лишь пять дней после того бесконечного дождя, в котором тонули твои шаги, и твои последние слова, и далекая музыка.

Вечернее солнце уже уходит за холмы, прячущие в своей тени огромное здание над рекой – твой храм науки, и надо найти тебя снова, как в те, наши с тобою первые, дни, – чтобы увидеть, какою ты стала теперь, без твоей "тени", побежденной мною и навсегда расколдованной за эти несколько бесконечных дней.

И снова зеленые цифры электронных часов у входа над зеркальными дверями, те же гранитные ступени, та же толпа вокруг: уже поздно, твои лекции кончились, принцесса Турбо-Фортрана.

Но вдруг подходят твои подруги, у которых мы с тобой были в гостях в то утро, помнишь?.. и говорят, что ты сейчас там, у них.

Аллея вдоль стеклобетонных корпусов, вниз по бульвару, среди радостного многолюдья, ведь скоро какой-то весенний праздник, можно вдруг вспомнить, возвращаясь из своего времени в твое. Тысячи окон, и в каждом ослепительное солнце клонится к закату в этот теплый, почти летний вечер.

"Невозможно сквозь горечь полынную возвратиться к началу дорог... И не просто уходят любимые, а уходит земля из-под ног"...

Корпуса и аллеи остались позади, тропинка в маленьком саду, и редкие кусты скоро зацветут, и снова все повторится для него и для нее, но уже не для нас...

А вот и ты сама идешь навстречу. Остановилась. Молчишь. Взгляд твой стал другим за эти дни.

– Орлов, я была такой эгоисткой... Ты не обижаешься на меня?

Да, это ты и не ты. Совсем уже не та девочка-женщина, встреченная, странно и подумать, лишь полмесяца назад.

– Нет, конечно.

– Мы сейчас едем в вычислительный центр, а потом... ты проводишь меня?

И голос у тебя уже не твой, словно исходит он теперь из сердца, а раньше казался каким-то искусственным, как звуковой интерфейс компьютера.

– Провожу.

Мы с тобой уже едем мимо старых кварталов над рекой, молчим и смотрим друг на друга с каким-то новым чувством, словно старые друзья, встретившиеся случайно после многих лет разлуки, и понимающие, что их соединяет теперь нечто более глубокое, чем простая симпатия или то, что называется "любовью" в слишком человеческом смысле.

Ты пошла со своими подругами сквозь толпу, среди шума и музыки, попросила подождать тебя в этом сквере с фонтаном, включенным после зимы, видимо, лишь на днях, в этом сквере, где мы с тобой побывали несколько раз, и он нас запомнил, совсем еще других, среди остатков снега в темноте и безлюдной тишине... А рядом, за деревьями, ресторан, и оттуда летит смех и обрывки музыки, там тоже все празднуют что-то и веселятся, и теплый ветер слегка колышет ветки старых тополей, и листья на них уже прорезаются из почек.

Вот и ты, и твои подруги прощаются с нами. Ты хочешь пойти со мной в ресторан, ты хочешь понять, как мне удалось изменить тебя за эти дни, и понять, какою ты стала сейчас, привыкнуть к себе новой. И мы заходим в фойе, но мест здесь нет, что и неудивительно в эти вечера перед праздником, и мы отправляемся дальше, но свободных мест не оказывается нигде.