Текст книги "Вечная Любовь"
Автор книги: Николай Нагорнов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
– Пока мы любим, мы не умрем.
– Не умрем...
Вот снова этот обрыв, откуда виден весь Старый Город, тонущий в лучах весеннего солнца.
Как это странно бывает в снах – зима, весна и лето сливаются в одном дне.
Еще деревья спят под снежной тяжестью. Словно это наша с тобой первая весна.
Еще кружатся белые метели.
Это февральская оттепель.
Зима ушла навсегда.
– Ты не исчезнешь больше?
– Постараюсь.
А мне все кажется, а мне все кажется, что ты вдруг скажешь: "Первое апреля..."
Только спроси, молча спроси меня – я прибегу туда, и рядом ты услышишь "Да".
А где-то далеко, в столице, по Тверской и Неглинной летит тополиный пух там, где когда-то, летом девяносто первого шли танки... И задумчивые ивы смотрят в воды Чистых прудов на Бульварном кольце.
– Помнишь, как мы были здесь тогда, в апреле?
– И как все изменилось. Значит, мы недаром здесь живем?
– Наверное...
Глава 19
Воды Леты
Снова тот же парк вокруг, и те же лица, и продолжается бесконечный день...
Это был лишь сон, прощальный сон...
Снова идет дождь, и течет вода по дороге под низкими нависшими тучами. Просто пойдем за этой водой, по ее течению, и она сама нас куда-нибудь выведет. А она вливается в какой-то тоннель... Вроде бы, его раньше здесь не было. Впрочем, откуда знать, что здесь было, а чего – нет, если почему-то отказали внутренние часы, и уже невозможно понять, в какой стране и в каком тысячелетии нахожусь, да и кто я? и в каком пространстве?
Тоннель между тем уходит все ниже и ниже, начинаются какие-то скользкие лестницы, и надо спускаться... Назад идти смысла нет.
Вроде бы какой-то свет там, в конце тоннеля.
Кажется, оказался в каком-то подземном городе... Это же не тоннель – это небо здесь такое. Черное над багровым горизонтом. Инфра-город. А эти воды под ногами ...
Это воды Флегетона, воды Стикса...
Но ведь еще не умер?
Да... Это схождение в ад заживо. И этот "свет в конце тоннеля" – на самом деле Солнце, отсюда оно не больше булавочной головки.
Орк, подземный город Дита... Впрочем, это так называлось во времена Гомера и Вергилия, а в последние две тысячи лет, после многих изменений подземных миров, здесь многое переменилось... Даже названия этих страдалищ.
Тоннель вел в сторону большого подземного зала внизу, где тысячи оборванных женщин как будто накачивали воздух в огромный аэростат.
Что это?..
"Это последний выдох повелителя этого мира", ответил беззвучный голос. Здесь время движется обратным ходом. Страдающие знают собственное будущее, но не знают собственного настоящего".
Так вот в чем тайна этой петли времени и пространства!
Надо просто сосредоточиться, сконцентрироваться и войти в будущее земного времени и в то пространство...
Вот он, этот день. Город расстилается внизу, видимый с высоты полета орла. Это твой Новый Город. Асфальт у твоего дома, мокрый от недавнего ночного дождя. Лишь подняться по лестнице, такой знакомой, такой забытой.
– Орлов?! Как я рада тебе! – распахиваешь ты мне дверь навстречу. – Где же ты был столько лет? Где же ты был...
– Разве ты хотела меня видеть, Вероника?
– Забудь все это, забудь, забудь, забудь... У нас с тобой целый день сегодня на двоих! Тогда, в наши с тобою первые дни, я была такой наивной эгоисткой, мне казалось, все люди созданы только исполнять мои желания... но сейчас я совсем уже не такая, слышишь?
И мы идем по самым красивым улицам твоего Нового Города и говорим невесть о чем. Старый кинотеатр в квартале "А", сосны среди домов, и Солнце блестит в лужах. Новый ресторан с огромным двухэтажным залом лишь недавно построен и открыт. И в нем почти никого нет в этот солнечный вечер.
– Почему этот ресторан так странно назван – "Баргузин"? – спросила ты. Ты ведь знаешь, я не здешняя.
– Так называется северный ветер на Древнем Озере и Старого Города.
Официант приносит нам меню. Аллегро нон мольто плывет по двухэтажному залу. Кружимся в медленном танце среди немногих пар.
– Храни меня, дождь... – спокойный голос певца растворяется в пространстве, и кажется, мира уже нет, лишь чудом уцелел этот ресторан для двоих на краю света, среди сосен в закатных золотых лучах...Последний вечер последних людей на Древней Планете, последний бал...
И ты, рядом, в медленном танце со мной, но неуловима, но выскальзываешь из моих рук и уже манишь издали, догоняю тебя, и снова манишь издали, и снова ускользаешь в самый последний миг.
Лето плывет как расплавленный асфальт и сердце плывет как расплавленный металл, со мной под руку женщина неотразимой силы действия, одна из самых ярких фотомоделей вечного города, Старого Города, и не верится себе самому это мне дано? Навсегда? Даром?
– Как ты это умеешь, Вероника?
Со мной под руку этим непостижимым летом идет женщина, обласканная взглядами сотен мужчин.
– Мой милый, наивный Орлов, я привыкла ко взглядам не сотен мужчин, а тысяч.
Она включает странный, неизвестный в наше время электронный аппарат, и оттуда вдруг плывет мягкий голос какой-то совсем незнакомой певицы:
"Ласточка в полдень парила
В синих пустых небесах.
Я за полетом следила,
Слезы застыли в глазах..."
И снова она, нежная, что модель иного романтика прошлого века, под руку рядом этим плывущим летом в полутьме у ее TV: в ночном телеэфире над огромной этой чудесной страной плывет клип трех странно возникших неизвестно откуда красавиц:
– Не радись красивой, а родись счастливой,
Не родись красивою...
Милые девочки в телеэфире над огромной страной, что знала иные времена, иные чувства... певицы будущего.
Это будущее мы примем как лучший дар. Это будущее придет к нам под электрогитары твоих любимых "Битлз", потом под синтезаторы иных имен, и под вокалы иных судеб.
На вокзале еще светло поздним вечером.
Подхватываю тебя на руки и кружу в тополиной метели. И снова объятия и поцелуи, как столько лет назад... Но электропоезд уже грохочет наверху.
Сколько зим, – ты тихо скажешь, – сколько лет... На тебе сошелся клином белый свет.
– Так ты решил окончательно – уехать навсегда в столицу к твоим духовным наставникам, в свой рыцарский орден?
И однажды ты услышишь и придешь.
– Да. Поедешь со мной, Вероника?
Долго будет вливаться тишина взгляда любви во взгляд любви. И летит музыка любви откуда-то, знакомая столько долгих лет, но теперь ее поет совсем другая певица, столь напоминающая тебя своими порывами:
"Я могла бы побежать за поворот, я могла бы... только гордость не дает"...
Время утихнет в этой тополиной метели, взлетит мягкое обращение к Царице Вечной Любви, и что-то изменится в твоей душе.
– Конечно. Если позовешь.
Вот и сказаны главные слова.
И снова, как и столько лет назад, ты вдруг вспомнишь твоего любимого Маккартни:
– "Yesterday
All my troubles seems so far away"...
И вот здесь, у ступенек вагона, сделать все, для чего появился – подарить тебе книгу из будущего, одну из Книг Откровения, записанную в середине девяностых, но изданную лишь десять лет спустя после этого нашего дня и книгу, написанную автором с символической фамилией по имени того, кто был первым на Земле воскрешен на четвертый день, изданную еще позже по земному времени.
Такое тоже бывает. Эйнштейновский парадокс времени.
Поскольку в духовных мирах земного времени нет.
Ты сегодня вернешься домой с вокзала и прочитаешь. И это многое изменит в твоей судьбе.
Воспоминание о будущем, как говорил когда-то Поль.
А дальше... Увидим, что будет дальше.
Да будет не моя воля, но Твоя, Царица Вечной Любви.
И еще вложить в твою сумочку этот конверт, незаклееный и неподписанный. Что в нем? Небольшой лист бумаги:
"Создатель желает, чтобы свободный человек свободно признал Его власть, но не в порядке поражения в борьбе с Создателем, а в порядке усмотрения Его абсолютного превосходства по ценности".
С.А.Левицкий, д-р философии
"Трагедия свободы"
Вашингтон, 1958
Это тебе в подарок.
И это нечто решит в твоей жизни.
Уже вижу что-то новое в твоей вечной улыбке счастливой женщины: тайна Двух Начал Непорочности – Небесной и Земной.
Мой поезд уже виден издали, там, на северо-западе, уже подходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных "Шербургских зонтиков" Мишеля Леграна:
– Dis "Je t'aime", ne me quite pas...
Теперь ты прощаешься со мною, чтобы не расставаться уже никогда. И уже не было важно, будем ли видеться с тобой здесь, на земле, ставшие одною душой, но не ставшие одной плотью.
И этот вокзал твоего Нового Города медленно растворяется.
Снова мрачные пространства подземного мира, где время растянуто почти до полной неподвижности.
"Теперь тебе предстоит главное – победить свою собственную "тень", говорит беззвучный голос.
Как бы из ниоткуда нарастает скрежет и шум машин.
Опять и опять Старый Город появляется вокруг, и всегдашние его тополя вдоль улиц. Казалось бы, это просто Земля, но... какая-то не совсем реальная.
Знакомый проспект у плотины.
Чья-то черная "Волга" вдруг останавливается рядом, и из нее выглядывает человек в черном плаще и в темных очках.
– Куда тебе, мой друг?
– Вперед.
– Прошу! Карета подана!
Человек садится, и прежде чем взяться за руль, снимает черные очки.
Какое странное лицо... Словно мое же отражение в зеркале... Но как-то искаженное...
– Кто Вы?
– Твое скрытое "я". Твоя "тень". Сейчас мы с тобой, мой друг, заключим пари. Все твои близкие окажутся тебе совершенно чужими и не нужными. Как и ты им. И за каждого человека ты будешь мне отдавать десять лет жизни. Согласен?
Понятно. Это испытание на страх смерти.
Смерти нет. Это фикция.
"Тень" можно отделить от себя навсегда и отправить в ад на покаяние лишь при согласии на собственную смерть и готовности сойти на адское дно. Только так "тень" и уйдет: на адское дно попадать она не захочет.
– Согласен. Летим к Веронике, мой Вергилий! К Веронике, в студгородок.
Взвыл мотор. Машина разгоняется по пустому проспекту все сильнее и словно уже взлетает над землей. Кажется, будто она несется выше облаков.
Несколько минут, и под колесами другой проспект на другом берегу реки, разделившей Старый Город надвое, и огромное здание, такое знакомое, с зелеными цифрами электрического времени над входом...
Вероника. Она идет по бесконечному коридору, одна, в какой-то задумчивости.
– Вот и ты, Орлов... Десять лет мы с тобой не виделись. Где же ты был, Орлов, где же ты был...
– Я вернулся... Возвратился из небытия.
– Не возвращайтесь к былым возлюбленным... Мы были раньше, теперь нас нет. Не покидайте своих возлюбленных. Но Вы... не выслушали совет.
Ты медленно уходишь по этому бесконечному коридору, твой голос уже доносится издалека.
А куда тебе идти? И мне куда идти? И любому другому? Куда можно убежать от самих себя? Как же устала душа от этого... И от себя самого.
– Ищи меня теперь за тридевять земель, в тридесятом царстве... прозвучали твои последние слова, медленно затухая.
– Десять лет... Десять лет... – напомнил человек за рулем.
Что же... надрезать палец и кровью подписать договор.
– Куда дальше?
– К Бабушке.
Он жмет на газ. Несколько минут, и появляется бабушка в белой шали. Шаль похожа на крылья, а Бабушка – на ангела, готового вознестись.
– Бабушка, подожди, не улетай, пожалуйста! Помоги мне... У меня умирает душа...
– Теперь уже поздно... Чем я могу тебе помочь?
Тот же взгляд, что и всегда, вроде бы и любящий, но беспомощно-детский...
Осталось подписать еще один договор.
Что происходит? Что со мной? Может быть, на самом деле это искусство контролируемого безумия как духовная практика особой интенсивности? Психотехника византийских юродивых и королевских шутов?
– Теперь – моя бывшая "корпорация".
И еще несколько минут тишины и молчания. Появляется вся корпорация. Она с детскими флажками, шариками и барабанчиками марширует и поет:
– Однажды в студеную зимнюю пору
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Гляжу – поднимается медленно в гору
Вскормленный в неволе Орлов молодой.
– Во! Артист! Веди нас в кабак! Баб снимем! А с утра снова бизнес закрутим.
И продолжают на мелодию гимна:
– И шествуя важно, в спокойствии чинном
Мой грустный товарищ, махая крылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Кровавую пищу клюет под окном. И уходят прочь...
– Все ясно... Подписать еще договор... Теперь к Марине. Она меня когда-то любила.
Машина летит дальше. Остановка. Звонок.
Выходит маленькая девочка с куклой.
– А вам кого? – испуганно спрашивает девочка.
– Марину.
Девочка, как будто не услышав, поет, укачивая куклу:
– Не обещайте деве юной любови вечной на земле...
И снова тихо поет на тот же мотив:
– А ее нет, ей сделали операцию...
Понятно... Такую же, видимо, как тогда Ирине Истоминой... Какие же еще операции у женщин бывают?
Найти Марину? Зачем, зачем... Дальше-то что? Чем ответить на эту детскую бурю чувств? Пустотой? Температурой вакуума минус двести семьдесят один градус?
Из последних сил опуститься в кресло машины...
– Сорок лет! Тебе уже шестьдесят! Кто же еще? Элен? Ну что ж, полетели.
Вот и ее подъезд. Странно, почему дверь не закрыта на ключ... А вот и ты, женщина, близкая мне когда-то ... Лежишь на полу в распахнутом халате... Что это у тебя надето на голову? Полиэтиленовый мешок... И несет от него чем-то едким. Да нет же – выдавленный тюбик из-под клея рядом. Надышалась...Не смогла ты, ломку не выдержала, вот и схватилась за эту дрянь... Пульс есть, жива, только в глубоком трансе.
Какие-то фотографии и письма разбросаны по полу. Свадьба чья-то. Под фатою – ты, Элен, а рядом с тобой... Не может быть! Да, это он... Шеф... Только моложе лет на пятнадцать, без бороды... И рядом с Элен эта молодая женщина... Кто же эта, со свидетельской лентой? Ирина Истомина... Совсем юная... Лет восемнадцать? А свидетель Шефа – Поль... Да как только сразу не почувствовал этого – тогда еще, столько лет назад... "Мой бывший благоверный, свихнувшийся на мистике"... – всплыло в памяти, – "Поль был приятелем моего благоверного". Кто же это сказал? Элен, тогда, рядом с Ириной Истоминой, в тот день "Чайки".
– Так это Поль тогда, оказывается...
– Конечно, мой друг. Она была безумно влюблена в него. И ушла от него. Потом и с ней все кончилось. А он, сколько ни пытался вернуть ее – помнишь, один поэт написал: "Но для женщины прошлого нет. Разлюбила, и стал ей чужой".
Так это под Вашим влиянием, Шеф, он и стал таким... Он, очевидно, брал у Вас читать всяких "сумрачных германских гениев" и все прочее... Вот почему Вы со мной и встретились – исправить все свои ошибки с Полем... А я был... знаком с Вашей бывшей женой? о чем Вы и не подозревали... Да и я.
Человек за рулем выжидательно смотрит:
– И кто остался? За Истомину можно сразу отдавать десять лет. И за твоего отца, конечно же. И тем более, за Шефа. Разумеется, и за Эльвиру, и за Марианну. Вот уже сто двадцать. Лимит твоей земной жизни исчерпан. Сейчас ты умрешь.
Глава 20
Миллиарды лет боли
Зеленые цифры прыгают на электронных часах.
Что со мной? Мозг болит... Как же мозг болит... Словно раскалился докрасна. И какая-то темная пелена застилает взгляд... Красные кольца пульсируют в глазах.
Какая бетонная тяжесть во всем теле... Давящая пустота в голове и противная ноющая боль в сердце. Что это вокруг?
"Джудекка", – долетает бесплотный голос, – "адский ярус Джудекка... Там, где рожденных Землею титанов могучее древнее племя корчится в муках на дне, низвергнуто молнией в бездну"...
Что теперь осталось? И эта боль в сердце... Словно стеклянный осколок туда воткнулся... И как будто самого пространства не стало вокруг? И времени не стало... Словно оказался в каком-то ином измерении...
Мега-вакуум. Пустота, миллион раз помноженная сама на себя.
Какая же чудовищная невидимая власть вогнала меня еще до рождения в это отдельное от всего мира тело и в эту отдельную от всей Вселенной душу? И почему никак, никак не могу выйти из этой бронированной мумии собственной отдельности и достучаться до бронемумии другого, другого человека?
Вот и преступлены все пределы, рубежи и границы.
Теомания. Так когда-то там, на Земле, называл это Шеф.
Теомания... желать быть выше Юпитера и Сатурна, Брамы и Шивы, Орфея и Диониса. Быть выше самого Закона Воздаяния. Выше звезд. Шесть тысяч футов выше уровня человека. Потом написать, вслед за Ницше, книгу "Почему я так мудр" и лишиться разума на всю оставшуюся жизнь.
Неужели я снова обманул сам себя? Неужели Небо – лишь бетонная плита над землей с нарисованными звездами?.. И больше – ничего?
И появляется Орлов-четвертый. Из ниоткуда... Он слушает, что говорит самому себе Орлов-третий, зависший во тьме. И продолжает:
– Я всегда это знал. Бетонная плита, и больше ничего. Развести водой эти пакеты с белым порошком – получится дьявольская смесь. Потом вколоть это в вену – и в мир лучший. Которого нет. Я – падший ангел на этой планете. Она родная для них, им не надо большего. Им никогда не понять жизни на десять миль выше уровня человека. А для менясами законы этой планеты – ложь и дьяволов водевиль !
Замолкает, вглядывается в меня и повторяет:
– Но правды нет и выше...
– Я не верю тебе. Исчезни.
Только обессиленно расслабиться в этой пустоте, где нет опоры телу... Жизненных сил уже не осталось.
Черный человек, мое отражение, молчит и ждет.
– А... Так ты – дьявол... Пришел за моей душой...
– Я не дьявол. Я Ангел Смерти.
Вот сейчас и пройти сквозь этот ужас вечного уничтожения, сквозь тьму вечного небытия...
Ведь смерти нет.
Обычный солнечный свет. Как всегда, куда-то спешат люди мимо древних запыленных тополей под заходящим солнцем.Это Земля, Земля... ХХ век... Старый Город... Один из бесконечных годов Двадцатого века, уже когда-то пережитый.
Действительно, смерти нет.
Лишь исчез навсегда этот двойник, моя "тень". Смерть страшна лишь для них, а не для человека.
И эти привычные улицы. Пройтись по ним в последний раз и попрощаться с каждой из них, вспомнить всё и попросить прощения у Неба за каждый день своей жизни в этом Городе.
Странно... Вот здесь и было кафе, где прошел тот вечер с Вероникой. Давно ли это было, казалось бы? Но никакого кафе здесь уже нет. Чего же стоять напрасно у этой витрины и вглядываться внутрь?
А здесь был кинотеатр, где бывали с Эльвирой почти каждый вечер... но вместо кинотеатра уже что-то другое, какой-то "видеосалон"... что за странное слово?
Надо медленно повернуться, оглянуться по сторонам, что-то спросить у людей, что-то объяснить...
И я прошел по людным улицам, был город полон отражений, они брели за мной как тени, эти сотни Орловых, прошедших в зеркальных витринах то под руку с Ириной Истоминой, то с Эльвирой, то с Вероникой, то рядом с Полем или Шефом... они брели за мной как тени имолча слушали меня.
Некоторые останавливаются и слушают.
И говорить задумчиво, словно рассуждая самому с собой:
– ...а кто превратил нашу жизнь в ад? Мы сами... Мы порождаем зло, заражаем им друг друга, потом ищем виновного. И вот, мы приобрели весь мир, а потеряли – свою душу. И стали нищими. Был один день, и на Земле стояли три креста... Он приходил к нам, чтобы разомкнуть этот круг. Но мир не понял Его... Я возвращаюсь. Я пойду к Нему – Он каждого из нас поймет и примет. Только Он и Она – Царица Неба и Земли. Прощайте... А это вам от меня на память...
Отдать одному человеку свой плащ. другому – электронные часы, третьему доллары, четвертому – зажигалку, пятому – джинсовую куртку.
– Это тебе... А это – тебе... а это – тебе... Придет время, и всё будет иначе... Мы все станем понимать друг друга... И ни в чем не обвинять. Мы научимся всё прощать друг другу, и тогда...
Еще что-то спокойно и мягко говорю о чем-то, надо просто сказать людям то, что есть, а люди поступают по-разному. Кто-то слушает, кто-то, презрительно усмехнувшись, уходит.
Впрочем, все уже сказано. И теперь можно медленно уйти по этому тенистому безлюдному переулку, чтобы...
Но что это вдруг со мной? Словно какая-то неведимая огненная стрела пробила сердценасквозь, и надо оглянуться, но почему-то вдруг ноги подкашиваются, и всё вокруг плывет в глазах...
Странно... Что это за человек лежит на нижней ступеньке лицом вниз... Он недвижим, кажется, и не дышит. Шум проезжающих машин постепенно стих, все звуки замедляются.
Гаснет свет в глазах, и вдруг откуда-то плывет музыка, спокойная, светлая...
Асфальт еще в полумраке, но он словно покрывается белыми покрывалами. Они ложатся и на этого бездыханного человека с моим лицом, но почему-то совсем не больно вдруг уже ине горько, словно какой-то клапан раскрылся со вспышкой слепящего Света, и такая нежданная легкость на душе, словно ухожу куда-то ввысь, а тело так и осталось лежать там, на асфальте, вот уже и весь Старый Город виден внизу, Река блестящей ленточкой, вот уже и вся Земля кружится в темноте среди звезд маленьким голубым шариком... Как же я к ней привык...
Из мерцающего свечения, из отблеска кометных шлейфов проступает яснее и яснее светящийся живой силуэт. Кто-то заботливый вдруг появляется рядом. Это, как будто, не совсем человек... Светоносное существо...
– Я Малый Страж порога. Ты только что пережил клиническую смерть.
Откуда же медленно плывет эта мучительная музыка струн?..
Струны существовали на Земле тысячи лет.
Пронзительность боли этих скрипичных струн несла в себе лишающий разума жар расплавленного как огненное стекло песка ханаанских пустынь и мертвое молчание гиперборейских ледовых глыб, вырастающих в многотонный гул айсбергов. Такою была Земля задолго до появления человека. Такою она и оставалась.
Еще миллионы лет планета плавилась и остывала, чтобы научить людей плавить металл.
Еще миллионы лет планета учила их, как превратить расплавленный металл в струну тонкости лазерного луча, прожигающего железобетон.
Еще и еще сотни тысячелетий надо было учиться свивать струну для звучания. И это были миллионы лет немой боли.
Эта немая боль гудела в скалах и ветрах, в кристаллах и камнях. Она учила бутоны тюльпанов и роз сворачиваться с наступлением ночи. Она учила животных кричать, выть искулить.
Она учила мужчин любить женщин.
Миллионы лет на извержения вулканов и кипящие гейзеры смотрели те, кто создали человека.
Они уже знали, что такое звук.
Люди учились у них буквам: "берешит бара Элохим".
Люди учились у них именам: "вэ элле шемот", "и вот имена".
Люди учились у них символам планет и созвездий.
Люди учились у них прощению и великодушию.
Люди учились у них долготерпению. Они назвали его потом "ангельским".
Еще через миллиарды лет людей на земле не останется.
Должен быть закат там, где был рассвет.
Над безлюдной планетой еще века и века летел в радиоэфире записанный в незапамятном прошлом голос женщины:
– А если всё умрет, Любовь оставит след, ярчайший в мире Свет, как сотни тысяч Солнц...
Эту женщину звали Анной.
Лишь плыли по океану ледяные айсберги с натянутыми на них скрипичными струнами. Памятники эпохи людей.
Миллиарды лет боли.
И там, между Землей и Небом, на границе космоса и миров Вечной Любви, там стало вдруг видимым то, что, казалось, было на Земле лишь день, один день две тысячи лет назад – там, между Небом и Землей стоял Крест, и Скорбная Мария, Вечная Весна, в черных одеждах траура стояла перед Крестом, склонив голову, и Миллиарды Лет Боли стали океаном с того самого дня, где они кричали "распни Его", и в этот океан боли вливались тысячами и миллионами ручейков страдания каждого жившего на Земле и живущего, и каждый день этих двух тысяч лет, каждый миг этих дней Он снова и снова умирал, но каждый миг снова и снова побеждал смертью смерть, и оживал, чтобы снова принимать в Свое Сердце миллиарды страданий и отдавать людям Свет, Вечный Свет, Райский Свет ...И Новая Ева, искупающая человечество вместе с Сыном Ее, принимала в Себя миллиарды волн боли от Сына, и погибала, но каждый миг снова и снова оживала силою Вечной Любви – и отдавала людям, Своим духовным детям, только нежность, любовь и милость, прощение и терпение, сердечное тепло и утешение...И страдания каждого земного существа вливались в этот океан двух Святых Сердец и растворялись в нем, и переставали быть безутешными, и возвращались назад к каждому уже не потоком боли, а потоком Жизни и Света. И это было тайной взаимопроникновения Двух Начал Непорочности одного в другое – со-распятие Марии Искупителю и и со-распятие Искупителя Марии: Надмирная Голгофа Нового Адама и Новой Евы. Новый Адам в страдании искупал людей, у которых духовное непроникало в земное, Новая Ева в страдании искупала людей, у которых земное не поднималось до духовного.
Какое же удивительное и таинственное переживание согретости души началось вдруг...словно теперь сам стал частью Агнца и Агницы, а Агнец и Агница стали частью меня, словно я же сам и распят на Кресте как мой Новый Небесный Отец, и сам же предстою Его Кресту, как моя Новая Мать...
И я уже не "я", а вживлен в Нового Адама и Новую Еву, влился назад в Отца и Мать, когда-то создавших меня в Великой Любви.
Случилось что-то непостижимое и удивительное в своей светлой радости: таинственное взаимопроникновение... В меня вошла эта мягкая, эта светлая, эта милая агничность Любви, что и была во мне когда-то, задолго, задолго до рождения на Земле, но потом вдруг была потеряна, и о ней-то и тосковал как о потерянном Рае...
И "я" перестал быть только "собой", словно ушла куда-то, ушла навсегда эта холодная боль под сердцем, боль от пустоты под сердцем, из которой кто-то невидимый вытянул всю Любовь, и этот дух небытия потерял всякую силу и власть, и я перестал быть тем Адамом, переполненным скорбью в вечной пустыне, где умирает моя единственная, и перестал быть сыном Адама, посыпающего голову свою пеплом и песком вечной пустыни и сыном Евы, умирающей там, под черным горизонтом, и пустыни больше не стало, и боли больше не стало,и словно Кто-то родился у меня в сердце, Кто-то самый милый и любимый, родной и близкий родился во мне, любящий меня больше, чем я себя, и откуда-то вспомнилось: "Посему рождаемое Святое наречется Сыном Божьим"...
И вдруг сквозь холодный блеск айсбергов и брызги гейзеров, сквозь долины цветущих тюльпанов и золотистые облака в прозрачном воздухе стали проявляться невидимой фотоэмульсией числа, все знакомые, привычные числа, но удивительно выстроенные от единицы,одно вслед за другим, уровень за уровнем, в спираль, бесконечно расширяющуюся во всестороны горизонта ...
Душа ощущающая
1
1
2 3
Луна
Душа рассудочная
2
4 5 6
Меркурий
3
7 8 9 10
Венера
Душа сознательная
4
11 12 13 14 15
Солнце
5
16 17 18 19 20 21
Марс
6
22 23 24 25 26 27 28
Юпитер
7
29 30 31 32 33 34 35 36
Сатурн
8
37 38 39 40 41 42 43 44 45
Уран
9
46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Нептун
10
56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Плутон
11
67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
12
79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
13
92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
но числа превращались в нечто иное, в просвечивающие друг сквозь друга знаки разных слоев реальности, и каждое число означало букву санскрита и иврита, латиницы и кириллицы, субатомную частицу и химический элемент, белковую аминокислоту и клетку растения, ноту и символ астрологии, цвет и логическую структуру, мелодию и народ, идею и чувство...
1 означало Луну, принцип унитарности, первоначальное единство мира, из которого вышло все существующее, и в которое все вернется в конце истории, и букву "A", ноту "до", красный цвет, точку в пространстве и времени, и зерно, содержащее в себе все будущее живое существо, и духовный центр, и символ числа, "Маг", был предостережением против ловкачества метафизика, не обращающего внимания на опыт.
2 означало планету Меркурий, закон бинера, минорные тональности, букву "B", ноту "ре", оранжевый цвет, прямую линию, ритм 2/4, мужское и женское начала, плюс и минус природных сил...
Круг из черной и белой половин, разделенных как бы вытянутой латинской "S". Древний даосский символ инь-ян, мировой полярности.
А образ этого числа – "Жрица"– предупреждал об опасности гностицизма, обучая подлинной мудрости.
3 означало планету Венеру, закон трех сил, гармонию противоположностей, единство трех начал человека, три добродетели, мажорные тональности музыки, букву "C", ноту "ми", желтый цвет, равновесие трех суждений в логике, треугольник в геометрии, астральное тело, три колонны Древа сфирот, темпоритм и деление клеток.
Деление клеток напоминало деление народов, и рост организма был похож на рост единого человечества, культура сменяла культуру, человек сменял человека, планета – планету...
И старость благословляла юность... И образ числа, "Императрица", пробуждал мысль об опасностях медиумизма и магии, раскрывая подлинные таинства.
4 означало Солнце и развитие через страдание, и подлинное Я человека, и его крест, и сердце, четырехкамерное сердце всех теплокровных и человека всех, от века знающих радость и страдание, и букву "D", и ноту "фа", и четыре времени года, и четыре стороны света, и четыре пути четырех евангелистов...
"Император" предостерегал от воли к власти и учил могуществу креста. Сквозь эти числа просвечивали процессии сменяющихся лиц, Платон и Аристотель, Авраам и Моисей, Конфуций и Будда, апостолы и пустынники, Альбертус Магнус и Фома Аквинский, фра Анжелико и Антоний Великий, мастер Леонардо и Декарт...
5 означало Марс, путь вниз к произволу и путь вверх к свободе, и пять ран, плату за эту свободу, и букву "E", и ноту "соль", и пять органов чувств пятого человечества, ныне живущего на Земле, и голубой цвет..."Папа" ставил перед лицом человеческого культа личности и магической пентаграммы как его кульминации, и противопоставлял этому святое нестяжание, покорность Небу и мистику пяти ран.
6 означало Юпитер, равновесие небесного и земного, что и называлось мудростью и властью, и букву "F", и ноту "ля", и синий цвет, и шесть направлений объемного пространства, и три степени свободы.
"Возлюбленный" говорил о трех испытаниях в пустыне и трех святых обетах: нестяжание, послушание, целомудрие духа.
7, "Колесница", предостерегала от опасности мании величия и учила подлинному триумфу духовного "я", наступавшему после Распятия. И этот триумф был успешной работой по подлинному освобождению, что было плодом катарсиса, и предшествовало фотисмосу, 8, и это была восьмиконечная звезда, символ Неопалимой Купины, знак Преображения, за которым следовал генезис, 9.
Едущий в колеснице держал под контролем четыре искушения: три в пустыне и объединившее их – искушение самопревозношением. Так он становился господином 4 элементов – огня, воздуха, воды и земли, составляющих его повозку.
Господин 4 элементов – это творческая личность, обладающая чистым и точным мышлением: творчество, ясность, гибкость и точность – проявление 4 элементов на ментальном плане.
