Текст книги "Вечная Любовь"

Автор книги: Николай Нагорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Андрей сказал, что его аппаратура для Моцарта и Баха, а не для портовых вечеринок.

Гул возмущения долетает словно издали, сквозь плотный слой воздуха. Вы оборачиваетесь ко мне, взгляд Ваш встречает мой взгляд и... останавливается.

Никогда еще не задерживали Вы взгляда на мне – Ваш взгляд скользил по мне, сквозь меня, вдаль от меня – я был для Вас всего лишь одним из. Одним из.

– Тихо. Зачем говорить за него? Как я поняла, этот молодой человек с "дипломатом" и есть Орлов. Да, я сейчас спрошу, – отвечаете Вы и делаете шаг.

И делаете шаг.

Но здесь, в углу кабинета, у окна больше никого нет, сижу здесь один с видом деланного безразличия.

И второй шаг. Вы намерены подойти ко мне?

Вы – ко мне? Но уже третий шаг – это не мираж! Что же это? Исчезнуть бы сей же миг, развоплотиться, провалиться сквозь пол, рассыпаться на атомы...

Секунды застыли в тягостном томлении. Один шаг отделяет Вас от меня. Один миг.

Вот уже наплывают смутным облаком Ваши ароматы. Вот уже словно захвачен Вашим гравитационным притяжением. Вот уже словно полюса неведомого магнита замкнули свои силовые поля друг на друге. Встаю, и как будто разряд микро-молнии, невидимой никому, пролетает вмиг между сердцами нашими. Что-то случилось. Только неизвестно как это называется.

– ....................................................?

Вы произнесли, Вы что-то произнесли, но Ваш голос долетел лишь как вибрация воздуха, звуки не сложились в слова, слова не открыли своего смысла.

– Рада познакомиться. Андрей, ты не хочешь помочь мне?

Помочь – Вам?.. Чем я могу помочь Вам? Разве рядом с Вами нет никого, кто помогал бы Вам?

– Да... Всем, чем могу...

Как неуверенно прозвучал голос... Он предал меня... Он с головой выдал меня. И Вы, конечно же, все поймете и...

– Мне сказали, у тебя стереоаппаратура и записи танцевальной музыки.

– Да...

– Ты можешь взять ее сегодня сюда на вечер?

– Могу, конечно, могу...

– Очень благодарна тебе, Андрей. Я надеюсь на тебя, – и, обернувшись ко всем. – Итак, сегодня в шесть!

И засветилась улыбка, мягкая и ослепительная. ...надеюсь... на... тебя... тебя... тебя... – запульсировала вибрация эхом в улетающем облаке Ваших ароматов.

Посланница далекого мира. Фантом. Иллюзион. Видеовихрь.

Вы одним легким дуновением разрушили в прах всю мою теорию, развеяли все металлоконструкции моих умопостроений о невозможности пересечения параллельных миров... Нет. Это галлюцинация. Это – сон наяву. Ваш мир отделен от моего невидимыми сверхпреградами, и не сломать их никому. Мы с Вами не произнесли друг другу ни слова. Видео-фантом.

– Артист, во сколько к тебе зайти за колонками? Колонки... Какие еще колонки...

– Артист, ты что, спишь?

– Какие колонки?

– Да ты же договорился с Ириной!

– С какой Ириной?

– Да брось ты разыгрывать – с практиканткой.

– Н-не знаю... Кажется, договорился... Да, конечно, договорился.

Не фантом. Это случилось. Вы сама... И сегодня вечером... Почетная сия...

Стечение обстоятельств? Нет, тут какое-то таинственное созвучие сердец, тут – передача мыслей сквозь пространство, телепатия...

– Так во сколько к тебе заходить?

– За час до начала...

– Значит, в шесть. Артист, ты переутомился? Смотрите, у него глаза как стеклянные. Ладно, в шесть.

Все растворилось в возгласах одобрения, в спешке и шуме... Ушли, и тишина пульсирует в кабинете. Остаться одному. Совсем одному.

Шум раздвигаемых столов. Аппаратура уже расставлена. Кабинет пуст и гулок, тени штор колышутся на полу... Март! Серая каша тающего снега, серая каша тающих облаков.

– Пошли, Артист, вмажем!

Труфан достает жестом фокусника бутылку "Рислинга".

– Нет, потом как-нибудь... Попозже, может быть...

Дверь захлопнулась, их шаги проскрипели по коридору. А за окном – сумерки опускаются на Старый Город, последние лучи заката угасают в глубокой тени тесно составленных бетонных домов... Жизнь оказалась непредсказуемой.

И буду ждать Вас, Исчезающая, глядя на это вечное небо. Знаю, снова буду лишь молча смотреть на Вас, ведь если Вы откажете мне, конечно, откажете, профессиональный долг обязывает, хотя бы Вы и не хотели этого... Вы же не позволите, чтобы тридцать шесть пар глаз следили за каждым движением, каждым словом, моим и Вашим, а потом они все обсуждали бы это...

Но мне – возврата нет... Вот там, в проходе ограды, появитесь Вы через минуту, еще через минуту войдете сюда, и поплывет весь мир в глазах моих, и сожмет вдруг сердце чья-то невидимая сила...

Хрустальный звон капель воды о лед за окном. Изменчивое фиолетовое свечение вытирает звездной тканью снежные глаза, но слезы капают с крыш. О чем плачут крыши? О том, что это было уже когда-то с кем-то – закат, сумерки, ожидание, слезы о том, что уже это было когда-то...

...вращение кассет, шелест ленты, минорные аккорды... здесь, в полумраке, густо-синяя тьма вливается с ароматом талого снега в распахнутые рамы... кружатся пары, кружатся пары, но это не мы... странно... те же лица – из серого мира, но почему же видится в танце этих пар какой-то нездешний ореол? почему вместо шестерки крыс, запряженных в тыкву, представляется шестерка коней с белыми плюмажами, что мчит золотую карету? отчего этот обычный танцевальный вечер кажется придворным балом?

Это Ваша тайна. Вы умеете черно-белую жизнь делать цветной. Вы – напротив меня, вдали у окна. Профиль на фоне полнолунного неба.

Мы – друг против друга. Между нами – сумрак. Шелест. Шепот. Между нами кружатся пары. Шпаги и эполеты. Декольте и кринолины.

Вдруг подбежала Зосимова, потянула в центр танцев. Нет, этого еще не хватало. Она, обиженная, отошла в сторону. Нет, не встану с этого места. Буду сидеть здесь весь вечер с безразличным ко всему видом.

Но Ваши шаги – ко мне? Лунная аура вкруг облака локонов. Да, ко мне.

Легкая волна ароматов. Секунды застыли в тягостном томлении. Один шаг отделяет Вас от меня. Один миг.

– Бон суар, мсье Орлов. Я посижу с тобою рядом, ты не против? Прекрасная у тебя аппаратура. Это, видимо, не из магазинов?

Вы улыбнулись словно с каким-то подтекстом, понятным лишь нам двоим. Шелест бархата о капрон, о лакированное дерево. Сами эти звуки – словно музыка Вашего неведомого мира, где льют дожди над портом Шербург, где спит Амстердам, и Лондон спит, где весенний вечер висит над мостом Мирабо...

Вот Вы и рядом. Вы – рядом. "...где сумраком уют отполирован," – плывут по кабинету голоса из колонок, – "где аромат цветов изыскан и медов, где смутной амброй воздух околдован"...

– Мой отец – столоначальник губернского департамента, и для него нет ничего невозможного.

– Вот как? Это любопытно. Итак, ты – юный дворянин, боярский сын? "...под тонким льдом стекла весь дом и зеркала... Восточный блеск играет каждой гранью. Все говорит в тиши на языке души, единственном достойном пониманья"...

– В некотором смысле.

Полуулыбка.

Мраморно-рубиновая рука поправляет золотистую прядь. "...где для любви века, где даже смерть легка в краю желанном, на тебя похожем..."

– А почему ты не танцуешь?

Решайся, Орлов.

Сейчас или никогда.

Аут Цезарь, аут нигил.

Глава 6

Альбатрос

– Я не хочу танцевать ни с кем, кроме Вас.

Какая безнадежная решимость... С такой интонацией только объявлять на войне о своей сдаче в плен.

– Я могу понимать это как приглашение?

Тихое удивление в шелковом голосе. Нет, не удивление... восхищение моей смелостью? эффект неожиданности? отказа быть не может, сама Судьба идет навстречу. Вздрогнут в далеких созвездиях вдруг стрелки у звездных часов.

– Да.

Медленно, немыслимо медленно мраморно-рубиновая рука плывет в полумраке к моему плечу, неощутимо прикасается, только виден в темном воздухе искрящийся шлейф, след ее движения.

Вы поднимаетесь, медленно опускаете свою руку на мою, и мы выходим, мы взлетаем, нас уносят волны звуков этих скрипок – "...ты взглянула, и минуты остановлены как будто – как росинки их бери..."

И нет вокруг ничего, больше нет вокруг ничего... Лишь шум прибоя, звездные искры, безвозвратно улетают в небо секунды, и звуки несутся вслед за ними. "...как прекрасен этот мир – посмотри..."

Только сияние нежного и умного взгляда, Вашего взгляда, все-понимающего и слегка грустного, как и всегда.

Зачем же музыка так быстро заканчивается? Слегка поклониться Вам, сопроводить Вас на место. Что же делать дальше?

Между тем Левченко включает музыку, все начинают танцевать, а он... что он делает?! что он говорит Вам?! приглашает Вас? да как он смеет...

Вы что-то отвечаете ему – Ваша полуулыбка: сверху вниз, словно ставящая невидимую стену. С него тут же слетела всякая развязность, он исчез где-то среди танцующих. А Вы несколько смутились, и сейчас мне надо подойти к Вам и предложить лучше просто уйти на время отсюда, чтобы спокойно поговорить, и, может быть, даже предложить проводить Вас, и если Вы не откажетесь, то...

Но снова подходит Зосимова. Зачем так мешать? Что ей надо, в самом деле?

– Не пойму я тебя, Андрей.

– А зачем тебе меня понимать?

– Неужели тебе вот так вот, одному, не скучно?

– Одному? Это значит – без комсомола? Не скучно.

– Ты думаешь, у нас нет интересных людей, хороших дел...

– ...высоких мыслей...

– Да. Высоких мыслей! А что тут смешного?

– А я разве смеюсь?

– С тобой невозможно разговаривать.

– Правильно. Невозможно.

– Ну тогда, может быть, потанцуем?

– Зачем же? "Не обещайте деве юной любови вечной на земле".

– Орлов, ты ничего не понимаешь. Неужели ты думаешь, что она...

Еще не хватало советов от глупой девчонки!

Этому безобразию должен быть положен конец!

Лишь подойти к магнитофону, нажать клавишу – музыка обрывается.

Голоса недовольства.

– Плохая музыка!

Возгласы:

– Поставь лучше!

Поставлю сверх-ритмическую. Бони'М-78, "Ночной полет к Венере". Под такую никто не станет танцевать с Вами медленный танец.

Вот все и довольны.

Ни для кого ничего не случилось. Остается лишь выйти в коридор, сесть на подоконник, придти в себя и собраться с мыслями.

Следом выходит Левченко, закуривает и вопросительно смотрит.

– Ты зачем музыку оборвал?

– Тебе объяснить?

– А что объяснять? Втрескался ты в Ирину. Ну, правильно, классная баба, но это не значит...

Чертово плебейство... Вот сейчас встать, взять его за лацканы...

– Молись, гад, убивать тебя буду!

– Артист, ты чего... чего ты... шуток не понимаешь... стой...

– Сейчас я тебя отучу танцевать с чужими дамами...

Кто-то выглянул из кабинета, увидел начинающуюся драку, закричал:

– Мужики, там Артист Левченку убивает!

Все выскакивают в коридор разнимать. Смолкла музыка. Кто-то оттаскивает меня от него, его от меня... зрение и слух медленно возвращаются.

И какая же странная тишина вдруг повисла. Да, конечно – это что-то небывалое: чтобы Артист забыл свои графики функций и первый начал бой, такого еще никто не видел. Завтра, конечно, сообщат директору. Но какое теперь дело до этого всего! Один танец с Вами стоит всех регалий и наград. И просто не упасть в Ваших глазах – это важнее, бесконечно важнее всяких привилегий у директрисы, что бы та теперь обо мне ни думала.

Вы должны увидеть – теперь ни к чему Вам эти латиноамериканские телохранители, и я могу Вам заменить их с блеском. Хоть каратэ и не владею. Начать первым бой – уже пол-победы.

В полной тишине стук Ваших каблучков.

– Это что тут у вас?

– Да вот тут наш Артист Левченку из-за Вас чуть не убил... – ответил

кто-то из девочек.

Вы переводите взгляд то на меня, то на него.

– Та-ак... Идите в кабинет, я с Орловым сама поговорю... Идите, идите... Танцуйте, веселитесь. Ничего особенного нет.

Приближаетесь. Ваш взгляд пристален и строг.

Все ушли. Вот мы и одни в темном коридоре с огромными стеклами.

Вы – рядом со мной. И вот – Ваш взгляд вдруг оттаивает.

– Значит, ты напал на Левченко только за то, что он пригласил меня на танец?

– Да. И на любого, кто только посмел бы прикоснуться к Вам.

– И не жалко?

– Нет. Потому что здесь, в этом городе, нет Вам равных.

– "И каждый вечер в час назначенный

Иль это только снится мне?

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне..."

Чем же ответить? Конечно, "Альбатросом" Бодлера:

– "Так и ты, о поэт. Ты царишь в океане,

Непокорный ветрам, неподвластный судьбе.

Но ходить по земле среди криков и брани

Исполинские крылья мешают тебе."

И повторить Вам последние строки по-французски, как у самого автора:

– "Exile sur le Sol au millieu desues

Ses ailes de geant l'inpeches de marche".

– Конечно, ты и сам пишешь стихи. Или музыку. Правда ведь?

– Да, вроде того... Правда, рояль – это не синтезатор "Роланд"...

– Вот ты какой, Орлов... Я не знала. Ну, что же... Пойдем.

Ваша рука находит в темноте мою, и мы идем назад к кабинету, входим в его полумрак, на нас оглядываются, но Вы делаете всем успокаивающий жест и улыбку: "Танцуйте, все в порядке", и Вы словно излучаете вокруг себя какое-то особенное умиротворение, словно облагораживаете всех одним лишь своим присутствием, и вдруг – словно парящих вниз к земле птиц мягко подхватывает восходящий поток – мы с Вами с полушага вливаемся в плавное кружение медленного танца, Вы это сделали так легко и естественно, словно именно для этого мы сюда и вернулись...

Нет, в самом деле, именно для этого. Конечно, для этого. Просто мне еще не знакома такая естественность, словно неповоротливому германскому рыцарю в негнущихся ржавых латах, попавшему вдруг на французский галантный менуэт среди париков и камзолов, медленных поклонов и реверансов.

Что-то необратимо изменилось. Функция перешла через ось абсцисс и изменила свой знак: наше отношение друг к другу. Уже можно сказать обо мне и о Вас: "Мы". У нас уже есть своя тайна, никому не ведомая. И она уже соединила Вас и меня. И все уже совсем не так страшно, как казалось столько дней и даже сегодня, лишь час назад.

В Вас нет никакого высокомерия – вот что вдруг обнаружилось. Но и свое достоинство Вы умеете не ронять. Обычно красавицы холодны сердцем, и это сразу понятно, с полуслова и полувзгляда. И наоборот – мягкосердечны и благоволительны женщины не очень заметные. А если Вы – исключение из этого правила, то это просто называется чудом, и логика здесь уже мало что значит.

А Левченко куда-то исчез. Ну и поделом.

Семитоновая индоевропейская гамма – семь сфер, семь принципов, семь цветов радуги, то вкладываются друг в друга, то прячутся от глаз, вибрируют, переливаются радужными волнами одно в другое, одна в другую, один в другой. Но – не тают, не тают, не тают...

– Подожди меня в фойе, Андрей.

Вот и свершилось.

И Вы сказали это так спокойно, как будто происходит просто деловой разговор. И вместе с тем..." Все сказано – и все сокрыто". Для посторонних.

Караван с аппаратурой уже ушел. Верный оруженосец проследит за благополучной доставкой.

Лужи затянуты льдом. Звездные отблески играют на трещинах.

Вы спускаетесь рядом по высоким ступеням из ореола электро-света в объятия звездного сумрака. Теперь профессиональный долг Вас ни к чему больше не обязывает, и Вы можете быть такою, какая Вы сама по себе, когда остаетесь одна. И такою Вас еще не видел ни разу.

– Да, ты меня удивил... Как ты сразу бросился защитить мою честь... Могла ли я представить, что мой подопечный знает Бодлера наизусть, да еще и по-французски.

– Мне из его стихов нравится далеко не все. Я люблю светлый романтизм, а не мрачный.

– И я тоже. Ты читал у Джойса "Портрет художника в юности"?

– Нет еще.

– Ничего, я тебе принесу. Тебе не скучно среди своих одноклассников?

– Да, конечно... Здесь ценятся только плакаты и настенная живопись...

И иногда находит такая тоска... Знаете, в Вечной Книге: "Не мечите бисера"... В самом деле, зачем метать? И перед кем? Вот если стать режиссером или композитором и начать очищать искусство от плебейства и серости, чтобы вернуть ему былое величие...

Ссылка в плейстоцен. Так это будет, видимо, в следующих веках – вместо тюрем станут отправлять в прошлое.

– Со временем ты поймешь: невозможно облагородить не то что весь мир искусства, но даже одного человека, если только он сам не захочет. А много ли таких людей ты встречал?

– Да. В моем доме целая стена заклеена их портретами.

– Это твои знакомые?

– В некотором смысле. Это композиторы, ученые, философы, писатели. Они для меня живы. А те живые, что вокруг, наоборот, кажутся мертвыми. Точнее, спящими с открытыми глазами. Лунатики. В каком-то беспробудном сомнамбулическом сне. Кто только их усыпил и зачем – пока непонятно...

– Знаешь, что гения делает гением? Огромное недовольство всем вокруг. И в первую очередь – самим собою. Быть может, твоя вера и настойчивость помогут тебе найти таких людей и в жизни. Дерзай. В мире нет ничего невозможного. "Сражайся, Арджуна", как говорит один мой знакомый Поль Бельский.

– Поль Бельский? Кто это?

– Наша ин-язовская знаменитость, аспирант. А ты, мой друг, я вижу, ревнив? – Вы улыбнулись с дружелюбной насмешливостью. – Дальше не провожай меня. Увидимся завтра.

Бельский... Надо запомнить и потом узнать... Впрочем, что это даст? С Вашей звездной внешностью у Вас должны быть десятки поклонников... если не сотни. И мне ли на что-то претендовать даже в мыслях...

Подошедший троллейбус отобрал последние минуты.

Вы впорхнули в него, полы дубленки взвились на ветру. Вот уже подошли к заднему стеклу, прощально улыбнулись, взмах руки растворился в воздухе.

Троллейбус салютует красными сигналами и отправляется.

Эхо пульсирует среди стеклобетонных домов. Волны звука звенят о лед, по зеркальной глади замерзших луж ползут паутины трещин: "...увидимся завтра... увидимся завтра... увидимся завтра... увидимся завтра..."

Не слишком ли все это прекрасно, чтоб быть настоящим? Но нет. "Завтра увидимся." "Джойса? Я тебе принесу..."

Звезды за окнами остаются недвижимы. Уже дома. Суперстена за спиной.

И не надо света. Застыть, глядя на это неподвижное небо, на эти деревья нашего Старого Города, что тянут к небу ветви, призывая Весну придти поскорее...

Подойти к окну. И вспомнить весь этот день по минутам, пережить каждый миг заново и запомнить навсегда, чтобы ничего не исчезло, чтобы снова и снова вспоминать, как все начиналось у нас с Вами не в лучезарном и блистательном будущем – все начиналось у нас с Вами здесь и сейчас.

Завтра, завтра, завтра будет... Белый День.

Он бывает раз в тысячелетие.

Глава 7

Электрооракул

"You have just listen to "Paris-France-Transit"... – появляется во тьме и в тишине таинственный женский голос. Медленно пульсирует аккорд вибрато на синтезаторе. И начинается медленный и задумчивый электронный ритм.

Это Европа.

Это – Европа.

В этой музыке тысячелетняя усталость Нотр-Дама на острове Ситэ и Кельнского собора, Ватикана и Лувра...

Можно ли узнать свое и Ваше будущее с помощью магнитофона? Почему бы нет... Поставить наугад ленту, включить перемотку вперед, закрыть глаза, выждать время и так же наугад остановить. Слова с музыкой, что появятся, и будут ответом.

Итак...

Зажегся маленький красный сигнал. Шелестит лента. Щелчок электромагнита:

– "...и я познаю мудрость и печаль. Свой тайный смысл доверят мне предметы..."

Это первый ответ.

Дальше.

– "...и приходит радость, и уходит грусть. И поверить в счастье я опять боюсь..."

А это – второй.

Но вот и последний:

– "...вечный покой сердце вряд ли обрадует. Вечный покой – для седых пирамид. А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг."

Да, вот и все: ослепительный миг.

Огромная планета ждала рассвет.

Нью-Йорк и Париж еще спали. Лишь в стране восходящего солнца начиналась утренняя медитация.

Этот Вечный Город везде и нигде. Течет вода под мостом Мирабо, и несутся машины в вечерней тени Нового Арбата, и летит ветер.

Вечное солнце над вечной рекой и осенним парком. "Я искал в твоих глазах чудесные радуги острова Авалон"...

"Islands in the sky", острова в небе ждали нас где-то в полете между Москвой и Кассиопеей.

"I'll be waiting". Мы будем ждать этого времени на мосту Мирабо в ожидании чуда. Вода под мостом течет и течет.

"You my everything" – плывет над водой далекая медленная музыка.

Нас кто-то позовет к звездам под ослепительным солнцем февральской оттепели.

И будет медленно течь вода, капля за каплей, и будут медленно течь песчинки, одна за другой, сквозь песочные часы, и каждый день будет начинаться новая жизнь, и она никогда не окончится.

Это называлось временем. Это был живой поток тайн, где астронавты экипажа "Аполлон" смотрят на огромную Землю, висящую над горизонтом Луны, а где-то там, в песках Объединенных Арабских Эмиратов, где жил наш пра-отец Авраам, летит по небу ветер над цветущими в оазисах тюльпанами...

И телеспутники медленно скользят в вакууме над миром остановившихся мгновений, миром бесконечного солнечного заката над старыми городами и древними тополями, и снова плывет в эфире над морями и континентами телемолитва – "Не исчезай из жизни моей", и снова в мир приходит Вечная Весна, и снова в плавно падающем дожде висят над дорогами хрустальные радуги, и это значит, что мир не кончится, и никакой войны не будет, и опять серебристый "Боинг" заходит на посадку над океаном, и в нем кто-то чертит алмазом на иллюминаторе "I love you", и нам дан еще целый век, а может быть, тысячелетие, и мы снова посмотрим в Небо со слезами в сердце, и Мудрый Дирижер Вселенной еще и еще простит нас и подождет, когда мы станем взрослыми.

Как охватить разумом этот огромный мир древних пустынь и вечно-молодой радости?

Весь этот бескрайний мир – поразительный эстетический феномен?

И придет к тебе Вечное лето остановившихся мгновений, и старый автомобиль снова и снова и снова поедет по сквозящей аллее в старом-старом кинофильме твоего позабытого за вечными зимами, вечными веснами детства, как столько лет назад... "ничего не потеряно, ничего не потеряно... не забывай, не забывай, не забывай... Этот чудесный город и вечное солнце всегда будут с тобой, если ты этого захочешь... ты просто не знал и не знаешь, что приготовило Небо любящим Его... неужели ты думал, что все это напрасно, и ничего не вернуть из той воздушной полетности духа вечного лета над старым городом – десять лет назад двадцать лет назад – тридцать лет назад? кто вложил в твое сердце эту полетность и зачем? ведь недаром, недаром, недаром..."

И если все умрет, тот звук оставит след, тончайший в мире свет, как сотни тысяч солнц.

Еще взлететь словам над морем можно, еще взметнется музыка, еще вольется в тебя это вечное небесное золото.

И время сольется и свернется как свиток, и вечное лето сольется с вечным золотом осени и вечной весной, и солнечный свет все зальет своими лучами, и время растворится в этом плавно текущем золоте Неба, и твой старый город, и твой вечный город медленно-медленно-медленно, плавно-чудесно-загадочно, в отблесках-отзвуках-отсветах выше и выше и выше... станет уходить в закатное вечное небо, растворяясь в том льющемся золоте вместе с тобой.

А потом все двадцать четыре тональности музыки сольются воедино, и станет этой музыкой твой вечный город, станешь и ты сам.

Ты сам превратишься в живую музыку вечного лета, и это навсегда.

Сегодня седьмое марта.

И, как всегда, утро начнется с появления Бабушки. Как же это было у них тогда, во времена Блока и Рахманинова?

– Как ты познакомилась с моим дедом?

– Это было в шестнадцатом году... Благотворительный бал в Дворянском собрании в пользу раненых. Я – гимназистка, он – инженер путей сообщения на Транс-сибирской железной дороге. Пригласил меня на тур вальса... Потом проводил домой, мы стали встречаться. Он дарил мне цветы, играл на рояле, мы бывали на спектаклях, на концертах, на выставках... В семнадцатом обвенчались. Он хотел уехать из России, но я уговорила его остаться. Что бы мы с ним делали в Харбине, подумай сам...

– А потом?

– Потом он строил город на Дальнем Востоке.

Странно, что ты об этом говоришь всегда как-то заученно, слово чего-то не хочешь договаривать до конца...

Интересная ли это была жизнь? И достойная ли? Чеховские интеллигенты вели какие-то бесконечные ленивые споры, народовольцы бросали бомбы в императоров и губернаторов, нелепые купцы драли друг другу бороды, злые мужики с топорами жгли усадьбы, несчастные рабочие прятали прокламации от урядников, толстые служители государственной религии учили неграмотный народ "смирению" перед крепостническими плетками, и отнимали у него последнюю курицу и овцу, опереточные дворяне состязались в интригах и высокопарности...

Огромная страна поголовной неграмотности. Никакой свободы и самосознания личности. Кнут и пряник.

Нет, это был просто курятник, а не цивилизация. Иначе он не рухнул бы так легко и быстро к февралю семнадцатого.

Было, конечно, и много прекрасного: "сияла ночь, луной был полон сад, лежали лучи у наших ног в гостиной без огней... Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, как и сердца у нас над песнею твоей..." Но все это как-то неописуемо наивно, этакий милый детский сад, где все эти нежные Тургеневы и Феты расплакались бы от страха, покажи им мировые войны двадцатого века и атомный гриб...

Впрочем, сегодня ли об этом думать?

Сейчас надо успеть съездить за розами.

Потом вернуться домой и посидеть за роялем. Хотя бы полчаса.

И лишь после этого – появиться перед Вами.

Снова речь идет о Печорине и княжне Мери.

Вы сидите за последним столом у стены. И никому не дано знать, что светится в Вашем взгляде, когда изредка оборачиваюсь к Вам, и Вы смотрите мне в глаза. И таинственно улыбаетесь. Только мне. Лишь мне.

А в "дипломате" три алых розы ждут прикосновения Ваших рук. И никто не знает об этом. И не узнает.

Солнце бьет в окна, слепит глаза, камни в запонках переливаются радугой, облако Ваших золотистых волос тонет в солнечных лучах, лучи – в призрачной белой дымке, а та – на фоне тающих сугробов, прохлада от них незаметно вливается в раскрытое окно и слегка колышет локоны Посланницы Далекого Мира, где самое желанное слово:

LIBERTY!

И за это воевали рыцари, и за это миллионы людей бомбили друг друга и утюжили танками. Так дорого стоит Свобода...

И вот мы уже одни в залитом солнцем кабинете. Надо подойти, просто подойти... Что же со мной? Почему силы вдруг оставили?

Нет, не со мною это происходит... Но почему словно парализован?

И ожидаю слов: "Как, мой принц? И ты мог возомнить о себе, что тебе все позволено? Ведь это всего лишь шутка, мой юный друг! Неужели ты решил, что я могу всерьез увлечься тобою? Я – тобою?"

Нет, схожу с ума... Не знаю людей этого мира... Не знаю, чего можно от них ожидать, чего – нет... Никогда не смогу соединить в своей душе мир-I и мир-III. И никогда не смогу не только...

Довольно. Не Ваши ли слова: "Сражайся, Арджуна?"

Встаю. Делаю шаг. Еще шаг. Наши взгляды замкнулись.

Меня – нет. Есть только два Андрея Орлова, отраженных в карих глазах. Они – искажены. Что за трансформация случилась с ними?

А Вы видите двух принцесс в моих глазах. И тоже – измененных.

Великая блистающая пустота внутри. Только синие искры, пульсации сердца, что проваливается невесть куда, и – глубокая тень длинных, чуть дрожащих ресниц.

И вот – розы уже в Ваших руках.

– Я польщена.

– Этот вечер у Вас свободен?

– Ты хочешь пригласить меня куда-нибудь?

Вы – ясновидящая. Как это и подобает принцессе.

– Да. "Чайка" в драмтеатре.

– Великолепно. Бери билеты. Или ты уже взял?

– Вы не ошиблись. Ложа в бельэтаже. Только для нас.

...что говорю? что говорю? а если не смогу взять билеты?.. тогда... полная катастрофа навеки... тогда... тогда... моя артистическая натура – это патология! зачем этот красивый жест?! зачем этот безумный сюрприз?! поздно...

– Я очень рада. Я тоже приготовила тебе сюрприз.

Что это? Книга карманного формата в глянцевой мягкой обложке, где благородный молодой человек во фраке смотрит на свой портрет, роза в петлице:

OSCAR WILDE

THE PICTURE OF DORIAN GREY

PUBLISHED BY PANTHER BOOKS LIMITED (R) 1976

NEW YORK, NY 10017 USA

И на титуле – Вашей рукой:

"My dear friend, we are the elect to whom beautiful things mean only beauty."

– I know you are one of the best mastering English in our city. I'd like you to master English much more.

– I have no words... Such a distinguished edition... United States...

– I'm glad to make you a little injoy. Don't become such a man like this Dorian Grey.

Такая грустная и светлая, такая все-понимающая, все-прощающая улыбка... Словно Вам уже открыто все мое будущее и прошлое, и Вы просто читаете в моей душе, и... ничего не осуждаете, ни от чего не отворачиваетесь... В Вас есть что-то редчайшее – как будто бы всепрощение всех людей за все их ошибки и нелепости, пороки и преступления... Впрочем, Вы бы никогда и не сказали так. Почему-то чувствую. Вы лишь улыбнулись бы этой грустной улыбкой, вечной улыбкой, смягчающе глядя мне в глаза, и сказали бы: "Преступников нет. Есть люди, совершившие ошибки".

– This is not a little injoy, this is a great one.

– You are flattering me. That's enough, no more words. The great injoys are the little ones. Итак, где мы встречаемся?

– Там, где Вы живете. На бульваре у телецентра.

– Жду тебя в половине седьмого. I'll be happy to see this drama.

Я подарю Вам такое... что поразило бы Вас! Чего никто другой не подарит. Я не знаю еще, что это.

Улыбка Ваша и силуэт Ваш тают в воздухе. Им-материализовались. Развоплотились.

Перед зеркалом стоит молодой человек. Он впервые видит себя счастливым. У него все впереди.

И все, что было до этого дня – лишь предисловье к судьбе.

Глава 8

Allegro non molto

Что же я натворил! Теперь из-под земли, но достать билеты именно в бельэтаж! Чего бы это ни стоило!

Уже начинается все перемешиваться в душе.

Но надо успеть.

Билеты в бельэтаж все-таки нашлись в кассе театра.

А теперь...

Такси стоит на бульваре у телецентра.

Сейчас Вы появитесь.

Мотор работает, звонко щелкают часы в счетчике – какое сладкое мученье вот так ждать Вас. Машина недвижна и напряжена, машина готова сей же миг рвануться вперед, лишь Вы появитесь. Вас еще нет, но – закрыть глаза, сосчитать до десяти, открыть – и Вы появитесь.

И Вы – появитесь. И взгляд Ваш по-королевски величествен и нежен.

Эта печальная улыбка словно обнимает всю Землю в великом и тончайшем всепрощении и все-любви. Откуда Вы, Таинственная? Словно Вы жили на Земле уже века и века, столетия и столетия, и от этого Ваша глубокая, грустная, вечная улыбка, но остаетесь всегда молодою... Словно Вы видели когда-то и бесконечные аравийские пустыни, где шейхи отвоевывали Вас друг у друга, и амфитеатры Афин, где Эсхил только начинал свои трагедии, и древние площади Рима, где время варварским взглядом обводит Форум, и времена короля Артура, где каждая женщина мечтает об острове Авалон, дающем вечную молодость, и когда-то смотрел на Вас Леонардо, и когда-то плакал о Вас Вивальди, и все это были Вы с разными именами в каждом веке, и каждый век Вы начинали словами из-за горизонта земной памяти: "We were in love", а потом: "Ancor un jour sans amour, ancor un jour de ma vie"...