Текст книги "Ракетный гром"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Николай Камбулов
Ракетный гром

Николай Камбулов

На Третьем съезде писателей Российской Федерации и на Всесоюзном совещании по военно-патриотической литературе называлось имя Николая Ивановича Камбулова – писателя, вдумчиво и плодотворно работающего над произведениями о нашей Советской Армии. Привязанность Николая Камбулова к армейской теме, его умение проникать в психологию советского воина, наиболее полно раскрывать волнующий образ «человека с ружьем» – не только результат творческих возможностей писателя, но и его глубоких всесторонних знаний многогранной и сложной жизни личного состава наших Вооруженных Сил.

Девятнадцатилетним юношей Николай Камбулов был призван в ряды Советской Армии. Первый бой с фашистскими захватчиками он принял на пограничной заставе, которой тогда командовал. В дальнейшем Николаю Камбулову, как и многим его сверстникам, пришлось испытать все тяготы военных лет. Он дважды высаживался с морским десантом на Керченский полуостров, сражался в Аджимушкайских катакомбах и в заснеженных горах Северного Кавказа, участвовал в штурме Сапун-горы, вместе с войсками прославленной Таманской стрелковой дивизии входил в Севастополь, освобождал Прибалтийские республики и День Победы встретил в поверженном Кенигсберге.

Как писатель Николай Камбулов пришел в нашу литературу с полей жестоких битв и сражений. Работая в центральной военной печати, он создал ряд художественных произведений о Великой Отечественной войне – повести «Подземный гарнизон», «Тринадцать осколков», роман «Таврида в огне». В этих книгах писатель взволнованно и правдиво рассказал о тех, кто ковал победу на поле боя – в окопах и траншеях, в атаках и контратаках, в обороне и наступлении. Известно, что на войне, как нигде более, раскрываются все морально-боевые качества человеческого характера, особенно такие, как личная храбрость, мужество, лютая ненависть к врагу, презрение и смерти во имя великой цели, вера в торжество нашей Победы. Это и сумел зримо запечатлеть Николай Камбулов в названных произведениях.

...Отгремела война. Четверть века советский народ занят мирным трудом, на страже которого стоит наша армия. И хотя Николай Камбулов давно снял погоны, но сердце его по-прежнему осталось с армией, с ее замечательными людьми. Только теперь объектом исследования писателя стал советский солдат мирных дней, сегодняшняя жизнь воинов, вооруженных сложнейшей боевой техникой.

В 1968 году в «Роман-газете» был напечатан роман Николая Камбулова «Разводящий еще не пришел». Эта книга удостоена премии Министерства Обороны Союза ССР как одно из лучших произведений о современной жизни и боевой учебе личного состава Советской Армии. В этом романе писатель проявил свое творческое умение показать характер человека ярко, всесторонне, в постоянном движении и развитии, Художнически проникая в подлинно жизненные конфликты армейского коллектива, автор создал остросюжетное, глубоко патриотическое произведение.

Новый роман Николая Камбулова «Ракетный гром» является продолжением романа «Разводящий еще не пришел». Он также посвящен современной жизни Советской Армии, ее солдатам и офицерам, во имя мира и безопасности нашей Родины осваивающим грозную боевую технику. Писатель показал, как в армейских условиях растут и воспитываются люди, как успешно решаются ими важнейшие проблемы, стоящие перед нашими Вооруженными Силами.

Геннадий Семенихин

Часть первая

I

Макетик РПУ-2 резво пробежал через всю комнату, ткнулся покатым лобиком в чемодан и взвыл, силясь опрокинуть преграду. «Ай да игрушка!» – восхитился старший лейтенант Малко и невольно вообразил настоящую ракетную пусковую установку, недавно поступившую в полк. РПУ-2 уже потревожила размеренную жизнь подразделения. Командир части подполковник Громов улетел в Москву на специальные сборы. Его заместитель по политической части подполковник Бородин носится из подразделения в подразделение, шевелит людей, чтобы думали, как быстрее освоить новую боевую технику. Сроки сжатые. Все спешат, будто завтра грохнет война...

Старший инженер-лейтенант Шахов ночи не спал, в течение нескольких недель смастерил макетик РПУ-2. «Игрушка» нравится всем, она кочует из рук в руки, каждому хочется быстрее постичь устройство настоящей РПУ-2.

За окном жарко, знойно. Со стороны солдатского кафе, светлого модернового домика, ветер доносит знакомый мотив.

Сегодня воскресенье. И там, в этом домике, и вокруг него людно.

Макетик тяжеловат. Малко с трудом поднял его, поставил на стол: теперь весь на виду. Оригинальное учебное пособие! Можно бы еще часик позаниматься, да надо написать письмо жене, порадовать Аннету квартирой. Год ждал, и вот дождался.

Вымыл руки, сел за стол, и строчки побежали:

«Дорогая Аннета!

Спешу сообщить, квартиру получил! Это во-первых, во-вторых, я перешел со штабной работы на строевую, так сказать, вернулся на круги своя. Понижение? Нет и нет! Ты же знаешь, я не страдаю близорукостью. В Подмосковье мне чертовски не везло. Понимаешь, Аннета, просто не добился я тех показателей в службе, которые позволили бы мне поступить в адъюнктуру... А отсюда до моей кафедры рукой подать, хотя и нахожусь от Москвы за тысячи километров.

Избрали меня в состав партийного бюро. Все идет к лучшему. У меня есть цель в жизни, а цель – великое дело. На этот раз ты можешь быть абсолютно уверенной, что твой Мишель прибыл на узловую станцию – пути во все концы. Я не ищу точку опоры, я ищу точку приложения своих сил. И кажется, нашел ее.

Обязательно телеграфируй отъезд, я встречу.

Из вещей возьми только необходимое, ибо не исключена возможность, что осенью, именно этой осенью мы окажемся в Москве.

Не забудь перед отъездом зайти к моим родителям. Скажи отцу, чтобы он наконец позвонил маршалу Талубаеву и напомнил обо мне. Да передай моей доброй мамаше, чтобы она не посылала мне посылок. Здесь все есть. Стыдно перед товарищами: «ребенку» тридцать два, а ему шлют подарки от папы и мамы. Нехорошо!

Соскучился страшно. Вылетай самолетом. Здесь имеется аэропорт. До областного центра ТУ-104, потом местным. Все понятно?..

Обнимаю и целую.

Твой Мишель».

Поднял чемодан. Нести далеко. Высунулся в окно, поискал среди веселившихся солдат, кого бы позвать.

– Волошин, ко мне!

Пока солдат поднимался на второй этаж офицерской гостиницы, Малко думал только об Аннете. Три года, как женился. Год ходил за ней по пятам. Красивая, модная. Влюбился, что там – по уши, до корней волос, всем существом! Страшно боялся сделать предложение. Она снималась в кино... Однако когда фильм был сделан наполовину, почему-то ушла. Потом выяснилось: старый, плешивый режиссер оказался бабником. После этого Малко полюбил Аннету еще сильнее. Она рисовала, числилась внештатным художником книжного издательства. «Проживем и без кино». Он делал все, чтобы ей было хорошо. Она, будто не замечая его усилий и стараний, говорила: «Батюшки! Он из-за меня старается! Да полно тебе, Мишель, полно!.. Ходи по жизни своей тропой, остальное приложится». Родилась дочка, но раньше того срока, в который он ожидал. «Приложилось», – горько рассудил он тогда. Но обида быстро прошла, и он стал полновластным ее поводырем.

Чемодан для Волошина оказался легким. Малко велел и шинель прихватить. Любуясь крепкой фигурой солдата, его широким крестьянским лицом, спросил:

– Что там в кафе происходит?

– Весело! Замполит с женой, Еленой Васильевной, пришел.

– Подполковник Бородин? Вот тебе ключ от квартиры, я пойду в кафе... Все понял?

Домик, в котором размещалось солдатское кафе, был построен еще до приезда Малко в часть. Это красивое зданьице, окрашенное в голубой тон, привлекало своей вывеской: «Зайди – жалеть не будешь».

На баяне играл рядовой Виктор Гросулов, оператор ракетной установки. Раньше, когда еще работал в штабе, Малко не очень-то интересовался этим пареньком-первогодком. Теперь Виктор для него не просто подчиненный, но еще и сын генерала Гросулова, командующего ракетными войсками и артиллерией округа. «Сынок так себе, в голове одна музыка, оператор – ни туды ни сюды, на вожжах тащить придется, да еще теперь, при новых установках».

У Виктора широкие плечи, а лицо сухощавое: посади на щеку шрам – и не отличишь от батюшки-отца, даже руки отцовские, с темной кожей, как у южан.

Домик подрагивал. В кругу приплясывал ефрейтор Цыганок. Он выделывал такие коленца, что трудно было понять, где у солдата ноги, а где руки, клубком подскакивал под самый потолок и падал, выбивая чечетку у ног замполита, звал подполковника в круг. Бородин смотрел на него Гулливером, сверху вниз, и улыбался своим калмыцким, скуластым лицом, чуть раскосыми глазами. Рядом с ним стояла Елена Васильевна, ростом пониже замполитовского плеча. Малко заметил ее неестественную полноту и подумал: «Видно, председатель женсовета скоро уйдет в декрет».

Бородин отдал жене фуражку, глыбиной кинулся к Цыганку. Солдаты захлопали в ладоши:

– Асса, асса, асса!..

Легко пошел замполит, словно бы начисто сбросил свои девяносто пять килограммов.

– Асса, асса, асса!..

Цыганок несся за подполковником волчком, будто спутник вокруг Земли.

– Асса, асса, асса!..

Усталый, со взмокшими волосами, Бородин поднял руки:

– Сдаюсь, хватит! Уморили вы меня.

«Черт-те чтоI – подумал Малко. – Такой серьезный, а в пляс идет».

– Елена Васильевна! – крикнул сержант с шапкой бронзовых волос. – Давайте песню разучивать! Нашу, о ракетчиках. Виктор, ноты знаешь?

– Они не для баяна, – сказал Виктор, глядя на свои уставшие пальцы.

– Дайте ему отдохнуть. – пожалел Цыганок, – он же вкалывает семь дней в неделю: шесть дней в классах да в парке, в воскресенье – тут, в кафе.

– Будем слова разучивать. – сказала Елена. – Слушайте внимательно, я прочитаю весь текст, потом споем без аккомпанемента...

Бородин вышел на веранду. Елена читала, он курил и слушал. Подошел Малко. Открыл портсигар:

– Разрешите курить?

– «Планета, планета, ты нам дорога!» – вслед за Еленой вслух повторил Бородин. – Помните, как мы перевооружались? Да, вас тогда не было. – Он помолчал. – Первыми перевооружились. И теперь первыми осваиваем новую технику... «Планета, планета, ты нам дорога!» Хорошие слова!

– Виктор, ты не стараешься. Приедет папахен, он тебе лампасы покажет, – шутили солдаты.

– Я его не боюсь...

– Значит, нашей части повезло: смелого человека Москва прислала, – захохотал Цыганок.

– Тише, ребята. – Это голос Елены. – Теперь все вместе еще разок. Начали...

Малко покачал головой.

– Не нравится? – спросил Бородин.

– Я не о песне, товарищ подполковник. Думаю о новых системах. Поднажмем, мобилизуем народ... освоим и эти эрпурсы. – Он начал говорить, что может сделать партийная организация, чтобы взбудоражить народ, призвать, пересмотреть социалистические обязательства. – Не вообще соревноваться, а применительно к новым задачам, конкретно...

Бородин отметил про себя: «Да ты, брат, дельные слова говоришь! Не зря избран в партийное бюро».

– Партийное собрание надо готовить. Хорошенько продумать повестку дня. – сказал замполит и, видя, что Малко ожидает разрешения закурить, добавил: – Кури... Вот приедет командир, посовещаемся и проведем. Так, что ли?

– Только так, товарищ подполковник!

Вечером Малко заглянул в штаб. Комнаты были пусты. Вышел на улицу. Возле ворот стоял часовой. Тишина. Хотелось действовать. Шутка ли! Получены такие грозные ракетные установки! Тут есть где развернуться. «Людей, людей надо поднимать и тормошить», – шептал он, довольный и тем, что квартиру получил, и тем, что скоро приедет Аннета, и тем, наконец, что поговорил с замполитом. Бородин ему нравился. Малко никогда не видел замполита одного, всегда вокруг подполковника то солдаты, то офицеры...

Навстречу – Виктор Гросулов.

– Куда идете?

– В кафе, товарищ старший лейтенант, газеты да журналы положить на место. Моя очередь убирать помещение...

Виктор работал молча. Малко курил в дверях, прислонившись спиной к косяку.

– Как будем служить? – вдруг спросил Малко у солдата. – Как все или как сын генерала?

Виктор разогнулся, потрогал клавиши баяна, пожал плечами.

– Он как у вас, строгий?.. Вы уж меня извините за откровенность, слышал я, будто бы генерал не очень-то поддерживает всякие почины. Делай так, как предусмотрено инструкцией и уставом, и в сторону даже на вершок не кидайся. Такой он, да?

– Обыкновенный, как все командиры. – Виктор закрыл книжный шкаф, попросил разрешения идти в казарму.

Они вышли вместе. На улице совсем потемнело. Здешнее небо казалось низким, а звезды крупными.

– Значит, любите баян? – спросил Малко, щелкая портсигаром. – Хотите, я вам покажу настоящего баяниста. Артист! Вот уж играет!

– Хорошо бы послушать...

– Не сейчас, потом покажу. А служить вам надо хорошо. Присматривайтесь к ефрейтору Цыганку, отличный оператор. Присматривайтесь, чтобы не краснеть перед генералом ни вам, ни мне.

– Понятно, товарищ старший лейтенант.

Малко свернул к воротам. И уже из темноты крикнул:

– Рикимендую постоянно держать в тумбочке учебник математики. – Слово «рекомендую» Малко выговаривал с трудом, искажая его.

– «Рикимендую», – повторил солдат с грустинкой и открыл плечом дверь казармы.

II

«Пахнет потом и еще чем-то – похоже, карболкой. Только что прозвучал сигнал отбоя. Казарма погрузилась в царство тишины. Но я знаю: многие солдаты не спят. Я засыпаю не сразу, в мыслях еще долго перебираю то прошлое, то настоящее. Я думаю. Говорят, так случается почти со всеми в начале службы, потом, когда солдаты врастают в армейскую жизнь, они засыпают тотчас же, едва коснувшись подушки.

Вспомнился кружок молодых философов. Да, да – философов! Он состоял из учеников девятых и десятых классов, и только из мальчиков. Девчонок, как «взбалмошных и не способных к политическому мышлению существ», устным договором и близко не допускали. Мы искали у философов всех времен мысль, которая могла бы поразить человеческую глупость. Мы нашли около двух тысяч великолепных изречений о человеческой глупости. Нам казалось, если эти высказывания спрессовать, отжать слабое, мы получим ту мысль, которая необходима для уничтожения бешеного, угрожающего народам бомбой. Были почти у цели, как вдруг десятиклассник Андрей Соловейко, придя на чердак (здесь находилась наша штаб-квартира). разочарованно произнес:

– Мы опоздали. Американцы высадились в Южном Вьетнаме. Они уже разбойничают там.

Да, мы опоздали: по нашему мнению, та мысль, которую мы хотели найти, могла поражать человеческую глупость лишь в мирное время, а когда гремят пушки, эта мысль превращается в озябшую дворнягу, которую каждый может пнуть, но не каждый предложит ей пристанище.

После выпускного вечера Андрей Соловейко уехал на Дальний Восток к своему папаше – адмиралу. Я начал мытариться с музыкальным училищем и провалился на экзаменах. Потом втайне от отца решил поступить баянистом в профессиональный ансамбль. «Дитё, – сказали мне в ансамбле, – у вас есть диплом?.. Видите, у вас нет диплома. Инструментом владеете хорошо, но нам нужен диплом. Попробуйте приобрести эту нужную нам бумагу». Я спросил: где ее приобрести? Очень нежненький, пухленький, с серыми глазами тип корректно развел руками: «До свидания, дитё».

Соловейко примчался в августе. Он срочно позвал нас на чердак.

– Философы, я поступаю в Высшее военно-морское училище. Советую и тебе, Гросулов, идти по стопам отца.

Перешедший в десятый класс Ваня Оглоблин, саженного роста, с головою размером с тыкву, помахал исписанными листами:

– Вот та мысль, которую искали. Разрешите?

– Читай, – сказал Соловейко и предупредил, чтобы все молчали, пока Ваня не закончит чтение. Оглоблин выбросил вперед руку:

– Господин президент! Мы повелеваем вам вообразить себя и свой народ в тридцатом столетии нашей эры... Теперь ответьте на вопрос: где вы сейчас находитесь, господин президент?

«В Белом доме», – подумал я и удивился, что Ваня отгадал мои мысли.

– Господин президент, это, по меньшей мере, не скромно. Вспомните историю взлета и падения некогда могущественных государств. И США некогда были могущественными. Помните, конечно... И помните то время, когда вы, человек, обладавший огромной властью, подвели свою страну к огромному крутому откосу и толкнули вниз. Не помните? Как жаль, что все безумцы забывают о катастрофах. А народы мира помнят... Корея... Вьетнам. Пятьсот тысяч солдат послали вы в ту страну убивать и жечь. Жечь и убивать только за то, что вьетнамцы хотели жить по-своему, а не по-американски. На океанские рейды стали ваши боевые корабли, атомные и неатомные. Вы им приказали угрожать всем, кто поднимет голос протеста...

Именно тогда родился лозунг: «Американцы, убирайтесь вон!» Его повторяли повсюду, где только появлялись ваши уполномоченные агитаторы и солдаты.

Люди проклинали целый народ, целую нацию. Такого еще не знала история человечества! Ненавидели и проклинали целую страну! А вам было... все божья роса, будто бы и не замечали этого, все ближе и ближе к крутому откосу толкали свою страну. В истории точно указывается, что такое эскалация войны и к чему она приводит...

Простите, мы назвали вас президентом. Ошибка. Вы давно уже не президент. Вы сейчас, то есть в тридцатом столетии, простой жилец некогда могущественной, но теперь живущей на экономических подачках страны. (Не вы впервые полетели вверх тормашками, еще задолго до тех ваших Соединенных Штатов имелись «всесильные и всемогущественные империи», жадные до чужих земель. Что с ними ныне, в истории тоже записано. Не читали? Почитайте.)

Говорят, в ваш древний Белый дом попала бомба. Мы возмущены. Да и не только мы, народы многих стран проклинают разбойников страны Риканцеамер, второй год терзающих свободолюбивый американский народ. Риканцеамерские агрессоры ныне действуют так же, как действовали их далекие предшественники из Соединенных Штатов в шестидесятых годах двадцатого столетия. Они бомбят ваши ирригационные системы, школы, больницы, предприятия. Население, целые области штатов вынуждены ныне покинуть дома и укрываться в сырых и темных подземных пещерах.

Говорят, что у вас там произошла стычка между двумя группами населения – черно-красными и бело-розовыми. Черно-красных поддерживает почти весь народ. И это очень не нравится риканцеамерам, точно так, как некогда не нравилось вам, что вьетконговцев поддерживало большинство населения Южного Вьетнама.

Сейчас вы говорите: это несправедливо!

Совершенно верно, несправедливо. Так говорили и вам, помните, в шестидесятые годы двадцатого столетия? В ответ вы поливали вьетнамскую землю напалмом и не думали тогда, что война может прийти и в ваш дом.

Она пришла, вернее, вы вкупе с тогдашними вашими золотосумами привели ее.

Мы слышали: когда наступают сумерки и в вашем небе рокочут вражеские самолеты: «везу-везу, везу-везу», вы, мистер, небритый и полуголодный, бегаете от дома к дому с листком в руках, собираете подписи под протестом. Нужное это дело, очень нужное! И еще слышали мы: будто вы обратились в Организацию Объединенных Наций с жалобой на Риканцеамер, в которой протестуете против применения агрессорами отравляющих веществ. Жалобу приняли, но поручили расследовать это дело сторонникам Риканцеамера. Бедный мистер, вы же по личному опыту знаете, чем кончится работа такой комиссии.

У берегов ваших стоят черные глыбы риканцеамерских авианосцев и ракетных кораблей. С их палуб и площадок взлетает смерть. Варвары не очень-то разбираются, где черно-красные, а где бело-розовые, уничтожают всех без разбору. Особенно свирепствует агрессор в районах, где ему оказывают организованное вооруженное сопротивление, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков.

У кого-то учились эти разбойники из Риканцеамера. Вы-то, мистер, знаете, кого повторяют нынешние «защитники демократии».

Дошли до нас слухи, что будто вы предложили черно-красным и бело-розовым детально изучить вьетнамскую историю шестидесятых годов двадцатого столетия и даже согласились отправиться в Риканцеамер, чтобы сказать агрессорам, чем в конце концов кончится их бесчеловечная попытка навязать вашим согражданам свой образ жизни. Так и скажете им: в свое время пробовал, ничего не получилось, вышло – хуже и не придумаешь – вроде самоубийства.

Верно, похоже на то. И еще сегодня, когда ваши сограждане переживают трагедию, когда жестокость Риканцеамера вызвала повсеместный протест и возмущение у народов мира, школьники и студенты, изучая историю, читают: «Неслыханные злодеяния американцев на вьетнамской земле. Янки, убирайтесь домой!»

Понимаете, по «ошибке» еще выкрикивают эти слова.

Жестокость, оказывается, не забывается. Во-он когда царь Ирод уничтожал младенцев, с тех пор тоже прошли века, а и сейчас вспоминают царя-то.

– Проклятые ироды!

Слышите, мистер?

Вот и приходится многим и ныне вместо того, чтобы направлять свой гнев в адрес распоясавшихся риканцеамер, по «ошибке» провозглашать:

– Американцы, убирайтесь домой, вон из нашей страны!

Жаль, но что поделаешь: что написано пером – не вырубишь топором».

...Ваня Оглоблин свернул листки, молча сунул их в карман, его огромная голова склонилась на грудь, он смотрел на нас исподлобья и ждал, что мы скажем, ждал несколько минут. Не знаю, что думали остальные, но мне казалось: Ваня нашел ту мысль, которую мы искали, перечитав множество книг, и новых, вышедших сравнительно недавно, и старых, взятых напрокат у букинистов. В моем воображении рисовалась картина, как Ванино сочинение, попав в газету, пересечет океан и окажется в руках президента. Я даже вообразил испуг этого человека и вскрикнул:

– Ваня, преступник сражен!

Андрей Соловейко сказал:

– Сильно написано, только не напечатают...

– Почему? – спросил я.

Соловейко подал мне баян.

– Старик, – сказал он, – исполни «Ходили мы походами...».

Баян вздохнул в моих руках легко, будто живой.

Соловейко вполголоса запел:

 
Ходили мы походами
В далекие моря.
У берега французского
Бросали якоря.
 

Играя, я думал: «Почему не напечатают?.. Ведь может так случиться, что и над Америкой разразится гроза. Ваня прав».

– Напечатают! – крикнул я.

– Пошли в редакцию, – подхватил Оглоблин.

– Вот принесли, – сказали мы в коридоре первому попавшемуся сотруднику газеты.

Сотрудник оказался ведущим фельетонистом. Одна нога у него была выкручена пяткой вперед. Опираясь на костыль, он открыл дверь, пригласил в кабинет. Прочитал Ванино сочинение и почему-то посмотрел на свою покалеченную ногу, потом сказал:

– Устами младенца глаголет истина. – И, сощурив глаза, продолжал: – Эко, на кого замахнулись! На самого президента. Нет, не пойдет. Не пойдет, ребятушки... Кто знает, кем он, этот президент, станет завтра, вдруг займет правильную линию.

– Этот? – сказал Оглоблин. – Вряд ли...

– Политика – вещь тонкая, – словно бы не слушая Ваню, продолжал фельетонист. – Высмеяли бы министра, что ли, а то сразу президента.

– Президентов не критикуете? – робко спросил Андрей Соловейко.

Фельетонист промолчал.

Ваня Оглоблин взял рукопись.

– А мы-то думали... – сказал он и, не закончив фразы, направился к двери.

На улице я сказал:

– Меня завтра в военкомат вызывают, вот вам и мысль.

– Порядок, философы становятся солдатами, – весело произнес Соловейко. – Давай, Виктор, «Ходили мы походами...».

Ваня Оглоблин ругнул фельетониста:

– Черт кривоногий, еще в редакции работает.

Соловейко вдруг так высоко хватил, что к нам подбежал милиционер. Андрей сказал ему:

– Мы уходим в армию. – И, показав милиционеру мой вызов в райвоенкомат, залился еще громче:

 
Помним наши рощи золотые.
Помним степи, горы, берега...
Милый край. Советская Россия,
Ты морскому сердцу дорога!
 

Страж порядка лишь махнул рукой, мол, ничего, хорошие ребята, пусть веселятся.

...У моей койки остановился дневальный. Отвернул край одеяла.

– Гросулов, спать, – прошептал и удалился на свое место».

III

В штаб округа можно попасть напрямик, пешочком, через территорию воинской части, расположенной в сосновой роще. Генерал Гросулов предпочитал именно этот путь, а не на служебной машине в объезд новостроек, как это приходилось делать иногда. Вышел из дому, не посмотрев на часы. Когда оказался на узенькой лесной тропинке, скорее по привычке, чем по необходимости, проверил время и остановился: было так рано, хоть возвращайся домой. Но опасался разбудить жену, которая, по-видимому, сразу напомнит ему о вчерашнем разговоре: она просит свозить ее в Нагорное, к Витяшке, посмотреть, каков сын в солдатской форме. «Пусть служит самостоятельно, без родительского догляда. Вези ее в полк! Нет, Любаша, не таков генерал Гросулов, чтобы нежностями портить солдата. Придумает же!» Он постоял с минуту в раздумье и решил потихоньку идти в штаб.

Тропка изгибалась то вправо, то влево. Крепчал гомон птиц. И мысли текли, как эта тропинка, об одном, о другом. Кто знал, что вот так повернется служба: возвратился в тот же округ, откуда попросили в свое время. Еще до сих пор таится убеждение, что его не просто отстранили тогда от должности начальника штаба артиллерии, а изгнали как человека лишнего, да к тому же вредного... Потом, работая в Главном штабе ракетных войск, он пытался понять, действительно ли он лишний в армии. О, это были мучительные дни!.. Его непрерывно тянуло в войска. Возвратившись из очередной инспекторской поездки, он тут же просил, чтобы его вновь послали в командировку, и наконец в управлении поняли: если генерала Гросулова подержать в Москве еще полгода, он пропадет как строевой офицер, задохнется без войсковой атмосферы.

У кого-то дрогнула душа. Гросулов и до сих пор не знает, кто первым предложил его кандидатуру на эту должность. Немного растерялся, когда узнал от главкома, что перед тем, как состояться приказу о его новом назначении, с ним будет беседовать министр обороны.

«Беседовать? Что значит – беседовать?» По его мнению, беседы могут вести на посиделках люди, которым делать нечего, и, чтобы убить время, они беседуют, на равных началах излагают друг другу «мыслишки-страстишки». А какая может быть беседа между министром и генерал-майором! Ему показалось это несерьезным, и даже авторитет министра вроде пошатнулся в его глазах...

Он вошел к министру вместе с главкомом маршалом Талубаевым точно в назначенное время. Министр поднялся, вышел из-за стола и просто, как будто не было между ними громадного служебного различия, подал руку ему и маршалу. Он точно помнит, как потом министр показал на кресло и, включив настольный вентилятор, сел рядом с ним. Когда отвечал на вопросы министра, каждый раз вскакивал и садился только тогда, когда тот говорил: «Садитесь». Потом он подумал, что министру уже надоело после каждого ответа говорить «садитесь». и после очередного ответа он не сел, а продолжал стоять, напрягаясь, чтобы не пошатнуться. И хотя все это было привычным, обыкновенным, но все же тогда почувствовал усталость. На мгновение даже показалось, пошатнулся: лицо покрылось потом, который, стекая по щекам, попадал в уголки рта. Он шевелил губами, украдкой стараясь сдуть пот. Видимо, это было смешно, и министр тактично отвернулся к окну. А он в это время вытер платком лицо. Потом министр сказал: «Говорят, у вас большое желание поехать в войска?.. Что ж, это можно сделать. Прочитал я ваши инспекторские записки, акты. Толковые!» Министр говорил приятные слова, но ему не терпелось скорее выйти из кабинета, и когда вышел, то еле дотащился до курительной комнаты: до того расслаб, что сразу не смог набить трубку табаком.

Птичий гомон утих. Взошло солнце. И вдруг за деревьями, где располагалось караульное помещение, ему почудился голос: «Антабка на горизонте». И снова тишина, сонная, непробудная. Лицо Гросулова почернело, гулко забилось сердце. «Послышалось или действительно кто-то крикнул?» Он не хотел слышать этих слов, не хотел потому, что выбросил прошлое из памяти. «Выбросил! Слышите? Навсегда!» И понял, что это ему показалось: как раз сейчас он думал о том, что раньше «тузики» так предупреждали о его появлении, стараясь избежать встречи с ним. «Учти, Петр Михайлович, чтоб впредь не слышать».

Он пришел в штаб, как всегда, раньше всех и сразу начал просматривать служебные документы, которые не успел изучить вчера. Документов было много, но лишь один заставил его по-настоящему задуматься. Это была изложенная в письменной форме просьба Громова: возвращаясь с московских сборов, он сутки провел в штабе округа. Учебные планы они утрясли быстро. Петру Михайловичу очень понравился подход Громова к освоению РПУ-2 в сжатые сроки, и он тогда предложил:

«Послушайте, Сергей Петрович, хотите работать в моем штабе? Должность полковничья. Чувствую, из вас получится отменный штабист! Хотите?» Вместо ответа Громов вытащил из папки вот эту записку. Полагал, что разговор будет коротким, но он затянулся, и Громов опоздал на единственный поезд, который следовал в Нагорное. Отъезд нельзя было отложить. Гросулов вынужден был обратиться за помощью на аэродром, просить гражданское начальство перебросить подполковника в Нагорное.

Все обошлось хорошо. Громов вылетел и теперь, вероятно, давно уже на месте.

Подполковник Громов просил в отдельных случаях временно разрешать наиболее грамотным и подготовленным сержантам и рядовым замещать офицеров. Свою просьбу он обосновал тем, что в части некем подменять офицеров, уходящих в отпуск и освобожденных по болезни. Громов назвал это «вопросом, требующим срочного решения». Гросулов понимал тревогу командира полка и в то же время не мог сразу выдать «добро». «Дайте мне вжиться в свою должность, я же новый человек здесь!» Громов, чувствуя его колебания, нажимал: «Мы говорим о постоянной боевой готовности, а вот два офицера ушли в отпуск... Кто будет отвечать, если...» Он не договорил, но генерал и без того понимал, что может произойти, если пророкочет ракетный гром, а какого-то офицера не окажется на месте.

– Да, это «если» – серьезное дело, – вздохнул Гросулов. Он тут же решил позвонить Громову, сказать, пусть не торопятся с взаимозаменяемостью в расчетах, дело это хорошее, но сначала надо прочно оседлать новую технику.

По телефону доложил дежурный по части:

– Подполковник Громов еще не возвратился из Москвы.

Генерал положил трубку. Мелькнула тревожная мысль: «Не случилось ли что с самолетом?» Он быстро связался с аэродромом. Ему ответили, что самолет, на котором вчера вылетел подполковник, совершил в степи вынужденную посадку.

– А что с моим подполковником? – еще больше встревожился Гросулов.

– Пока ничего не известно.

– Я вас не понимаю, – загорячился Гросулов. – Поиск организовали? Высылаете вертолет? – Он резко положил трубку. – Черт знает что! Прошла целая ночь, а они только посылают!