Текст книги "Ракетный гром"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Несколько месяцев, а может, годик.

– Это очень долго, можно измучиться, – прошептала она и вновь опустила глаза.

Сначала Громов понял ее слова как шутку, как розыгрыш. Потом, уловив, в ее глазах тревогу, сморщил лоб. Но это длилось лншь мгновение: «Что я, чудак, просто мне показалось». И он легонько подтолкнул ее:

– Ну иди, иди, не держи меня, в части по горло дел.

– Хорошо, Сережа, я пошла. – И, не оглядываясь, спросила: – Сегодня опять задержишься?

– Не знаю, как сложатся дела.

«Задержится, – решила она. – Задержится. Ничего ты не понял, ничего...»

Она обернулась, увидела Бородина, догонявшего Громова. Степан бежал легко, будто бы летел. Он махал руками и что-то кричал Сергею. Чтобы не слышать его голоса, Наташа попробовала ладонями закрыть уши, но руки почему-то не слушались, стали вдруг вялыми, будто парализованные, и она побежала под горку. Громов, глядя ей вслед, заметил: «Третья звездочка, товарищ полковник!.. Это ли тебя волнует?»

Вчера он получил письмо от Гросулова, не служебную записку, а именно письмо. Оно-то и явилось причиной, что он поднялся так рано и так много курил. Сейчас он покажет его комиссару, и тот рассудит по-своему, по-бородински, и пусть его суждение не совпадет с его собственным, все-таки ему будет немного легче...

Лицо Бородина сияло, да не только лицо – весь он, подбежавший, выражал восторг, торжество: он выглядел так молодо и свежо, что Громов не мог воздержаться от восхищения:

– О-о! Какой ты нынче славненький! Наверное, хорошо поспал.

– Я всегда хорошенький. – пошутил Бородин. – Даже тогда, когда ругают. Но сегодня я чувствую себя и богом и царем на земле, правителем всего мира. – Он выпятил грудь, поднял громадные ручищи и азартно, по-мальчишески начал боксировать так, что Громов, опасаясь быть задетым, отскочил на обочину дороги.

– Слонище, перестань!.. Что за привычка с кулаками бросаться на командира...

– Давай поборемся. – не остывая, предложил Бородин, – давай, кто кого... – И он схватил Громова под мышки. – Ну, сопротивляйся, иначе через кювет переброшу.

Громов поднатужился, схватил за ремень, грудью напер так, что Бородин попятился назад, потом с силой рванулся назад.

– Чертяка! – закричал Степан. Но он не упал, извернувшись, опустился на ноги. – Ничья. Однако ты цепкий, ловко швырнул девяносто пять килограммов. Вольной борьбой, что ли, занимался?

– В молодости баловался, так, иногда, от случая к случаю. Потом забросил.

– Хорошо поступил.

– Что ж тут хорошего?

– То, что сейчас не было бы ничьей, лежал бы я на лопатках. Умение любую силу побеждает.

– Но и сила чего-то стоит, – возразил Громов. – Тебе ее не занимать. Наверное, пудов десять поднимаешь?

– Не пробовал. Правда, как-то раз пошел в парк культуры, смотрю, народ гогочет возле одного спортивного снаряда, знаешь, такой, с чашечкой кожаной и рейкой с отметками. Бьют по этой чашечке кулаком, и штуковинка подпрыгивает, показывает силу удара в килограммах. Вот тут я попробовал, но так и не узнал силу своего удара – все к черту разлетелось: и чашечка и рейка. Пришлось штраф платить за поломку, жаль стало хозяина – старикашку, застонал он: «Как же теперь, мне не поверят, и придется платить за снаряд». И на меня с упреком: «И откуда ты явился? Мыслимо ли с такой силой ходить по земле! Ну, а если бы по голове ты так кого-нибудь?.. Судили бы, в тюрьму законопатили». А я ведь и не знал, за всю жизнь пальцем никого не тронул, не то что в драку лезть. Дома приходилось мешки ворочать, а сколько в них пудов было, не интересовался, в голову как-то не приходила такая мысль... Знал бы свою силу, пошел бы по боксерской части. Иногда колочу «грушу», она висит на крыльце, и сегодня молотил ее до тех пор, пока шнур не оборвался.

– От этого ты и весел? – спросил Громов, все еще любуясь свежестью, которую исторгало скуластое лицо Бородина. Степан поправил фуражку, улыбаясь, молча покрутил головой и, заложив руки за спину, зашагал по бетонке. Громов достал из кармана письмо Гросулова, поравнялся со Степаном. Он полагал, что Бородин сразу заинтересуется письмом. Но тот спросил, от кого оно, положил к себе в карман, сказал:

– А знаешь, отчего я сегодня бог и царь?

– Ты прочитай письмо Гросулова, бог!

– Успеется.

– Оно касается нашей службы, прочитай...

– Сергей Петрович! – Бородин остановился, и Громов снова обратил внимание, как серые глаза Степана лучисто светятся. Он даже позавидовал, что Бородин, в сущиости-то неказистый – скулы, нос картошкой, брови неопределенной окраски, – может быть порой таким интересным и притягательным. – Сергей Петрович! – Он, как бы стесняясь чего-то, наконец продолжил: – У меня родился второй сын. От Елены получил письмо. Нас теперь четверо: Павлик, я, Елена и он! Мы его назовем знаешь как?.. Андреем... В кумовья позову, пойдешь? Парень будет во! Краснеть не придется.

– Генералом станет, – пошутил Громов, настроение Бородина начало передаваться и ему. – Конечно, генералом будет.

– Нет, сейчас за лампасами очередь большая. Чтобы их получить, надо пройти три войны, Сергей Петрович. Вон Петр Михайлович Гросулов двадцать лет ждал. А ведь мужик он неплохой, знает свое дело. Была бы на то моя власть, я бы присвоил ему генеральское звание еще раньше.

– И мне бы присвоил? – пошутил Громов.

– Ты опоздал, командир, теперь генеральские должности все заняты. За ними очередь образовалась – голова в Москве, а хвост этой очереди здесь, в Нагорном. И замыкают ее два чудака – ты и я! – Он азартно засмеялся и вытащил из кармана гросуловское письмо.

Они находились неподалеку от шлагбаума, как раз напротив герба из живых цветов. Бородин сошел с дороги, сел у клумбы. Громов тоже опустился на сухую, но еще зеленеющую траву, следя за выражением лица замполита.

«Товарищ Громов! – писал Петр Михайлович. – Прошло много времени с того дня, как мы с вами разговаривали по поводу взаимозаменяемости в боевых расчетах. Вы понимаете» о чем я веду речь? Думаю, что понимаете. У меня еще до сих пор нет ясности, от кого же исходило это начинание – лично от вас, человека (я в этом убежден), хорошо знающего порядки, организацию и структуру жизни войск, или это желание какого-либо комсомольца-энтузиаста, решившего позвать солдат к чему-то прекрасному, в чем он сам разбирается весьма смутно? Весь вопрос в том, насколько сие – квалифицированная постановка вопроса, насколько оно продумано и с точки зрения важности, и с точки зрения могущих быть недоразумений, неприятностей и для части в целом, и для нас с вами лично, ибо в конечном счете ответ держит командир. Я знаю, что твой комиссар подполковник Бородин – человек весьма энергичного нажима, такого надо ценить, но в то же время никогда не забывать, что ты командир. Степан, как вы называете своего заместителя по политической части, может увлечь и своими знаниями (они у него довольно прочные), и своей простотой суждения. Но, однако же, последнее слово должно быть за вами.

Напишите, пожалуйста, мне, как идут дела в этом направлении, что уже выявилось ценного, что можно обобщить v и порекомендовать другим частям. Пишите подробно, с указанием фамилий лиц, которые заслуживают к себе внимания как передовики учебы.

Пользуясь случаем, еще раз напоминаю: должность в моем штабе остается открытой для вас.

И поклон всей вашей семье, а также, если увидите, Михаилу Сергеевичу Водолазову, скажите ему, что я вернулся на круги своя.

Кланяюсь и жду ответа.

П. Гросулов».

– Ну как? Что скажешь? – с нетерпением спросил Громов...

– С первого взгляда в письме – всем сестрам по серьгам: я – энергичного нажима, ты – верх совершенства как командир, избавлен от всех ошибок. Николай-чудотворец! Но непонятно пишет!

– А мне кажется, очень понятно, – возразил Громов. – Самое главное, Степан, поддерживает, открыто поддерживает наши начинания.

– Пожалуй, ты прав. – подумав, согласился Бородин. – Но тогда что же тебя взволновало в этом письме?

– Отголоски старого. Понимаешь, нехорошо звучат слова, что ты – человек энергичного нажима с довольно прочными знаниями, но последнее слово должно быть за мной. Вроде бы и правильно – командир принимает решение. Но для чего эти оговорки, разве мы идем не в одной упряжке, разве мы тянем в разные стороны? —

– Лебедь, рак и щука...

– Вот-вот. Нет, мы не лебедь, рак и щука. Я так понимаю. Вот поэтому и показал тебе это письмо, чтобы ты знал мое отношение к тебе, Степан, вернее, к твоей работе и к тем людям, которые зовут к прекрасному, новому – ко всему доброму.

Бородин, скрестив на груди руки, задумался, потом тихо сказал:

– Серега, быть тебе крупным политработником, членом Военного совета округа, а может, и главного Военного совета...

– Ты все шутишь.

– Сейчас нет, не шучу... И знаешь, я рад, что Гросулов доверяет тебе. Это замечательно! Меня он пусть называет и антабкой и хоть «тузиком», я от этого не сверну в бурьян, не стану по пустякам разбрасывать силы. Мы будем молотить одну «грушу»...

– Кто это «мы»? – спросил Громов.

– Я и ты...

– Вдвоем? А коллектив – другую «грушу»?

– Быть тебе крупным политработником! – воскликнул Бородин. – Конечно же, мы – это вся часть.

VI

После многодневной жары с гор потянуло прохладой. Иссиня-черные тучи, клубившиеся на вершине центрального хребта, начали сползать вниз. Птицы, до этого притаившиеся в тени, поднимались в воздух. Зашептались иссушенные листья деревьев, сначала робко, потом все сильнее, и наконец, дружно зашелестели на влажном ветру.

Вздохнули и ракетчики, изнуренные не только жарой, но и напряженной учебой. До этого им казалось, что неимоверный зной, палящее солнце и душный лесной воздух изморят их раньше, чем они произведут боевые пуски. Сложная техника не пугала: в учебных классах, в парке и на полигоне они открыли ее тайны и уже управляли ею с уверенностью мастеров своего дела.

Малко спешил на полигон. Оператор рядовой Гросулов проходил кратковременную стажировку во взводе Узлова. За последние дни Виктор заметно подтянулся, даже получил благодарность от Шахова за хорошее знание техники. Это и радовало, и в то же время злило: Малко все еще переживал, что не удалось перетащить к себе Цыганка.

Лес кончился, и Малко увидел машины, подготовленные к первой операции – поднятию болванки ракеты на пусковое устройство. Виктор стоял рядом с Цыганком в готовности принять команду. Малко знал слабые стороны своего оператора, знал, что как оператор Виктор справится с любым темпом команд, но при выполнении обязанностей направляющего запаздывает и теряется. «Не дай бог, Узлов подаст команду специалистам поменяться местами! Виктор может споткнуться и подвести Узлова и весь его взвод, – подумал вдруг Малко. Неприятный холодок прошелся по телу. – Надо предупредить Дмитрия». – решил он.

Он вспомнил о специально разработанной им системе тренировок для Виктора по выполнению обязанностей направляющего. Система была рассчитана на запоминание, но отнюдь не на быстроту. «Узлов потребует время, черт знает что может случиться!» Он знал, что может произойти авария, и еще вчера хотел, чтобы именно так и случилось. «Получит Узлов подножку, покатится вниз... Тогда посмотрим, чей взвод будет лучшим». Сейчас, вспомнив об этом, он почувствовал, как его охватило жаром. Но слишком велико было желание увидеть посрамленного Узлова. «Получит подножку. – прошептал он, уже не испытывая неприятного ощущения. – Погаснет маячок».

...Накрапывал дождик, команды Узлова слышались звонко, как выстрел. Солдаты молча делали свое дело. Малко нравилось, как сержант Добрыйдень выполнял сложные операции. В перерыв, отойдя в сторонку, он сказал Узлову:

– Дает твой сержант. Димочка. Готовый командир взвода.

– Угу... Толковый парень... У тебя есть сигареты?

– Пожалуйста, «Лайка», из дому прислали...

– Значит, есть кому присылать?

~ Отец еще при деле и мать тоже, – скороговоркой ответил Малко. – Поменяемся операторами? – тоном шутки напомнил он.

Узлов промолчал.

Малко улыбнулся:

– Хорош «маячок», сам светит, а другие пусть в темноте прозябают.

Узлов хотел было прикурить сигарету, но вдруг, погасив зажженную спичку, швырнул ее в сторону: слова Михаила задели его. Он. поджав губы, с минуту молча сопел. Потом, осмотрев узлы пусковой установки, вернулся к Малко, все еще переживая обиду.

– Я тебе не батрак! – вдруг сорвалось у него. – Ты, может, хочешь перетянуть к себе и моего сержанта. На чужом горбу думаешь в рай попасть!.. – Но, поняв, что хватил лишнего, примирительно сказал: – Я этого маяка сам боюсь. Не шути так, Мишель... – Он, присев на бугорок, начал со стороны наблюдать за работой подчиненных.

– Обидел ты меня. Дима, – отозвался Малко. – Аж расстроился. На чужом горбу! Ведь не для себя стараюсь, для общего дела. Самому мне ничего не надо, Мишель и без славы проживет. Зачем она ему, еще все впереди...

Узлов вскочил.

– Хочешь, я тебе покажу, на что способен твой оператор? – И он, подбежав к взводу, подал команду:

– Произвести замену номеров.

Виктор занял место у подъемников. Кран поднял болванку. Ее тяжелое тело коснулось направляющей стрелы. Вздохнув, заработали подъемники. Еще мгновение, и сержант Добрыйдень, руки которого замелькали у вентилей, придаст механизму соответствующий угол. Потом еще две-три секунды, и Виктор выкрикнет: «Легла!» Он даже успел позавидовать ловкости и проворности Виктора: «Неужели выдержит темп?» Малко невольно шагнул вперед. Лицо Виктора перекосилось, в глазах – полная растерянность, он явно запаздывал со своей операцией.

Узлов кричал:

– Рядовой Гросулов, время! Время!

Болванка ракеты вздрогнула раз, второй, по ней прокатилась нервная дрожь. Волошина словно ветром вытолкнуло из кабины.

– Витя! – крикнул он и в ту же секунду увидел, как Виктор полетел в сторону, будто черная птица, взмахивая руками. Что-то тяжелое прокатилось по ноге. Волошин покачнулся, почувствовав страшную боль. Ои присел на одну ногу, затем повалился на спину, теряя сознание.

Очнулся. Шел дождь, и было тихо-тихо, до того тихо, что Волошин спросил:

– Где я?

Над ним наклонился Узлов. Он сразу узнал лейтенанта.

– Громом, что ли, шибануло? – прошептал Волошин, все еще не соображая, что произошло.

На полигон вела узкая бетонная дорога. Громов не пошел по ней, он решил идти напрямик, лесом. Над головой шелестел листвой дождик. После долгих знойных дней в лесу дышалось легко. Громов шел узенькой тропкой, петляющей среди густых зарослей.

Учебные тренировки подходили к концу, и Громов был уверен, что дней через десять он сможет доложить генералу Гросулову о готовности части к боевым запускам. «Можно сказать, оседлали такой сложный комплекс». Он вспомнил Шахова. Организовал математический кружок. Солдаты охотно идут на занятия. Правда, даже сержант Добрыйдень сокрушался вначале: «Нет, мне в этот кружок рановато, голову могу сломать». Теперь самый активный посетитель. Волошину помогает. «Цепочка-то вон куда тянется! От Цыганка к Добрыйдень, от сержанта к Волошину».

Мысли оборвал Малко. Он появился перед Громовым внезапно, чуть не сшиб с ног. Старший лейтенант отскочил в сторону, споткнулся и упал, но тут же вскочил и, не останавливаясь, бросился бежать в направлении штаба.

– Товарищ Малко! – позвал его Громов.

Тот остановился.

– A-а, это вы, товарищ подполковник. – Он подходил медленно, будто нехотя. Плечи Малко обвисли, от всей его стройной фигуры, завидной выправки и следа не осталось. Он пытался что-то сказать, но не мог, только шевелил розовыми губами, будто ловя воздух, которого вроде бы ему не хватало.

– Что с вами?

Глаза Малко были влажны, уголки рта чуть подергивались:

– Ав-ва-ва-рия, – с трудом выговорил он.

– Возьмите себя в руки и говорите толком! – Громов приблизился к Малко. Вид старшего лейтенанта его возмутил. Сергей терпеть не мог растерянности, паники. И чтобы остудить себя хоть немного, прошептал: – Спокойно, Серега, спокойно, командир, – и уже громче потребовал: – Докладывайте, в чем дело?

– Волошину ногу... – Малко заколебался, поглядывая по сторонам.

– Что Волошину? – закричал Громов и услышал, как по лесу прокатилось вдали: «Что-о-о Во-о-ло-ши-и-ну-у-у?»

– Ногу отшибло, – выпалил Малко и начал что-то говорить об Узлове, но Громов не стал слушать, резко повернулся и побежал по тропинке.

Еще издали он увидел сидящего Волошина и немного успокоился. Заметив подготовленную для пуска установку, профессиональным взглядом попытался определить угол пуска. «Все будто бы в порядке», – успокоил себя Громов.

Узлов вышел ему навстречу так, чтобы Волошин оказался за его спиной, доложил не громко, но довольно четко:

– Товарищ подполковник, взвод занимается согласно учебной программе. При замене номеров механик-водитель рядовой Волошин получил небольшую травму, оказана медицинская помощь. Занятия продолжаются.

– Почему не отправили в санитарную часть? – спросил Громов и, заметив в стороне, возле окопчика, фельдшера и Шахова, подошел к Волошину. Нога была забинтована и взята в шины.

Подбежал фельдшер, краснощекий сержант с веснушками на носу. Он неумело взмахнул рукой, тоже веснушчатой, со следами йода на пальцах, сказал;

– Разрешите, товарищ подполковник, перелома нет, рана касательная, содрана кожа. Сейчас мы его отправим в санитарную часть.

Волошин скривил лицо то ли от боли, то ли хотел улыбнуться и сказал, глядя на Громова:

– Не беспокойтесь, товарищ подполковник, терпимо. Пальцы шевелятся, вон большенький, видите, кланяется, а меньшой – он и раньше лодыря гонял.

Все заулыбались. Улыбнулся и Громов:

– Лодыря гонял, говорите. Но все же больно?

– Терпимо, товарищ подполковник. Пройдет.

Громов повернулся, направляясь к пульту управления, и встретился взглядом с Малко. «Труса, что ли, он носит в себе?» – промелькнула мысль у Громова, и ему стало неприятно оттого, что старший лейтенант смотрит на него такими виноватыми глазами. Он снял фуражку. Чувствуя, как дождь капает на голову, как постепенно холодеет разгоряченное лицо, вдруг азартно потер рукой лоб, отбросил назад сползшие волосы, сказал Узлову:

– Герой! Ну-ка, покажи, на что способны твои громовержцы.

Узлов подал команду. Ракетчики быстро выполнили операции.

– Подходяще! – похвалил Громов и встретился взглядом с рядовым Гросуловым.

– Это я виноват, товарищ подполковник, немного опоздал.

– Разберемся. – Громов вновь вскинул взгляд на Виктора и впервые заметил: до чего же он похож на отца, сходство необыкновенное. «Как это я раньше не замечал? Если он и характером в отца – будет добрым солдатом». – Почему опоздали?

– Не знаю. Может быть, не в том порядке работал с механизмом и вышла задержка, товарищ подполковник.

Громов сел в санитарную машину, приказал Узлову прекратить занятия и следовать в парк.

– Потом зайдете ко мне, – сказал он, захлопывая дверцу.

VII

Узлов отправил взвод в казарму, остался в парке один. Там, на полигоне, встревожило лишь одно: травма Волошина. Теперь, в этой тиши, среди зачехленных ракетных установок, авария воспринималась с большим огорчением. Вышел из строя не просто рядовой Волошин, а механик-водитель. Пусковую установку привел Цыганок. «Но завтра кто поведет машину? Да что завтра – вдруг сегодня поднимут по тревоге? Кто знает, когда начнется очередная молотилка: может, сейчас, через несколько минут! А может, и никогда, так вот «повоюем» друг с другом за первые места, пока не скажут: «Ну, братики-солдатики, посидели в учебных окопах и хватит, берите молот, садитесь на трактор – пришел ваш разводящий». Но пока ясно одно: вышел из строя механик-водитель, Цыганку придется работать за двоих».

«Спросят не только о механике-водителе, потребуют объяснить причину аварии. Не слишком ли увлекаемся взаимозаменяемостью? И как теперь будут смотреть специалисты на это дело? Покалечиться из-за какого-то приготовишки – совсем не увлекательное дело! – продолжал рассуждать Узлов, злясь и на себя и на Малко. – Подсунул мне растяпу. Теперь пойдут шерстить».

...В кабинете командира части, кроме Громова, находился Савчук.

– Садись, именинничек, садись, – сказал Громов. Он начал звонить в гарнизонный госпиталь. – Дроздов, Владимир Иванович? – крикнул в трубку Громов. – Здравствуйте, доктор. Да, да, Громов... Жизнь? А вот так и живем, скачками, месяц как на выставке – приходи любоваться, месяц как в бане с веничком... Смотрел нашего Волошина? Ну и как? Ага! Недельки через три вернется... Спасибо, до свидания.

Пришел Бородин.

– Чепе у нас, Степан Павлович. – загорячился Савчук, – да такое, что хоть криком кричи. Человека угробили... И кто? Лучший командир взвода! – показал он на Узлова.

Громов остановил Савчука.

– Спокойно, Петр Захарович. – сказал он. – Послушай, Степан Павлович, как все это произошло. Докладывайте, лейтенант.

Узлов поднялся:

– Как произошло, товарищ подполковник, вы знаете, я могу лишь повторить.

– Повторяйте, пусть послушают замполит и секретарь партбюро. Для этого и собрались.

Узлов коротко изложил суть дела, в заключение сказал:

– Виноват только я... Честно говорю, не знал, что рядовой Гросулов может так запаздывать. Раньше укладывался в норматив.

– В чем же тогда ваша вина? – спросил Бородин.

– В том, что... не надо было мне этого делать...

– А может быть, вы хотели, так сказать, щегольнуть перед Малко: вот, мол, я какой, а что ты, способностей своего оператора не знаешь! – Савчук посмотрел на Бородина и продолжал: – Отличиться, может быть, захотели?..

Узлов снял фуражку, вытер взмокший лоб.

– Отличиться? Как отличиться, товарищ майор? Вы что, думаете, я – карьерист?.. В таком случае, какой может быть разговор? Наказывайте как карьериста...

– Не горячись, не горячись, – поспешил Громов. – Нужно найти главную причину аварии.

– Товарищ подполковник, я же сказал: солдат растерялся, другой причины я не нахожу.

– Выходит, рядовой Гросулов виноват? – сказал Савчук, не глядя на Узлова.

– Вы слышали: я виноват! – ударил себя в грудь Узлов, – а не рядовой Гросулов: он выполнял мой приказ!

– Опять горячитесь, – заметил Громов. – Мне кажется, не только вы повинны. Может быть, наши специалисты не готовы, чтобы бороться за смежные профессии... Этот вопрос очень важный. Нас обязали доложить об этом в округ.

– Как это не готовы? – возразил Узлов. – То были готовы, теперь разучились? За один день разучились, сразу же, как только в моем взводе произошло чепе...

– Как вы считаете, Степан Павлович, – обратился Громов к Бородину, – разучились или не были готовы к взаимозаменяемости?

– Нет, не разучились, командир, люди у нас подготовленные.

– Вдруг не по силам рубим дерево? – усомнился Савчук. – И вот вам факт! – качнул головой в сторону Узлова.

Бородин вскочил:

– Сергей Петрович, вы тоже так считаете?

Громов не хотел продолжать спор в присутствии Узлова. Он сказал:

– Товарищ Узлов, вы еще не обедали? Сходите в столовую, потом отдохните. Успокойтесь немного. Там за дверью старший лейтенант Малко, пусть он через пять мииут зайдет.

– Вот это жизнь пошла! – воскликнул Савчук, когда Узлов скрылся за дверью. – Человек провинился, а ему: сходите пообедать, отдохните. Ах, какая жизнь, на курорт его послать!.. Слава вскружила голову. Зазнался! Что хочу, то и ворочу. Малко мне говорил, что рядовой Гросулов действительно слабый специалист. Но для Узлова это пустой звук. И я убежден, Узлов хотел принизить Михаила Савельевича. Безответственность, и только. Завтра приезжает инструктор политотдела, он будет проверять, как коммунисты выполняют соцобязательства.

– Пусть проверяет, – спокойно сказал Бородин.

– Узлов-то коммунист! – вновь загорячился Савчук, но Громов остановил его:

– Петр Захарович, торопиться надо не спеша. Ведь Узлов способный офицер, взвод его лучший в части...

– Был лучшим! – махнул рукой Савчук.

Громов пригласил Малко.

– Ну как, успокоились? – спросил он и вкратце рассказал, как встретил Малко в лесу и как тот чуть не сбил его с ног. – Напугались, что ли?

– Нет, товарищ подполковник, мне просто было обидно за Узлова. Знания у него отличные. Но любит, чтобы о нем шумели, так сказать, сладкие речи говорили. Портрет на Доске отличников, отстающим уроки дает! Герой, говорю. Димочка, а он улыбается. Говорит: «Смотри, Малко, как твой оператор запоет у моей установки. У меня все хорошо играют». – Малко замолчал, словно припоминая, что бы еще сказать.

Громов что-то записал на листке, спросил:

– Вы его предупреждали, что рядовой Гросулов может допустить ошибку? Это очень важно! Предупреждали?

– Я? Что-то говорил, но разве убедишь...

– Ничего, на партийном бюро убедим, – вставил Савчук.

Бородину, видимо, это не понравилось. Он поднялся и зашагал по кабинету.

– Что за тон. Петр Захарович? Нe знал, что вы такой эмоциональный человек. Коммунист попал в беду, а вы его казнить. Ну, хорошо, пусть бывший передовик. Но ведь дело не в вывеске, в существе. Кто такой Узлов? Опытный офицер, человек, который много сделал, чтобы новая техника покорилась нашим людям: солдатам, сержантам... Посмотрите на этого Узлова...

– Я смотрю на сегодняшнего Узлова, на коммуниста, который допустил чрезвычайное происшествие, – отпарировал Савчук. – И оправдывать этого Узлова партийная совесть не позволяет...

– Что такое! – вскипел Бородин. – Как вы сказали! Оправдывать! Кто его оправдывает?!

Опять разгорался спор. Громов дал знак Малко, чтобы тот вышел из кабинета, и сказал:

– Кого бы я отправил на курорт, так это прежде всего вас двоих. Как же вы при младшем офицере разговариваете? Неудобно, товарищи политработники.

– Шумели? – удивился Бородин. – Петр Захарович секиру показывает, а я ее не терплю. Ты же партийный руководитель! Да, да, Петр Захарович, я серьезно говорю...

– Как же мне быть? – подслеповато заморгал Савчук. – Приедет инструктор, спросит: «Обсудили Узлова?» Нет. Ну и пойдет рулетка крутиться. Мне по шеям, а вы, как начальство, останетесь в стороне.

– Ух, какой ответственный! – Громова тоже подмывало как-то погасить горячность Савчука. – Комиссар прав, к Узлову с привычной меркой нельзя подходить. Потом, откровенно признаюсь, не понимаю я старшего лейтенанта Малко. У меня к нему двойственное чувство: верю ему и не верю. Еще когда он в штабе работал, заметил: на словах – рвение, в работе – лапоть на ходу расшнуровывается. Не знаю, может, ошибаюсь. – Он вдруг умолк, ожидая, что скажет на это Савчук. Но тот промолчал.

Заговорил опять Громов:

– Мое мнение таково: сегодня доложить Гросулову о чепе. Второе, самое трудное – за несерьезное отношение к служебным обязанностям, проявленное во время учебных тренировок, объявить лейтенанту Узлову строгий выговор. Третье – снять с Доски отличников фотографию Узлова, четвертое – досконально изучить положение дел во взводе старшего лейтенанта Малко. Если будут замечания, прошу высказать их...

– Я поддерживаю, – сказал Савчук. – Дело серьезное, человека покалечил. От этого факта никуда не уйдешь.

Бородин промолчал. Когда Савчук ушел, он признался Громову:

– Душа болит, очень болит. Какого офицера мы прошляпили! Пятым пунктом надобно бы это записать нам – тебе, Сергей, и мне.

– Гросулов запишет, – согласился Громов. – У него рука не дрогнет. Он еще прибавит нам и за сына. В общем, потреплет за чубы.

– Я хитрый, сегодня наголо подстригусь, не ухватит, – отшутился Бородин.

Они сели в машину. Ехали молча. Первым сошел Бородин. Когда подходил к дому, услышал позади себя шаги, обернулся – к нему приближалась женщина. В сумерках не сразу узнал, кто это. Потом, когда опознал, встревожился: «Наташа?! Почему она здесь?»

– Здравствуй, Степан, – сказала она негромко и, не подавая руки, спросила: – Ты с моим ехал?

– Да. Вот только что, разве не заметила машину?

– Заметила... Сейчас пойду домой...

– Спеши. Сергей голоден, как волк.

– До свидания.

Она быстро скрылась в темноте.

VIII

Приезда Гросулова ждали со дня на день. «Приезжает завтра», – словно вихрь проносился слух по городку, будоража солдат и офицеров. В подразделениях нажимали на троешников, на полигоне и в парке с утра до вечера слышались команды, у троешников гудели руки и ноги, но их становилось все меньше. И наконец объявили на общем собрании личного состава: в части шестьдесят процентов отличников. Острота чепе притупилась, об аварии вспоминали лишь после того, как кто-нибудь, побывав в госпитале, рассказывал о Волошине, что дела у него идут на поправку и что он вот-вот возвратится в часть. И тогда по вечерам, после занятий, когда городок затихал, в комнатушке, в которой жили Узлов и Шахов, вновь вспыхивали баталии. Шахов бегал, что-то выяснял, измерял, вычислял, придя в гостиницу, садился за стол и погружался в расчеты. Узлов знал: инженер до сих пор не верит, что авария произошла случайно, и пытается найти какие-то доказательства. Узлов смотрел на его согнутую спину и говорил:

– Меня ни один адвокат не оправдает, даже господин Плевако, если бы он был жив. Схлопотал сам себе выговор, и точка!

– Не мешай, помолчи...

– Тратишь силы впустую, просто жалко тебя, Игорь... Я не хочу алиби. Ты понимаешь, не хо-чу! Оно мне не нужно.

Шахов разогнулся, бросил на стол очки, сказал:

– Алиби? При чем тут алиби?

– Доказательства невиновности.

– Не совсем так. Алиби – доказательство отсутствия обвиняемого на месте преступления в момент его совершения, как факт невиновности. Но ты же был у ракетной установки...

– Был и командовал взводом. Значит, нет моего алиби. Вот поэтому и не ищи...

– Не мешай, Дима...

– Буду мешать... Ты инженер, а не медведь, не таскай пустые колоды: напрасный труд, ненужный!

Шахов открыл ящик, помахал билетами в кинотеатр:

– Видал? Ждет тебя Катюша Зайцева.

– И не подумаю... не до нее...

– Тогда я пойду.

– И ты не пойдешь.

– Почему?

– Тебя самый мощный подъемный кран не оторвет от стола.

– Плохо ты знаешь своего друга. Через полтора часа меня здесь не будет.

– Не верю.

– А для чего я их взял? Пойду, обязательно пойду. – Он вновь принялся за работу.

Узлов, помолчав немного, взял гитару, но тут же бросил ее на кровать.

– И зачем ты меня тянул на этот «маяк»? Знал же, могу сорваться, загреметь головой вниз. Так и получилось... Средненькому легче живется. Ходит он по земле, и его никто не знает. Споткнется – ну что ж, поднимут и фамилии не спросят, а если и спросят, тут же забудут. И опять середнячок идет по земле, как будто с ним ничего не случилось – дышит воздухом, получает зарплату, потихонечку выпивает, потихонечку скандалит...

– Что же ты предлагаешь? – насторожился Шахов.

– Поменьше делать героев, выдающихся личностей. Не бить в литавры, если человек не опаздывает на службу, не бить в барабаны, если солдат не грубит своему командиру... Чего, Игорь, я боялся, то и случилось. Савчук готовит по партийной линии выговор. Одного ведь мало для «маяка». А сам генерал Гросулов своим аршином померит...