Текст книги "Ракетный гром"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Часть третья

I

Едва Громов вошел в кабинет, раздался звонок. «Это генерал», – подумал он и не ошибся.

– Я буду у вас в десять ноль-ноль. Ждите меня в кабинете.

– Я вас понял, товарищ генерал. Разрешите спросить, что вас будет интересовать?

– Вопросы, связанные с вашим донесением. До свидания.

Громов положил трубку и тотчас вызвал к себе Бородина.

– Приезжает генерал, – сказал он. Достал из сейфа копию донесения. – Будет интересоваться вопросами слаженности в боевых расчетах и готовности к пускам. Все ли у нас здесь в порядке?

Они просмотрели донесение по пунктам, пришли к выводу, что донесение соответствует реальному состоянию боевой готовности части, что специалисты в подразделениях выполнили свои социалистические обязательства и могут заменять друг друга в любой обстановке. Наиболее яркие примеры записали для устного доклада Гросулову. Картина получилась довольно оптимистическая, и Громов заметно повеселел. Он еще не знал о письме Виктора Гросулова: Бородин не успел сообщить командиру. Письмо не на шутку разозлило замполита, вернее, не само письмо, а неблаговидный поступок Малко. Бородин успел лишь поговорить с Виктором Гросуловым и уточнить, докладывал ли Малко дежурившему в то время по части майору Савчуку о том, что он занимался у себя на квартире с солдатом. Савчук подтвердил, что именно так и было и что в этом нет ничего плохого. Бородин не сказал майору, почему он интересуется давнишним случаем, – решил прежде доложить командиру части.

Громов заметил, что Бородин чем-то недоволен: обсуждая донесение, Степан был немногословен, раза два прикладывался к графину с водой. Громов не выдержал:

– Что это ты на воду налегаешь, уж не выпил ли вчера?

– Проглотил такую порцию горького, что огнем горит вот здесь, – постучал он по широкой груди. – Вот, прочитай, – подал письмо, – и у тебя загорится.

Громов прочитал письмо. Помолчав немного, еще раз прочитал, налил стакан воды, залпом осушил его, выругался так, что у Бородина вздрогнули брови: «Во как ты можешь!»

– Проверил? – выдохнул Громов.

– Да.

– Подтвердилось?

– Да.

– В бок ему дышло! Как он мог так поступить! – Он ругался до тех пор, пока не закурил. Сел на свое место, тихо сказал: – Значит, генерал по этому поводу и приезжает.

– Нет, Петр Михайлович не знает о письме. Письмо привезла Любовь Ивановна, жена генерала. Она была у меня на квартире... Беспокоится о сыне.

Громов вновь вспыхнул:

– «Тузик» этот Малко! «Тузик»! Одни красивые речи: «Общая копилка». «Болею за коллектив!» В голове ящик различных предложений, а по-настоящему работать не умеет. – Громов вдруг притих, потом, к удивлению Бородина, засмеялся: – Знаешь, Степан, когда ты ездил на сборы замполитов в Москву, что предложил Малко? Ха-ха, – хохотал Громов. – Избирали женсовет, так он выдвинул свою кандидатуру в состав женсовета. Женщины еле убедили его, что так нельзя. – Громов прошелся по кабинету. – Знал я одного такого Антея, из кожи лез, чтобы попасть в выборные органы. Перед выборами как развернет агитацию: «Коля, Юра, Вася, Саша, вы же знаете, у меня опыт есть». Избирали. Потом эти же Коли, Юры, Саши работали за него, а он только предложения выдвигал. До его прихода в роту мы спокойно учились, выполняли учебную программу, участвовали во всех общественных работах. С приходом этого Антея все было перевернуто кверху дном. Каждый день вызывали на заседания, устраивали самоотчеты, давали поручения и вновь вызывали на заседания. Потом подвели итоги: в первой учебной роте каждый курсант имеет по три общественных поручения и по две двойки.

«Мил человек, ты посмотри, сколько у тебя дыр по службе!» – сказали ему. «А что вы хотели? – ответил Антей. – Семь общественных нагрузок». Раздели его догола. Оказалось, что он общественными поручениями, которые плохо выполнял, прикрывал неспособность работать, пытался сделать карьеру. Комиссия записала Антею: не знает принципов обучения и воспитания, является случайным человеком на этой должности.

– Вот и нам могут так записать, – закончил Громов. – Почему Малко пошел на такое, можешь ты мне ответить?

– Не могу, сейчас не могу. Просто не могу, Сергей Петрович. Где-то ты, конечно, прав со своим Антеем. Я только что еще раз просмотрел личное дело Малко. Частенько перепрыгивал с одной должности на другую, не задерживался или не задерживали. На днях высказал мне желание продолжить учебу в адъюнктуре Академии имени Дзержинского. Может быть, отфутболим? Пусть едет. – Бородин испытующе посмотрел на Громова: еще работая в штабе, Малко заявлял об академии командиру части, и Громов, когда старший лейтенант изъявил желание пойти на взвод, обещал поддержать его кандидатуру. – Как, отправим?

– Где упал, пусть там и поднимается.

– А поднимется?

– Ну что ты на меня смотришь? Не знаю, поднимется он или нет, но академии ему не видать...

– Вот так. Сергей Петрович, и я не знаю, почему он пошел на скрытие проступка солдата.

– Нет, знаешь! По глазам вижу – знаешь!

– И мысли мои знаешь?

– Знаю.

– Скажи...

– Вот что ты думаешь: Малко скрыл проступок солдата по двум причинам: первая – чтобы не бросить тень на свой взвод, вторая – чтобы расположить к себе Виктора Гросулова, сына командующего. Карьеристы в этом отношении изобретательны. Угадал?

– Как на строевом смотре!

– Серьезно?

– Конечно. Других причин я не нахожу.

Громов прикурил от зажигалки, сильно затянулся и, кашляя, выговорил:

– Я ведь высказал... собственные мысли, Степан. Оказывается, и ты к такому выводу пришел. – Он хотел было позвать майора Савчука, чтобы втроем сделать окончательный вывод о Малко, но в кабинет вошел старший инженер-лейтенант Шахов.

После официальных выводов о том, что авария произошла вследствие недостаточной профессиональной подготовки рядового Виктора Гросулова (поэтому основная ответственность пала на Узлова), Громов поручил Шахову досконально изучить причину этого неприятного случая с точки зрения возможных технических недоделок в механизмах пусковой установки. Он не торопил Шахова с выводами. Сам же Игорь, не веря в наличие даже малейших дефектов, тем не менее отнесся к поручению Громова самым серьезным образом и пришел к окончательному убеждению, что конструкция и работа узла точна и абсолютно совершенна.

Он не раз собирался доложить Громову свои выводы о причине аварии, но все откладывал. Несколько дней назад после занятий он задержал Виктора Гросулова в техническом классе. Попросил повторить на действующем макете порядок работы у направляющего механизма. Виктор с завидным умением и быстротой выполнил команды. «Почему же вы в тот раз не уложились в норматив?» – спросил он солдата. «Я работал тогда не в такой последовательности... Накануне командир мне показал другой порядок работы и сказал: «Только так действуйте, и вы утрете узловцам нос». – «А ну-ка, ну-ка покажите, как он требовал от вас». Виктор повторил. Шахову стало не по себе: подобная последовательность в работе специалиста неизбежно приводила к опозданию с выполнением команд.

Мелькнула страшная догадка: «А не специально ли Малко дал эту подножку Узлову, чтобы самому выдвинуться вперед?» Он гнал прочь эту мысль, а она вновь приходила, мучила, терзала. Он появлялся на службе – в ракетном парке, в классах, на полигоне – молчаливым, затаенным. «Ты что такой? – спрашивал его Узлов. – Заболел?» – «А что, если это правда?» – произносил Шахов, не расшифровывая вопроса. Узлов напирал: «Ты хоть скажи, что это за правда? Талдычишь одно и то же каждый день». Шахов отрицательно качал головой: «Нет, нет, Дима». И жил он как бы разрубленный пополам: не верилось в то, чтобы Малко сознательно пошел на такое, повторные же беседы с Виктором Гросуловым укрепляли страшную догадку. «Склеился» лишь после того, как в осторожной форме высказал свою догадку самому Малко. «Конечно, солдат нарушил порядок работы, – бросил тот как само собой разумеющееся. – Дело прошлое, теперь не стоит об этом ему напоминать». – и поспешил перевести разговор на другую тему, но Шахов не отступал: «По-моему, стоит. Неизвестно, кто ему показал такую последовательность работы». – «Самовольничал, ясно, как божий день». И снова заговорил о другом, потом куда-то заторопился.

Этот разговор произошел вчера.

– Товарищ подполковник, разрешите доложить: ваше поручение выполнено, – сказал Шахов чуть дрожащим голосом.

Громов сразу понял, о каком поручении говорит инженер. Он посмотрел на часы: до приезда генерала оставалось полчаса.

– Без подробностей, коротко говорите, Игорь Петрович.

– Совсем коротко, товарищ подполковник. Старший лейтенант Малко совершил мерзкий поступок...

– Вы о письме? – поспешил спросить Бородин.

– Нет, не о письме, – сказал Громов. – Это не о письме, Степан Павлович, – повторил он и снова выпил стакан воды. – Речь идет о причинах аварии.

Шахов коротко изложил суть дела. Громов посмотрел в окно и сказал:

– Вот и генерал приехал. Пойду встречать. – Надел фуражку, осмотрелся. «Пойду» – сказал так, словно шел решать собственную судьбу.

– Зайдите ко мне, – сказал Бородин Шахову. – Потребуемся – вызовут.

Из окна бородинского кабинета они увидели, как подъехал генерал, как вышел из машины. Выслушав доклад Громова, он подал подполковнику руку, что-то сказал ему, и они – генерал и Громов – направились в офицерский клуб.

– Привычка у него такая, – сказал Бородин. – пока не обойдет подразделения, в штаб не зайдет... Давай, Игорь Петрович, выкладывай все, что знаешь о мерзком поступке. Позовем Савчука, пусть послушает.

В фойе клуба генерал остановился.

– Это все свежее или прошлогоднее? – спросил он, показывая на материалы наглядной агитации: плакаты, портреты отличников учебы, показатели социалистического соревнования, рисунки Аннеты Малко, Доску последних известий... Громов несколько удивился тому, что Гросулов начинает свою работу в части с клуба, которым раньше редко интересовался. Сергей ответил не сразу. Генерал нетерпеливо бросил: – Не знаете?.. Только, пожалуйста, не вызывайте ни замполита, ни начальника клуба, сами расскажите, сами, товарищ командир, – подчеркнул он слово «командир», с хитрецой поглядывая на Громова.

– Все свежее, обновленное, товарищ генерал.

– Это что у вас? – подошел он к Доске отличников.

– Лучшие люди части.

– Вижу. Я спрашиваю про пустой квадратик.

«Заметил, глазастый», – подумал Громов, Он не знал, что ответить: полностью выслушать Шахова не успел, возможно, инженер имеет доказательства, которые ставят Узлова вне всякой вины и какого-либо подозрения...

– Это кого же вы отлучили от передовиков учебы? – Гросулов наклонился к красному квадратику, пытаясь прочитать стертую надпись. Ои надел очки и все же прочитал. – Лейтенанта Узлова?

Громов сказал:

– Товарищ генерал, я писал вам донесение по поводу аварии. Это произошло во взводе лейтенанта Узлова.

– Читал. Читал и последнее донесение, в котором вы характеризуете этого офицера как лучшего командира взвода. – Он опять наклонился к квадратику, покачал головой: – Нехорошо, нехорошо. – Поискал взглядом, где бы можно сесть. Направился к дивану. – Садитесь, Сергей Петрович. – Набил трубку табаком, но прикуривать не стал. – Когда-нибудь ваш портрет печатали в газете? Или вот на Доске выставляли?

– Не помню, товарищ генерал...

– А я помню... И было это на фронте. Артиллерийским дивизионом тогда командовал... Когда меня щелкнул фотокорреспондент, не заметил. Однажды принесли газеты. Признаться, не очень я их читал, некогда было. Мой замполит капитан Табидзе развернул газету и начал, как всегда делал при этом, тихонечко насвистывать. Потом как свистнет на всю мощь. «Командир! Кацо, Петя! Смотри!»

На первой полосе был мой портрет и соответствующая надпись... Эту газету я так и храню. Она всегда при мне. Неловко показывать другим, но я тайком разверну – и на стол ее... В кармане носил, до дыр потерлась... Вот она.

Гросулов подал Громову завернутую в целлофановую бумагу газету. Она была сложена так, что из-под прозрачной обертки виднелись лишь портрет Гросулова в помятой пилотке и коротенькая подпись, набранная курсивом: «Кавалер двух орденов Боевого Красного Знамени гвардии майор П. М. Гросулов – мастер огневых таранов. От ударов его орудий рушится любая оборона врага».

Сергею показалось, что фотография, весь сверток пахнет обожженной землей. Он долго рассматривал его, пытаясь найти связь с портретом лейтенанта Узлова. Он ожидал, что связь эту сейчас раскроет сам Гросулов: не ради же хвастовства и личной популярности генерал показал эту старую фотографию, изрядно потертую и пахнущую не то порохом, не то опаленной землей. Он представил в мыслях сухощавого майора во фронтовом блиндажике, тайком (Петр Михайлович щепетилен на людях к своим заслугам), именно тайком разглядывающего свою фотографию в газете. Видимо, этот снимок не раз и не два воодушевлял его в бою. Но об этом Петр Михайлович, конечно же, не скажет ни слова. Связь прояснялась, виделась, и Громов приготовился признаться генералу, что они – сам он и Бородин – поторопились с решением убрать с Доски отличников части портрет Узлова. «А теперь к тому же выяснилось, что Узлов вовсе не виноват». От этой мысли Сергей передернул плечами, будто озноб прокатился по спине.

Гросулов поднялся, сказал:

– Будем смотреть дальше.

Они ходили от стенда к стенду. Генерал спрашивал. Громов отвечал. Из царства цифр и фамилий рисовалось лицо полка, его боевая готовность. Заинтересовали Гросулова и рисунки Аннеты Малко.

Громов пояснил:

– Это иллюстрации к роману о современной жизни армии.

– Вот как! И что же солдаты говорят, как оценивают?

– Некоторые считают, что художница отобразила их собственную жизнь, отдельные даже нашли портретные сходства. Ждут выхода романа.

– Вот как! – повторил Гросулов, но это уже относилось не только к рисункам, а ко всему тому, что он увидел в клубе. – Интересно, интересно... Все как на ладони. И главное – в целом соответствует тому, что вы изложили в последнем донесении. Будем считать, что личный состав готов к боевым пускам. Так, что ли?

– Готов, товарищ генерал...

Он снова подошел к Доске отличников. Долго вглядывался в лица ракетчиков. «Сына ищет», – мелькнула догадка у Громова. Но ошибся, генерал искал старшего лейтенанта Малко. Не найдя, сказал:

– Он как у вас, тот стройненький голубоглазый офицер?

– Товарищ Малко?

– Да! Именно он. Вам известно, что произошло с моим сыном?

– Только сегодня я узнал, товарищ генерал.

– Только сегодня? Как же могло случиться? Ведь вон когда Виктор совершил самоволку! Полтора месяца прошло...

– Разрешите доложить?

– Докладывайте. – Генерал загремел спичками и, поколебавшись, все же закурил, пуская дым в открытую форточку.

Он слушал Громова, опустив голову. И когда подполковник доложил о настоящих причинах аварии, Гросулов весь как-то согнулся, из руки выпала трубка. Он поднял ее и еще дымящуюся сунул в карман, но тотчас же выхватил и начал опять раскуривать.

– Видите, что получилось! – крикнул он. – Виновник остался ненаказанным, а честного человека вы наказали.

Громов не знал, что сказать. Генерал ходил по фойе, то опуская голову, то вскидывая, поглядывая вокруг, будто соизмерял что-то. Подойдя к Громову, сказал:

– Сделайте представление: на одиу ступеньку в воинском звании понизить «тузика»... И никакой паники, боевые запуски должны быть произведены в срок. – Он вдруг поостыл, вытер платком вспотевшее лицо. – Господи, до чего же «тузиков» ненавижу. Пойдемте в штаб, там подробнее разберемся. Пойдемте, Сергей Петрович. – сказал другим тоном, словно бы и не горячился.

II

Малко отложил в сторону конспект. Взглянув на часы, ужаснулся: до звонка еще десять минут! Невольно вновь открыл тетрадь, чтобы продолжить занятие. Там, в конце конспекта, рукою Аннеты было написано: «Прочитала, поправила. По-казенному излагаешь мысль, нет времени, чтобы основательно пройтись. Думаю, что в конце беседы надо рассказать солдатам о подвигах наших воинов в мирные дни. Вспомни и расскажи». Он знал несколько таких примеров. Но тут открылась дверь, и в класс вошел посыльный штаба.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите?.. Рядового Гросулова вызывают в штаб.

Малко вышел из-за стола:

– Кто вызывает?

– Командир. Приехал генерал.

– Генерал? Рядовой Гросулов, идите. —Он вместе с Виктором вышел в коридор. – Если будут спрашивать о «Голубом Дунае», ни слова, и вообще, Витя, не надо распространяться, дело прошлое, все кануло в Лету... Ты понял меня?

– Понял, товарищ старший лейтенант.

– Иди... Нет, постой... А что ты скажешь, если спросят об аварии? Конечно, могут и не спросить, будто бы все утихло, но все же...

– Расскажу, как было...

– Именно?

– Как вы учили, так и поступал...

– Нет, обо мне ни слова. Зачем? Просто скажи: не знаю, может быть, ошибся, действовал так, как мог, старался, как лучше. Ведь так и было, правда? Ну иди, иди, потом расскажешь, зачем вызывали.

Раздался звонок, и Малко, встревоженный, побежал в курительную комнату. Он закурил с такой жадностью, будто целый день не брал сигарету в рот. В окно он видел Виктора. Тот удалялся медленно, как бы нехотя, и его опять охватила тревога. Он бросил сигарету, торопясь, направился в спортивный городок, где ему предстояло провести занятие по физической подготовке.

В кабинете Гросулов оказался один, и Виктор, войдя в комнату, некоторое время колебался, докладывать о своем прибытии или нет. Отец встал, Виктор решился:

– Товарищ генерал, рядовой Гросулов прибыл по вызову подполковника Громова.

Гросулов с минуту молча рассматривал сына: смуглое мальчишеское лицо с резко очерченным подбфродком, покатые плечи, на которых лежали полевые погоны, выцветшая гимнастерка, перехваченная темно-коричневым ремнем с медной бляхой, кирзовые сапоги, которые почему-то показались Петру Михайловичу большего размера, чем носит сын. Все это он увидел как бы одним взглядом и подумал: «Солдат как солдат». Но когда Виктор подходил к столу, чтобы сесть на предложенный стул, у Гросулова немного чаще забилось сердце. Он налил в стакан воды и, отпив несколько глотков, сказал:

– Тебя вызвал я. И наверное, догадываешься, почему. – Петр Михайлович скосил взгляд на сына. Было больно сознавать: сын причастен к аварии, сын не доложил о самовольной отлучке – целый букет проступков. Вот он сидит перед ним, его Виктор. Куда выбросишь отцовские чувства? Сын! Когда ехал в часть, когда выслушивал Шахова. Громова, Бородина, сына тогда не существовало, был оператор, рядовой солдат... Теперь перед ним сын... Виктор...

Трубка погасла. Он подошел к столу, начал стучать по пепельнице. Потом, отойдя к окошку, вновь закурил, ожидая, что Виктор заговорит первым. Он начал ходить по кабинету, громко стуча каблуками. Виктор пошевелился. Гросулов обрадовался: «Ага, сейчас...» Но тот лишь отодвинул пепельницу. И этого было достаточно. Петр Михайлович сказал:

– Запах табака не нравится? А ты думаешь, мне твои фортели нравятся? – В мыслях он начал жестоко укорять себя за то, что тогда, когда увидел Виктора дома выпивши, послушал Любашу, не позвонил в часть. – Ты, по крайней мере, доложил своему командиру о самоволке? – спросил и тут же спохватился, что ему все известно.

– Доложил.

– Ну и как?

Виктор смотрел в окно, как будто и не слушал.

– Не нравится? – спросил Гросулов.

– Что не нравится?

– А то, о чем спрашиваю...

– Это я слышал, папа. За этим ты и приехал?

«Н-да, папа... Я генерал! – хотел крикнуть Гросулов. – Вот ведь мука, генерал, а он тычет». Сказал более сдержанно:

– В каких отношениях ты со старшим лейтенантом Малко?

– Он мой командир.

– И только?

Виктор молчал.

– И только? – повторил Гросулов и, видя, что сын колеблется, сказал: – Можешь на этот вопрос не отвечать. – Он шагнул к столу. – Послушай, что я тебе скажу. Я прожил жизнь нелегкую, трудную, можно сказать. И все же, поверь мне, самое страшное в жизни – ложь. Обмануть человека, своих товарищей – это все равно, что слепого подвести к пропасти и сказать: иди. Понимаешь, как это жестоко, бесчеловечно! – подчеркнул Гросулов, вглядываясь в побледневшее лицо сына. Он отошел к книжному шкафу и, не поворачиваясь, повторил: – Жестоко! По чьей вине произошла авария? Ты что, не знал порядка работы?

– Знал...

– И что же?

– Действовал так, как меня учили, по инструкции...

– По инструкции не могло быть аварии. Это доказано техническими расчетами. Понимаешь: расчетами! Я им верю больше, чем своему сыну. Ты обязан, я требую, в конце концов, вспомнить, как ты производил крепления... Пойдем в парк, и покажи мне все, как было, как было именно в тот момент.

Они вышли из штаба. Виктор и не думал, что отец, такой серьезный и большой начальник, станет копаться в мелочах, проверять работу рядового специалиста, это обязанность командира взвода, сержанта.

Петр Михайлович шагал размашисто, весь вид его говорил: сейчас разберемся, мы ко всему привычны.

В парке их встретил Шахов. Ои уже подготовил установку для работы. Петр Михайлович осмотрел узлы, отойдя в сторону, приказал:

– Показывай, – и, вынув носовой платок, начал вытирать вдруг вспотевшее лицо. Шахов подал команду. Виктор привычно повторил операцию точно так, как там, на полигоне. Петр Михайлович посмотрел на Шахова. Тот поправил очки, сказал:

– На две секунды опоздал.

– Еще раз.

Виктор повторил. Его руки отточенно бегали по деталям крепления, и Петр Михайлович чувствовал, как легчает у него на душе: «Чертенок, умеет работать». Но вдруг его острый взгляд поймал опасный маршрут работы: Виктор с большим опозданием выполнил команду. Шахов положил в карман секундомер. Гросулов вновь достал платок.

– Так всегда учили тебя? – спросил Гросулов. Его рука с зажатым платком медленно протянулась к механизму. – Так?

Он ждал ответа. Виктор отозвался не сразу.

– Я спрашиваю, так? – вновь спросил Гросулов, чувствуя, как заходил по щеке шрам.

– Не всегда так, – прошептал Виктор.

Будто захлебываясь, Гросулов воскликнул:

– Накануне?

Виктор увидел окаменевшее лицо отца. Оно было страшным, глаза застыли, как у мертвеца.

– Да, незадолго, – шепотом ответил Виктор.

– Понятно, иду во взвод, – приказал Петр Михайлович, – Погоди, – остановил он у ворот Виктора. – Скажи мне: ты знал, к чему может привести вот такое опоздание. Скажи честно, как отцу!

– Опоздание? Нет, папа, я об этом не думал... Да и не мог... Он говорил мне: утри нос узловским специалистам, пусть позавидуют и нам. А то, говорит, разбежались... и думают, что их нельзя догнать.

– Честно? —Каменное лицо Гросулова еще больше взбугрилось.

Виктор прошептал:

– Так было. – Ему хотелось скорее уйти, чтобы не видеть перед собой то мучительного, то гневного выражения отцовского лица. А Гросулову хотелось почувствовать невиновность сына, убедиться, что его Виктор причастен к аварии случайно, хотя бы по незнанию дела. Некоторое время они стояли молча. Наконец Петр Михайлович сказал:

– Мать просила, чтобы ты не обижался на меня... Я – командир, пойми ты это, Витя. Мне нелегко с тобой разговаривать. Но если ты «тузик», пришпорю, галопом поскачешь! Будь они неладны, эти «тузики», не люблю я их. Они для меня как красная тряпка для быка, сразу бодаюсь...

– Понимаю, теперь... понимаю...

– Меня?

– Да...

– Как понимаешь?

– Не знаю... Но стал понимать... Если бы все так относились к «тузикам»...

– A-а, вот ты о чем, – вдруг обмяк Гросулов. – Обижаются многие, а я не такой уж свирепый всадник. – Ему хотелось признаться, что порою бывает жалко «тузиков», но он не имеет права сказать об этом вслух, даже виду никакого не подаст, ибо жалость, по его убеждению, – плохой учитель, но так и не сказал, заметив, что Шахов наблюдает за ними. Молча он повернулся и подошел к ракетной установке. В его руке еще белел зажатый платок.

Виктор усмехнулся, крикнул:

– Всадник, платок положи в карман!

Гросулов оглянулся и погрозил сыну пальцем.

III

Солдаты прыгали через «коня» ловко и легко, один за другим, разбросив руки, приседали на желтый из опилок пятачок. Малко стоял в стороне и выкрикивал:

– Отлично! Следующий!..

Голос его постепенно слабел, где-то в середине занятий он спохватился: «Что же я так, не по-командирски». Он попытался приободриться, но через некоторое время вынужден был поручить вести занятия сержанту. Сам, отойдя в сторону, смотрел на мелькающие фигуры солдат, но думал о другом. Приезд Гросулова сильно встревожил его: случай на полигоне вспомнился так живо, будто это произошло только что. «Могут и докопаться». Почему-то больше всего опасался Шахова. Этот черноголовый молчун со складками на лбу всегда казался Малко способным отгадывать чужие мысли. Он смотрел на солдат, а видел перед собой Шахова, четко вообразил его рот с мягкими линиями, будто бы у простачка, очки, под которыми спокойные темные глаза. «Ну что ты скажешь, Мишель?» – даже голос вспомнился. Малко не Шахову, а себе ответил: «Я предупреждал Узлова... рядовой Гросулов еще не готов к выполнению других обязанностей». И за Шахова возразил: «Неправда, а в своем расчете ты его допускал... Тут что-то не так». – «Что? – спросил сам у себя Малко и не посмел ответить, а попытался успокоить: – Все в пределах норм и правил. Шахов – не Мессинг, генерал Гросулов – не бог, а сын его Виктор – не ангел. Пусть благодарит, от губы спас. И в конце концов я имею право, как и каждый, усовершенствовать методику, приемы обучения. А если этот болван плохо соображает, при чем тут я? Поймите, товарищи, есть же трудные индивидуумы!»

Малко немного успокоился. Но, когда был объявлен перерыв, он не вытерпел, пошел встречать Виктора. Обрадовался, когда тот показался на тропинке, ведущей из парка через небольшую еловую рощицу.

– Досталось? – .спросил Малко. Он поискал удобное место. – Посидим в тенечке. Закуривай.

Малко усмехнулся.

– С таким отцом, как у тебя, самосад будешь курить. Небось и в деньгах он строг? – И, не дождавшись ответа, вернулся к первому вопросу: – Досталось? Зачем вызывал? Про чепе спрашивал?

– Спрашивал...

– Что же ты сказал?

Виктор погасил сигарету, сорвал травинку, ответил:

– Я не говорил, показывал все, как было на полигоне. Старший лейтенант Шахов подавал команды, я работал на направляющем устройстве. Отец спросил: «Так всегда учили тебя?» Я ответил: «Нет, только накануне, накануне старший лейтенант показал мне такую последовательность». —Виктор поднял голову, ожидая, что скажет Малко. Но тот молчал. Лицо его то бледнело, то краснело, чуть-чуть тряслись руки. Потом он поднялся, швырнул в кусты загасшую сигарету.

– Закрутили туго, всю вину свалили на меня. Ну, ничего, я выдержу все удары. Не ожидал, что мой подчиненный Виктор Гросулов, которому я делал только добро, скажет неправду. Встаньте, когда с вами разговаривают! – закричал он срывающимся голосом. – Вы сказали отцу неправду. Вы всегда опаздывали в работе с механизмами, и накануне, и задолго до этого. Вот истинная причина аварии, а не то, как я учил вас. Почему вы не сказали об этом генералу? Боялись? Значит, вы трус!

Слово «трус» Виктор воспринял как пощечину. Задыхаясь от волнения, он еле выговорил:

– Товарищ старший лейтенант, что вы! Разрешите, я сейчас пойду к генералу и скажу: авария произошла только по моей вине, я всегда опаздывал. Разрешите?

Малко остывал. Он с минуту пристально вглядывался в лицо Виктора. «Неужели пойдет, неужели скажет?» Ему очень хотелось, чтобы Виктор пошел. Он снял фуражку, вытер платком лоб, вздохнул:

– А поверят?

Виктор пожал плечами.

– То-то, не поверят. Никуда ты не ходи, я сам пойду. – Он надел фуражку, приблизился к Виктору, словно хотел получше рассмотреть. Глаза его горели, и весь он показался Виктору расслабленным, больным. – Не поверят, – повторил Малко и, повернувшись, зашагал к штабу. Он удалялся косолапо, будто нес на плечах тяжелый груз, который давит его. Виктору стало жалко Малко. Он догнал его на окраине рощи, умоляюще произнес:

– Товарищ старший лейтенант, остановитесь.

Малко, не оглядываясь, бросил:

– Что?!

– Остановитесь...

– Поздно. Слышите, поздно!

– Я не понимаю вас, товарищ старший лейтенант.

– Поздно!

– Не понимаю...

– Не понимаешь?! Видишь на плечах офицерские погоны? Завтра, может, их снимут. Завтра старшего лейтенанта Малко будут судить, как подлеца и карьериста... Я иду сбросить груз, который жестоко давит мне плечи. О, как жмет. Я бы тебе обо всем рассказал, да не могу – стыдно. – Он закрыл глаза и шепотом сказал: – Идите в спортивный городок, я приказываю. Скажите сержанту, что я занят срочным делом и чтобы он вел взвод в казарму. Идите!

Он открыл глаза, когда Виктор был уже далеко. Было очень тихо, томительно и глухо. Потом издали донеслось:

– Взво-од, в две шеренги – становись!

– Становись! – повторил Малко и подумал: «Не в последний ли раз произношу это слово – становись?»

И побежал в штаб.

Издали Малко увидел черную «Волгу». Это была машина генерала. Он перешел на шаг, полагая, что теперь-то успеет застать командующего. Но тут, к своему ужасу, заметил, что машина вдруг попятилась назад, затем быстро помчалась к проходным воротам. Он решил сразу перед всеми – и Гросуловым, и Громовым, и Бородиным – признаться, выложить все, чтобы потом не объясняться с каждым в отдельности. Он чуть не закричал, чтобы остановить машину, и, конечно, крикнул бы: «Товарищ генерал, остановитесь». Но тут из-за угла клуба показался майор Савчук.

– И все-то вы торопитесь. – привычно заметил Петр Захарович. – Теперь-то куда спешить...

У Малко мелькнула догадка: «Обо мне шла речь, и все уже знают». Он медленно закурил, сказал:

– Да, теперь спешить некуда...

Савчук потрогал затылок, вздохнул:

– Неужели это так и случилось?.. Скажите, так?

– Да...

– Значит, руками своего подчиненного решили притормозить Узлова, чтобы как-то самому подняться над другими, в «маяки» пробиться?

– Да...

Подслеповатое лицо Савчука передернулось. Он переложил папку из одной руки в другую.

– А я верил вам... старается офицер, надо поддержать. – Савчук взял Малко за рукав повыше локтя и, глядя мимо, куда-то вдаль, медленно продолжал: – Понимаете, чем вы меня подкупили? Очень правильными словами. Вы не Узлов, тот ершистый, взовьется так взовьется, что в душе, то и выплеснет. Его слова иногда могли обидеть, взвинтить нервы. Ваши – упаси бог! Вы всегда говорили о большом, важном. Не слова, а музыка: общая копилка, не ради личной славы, боевая готовность – песня! Ах, черт побрал бы меня, уши развесил. Ах, как нехорошо! – Савчук заметил: глаза у Малко сильно повлажнели, вот-вот из них, голубых и всегда быстрых, теперь поблекших, покатятся слезы. Савчука даже передернуло: – Будьте мужчиной хоть сейчас. Это очень полезно – быть мужчиной...