Текст книги "Ракетный гром"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Крепостей столько, что, отдай им приказ на одновременный залп – и неизвестно, что останется на земле. Кажется, хватит, можно «отпустить подпруги», укрыть попоной коня – пусть отдыхает, самому зайти в ресторан и распивать чаи. Ан, нет! В ушах непрерывный звон тревоги: «Война во Вьетнаме», «Бундесвер тянется к ракетной кнопке».

Чуть вдохнешь – пахнет порохом...

Чаи к черту, лошадку, коль она устала, менять немедленно, в пути, не останавливаясь, не переводя дыхания...

Машина замедлила ход.

– Товарищ генерал, посмотрите! – сказал шофер на клумбу цветов.

Гросулов приказал остановиться. Прежде чем выйти из машины, посмотрел вокруг: никого не было. Он открыл дверцу, подошел к клумбе. Живые цветы четко изображали Государственный герб страны. Колосья были из рыжеватых цветов, названия которых Гросулов не знал, серп и молот – из синеватых, отливающих поволокой марочной стали. Это он точно определил, а какие цветы, он тоже не знал и посетовал на то, что не знает этого, что недосуг узнать у Любаши, которая возится с ними постоянно: где бы они ни жили, в доме и под окнами благоухает, цветет то мягко, то буйно.

Раньше он на цветы смотрел как на что-то ненужное и Ли необязательное... Но сейчас этот герб – тяжелые колосья, обмотанные красной лентой, серп и молот, звезда и, наконец, буквы «СССР» – вдруг вызвал в нем чувство гордости. ..

– А что, молодцы ракетчики! – сказал он шоферу, подойдя к машине и поглядывая на клумбу. – Это символ нашего государства – Союза Советских Социалистических Республик! – добавил он так, словно водитель впервые видел изображение герба.

Шофер пожал плечами: дескать, знаю, товарищ генерал. Гросулов нахмурился и, потрогав на щеке шрам, недовольно бросил:

– Понимать надо, а не только глазами видеть. Слишком много «тузиков» развелось. A-а, что там, будто я слепой – вижу. Вредный народ эти «тузики». Одного встретил даже среди агитаторов. Говорю: «Завтра День Советской Конституции, а он в ответ: «Ну и что ж, все знают, столько лет выходным отмечаем». Не вытерпел, на ковер я его: «Выходным, и только?» Но он не стал рассказывать, что было потом, притих, будто испугавшись собственных слов.

Нахохленный и молчаливый подъехал Гросулов к шлагбауму.

XVI

Узлов первым сдал технический минимум по комплексу РПУ-2. Теперь, став как бы инструктором, он отдавал свои знания не только подчиненным, но и специалистам других взводов. По-прежнему из ракетного парка не выходил и Шахов. «Дима, ты человек. А человек при желании и светлых мозгах способен взять любую высоту», – по-дружески подбадривал инженер Узлова. Узлов уставал, иногда одолевали сомнения: сможет ли он выполнить свои обязательства?

Но – удивительное дело! – едва выстраивал взвод для практических занятий, сомнения тотчас пропадали. Может, оттого, что в парке тут же появлялся Игорь Шахов, как всегда, поправляя очки, словно эти в черной оправе очки были живыми, непокорными и требовалось постоянно управлять ими. Может, оттого, что весь взвод – от водителя-механика Павла Волошина до оператора-вычислителя Кости Цыганка – смотрел на него спокойно, ободряюще.

И то и другое успокаивало, и он, делая вид, что не понимает настроения подчиненных, покрикивал:

– Ефрейтор Цыганок, куда смотрите, куда? – Костя же смотрел только на прибор и был готов в любую секунду выкрикнуть необходимые расчеты. – Секунда в нашем деле сражение выигрывает!

– Волошин! Ай-яй-яй... уснул.

Волошин добродушно отвечал:

– Извините, товарищ лейтенант, разве уснешь нонче...

Цыганок всегда находился:

– У Пашки мокро под мышками, ему надо обсушиться.

Узлов, по-мальчишески оттопырив губы, прищурив один глаз, почесывал затылок, и все понимали: лейтенант не сердится, а так... для острастки шумит. И сам он понимал, что просто так, но все же от своей «методы» не отступал: строгость – прежде всего...

Шахов с утра находился во взводе Узлова. Проверяя знание техники, он довел Узлова до каления. «Ты что же, сухарь, так придираешься? – возмущался Узлов, наблюдая, как инженер сыплет вопросы солдатам и сержантам. – А еще говоришь – человек! А сам этого человека носом тычешь, как котенка. Что ты хочешь от Волошина? Он на Марс ракету не забросит. Этот парень пятнадцати лет школу кинул и только в прошлом году поверил, что бога нет и что отец Гавриил, который проживает в Закарпатье, шарлатан, изувер, обманывал его, Волошина». А сейчас он без запинки отвечал на вопросы Шахова. Краснощекий, со спокойным взглядом сероватых глаз. Волошин вел себя так, словно перед ним стоял не проверяющий, а Костя Цыганок, рассказывающий очередную байку, к которым Павел давно привык, хотя каждая цыганковская байка тант в себе какой-нибудь подвох.

У Шахова даже сомнение промелькнуло: «Волошин ли это отвечает?» Он бросил взгляд на Узлова. И Узлов понял, что Волошин не даст срезать себя ни на одном вопросе.

Волошин отвечал последним, и, видимо, Шахов устал. Он вдруг задумался, потом поправил очки, отошел под навес, сел за столик.

– Вода есть? – спросил Шахов, заговорщически подмигивая Цыганку.

Цыганок бросился в дальний угол, где стоял бачок с водой:

– Минеральная, товарищ старший лейтенант, будете?

Шахов приложился к горлышку и так, не отрываясь, осушил бутылку.

– Хорошая водичка, – похвалил Шахов. – Что ж, голубчики, четверка вам улыбается. Поздравляю. Только носы не задирайте. Скоро из округа приедет официальная комиссия. Не подведете?

– Нет, – ответил за всех сержант Добрыйдень.

– Что-то недружно, – сказал Шахов, передавая бутылку Цыганку, который, посмотрев в горлышко, заметил:

– Гром аплодисментов не последовал, зал притих в ожидании комиссии. Устали ракетчики.

Шахов сдернул очки с переносицы, и его лицо заискрилось улыбкой.

– Замучил я вас? Ничего, еще немного, а там легче будет... – И шуткой заключил: – Сказал один, поднявшись на четвертую ступеньку бесконечной лестницы. А сейчас... перерыв на два часа! Отдыхайте.

Узлов проводил Шахова до шлагбаума. Солнце кипело в дымном небе. Земля дышала нагретым воздухом. Шахов, прощаясь, сказал:

– Твои ребята порадовали меня. Они будут хорошими ракетчиками. Признаюсь, спрашивал все, что сам знал...

– Это я заметил. Вначале мне хотелось дать тебе под бок: ты что, озверел? Скажи прямо, без громких слов: технику знают?

– Дима, только для тебя: знают. Но я вам еще покажу, еще не раз будет мокро под мышками...

– Иди ты отсюда, Игорь. Уходи с глаз моих!..

Узлов прыгнул через кювет, сразу оказался в чащобе. Лег на траву, пахнущую прохладой. Но тут же приподнялся на колени, увидел Игоря. Тот, отойдя от шлагбаума метров на тридцать, стоял на дороге, повернувшись лицом к городку.

– Чудак! Вот чудак, знают, говорит! – Он лег на спину. Над ним нависли иглистые ветви. Он заметил притаившуюся возле сухого сучка белку, маленький пушистый комочек с двумя темненькими бусинками глаз. Он смотрел на зверька мирно и покойно, и в эту минуту не существовало для него ни РПУ-2, ни Кости Цыганка, ни сержанта Добрыйдень, фамилию которого он до сих пор не может воспринять как фамилию. Была только белка со вклеенными в мордочку бусинками. Белка и он, двадцатичетырехлетний человек с лейтенантскими погонами на плечах и чувством недавно пережитого напряжения.

Трава, высокая и зеленая, у земли прохладная. Ветви, как ладони, прикрывали его от жарких лучей, бросали густые тени. «Земля-то какая хорошая! – подумалось Узлову. – Вот не знал!» Он потянулся до хруста в суставах, сильное его тело натянулось, как резина.

– В самом деле, жениться, что ли? – прошептал он. Стал вспоминать всех знакомых девушек. Не было настоящих встреч, не успел влюбиться. «Дурак, а надо бы... Лет-то тебе, Димка, двадцать четыре». Закрыл глаза. Из темноты выплыло лицо: вздернутый носик, глазки, как у белки, только значительно больше, темно-синий беретик, из-под которого пушатся неопределенного цвета волосы. «Катя. Катюша...» Он открыл глаза, и его пересохшие губы широко расплылись:

– Солдатик-рюмочка. И чего ты мне все вспоминаешься?

Он представил ее: небольшого роста, талия как ножка рюмки. И не смог вспомнить, с чьей легкой руки через несколько дней после прибытия в часть ее уже называли «солдатик-рюмочка». Только один он, Узлов, когда приходилось встречаться, солидно обращался: «Товарищ Зайцева, здравствуйте», а самому в душе так и хотелось сказать: «Привет, Катя, Катюша». особенно после того, как сходил с нею в кино.

Белка убежала. Узлов даже не заметил, когда она покинула свое место, хотя все время смотрел на зверька. Ему стало неуютно одному, потянуло к людям. Он поднялся и зашагал лесом во взвод.

XVII

Два часа свободного времени у солдата-ракетчика редко бывает. И когда такое случается, солдат просто сразу никак не может сообразить, куда себя деть, куда пойти. И хорошо, что в такой момент находится среди солдат человек, который всегда знает, чем заняться, ему только бы свободное время.

Едва скрылись Узлов с инженером, едва сержант Добрыйдень расстегнул воротничок и снял пояс, чтобы дать телу, вспотевшему и еще гудевшему от усталости, свободу, как Цыганок с нарочитой деловитостью начал прихорашиваться. Он подтянул ремень, опробовал, как лежат на его плечах ефрейторские погоны, почистил суконкой сапоги.

– Ты куда собираешься? – спросил Добрыйдень, причесывая свои огнисто-рыжие волосы, которые никак не покорялись, торчали в разные стороны, будто пучок стерни.

– Кваском помочите, товарищ сержант. – вместо ответа посоветовал Цыганок. – Очень помогает.

– Чудак! Где же его взять?

– Холодненький, крепкий – сибирский квасок. Свяжет так свяжет, неделю расческа не потребуется, словно корова языком прилижет. – продолжал Цыганок, прихорашиваясь.

– Что ты мелешь! Этого кваса я сейчас бочку выпил бы. Такая жара, аж внутри кипит.

– От вас зависит, товарищ сержант, прикажите – на столе появятся бутылки.

Добрыйдень повернулся к Волошину.

– Константин такой, – отозвался Павел. – Брось его в речку – вылезет сухим.

– Пашенька, ты художник, – подхватил Цыганок, – мой портрет намалевал без абстракции, сразу узнал себя. Намалевал лучше, чем жена старшего лейтенанта Малко. Видали, какие пейзажи она выставила в офицерском клубе? Шишкин! – Он прошелся вокруг стола и остановился против сержанта, свежий, бодрый, будто только что возвратился с прогулки. – Есть у меня одна идея, товарищи ракетчики...

– Никуда я тебя не отпущу, – сказал Добрыйдень и, отвернувшись от Цыганка, с силой нажал на расческу. Она хрустнула, сломалась. – Восьмая за неделю...

– Кваском помочите, – спокойно бросил Цыганок.

– Ну и человек! Задыхаешься от жары, а оп тебя холодным квасом дразнит, – взмолился Добрыйдень. Вскочил, схватил кружку, подбежал к бачку с водой, открыл крышку, чтобы набрать похолоднее, и увидел там бутылки. Медленно повернул голову в сторону Цыганка.

– Откуда?! – сказал так, будто обнаружил в бачке мину.

Цыганок показал пальцем на небо:

– Он послал.

– Квас?

– Боженька знает, что солдатам водку пить нельзя. Умный бог, товарищ сержант, на такого можно положиться.

– Не понимаю, – пожал плечами Добрыйдень.

Волошин усмехнулся:

– Это же Цыганок, товарищ сержант. Его не надо понимать – пустое дело... Константин – бюро погоды: обещает дождь – будет ясно, и наоборот.

Цыганок скривил рот, причмокнул:

– Пашенька, я ж для общества стараюсь. Болею за коллектив.

– Нет, ты мне скажи, откуда бутылки? Но если бы увидел Шахов? Ты понимаешь, чем все это могло кончиться? Поставить бутылки в бачок с питьевой водой! Какой леший тебя надоумил? – продолжал возмущаться Добрыйдень, застегивая гимнастерку. Он представил себе, что в бачок заглянул не старший лейтенант Шахов, а сам командир части, а еще хуже – вдруг бы приехал Гросулов. За такой компот генерал здорово прошелся бы по всему взводу.

– Это не я, товарищ сержант. – признался Цыганок. – Это старший лейтенант Шахов... Он, оказывается, человек с сердцем. Он мне по секрету сказал. Ты, говорит, товарищ Цыганок, помолчи. Жара сегодня. После занятий, говорит, кваску попьете. Ребята, говорит, заслужили.

– Что? – еще больше возмутился Добрыйдень.

– Слово солдата третьего года службы, честно говорю. Кутнем, ребята? – И он, не дожидаясь согласия сержанта, начал ставить бутылки на стол. – Ах, какой холодный! Мы с толком и расстановкой отметим наши будущие четверки. Главное – сам процесс, а не запах. Сейчас организую кружечки, есть и колбаска. Ну, начнем, пожалуй. – повернулся он к сержанту, когда на столе оказалось все необходимое.

Мокрые бутылки с отклеившимися этикетками и кружки, увенчанные желтоватой шапкой пены, и колбаса, и кусок черного хлеба – все это вдруг показалось сержанту необыкновенно вкусным, манящим. Он проглотил слюну, его большой кадык прокатился по горлу туда и сюда.

– Значит, без компота? – спросил Добрыйдень, продолжая сомневаться.

– Товарищ сержант! – ударил себя в грудь Цыганок. – Я ж сказал: слово старослужащего солдата. Пейте, – протянул он кружку.

Квас был действительно холодный, крепкий.

– Xopoшo! – с удовольствием произнес сержант.

– Товарищи, прошу за стол! – позвал остальных солдат Цыганок. Когда собрался весь взвод. Цыганок посоветовал сержанту произнести речь за будущие четверки. Добрыйдень отмахнулся:

– Выдумщик!

– Тогда я сам...

– Давай, Константин, – подзадорил Волошин, – говори!

– Пусть что-нибудь сбрешет...

– Говори, Костя.

– Правильно, что за банкет без тостов! Давай речугу.

Цыганок поднял кружку. Все умолкли, разинув рты и поблескивая глазами.

– У нас сегодня торжество, – начал Цыганок серьезно, без тени нарочитости. – В смысле движения планет и космического пространства мы через пять земных минут подойдем к рубежу боевых пусков. А что это значит? Это значит, что войдет в боевой строй еще одна ракетная установка системы «Не трогай нас, бо кровь из носу пойдет!». Это во-первых, во-вторых, я хочу сказать о наших командирах. Что они сделали из Пашки Волошина? Ты, Пашенька, не ерзай, я плохого о тебе ничего не скажу. На первом году службы товарищ Волошин был идеальным молчуном. Его самая длинная и самая содержательная речь включала в себя пять слов: «Работать могу, стрелять – бесовский огонь». Отец Гавриил, который еще и сейчас в Закарпатье темнит людям мозги, язык у Пашки узлом завязал. При таком положении, когда у человека вместо языка узел, разве мог он говорить на политических занятиях, к примеру? На каждый вопрос Пашка отвечал громким сопением и смотрел только вниз, будто оттуда, из земли, сатана кулак показывает, только открой рот! Кто ему узел развязал? Офицеры, наши командиры. И кваску они нам подбросили. Так вот я и предлагаю тост за... – Цыганок осекся на полуслове: в дверях стоял Гросулов.

Когда генерал появился, Костя не заметил. Увидев его, он оцепенел. Солдаты, не замечая генерала, острили:

– Зажигание потерял!

– Контакт!

Но Костя только шевелил губами:

– Вы, вы, вы...

Какая-то сила толкнула Гросулова в спину, он резко шагнул вперед:

– Кто тут старший?

Несколько минут длилось молчание. Гросулов смотрел на бутылки. Мысль: «Пьянствуют», – жгла мозги, шрам плясал на щеке, как молоточек электрического звонка.

– Кто здесь старший?

– Добрыйдень, товарищ генерал, – первым отозвался Цыганок, взглядом показывая на сержанта. Но Гросулов не заметил этого взгляда. Он видел длинные тени от бутылок, свою собственную, которая тянулась от него, изгибаясь у самого стола.

– Не день, а вечер. – поправил он Цыганка и вновь повторил: – Я спрашиваю: кто здесь старший?

– Я, сержант Добрыйдень. товарищ генерал.

– Ваша фамилия?

– Добрыйдень, товарищ генерал.

Гросулов отступил назад: «Неужели так напились? – подумал он. – Не соображают. Какой позор. Вот вам и Громов, передовой командир». Он обратился к Волошину, стоявшему в сторонке навытяжку и показавшемуся ему наиболее трезвым:

– Товарищ рядовой, скажите, как фамилия вашего сержанта?

– Добрыйдень, товарищ генерал!

– Что же это делается! – простонал Петр Михайлович. – Ну. добрый, добрый день. Сколько выпили?..

– Только начали, товарищ генерал. Как видите, двенадцать бутылок, три из них пустые, – сказал Цыганок. – Очень ядреный квасок, попробуйте, товарищ генерал, вам понравится. – И, совсем осмелев, он наполнил кружку. – Пожалуйста.

Поколебавшись, Гросулов протянул руку:

– Квас...

– Квас, товарищ генерал, подарок инженера Шахова, – пояснил Цыганок.

Гросулов присел на скамейку. Внутри еще все бурлило, но он чувствовал, как постепенно пропадает жар на лице, а руки, холодея, становятся мокрыми. Он сидел и смотрел в одну точку, не зная, как вести себя...

– Ваша фамилия Цыганок? —бросил он взгляд на Костю.

– Так точно, товарищ генерал, Цыганок.

– Помню, помню. И пожар помню, вас тогда наградили именными часами.

– Так точно, именными, товарищ генерал.

– Налейте-ка еще кваску, да из другой бутылки... Ишь ты, и в этой квас... Сержант, а все же как ваша фамилия?

– Добрыйдень, товарищ генерал!

Гросулов поднялся, в глазах вновь появились зеленоватые огоньки. Заметив их, Цыганок поспешил:

– Фамилия редкая. Только часто страдает наш сержант из-за этой фамилии. Однажды он дежурил. Звонит инспектор, он у нас проверял знания по электротехнике, сержант отвечает: «Вас слушает сержант Добрыйдень, товарищ подполковник». Инспектор в ответ: «Прошу без шуток». А звонил он ночыо. «Кто у телефона?» – «Сержант Добрыйдень, товарищ подполковник». Тот не поверил. Вы, говорит, такой-сякой, немазаный, отвечать по телефону не можете. Потребовал командира. Потом посмеялись, а сержанту от этого не легче... Может, еще выпьете кваску, товарищ генерал?

– Можно.

Он выпил, вытер платком вспотевшее лицо. Солдаты продолжали стоять по стойке «смирно».

– Садитесь, товарищи. – сказал Гросулов и усмехнулся: – До чего напугали. Но будем считать – инцидента не было. Теперь скажите, товарищ сержант, за что вам такой подарок?

– Мы и сами не знаем, товарищ генерал. Принес инженер Шахов и тайком от всех поставил... вон туда в уголок, одному Цыганку сказал.

– Что же он сказал? – спросил Гросулов у Цыганка.

– Так, ничего особенного, говорит, сегодня вам будет жарко, на всю катушку потребую знания техники. Ух и погонял! Потом сказал: подходяще, не ниже как на четверку сдадите зачеты. Уходя, шепнул мне на ухо: «Попейте кваску, там припрятал для вас». Он такой, товарищ Шахов, обидишься на него, а потом видишь: хороший товарищ старший лейтенант, правильный человек! Дело тут, товарищ генерал, не в квасе. Квасом, говорят, когда-то всю Россию поили, а люди были недовольны. Мы гордимся своими командирами, у них души человеческие. А квас, что ж, ложится под такую жару. Может, еще кружечку, товарищ генерал?

Гросулов улыбнулся. Теперь его лицо было приятным, и он показался солдатам близким, родным человеком...

XVIII

«Я увидел отца первым. Он шел один по дорожке, ведущей в технический класс. Шел медленно, глядя по сторонам. Старший инженер-лейтенант Шахов чертил на доске схему подъемника. Инженер, видимо, заметил, что я смотрю в окно.

– Рядовой Гросулов. npощу не отвлекаться... Как называется эта деталь? – Старший инженер-лейтенант ткнул мелком в чертеж. Я поднялся, быстро ответил и тотчас помимо своей воли посмотрел в окно. Шахов подошел ко мне и сразу увидел отца. – Садитесь. – сказал он и направился к доске. Снял очки, оглядел класс, спокойно произнес: – В городке находится генерал Гросулов. Возможно, он зайдет в класс.

Все посмотрели на меня. Я опустил голову, чтобы не видеть лиц солдат. Накануне я получил тройку на практических занятиях по подготовке данных для пуска. Моя тройка оказалась единственной во взводе, остальные имели четверки и пятерки. Но при подведении итогов урока старший лейтенант Малко обошел мою фамилию, другим солдатам за мелкие неточности он сделал замечание. Я чувствовал, как ракетчики смотрят на меня, и догадывался, о чем они думают: «Хорошо солдату иметь своего генерала». Может быть, они такой мысли и не имели, но в моей стриженой голове она возникла. Появилось острое желание встать и выбежать из класса. И я, наверное, сделал бы это. Мои руки лихорадочно искали, о что опереться, чтобы подняться. В этот момент раздался голос Шахова:

– Встать! Смирно... Товарищ генерал, группа ракетчиков занимается инженерной подготовкой. Докладывает старший инженер-лейтенант Шахов.

– Вольно, продолжайте, – сказал отец.

Я не повернулся, ждал, когда он пройдет к столу руководителя занятий. Но отец сел в заднем ряду (там было свободное место). Я не видел его, однако вскоре почувствовал на себе его взгляд. Другие, наверное, видели, как он глазами искал меня, искал вкрадчиво, а найдя, может быть, чуть качнул головой, мол, посмотрим, какой ты в солдатах.

Занятия продолжались по-прежнему, только в классе стало значительно тише. Слышно было, как инженер скреб мелком по доске, выписывая формулы. Когда начал пояснять значение формул, голос Шахова звучал гулко, будто в пустой бочке.

Раздался звонок. И хотя я с ‘нетерпением ожидал его, он прозвучал для меня выстрелом. Отец, видимо, заметил, как я вздрогнул, потому что, когда уже на улице подошел ко мне, сказал, чуть усмехаясь:

– Нервишки у тебя шалят, Виктор.

Мы стояли вдвоем: генерал и я, рядовой солдат. В окно на нас смотрели любопытные. Отец тоже это заметил. Он взглянул на часы, сказал:

– В нашем распоряжении десять минут. Как служится, сынок?

– Нормально... Мама не болеет?

– Нет, с цветами все возится... Друзья не забывают, пишут?

– Ваня Оглоблин поступил в институт... Электромеханический...

– Жалеешь? – сказал отец, глядя на солдат, занимающихся в спортивном городке. – Подход к снаряду не точен. Определенный «тузик», ноги держит в растопырку. – Отец готов был направиться в городок.

Я ответил:

– О чем жалеть?.. Конечно, три года, считай, потеряны.

– Как ты сказал? – вздрогнул он. – Товарищ Шахов! – крикнул он старшему инженер-лейтенанту, появившемуся на крыльце. – Я задержу на полчасика рядового Гросулова... На дополнительных занятиях растолкуете упущенное.

«Задержу»! Опять ребята подумают: «Хорошо солдату иметь своего генерала». Мне хочется сказать об этом папе, но не сейчас, сейчас не ко времени: по всему видно, что генерал Гросулов обиделся на своего сына, его взвинтили мои слова «три года, считай, потеряны». Значит, сейчас будет воспитывать... Что ж, мама, посмотри, какое у него «доброе сердце».

– Вчера ты получил тройку...

– Получил...

– Придется приказать, чтобы выбросили твой баян. Или музыка, или служба. Мне известно, что ты все свободное время играешь на баяне. – У отца немного тряслись руки, и он рассыпал щепоть табаку, резко смахнул его с колен. – И вообще ты не прав. Как это так, потеряны три года! Это тебе, наверное. Оглоблин написал? А вот я тридцать лет служу... и не считаю, что эти годы потеряны. Тридцать! Не слушай ты всяких «тузиков». Они, эти «тузики», как ржавчина, разъедают не только металл, но и души человеческие.

Некоторое время он молчал, потом достал блокнот, начертил формулу красным карандашом, сказал:

– Что это?

Формулу я хорошо знал, дал правильный ответ. Отец вошел в азарт и начал задавать вопросы по технике. Я отвечал безошибочно.

– Извини, – сказал отец и, не поясняя, за что я должен извинить его, положил в карман блокнот. – Вот что. Виктор, ты этому философу (он знал Ваню Оглоблнна) дай сдачи, пусть он примолкнет со своим институтом. Придет время, и ты поступишь. Не всем же разом становиться генералами, тогда бы не было солдат. Погоди, погоди, – отец что-то заметил в спортгородке, сорвался со скамьи и, бросив мне на ходу: – Иди в класс, сынок, – быстро зашагал прочь.

Через минуту я услышал его резкий голос:

– Покажите лично, потом требуйте от подчиненного.

«Завелся батя». – подумал я.

День завершился удачей: старший лейтенант Малко обещал мне оформить увольнительную в город. По-моему, он прав: «троешники» – тоже люди, им также хочется посмотреть город».

XIX

С приездом Аннеты Малко обедал только дома. За час он успевал не только поесть, но и рассказать жене о наиболее интересных для него событиях и узнать ее отношение к ним. Он ел быстро, потом шел к ней в комнату. И если она рисовала, ждал, когда разогнет спину. На этот раз Аннета занималась уборкой квартиры. Она присела на диван, чтобы передохнуть, и Малко начал:

– Я открыл у него изумительные качества! Он страшно любит музыку, баян. О, это же замечательно, прекрасно! Ты понимаешь, Аннета, как-то идем мы с ним по рынку, кругом шум-гам: одни предлагают гуся, другие курицу, третьи молоко. Базар нынче такой – полки трещат от снеди, что твоей душе угодно... Слышу возгласы: «Яков! Яков! Яков!» – кричат, словно космонавт появился.

Аннета знает, о ком говорит Мишель, слышала не раз: опять он, наверное, о генеральском сыне, все о нем и о нем.

– И кто, ты думаешь, это был? – Малко прошелся по комнате. – Баянист, хромоногий мужчина лет сорока! Заиграл он на баяне. Мой Виктор сразу замер, стоит, и ни с места. «Что с тобой?»—говорю. «Тихо, тихо, товарищ старший лейтенант, это же баян», – шепчет он и тянет меня в толпу. Пробились мы к хромоногому. У Виктора глаза, как у малярика, горят огнем. «В чем дело?» – спрашиваю. «Здорово! – говорит мне. – Сказка!» А сам весь – дрожит. Яков заметил и говорит: «Ты что, солдат, играешь? Ну-ка попробуй». И Виктор мой рванул мехи. «Подходяще», – похвалил его Яков.

– Теперь он проходу мне не дает, – продолжал Малко. – «Товарищ старший лейтенант, отпустите в «Голубой Дунай», и только. Оказывается, тот Яшка-баянист устроился в этом кабачке «Голубой Дунай». Ему хочется послушать. Как ты думаешь, отпустить?

Малко, рассказывая о солдате, любовался женой. Вообще он был доволен Анкетой, доволен тем, что умеет она занять себя, когда он задерживается на службе, и не ропщет, когда сигналы срочного сбора отрывают его от семьи: доволен и тем, что вопреки его ожиданию оказалась приятной «крохоборкой»: в квартире появились новые вещи – в углу красуется трельяж, вдоль стены – диван, на котором удобно спать, для мужа купила карманный будильник. Собственно, идею приобретения такого будильника выдвинул сам Малко: он часто забывал в служебной крутоверти сделать то, что планировал на день, иногда опаздывал то на занятия, то на различные совещания. Теперь побудка всегда при нем: затрещит, и Малко спохватывается – пора. О будильнике в части никто не знает, однако уже говорят: «Малко точен, как часы»...

– Что я скажу, Мишель? – Аннета подвинула к себе столик с рисунками. – Ты кого готовишь, баяниста или ракетчика?

– Одно другому не мешает! – возразил Малко. – Осенью состоится смотр солдатской художественной самодеятельности. И представь себе такой финал: я выставляю от своего взвода рядового Виктора Гросулова. Кто такой этот солдат? Первогодок, троешник. И вдруг он на смотре, как тот бродяга Яшка, покоряет жюри. Ему объявляют благодарность, награждают ценным подарком. Ты что же думаешь, папу это не тронет? Конечно, тронет. Разумеется, генерал вспомнит и командира этого солдата-лауреата... Кто он, этот командир?! Старший лейтенант Малко!..

Аннета вздохнула:

– Перед отъездом из Москвы я заходила к твоим родителям. Папы, конечно, не было дома, он, как всегда, в министерстве. Но Раису Петровну, твою мамочку, я застала. Она сразу догадалась, зачем я пришла. Вам врозь жить нельзя, говорит, вы чем-то похожи друг на друга, вы обязательно должны быть вместе. Мишель долго там не задержится. С неба звезд не срывает, а вот сюда. – показала она на плечи, – на погоны, знает, как кладутся звездочки.

Малко замахал руками:

– Что она говорит! Я о них и не думаю... Вот чудачка, все, видимо, мамы такие! – Он посмотрел Аннете в лицо и, поняв, что она ему не поверила, робко спросил: – И ты, наверное, так думаешь обо мне?

Она рассмеялась громко, заразительно. Он смех этот понял, сказал:

– Компота не будет, Аннета! Мишель твой умненький...

Она сразу погрустнела. В комнату вбежала Руфочка. Аннета взяла ее на руки.

Малко сказал:

– Виктора я не отпущу слушать баяниста.

– Почему?

– Электричку сегодня пустили. Два часа на ней – и он дома, у своей мамы. Выпьет в ресторане, потянет к мамаше. Зачем мне лишние неприятности?

– Значит, ты ему не веришь? Смотри, тебе виднее... А вообще людям надо доверять...

– Да, доверять. – Он схватил фуражку, выбежал, как всегда, с шумом скатился по лестнице.

«Людям нужно доверять... Аннета права, тысячу раз права. Права, права». Ему было приятно повторять эти слова, приятно потому что они убеждали его в том, что он поступил правильно: Малко еще утром оформил Виктору Гросулову увольнительную записку, солдат отпускался до двадцати двух часов, а с женой он говорил о нем для того, чтобы лишний раз убедиться в правильности своего решения. И выходит – не ошибся.

«Не спорь с женой, хоть ты и прав стократ. Жена – и прокурор и адвокат», – пришла на ум услышанная когда-то шутка. Он не помнил, кто и когда это сказал, но шутка ему понравилась. «Да, да, прокурор и адвокат».

Будильник стрекотнул во внутреннем кармане тужурки. Малко спохватился:

– Савчук ждет!..

Комната секретаря партийного бюро оказалась на замке. «Интересно, куда мог уйти Захарыч?» – затревожился Малко. Он хотел было постучать в кабинет Бородина, но, заметив проходящего мимо штаба старшину Рыбалко, догнал его, спросил:

– Майора Савчука не видели?

– Вас искали, товарищ старший лейтенант. Где вы были?

– Обедал, немного задержался. Сегодня суббота, вроде совещаний никаких не намечалось. А что случилось?

– Сам приехал...

– Генерал Гросулов?

– Он. Собрал всех офицеров под навес, под тот, что в новом парке...

– И что же? Разгон устроил?

– Нет. Нынче он веселый, солдат хвалил. Вспомнил про Цыганка, говорит: я его знал, когда он еще был рядовым, говорит, шутник, но свое дело знает крепко... Потом, конечно, серьезный разговор пошел. Говорит, очень уж международная обстановка дрянная, требуется постоянная бдительность и высокая боеготовность... Короче говоря, товарищ старший лейтенант, через месяц, кровь из носу, быть готовыми к боевым пускам! – воскликнул Рыбалко. – Вон его машина, – показал он на черную «Волгу», блеснувшую в лучах солнца у спортивного городка.

Машина шла к воротам. Малко бегом обогнул здание штаба, оказался у проходной. Ему очень хотелось, чтобы генерал заметил его, остановился, поговорил.

Гросулов узнал старшего лейтенанта.

– Здравия желаю, товарищ генерал! Старший лейтенант Малко!

– Здравствуйте, Михаил... кажется, Савельевич?

– Так точно, товарищ генерал, Савельевич!

Малко стоял перед Гросуловым с развернутой грудью. Все на нем было по росту, наглажено, вычищено. «Красавец!» – восхитился Гросулов, разглядывая старшего лейтенанта и не решаясь спросить о сыне. И может быть, так и промолчал бы, но Малко вдруг, козырнув, сказал: