Текст книги "Ракетный гром"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

В глубине палатки, за столом, накрытым белой скатертью, сидел пожилой человек в нижней сорочке, в широких спортивных шароварах. Седая голова его была немного наклонена вправо. Он писал, держа в левой руке стакан с чаем. Отхлебнув глоток, незнакомец расправил волосатую грудь и опять склонился. Малко поднялся на носки, заметил, что незнакомец решает кроссворд. Руки у него были грубоваты, толстые пальцы неудобно держали карандаш. «Черт-те что, маршал или не маршал, больно уж мужиковат! – гадал Малко. – И лицо-то простое, и поза-то, поза. Нет, не маршал. А впрочем, чуток похож, под ежика стрижен и грудь широкая. Вдруг и взаправду маршал?» От страха с ног до головы окатило горячим. Человек потянулся рукой в сторону, достал какую-то трубочку. Поднес к губам, заиграл нежно, зовуще, будто пастушок. «Ну, конечно же, не маршал, – окончательно решил Малко. – Свистулькой играется». Ои смело переступил порог, сказал:

– Здравствуйте.

Мужчина качнул головой, продолжая играть. Потом положил свирель, сказал:

– Ну как, могу играть?

Малко не знал, что ответить. Занятый мыслями, он не слушал музыку, но все же сказал:

– Интересно.

– А вот эту послушайте. – Мужчина вновь начал играть, то вставая, то садясь. На этот раз его лицо не казалось Малко грубоватым, даже толстые пальцы оказались очень гибкимн и быстрыми.

– Здорово! – восхитился Малко и рассмеялся, поняв, что перед ним, конечно же, не маршал, а скорее всего артист. – Мне сказали, будто к нам приехал маршал ракетных войск Талубаев Иван Алексеевич, не слышали?

Мужчина вскинул взгляд на Малко, посмотрел на него, видимо собираясь с мыслями.

– Откуда же мне знать? – Он положил флейту. – Вам нужен маршал?

– Да.

– Только маршал?.. Тогда садитесь, я и есть маршал.

Малко опять охватило жаром, и он, заикаясь, выпалил:

– Товарищ маршал, разрешите обратиться. Я старший лейтенант Малко. Михаил Савельевич. Извините, что... – Он запнулся, не договорив.

– Приняли, меня не за маршала?.. Не велика беда. Что же мне – и спать в мундире?! Так-то вот посвободнее, – показал он на свое одеяние и прошел за перегородку, говоря оттуда: – Чайку желаете?

– Никак нет!

– Понятно... А я еще стаканчик выпью. – Он начал размешивать ложечкой осевший на дне стакана сахар. – Садитесь...

– Я старший лейтенант Малко. Михаил Савельевич. – Слово «Савельевич» Малко подчеркнул, чтобы обратить внимание маршала. Но тот, отхлебнув глоток чаю, покачал головой:

– Слышал, слышал и что Малко и что Михаил Савельевич. – И вдруг, посмотрев на кроссворд, сказал: – Не знаете слово из пяти букв, обозначающее состояние человека?

– Порыв, товарищ маршал!

– Точно, порыв... Молодец, быстро соображаешь. А вот еще слово из шести букв, обозначающее торжество, ликование?

– Победа, товарищ маршал!

– Угадал, по-бе-да, – заполнил он свободные клетки. – Теперь все, кроссворд полностью расшифрован, память свою малость пошевелил. Значит, чайку не желаете? Может, стесняетесь? Нет. Тогда извините, я еще стаканчик.

Он возвратился с полотенцем. Вытер широкое лицо, шею, грудь, сказал:

– Курите?

– Балуюсь, товарищ маршал...

– Балуетесь... Ага, а водочку употребляете? Тоже нет! Так-так... Женаты?

– Недавно женился.

– Дети есть?

– Дочка, три годика.

– Хорошо. А сколько вам лет?

– Тридцать два осенью исполнится, товарищ маршал.

– Многовато для старшего лейтенанта. Взводом командуете?

– Взводом, товарищ маршал.

– Да вы садитесь. – Он посмотрел в пустой стакан. – Пожалуй, еще один осилю. Побалуйтесь, – положил на стол пачку сигарет и скрылся за ширмой, но тотчас возвратился без стакана: – Кончилась заварка. – Посмотрел на телефон, махнул рукой: – Хватит, чай не водка, много не выпьешь... Иногда стопочку выпиваю. Отчего же нет! Вот приду домой и скажу жене: с устатку, мать, налей-ка. Сначала поворчит: «Солдатам запрещаешь, а сам с устатку!» Верно, запрещаю. Таков порядок, а порядок – наиглавнейший маршал в войсках. Ничего не могу поделать, слушаюсь, товарищ порядок! И никаких отступлений. Закон для всех один. Вот так... Михаил Савельевич. Дома можно, дом – это не войска. Так что не обманывайте людей насчет водочки. Или действительно совсем не употребляете? А может, балуетесь? Курите-то вы по-настоящему, а говорите: балуетесь. Негоже кривить душой... Сидите, сидите.

Во рту у Малко пересохло, по спине прокатывался то холод, то жар. Его трясло. Маршал это заметил, поспешил успокоить:

– Да вы не волнуйтесь. – Он взял его за плечи, посадил на место, а сам начал ходить, заложив руки за спину. Остановился, сказал:

– К пускам готовы?

Малко вскочил:

– Так точно, товарищ маршал!

Талубаеву понравился ответ.

– Сколько во взводе отличных специалистов?

– По новому комплексу пусковой установки два.

– Маловато. Что ж, есть причина, новую технику вы получили сравнительно недавно... По какому вопросу вы хотели обратиться ко мне?

– От отца хотел привет передать. Мой отец на фронте служил у вас, товарищ маршал, интендантом армии.

– Помню Савелия Матвеевича. Помню, помню. Где он сейчас?

– Работает в министерстве торговли, начальник управления.

– Ответственная работа. Передайте ему от меня привет. Да скажите, что чаем плохо торгуют. В Нагорном порядочного чая нет. Значит, вы сын Савелия Матвеевича?

– Так точно, сын, товарищ маршал.

Талубаев вдруг потускнел. Его седая голова чуть наклонилась, будто он что-то рассматривал под ногами.

– Что же вы, Михаил Савельевич, так плохо служите? Докладывали мне о вас. Не могу понять. – развел он руками. – Тридцатидвухлетний мужчина, сын фронтовика, заболел карьеризмом. И вы шли ко мне, чтобы я заступился за вас, пожалел? За этим пришли? Отвечайте!

– Я, товарищ маршал... я почти за этим шел, но хотел признаться, что я, что я во всем виноват и все силы приложу, чтобы стать достойным офицером. Я клянусь: буду хорошим офицером, только не надо понижать в звании. От меня жена уйдет...

– Андрей! – крикнул маршал. – Да завари ты чаю! – Он сел, покрутил в руках флейту. – Приказа командующего войсками округа я не могу отменить, товарищ лейтенант... Не могу, не имею права.

Появился Андрей, молоденький лейтенант, краснощекий, с лохматыми черными бровями. Он поставил чайник и молча удалился за перегородку.

– Одолел два иностранных языка, – кивнул вслед лейтенанту Талубаев. – Штудирует сейчас арабский. Пейте, – подал он стакан Малко.

Но тот наотрез отказался, ему было не до чая: слово «лейтенант» гвоздем вонзилось в мозг, жгло. Хотелось немедленно выскочить из палатки, но он не знал, как это сделать, и лишь поглядывал на дверь, подыскивая повод уйти.

– Что, неудобно в компании с маршалом? – заметил Талубаев. – А рвался в начальство! – усмехнулся он такой отцовской улыбкой, что Малко немного стало легче. – Ты дело люби, пост и чин сами к тебе придут, в ножки поклонятся: принимай нас, Михаил Савельевич, ты достоин этого. Договорились?

– Я все понял, товарищ маршал. Разрешите идти?

– Так уж и все понял! Э-э, братец, ты не спеши, всего ты еще не понял. Не тот ты человек. Не тот. А может, и тот? Как, завтра производите пуски?

Малко хотел было сказать, что он выполнит задачу на «отлично», но спохватился:

– Я буду стараться, на что только способен, все знания отдам.

– Пора, пора взяться за ум, пора... Что ж, желаю, товарищ лейтенант, успеха. Отцу передайте: пусть лучше торгует, – бросил он уже вслед.

Стояла прежняя тишина, по-прежнему шел редкий дождь и пахло грибами. Но все это для Малко не существовало. Он пробирался по лесу как во сне: впереди почему-то лицом к нему шагал Талубаев, в синих спортивных шароварах, в нижней сорочке.

– Где вы были?

Малко огляделся: за столиком сидел Бородин.

– У маршала, товарищ подполковник.

– У маршала? Ну-ка, ну-каj расскажите...

– Сейчас. – Малко взял флягу с водой. Не отрываясь, осушил ее полностью. – Сейчас расскажу...

X

«Шаги старшего лейтенанта становились все глуше, и наконец наступила тишина, как в развалинах старой крепости.

Молчал лес, молчало небо.

Молчал и я.

За спиной в палатке горел переносный электрический фонарь. Рядом, у моих ног, неподвижно лежала полоска света.

Мне не хотелось идти в палатку, и я, сев на прохладную землю, начал смотреть на серебристую ленту света. Я так долго смотрел, что совсем забыл о наступившей ночи: светлая полоска для меня была целым миром – все виделось увеличенно, даже слишком увеличенио. Обыкновенные букашки казались автомобилями с нежной для глаз окраской. Они шли по улицам покойно и деловито. Комочки земли виделись многоэтажными домами необыкновенной конструкции. На их плоские крыши садились вертолеты. Один из них задерживались, другие, прикоснувшись, тут же улетали, видимо, торопились по своим неотложным делам.

Город утопал в растительности. Но растительность была не зеленой, а серебристо-синей.

Orpoмнoe движение и по улицам и по воздуху не издавало раздражительного шума, звуки еле слышались. Но я их различал, улавливал музыку, мотив. Мои пальцы невольно начали перебирать воображаемые клавиши баяна.

Я играл на баяне с какой-то необыкновенной легкостью, с упоением. Мне было очень хорошо! Баян оказался снова в моих руках, тот самый баян, который я забросил, чтобы он не мешал мне состязаться в учебе с Костей Цыганком. Многие посчитали это за каприз. Дело дошло до замполита. Подполковник Бородин вызвал к себе: «Интересная картина, – сказал замполит, – когда учились неважно, в ущерб службе увлекались баяном, теперь же все у вас в норме, не желаете участвовать в солдатской самодеятельности. Что случилось, товарищ Гросулов?» – «Привычка у меня такая, товарищ подполковник». – «Какая?» – спросил замполит. «Зарабатывать хлеб честным трудом». У замполита заискрились глаза.

Мне все время казалось, что не я на баяне играю, а баян мною играет, к тому же кое от кого я получаю поблажку.

И забросил, да так, что напрочь: каждая свободная минута учебе! «Точка, прощай, хор Пятницкого! – противился я, когда неудержимо влекло поиграть. – Точка, что положено солдату – пусть совершится». Даже Цыганок покрикивал: «Ты очумел! У тебя способности, Витяга!»

Теперь мне легко, легко оттого, что знаю: оператор-вычислитель Виктор Гросулов завтра при боевых пусках дело свое округлит. Упоение от того, что передо мной огромный мир в сиянии света, и я слышу музыку жизни... Какие там риканцеамеры, какие там президенты, когда после захода солнца на земле живет такой расчудесный мир! Нет, никакие риканцеамеры, ни один президент не в состоянии погасить жизнь на земле. Ты слышишь меня, Ваня Оглоблин? Нет, не в силах они этого сделать! Их угроза нас не пугает, Ваня. Андрей Соловейко поет на флоте, я здесь, у ракетных установок, перебираю кнопки. Кнопки наши —жизнь наша. Вот она передо мной, и я за нее могу постоять. И оттого, что могу, мне легко и спокойно.

Я могу, потому что умею. И оттого, что умею, поет моя душа...

Еще руки растягивали воображаемый баян, когда за спиной послышались шаги. В темноте я не сразу узнал отца. Он поставил возле меня какую-то коробку, похожую на чемодан. Сел на коробку, сказал:

– Я знал, что ты не спишь.

– Смотри, папа, – показал я на освещенную землю, – жизнь какая!

Отец набил табаком трубку, щелкнул зажигалкой.

– Подарок я тебе привез. – Выдохнув дым, прошептал: – Баян новейшей марки.

И, словно опасаясь, как бы кто не застал его с этим инструментом, сказал:

– Я пойду, сынок, маршал ждет.

Но он не ушел. Постоял несколько минут, будто раздумывая, что еще сказать мне. А мне не надо было ничего говорить, я понимал его без слов.

– Папа, иди, – сказал я. – У тебя много дел.

– Много, сынок. Очень много... Я думал, что ты, Витя, как те мальчики из плохих книг, которые не понимают своих отцов. Конечно, мы в некотором роде консерваторы, – усмехнулся отец, – Старое нам дорого, а новое, новое еще дороже. И тут не каждый молодой человек поймет, разберется.

Он подал мне теплую, костистую руку, крепко сжал мою. Молча зашагал в лес. Потом остановился, подошел ко мне:

– Может, перевести тебя в другое подразделение?

– Не надо, я такой же, как все...

– Хорошо, хорошо. Другого ответа я от тебя и не ожидал, ты, как все, без привилегий.

Я поставил баян у изголовья. Хотел было выключить свет, но тут в палатку вошел Цыганок.

– Один? – спросил Костя, оглядывая жилище.

– Только что ушел отец.

– Генерал! – удивился Цыганок. – Мне повезло, мог схлопотать замечание. Времени-то в обрез до отбоя.

– Он мне подарил баян, – сказал я, открывая футляр.

– Шутишь, Виктор! Так я тебе и поверил.

– Смотри, новейшей марки!

Цыганок развел руками:

– Неужели правда?

– Точно, правда.

– Вот те на! И разберись тут, ожидаешь наряд вне очереди – получаешь в подарок баян. Нет, Витяга, это уж точно, что генералы кумекают пошибче нас с тобой. Видишь, как оно получилось-то – полный порядок!

Цыганок подержал баян, посетовал на то, что не разбирается в музыкальных инструментах и вообще смотрит на них как на недоступные для него вещи, сообщил о цели прихода.

– Тут где-то корреспондент бродит, приехал к нам за материалом. Интересуется молодыми ракетчиками. Сержант Добрыйдень велел предупредить тебя, чтобы на «товсь» был. Комсомольский секретарь о тебе заметку написал, немного похвалил. Корреспондент проверять будет, так ли это. У них там, в редакциях, не сразу печатают, а сначала нюхают, проверяют, потом уж на весь Советский Союз сообщают: этот парень – стоящий солдат. Берите с него пример. У тебя. Витяга, есть шансы порадовать свою мамочку и получить от красивой девушки фотографию и письмо. Вот так, а засим я отчаливаю...

Цыганок убежал. Я лежу один. Ах. Костя. Костя, разве обо мне надо писать в газету! Без тебя, такого «сумасброда», разве я что-нибудь стою! Добрые у тебя руки, душа еще добрее. И если это так, если ты не придумал корреспондента, если корреспондент встретится со мной, я расскажу ему о чудесном солдате, будущем офицере – о Косте Цыганке.

– Ты слышишь, Костя, – шепчу я и тянусь рукой к баяну.

Отец и Цыганок промелькнули в воображении.

Потом сон, крепкий, солдатский.

И хорошо, что он так мягко смежит мои глаза.

Это потому, что я умею служить.

И оттого, что умею, покойно на душе».

XI

Громов проснулся рано. Ожидая рассвета, лежал с открытыми глазами, поглядывая в окошко. Вчера, когда ехал в городок с Гросуловым, решилась его дальнейшая судьба. Генерал был на редкость разговорчив. Его сухое, со шрамом лицо выглядело моложаво, светилось какой-то внутренней радостью. Он много говорил о предстоящих осенних учениях, говорил без привычной для него официальности, а как бы размышлял, рисуя картину баталий. На учениях будут участвовать ракетчики. Громов, слушая генерала, в мыслях видел быстрые и маневренные РПУ-2. видел, как они с огромной скоростью мчатся по всхолмленному полю, легко преодолевая расстояние. Рассказ генерал закончил совершенно неожиданным для Громова вопросом: «Начальником штаба ко мне пойдете?» – «Начальником?» – сорвалось у Громова. Он был удивлен тем, что ему, подполковнику, предлагают такую большую должность, заместителем начальника штаба – это еще возможно, так и раньше предлагали. Генерал вместо ответа раскрыл черную кожаную папку.

– Хотел после боевых пусков объявить, – сказал он, доставая какие-то бумаги, – но сообщу сейчас, читайте.

Это был приказ о присвоении очередных воинских званий ему, Шахову и Узлову.

– Ну как, товарищ полковник, согласны? Маршал здесь, завтра и решим. Только не спрашивайте, справитесь или нет, нам виднее.

Громов дал согласие и потом, в штабе и на обратном пути, все думал о Наташе. «Сбылось то, чего она хотела».

Оконце побледнело. Он поднялся. Бородин спал на раскладушке в одних трусах. Одеяло сползло, и Степан, видимо, озяб – сжался в комок. Громов осторожно накрыл его одеялом. «Подошло время расстаться нам с тобой, гигантик», – улыбнулся Громов и вышел на улицу. Долго стоял у сосны, прислушиваясь, как просыпается земля, та земля, которую он охраняет... Где-то хрустнула ветка: видимо, птица вспорхнула. Он не ошибся – она пролетела возле, темно-синяя, даже почудилось, что он увидел ее доверчивые глаза.

– Лети, никто тебя не тронет, – прошептал Громов и вдруг заметил на небольшой лужайке сине-розовый лучик, нежный и хрупкий, только что зародившийся. Скоро он вспыхнет, окрепнет, и под его теплом пробудится земля. Пробудится, и, когда вновь подставит свою громадную спину вечерней прохладе, в части уже будет известно о том, что он, Громов, теперь полковник и убывает на новую должность. «Бородин, конечно, насупится, примет обидчивый вид. Но ведь земля не стоит на месте. Так же и человек... Да ты это лучше меня понимаешь, комиссар...»

Он поднялся на смотровую вышку, маковка которой уже была освещена солнцем. Темно-зеленый лес, похожий сверху на вздыбленное море, уходил к горам. Отдельные его волны, как-то раз нахлынув, застыли навечно на бурых ребрах хребта. Там, среди водоразделов, стремнин и плато, выставлены мишени танков, орудий и долговременные оборонительные сооружения, создан мощный узел сопротивления «противника». Громов точно знал координаты целей.

По ним и будут выпущены боевые ракеты. Сегодня из этих эрпурсов... А завтра... Земля ведь движется, и злые люди еще ходят не по тем земным дорогам, по которым им следовало ходить. Ходят в темноте и бряцают оружием и ждут, ждут момента... «А завтра мы будем сильнее. Не бряцайте, господа! Зря! Завтра мы будем сильнее».

Лес шумел, гул его крепчал. На вышке стало ветрено. Громов спустился в будку управления пусками. На стене висела карта, исчерченная условными знаками: стояли различные приборы и телефонные аппараты. Сюда, в это удобное, светлое помещение, скоро поднимутся и маршал, и Гросулов, и их помощники, и начнутся пуски.

Громов был убежден: ракетчики сработают хорошо. Он вновь вышел на открытую площадку. В бинокль начал искать расположение установок, рубежи пусков. Видимость была отличной. Однако сколько ни пытался обнаружить расчеты, не смог этого сделать. «Здорово замаскировались!» – восхитился Громов.

К вышке приближался Бородин. Пока он подходил, поднимался по ступенькам крутой лестницы, Громов вернулся мыслями к Наташе. «Уж лучше бы не сходились. Разошлись – и баста!.. Встретились: земля большая, а дороги узкие... A-а, чего я о ней, поумнеет», – отмахнулся от дум: он умел быстро подавлять в себе то, что сию минуту считал не главным, к тому же не хотел, чтобы о личных, семейных неурядицах кто-либо догадывался, тем более Бородин, с которым так хорошо служилось.

– Погляди-ка, комиссар, как наши умеют маскироваться, – передал он бинокль Бородину. – Замечательно!

– Мать моя! Их не найдешь!.. – воскликнул Степан. И погодя немного начал докладывать о проведенной партийно-политической работе. – Все это я видел, командир, вчера терся там до самого поздна. Думал: приехал маршал, Гросулов, их помощники, вызовут замполита! Не позвали. Слава богу, рассудил, значит, тихая комиссия, коль шума нет. Ну я и поднажал с Савчуком. Что я должен тебе сказать: приняли мы ефрейтора Цыганка в кандидаты партии, конечно, пока на бюро, сержанта Добрыйдень из кандидатов в члены оформили. Славные хлопцы! Оба изъявили желание поступить в военное училище. Одессит опять напомнил о своей Тоне. Не знаю, есть она у него или нет, но краткосрочный отпуск он заслужил. Правда, далековат этот город Одесса от нашего гарнизона. Но парня он дал армии хорошего. Может, самолетом оформим?.. Потом, конечно, командиру накладут по шее. Но за такого солдата можно один раз и пострадать. Или ты против? Молчишь – значит, подошло. – Он рассказал, что ракетчики взяли обязательство произвести пуски не ниже оценки «хорошо», и что вообще в подразделениях настроение приличное, боевое, и что он мог бы об этом доложить вчера, но возвратился поздно, когда Громов уже спал.

– Хотел разбудить. Презабавный случай произошел у нас. Сергей. Оказывается, нашему Малко удалось пробраться в маршальскую палатку. Без смеха слушать нельзя. В общем, Малко поговорил с маршалом. – Бородин так рассмеялся, что на глазах у него выступили слезы.

– Кто же тебе рассказал? Сам Малко?

– Он, он. Причем рассказывал серьезно, говорит: на всю жизнь эту встречу запомню, говорит: все внутренности перевернул маршал, и главное, говорит – не ругал, не шумел, так тихонько, по-простому разговаривал...

– Переживает?

– Конечно, переживает, наказание тяжелое. Не хотелось бы об этом вспоминать, да приходится и еще придется не раз... А утро-то какое, какое утро, как по заказу для пусков, светлое, безоблачное. – Бородин снял фуражку и, подставив лицо навстречу солнцу, застыл в такой позе. Громов позавидовал этой перемене, невольно сорвалось:

– Почему тебя женщины любят?

Степан сразу посуровел, но погодя немного заставил себя улыбнуться:

– А я их боюсь, командир, женщин-то, вот они и бросаются на боязливого да тихого. Ты чего вздумал меня пытать на самой вышке, зря, ни к чему, да еще с самого утра. Люди богу молятся с утра, а ты о женщинах...

Громову стало неудобно, и он, чтобы сменить тему разговора, нарочито спохватился:

– Чуть не забыл тебе сказать, Степан. Есть приказ о присвоении очередных воинских званий нашим офицерам. Шахову присвоено звание инженер-капитана, Узлову – старшего инженер-лейтенанта. Мне, Степан, полковника дали.

– Поздравляю. Сергей. Это очень хорошо! Теперь в нашей части будет свой полковник. А ну-ка повернись... Так, вполне заслужил! От всей души говорю: заслужил!

– Но это еще не все, Степан... Я дал согласие перейти в штаб артиллерии округа...

– Как дал? Почему не посоветовался! Кто тебя уломал?.. А как же мы будем без тебя? Об этом подумал? Заместитель начальника штаба. Кто такой заместитель вообще, забыл о нашем разговоре?.. Эх, Сергей. Сергей... Аль надоел я тебе, скажи честно, без зигзагов, прямо.

– Прямо? Могу прямо. Ты очень хороший товарищ, человечный замполит, с тобой служить приятно, даже радостно. Мне предложили должность начальника штаба. – Он хотел сказать, что это не главное, причина его перехода на другую работу, главная причина – Наташа, которая рано или поздно может их столкнуть, но, подумав, сказал об этом отдаленнее: – Да и Наташа уже давно настаивает, чтобы я сменил место службы. – Его лицо вспыхнуло, стало пунцовым. Он повернулся к перилам и долго рассматривал иссушенное солнцем дерево. И когда почувствовал на лице холодок, отошел от перил, сказал: – Что ж ты молчишь? Одобряешь?

Бородин прошептал:

– Пожалуй, ты прав, начальником штаба иди, да не забывай о своей родной части. – И, сбегая вниз, почти во весь голос: – Черт побрал бы этих бешеных, чумных, сами не умеют жить и другим не дают! – С земли позвал: – Пойдем завтракать, командир, товарищ полковник!..

Едва они сели за стол, как появился рассыльный от генерала Гросулова и доложил, что Громова и Бородина срочно вызывает маршал.

У палатки их встретил Гросулов. Несмотря на раннее время – до боевых пусков осталось еще два часа, – он был одет по форме, гладко выбрит и даже, как заметил Громов, подстриг свои седеющие виски. Он, попыхивая трубкой, сказал:

– Маршал пригласил вас на завтрак, прошу.

Стол уже был накрыт: среди холодных закусок и горячих блюд возвышался сверкающий пузатенький самоварчик, литров на пять, окруженный блюдечками со стаканами. Из-за перегородки появился маршал, одетый в летнюю форму. Ои поздоровался с каждым за руку и почему-то задержался возле Бородина, рассматривая его, будто впервые увидел. Хотел что-то сказать, но лишь качнул головой, наверно, подумал: ничего себе вымахал!

Талубаев сел первым, сказал:

– Прошу, Петр Михайлович, – показал на стул рядом с собой. – Прошу, товарищи, отзавтракать. – Он взял вилку и чуть наклонившись, начал есть, изредка бросая взгляд то на Громова, то на Бородина, которые чувствовали себя не совсем свободно. Степан съел кусочек колбасы, положил вилку на край тарелки. Громов намеревался последовать его примеру, но в это время маршал сказал:

– Андрей, нет ли у тебя другой закуски, колбаса не нравится нашим хозяевам.

Бородин, беря вилку, поспешил:

– Товарищ маршал, очень вкусно, не надо другой, – и поднажал так, что первым опустошил тарелку.

– Вот теперь вижу настоящего солдата. Петр Михайлович, он что, такой робкий?

Гросулов ответил:

– Только за столом. Я его знаю с тех пор, когда он был секретарем партийного бюро. Ничего, не постеснялся разъяснить одному старшему начальнику, что такое правда и что означает кривой взгляд на нее.

– Кто был тот начальник? – спросил маршал, принимаясь за горячее блюдо.

– Был такой... полковник Гросулов.

– Неужели вам, Петр Михайлович, разъяснил? – Глаза маршала заблестели, и он, как бы желая услышать от Громова подтверждение, повернулся к нему.

Сергей понял это, хотел было сказать, но Гросулов опередил:

– Громов тогда в госпитале находился, а Бородин командовал частью. Производили первые боевые пуски. Первые, пожалуй, во всей армии.

– Помню этот случай, помню, – сказал маршал. – Вы же мне, Петр Михайлович, рассказывали о нем, еще с удивлением подчеркивали: скажите пожалуйста, политработник, а как лихо округлил боевые пуски. Еще тогда вы говорили: Бородин – готовый командир.

Именно тогда Гросулов этого не говорил, не говорил потому, что в те годы он не очень-то был расположен хвалить политработников, чаще обходил их. Сказал он маршалу о Бородине как о подходящей кандидатуре на место Громова три дня назад, в штабе округа. И теперь он рад, что маршал возвращается к этому разговору.

Талубаев налил всем чаю.

– Если кому хочется курить – пожалуйста. – Он принес пепельницу, поставил ее на середину стола.

Бородину хотелось курить, но он воздерживался, наблюдал за тем, как Гросулов набивает свою фронтовую трубку, которую видел у него лет семь назад. «Помнит ведь, все помнит», – подумал он тепло о генерале. Маршал взял лежавший возле телефона журнал, отыскал там кроссворд, сказал:

– Степан Павлович, не знаете ли вы слово, состоящее из пяти букв и обозначающее состояние человека. Никак не могу расшифровать...

– Порыв, товарищ маршал...

– Точно... А как вы так быстро?

– Журнал-то старый, товарищ маршал. У нас есть любители кроссвордов, иногда приходится помогать им...

– Понятно, понятно, – сказал маршал. – Теперь понятно... Какое хорошее слово: порыв! Неуемное желание достичь, сделать... – Он отнес журнал на место, сказал Гросулову: – Как. Петр Михайлович, будем сватать этого великана? Командир-то уходит. – Он посмотрел на Сергея. – Полковник Громов, а вы что скажете, если на ваше место назначим подполковника Бородина?

– Как? – невольно вырвалось у Степана.

Маршал ожидал, что скажет Громов.

Сергей поднялся.

– Товарищ маршал... Это будет правильно!

– Правильно – это одно дело, другое дело – подготовлен ли товарищ Бородин к такой должности?

– Подготовлен, – сказал Гросулов, тоже поднимаясь и застегивая китель на все пуговицы.

– Не спешите, Петр Михайлович, пусть скажет Громов, он с ним не один пуд соли съел.

– Подготовлен, товарищ маршал. Думаю, что он будет командовать лучше меня.

– Думаете, а точнее?..

– Твердо уверен, что подполковник Бородин достоин такого назначения, – сказал Громов.

– Хорошо. – Маршал подошел к окну. – Солнышко уже поднялось, – сказал он. – Отличная погода. Будем сватать, – повернулся маршал к столу. – Вы согласны, товарищ Бородин? – Талубаев налил чаю, отпил глоток, ожидая, что ответит этот здоровый, с крупными, но негрубыми чертами лица подполковник. – Ну что скажете?

– Товарищ маршал, спасибо за доверие. Я, конечно, буду стараться, возможно, буду неплохим командиром, тем более что в этой части служу свыше десяти лет. Однако, если можно, прошу оставить меня на прежней должности. Я люблю политическую работу. Очень люблю и высоко ценю свою должность.

Маршал поставил стакан, вздохнул.

– Не тот чай. – Он прошел за перегородку, сказал там: – Андрей, налей-ка моей заварки. – И, выйдя, продолжал: – Я так и знал, что он откажется, понял, как только увидел его. Не тот чай, побольше бы таких политработников. Так, Петр Михайлович?

– Так-то так, товарищ маршал, но как-то и не так... Заслуженное выдвижение, а не состоялось, – сказал Гросулов, чувствуя и досадуя, что он не понимает Бородина. А как хотелось, чтобы именно он стал командиром. И когда он вышел из маршальской палатки вместе с Громовым и Бородиным, задержал Степана: – Может, согласишься?

Бородин смотрел на него открытым взглядом, ясным, добрым, чистым.

– Надеюсь, поработаешь за Громова, пока не назначим нового командира!

– Можно, товарищ генерал, пока... можно. Все будет в порядке, временно можно, и даже полезно.

Он догнал Громова. Потом вместе они поднялись на вышку. Сюда пришли и маршал, и Гросулов, и еще несколько их помощников. В будке сразу стало тесно. Бородин наклонился к Громову, тихо сказал:

– Я пошел...

– Куда?

– Туда, – показал он в сторону стартовых и пусковых рубежей. – Я там буду. Понял??

– Иди, – прошептал Громов.

XII

Служебной машины у Бородина не было, и он отправился на позиции пешком. Сначала напрямик, лесом, затем вышел на проселочную дорогу. За спиной послышался мотоциклетный треск. Бородин оглянулся: на личном «самопеде» ехал старшина Рыбалко. «Может, по пути?» – подумал Степан и не ошибся. Максим мчался во взвод Малко, чтобы быть на месте, если потребуется срочная помощь старшего механика. Он ехал туда не по собственному желанию, послал инженер Шахов. Рыбалко дослуживал последние дни, прошел медицинскую комиссию, кадровики подсчитали выслугу лет: «Двадцать пять годиков отмахал». Сидел и ждал приказа на увольнение из армии, ругал «проклятый фашистский осколок», который прет наружу, причиняя боль. Но когда Максим узнал, что на боевых пусках будет присутствовать сам маршал Талубаев, явился к Шахову и настоял, чтобы и его «задействовали сегодня».

Бородин вскочил на заднее сиденье.

– Я вас, товарищ подполковник, доставлю с ветерком, – сказал Рыбалко, сразу почувствовав, как натруженно взревел мотор от замполитовского веса.

– Не развалится? – затревожился Бородин: дорога была песчаная, и мотоцикл тянул с трудом.

– Не беспокойтесь, лошадка еще в силе. – И погодя немного, когда грунт пошел потверже, спросил: – Почему замполиты не имеют служебных машин? Все пешком обегают хозяйства. Что он, рыжий, что ли, замполит-то! Если бы меня спросили: нужна машина замполиту? – ответил бы так: хорошие вы люди, а вопросы задаете детские. Должность замполита безбрежная, что тебе океан-море! Там то, там другое, там третье – везде требуется замполиту. Приходится ключики подбирать к людям и советы давать: попробуйте вот так сделать, то-то организовать. Если завтра поймают снежного человека, замполит будь готов дать ответ, что оно такое. Я уже не говорю о других служебных вопросах. Их тысячи. Океан-море! Что же после этого спрашивать: нужна или не нужна замполиту машина! Напоследок хочу высказаться, – продолжал Рыбалко, но мотоцикл так зарылся в песок, что запетлял, как подстреленный заяц, и чуть не свалился в кювет. Бородин соскочил первым: позиции были рядом, и он, не дожидаясь, когда Максим заведет свою «еще в силе лошадку», направился к капониру...