Текст книги "Ракетный гром"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Это ты? – прошептала Елена.

– Нет, – покачал головой Бородин.

– Кто же?

– Не знаю.

– Шутишь! – Ей хотелось, чтобы это было сделано руками Степана, ее мужа... Но он, качая головой, все отрицал и отрицал.

– Посуду я перебил, а это не знаю кто постарался.

– Добрые люди, – сказала Елена.

Она уложила сына, осматривала квартиру и опять не верила, чтобы кто-то посторонний так мог приготовить стол и убрать...

– Степушка, – подошла она к нему. – скажи, что ты пошутил, ну скажи.

Он понял ее, понял, что ей необходимо сейчас узнать, как он относится к ней, еще раз услышать, что он любит ее, очень ждал и для нее так постарался. Он закрыл глаза и зашептал:

– Скажу, скажу... Я люблю тебя, Елена, очень люблю... Я бы точно так же накрыл стол, приготовил бы эти цветы. – Он умолк, все еще стоя с закрытыми глазами.

– Говори. Степушка, говори. – Ее руки лежали у него на плечах, и она любовалась им, таким громадным и застенчивым, как ребенок, его скуластым лицом, которое так светлеет, когда он улыбается. Она вспомнила, как он сватался. Вкатился этакой глыбой, весь промокший под дождем. После гибели мужа она собралась уехать совсем из Нагорного. «Не уезжай, Елена!» – отобрал билеты, крикнул: «Елена, я ждать умею!» Он дал ей время подумать... Она приняла предложение, только немножечко побаивалась, привыкнет ли Павлик к ней. Привык, полюбил, зовет мамой. А теперь и общий сын появился, его и ее.

– Ну, говори, говори, – поторопила она Степана и, поняв, что он сказал все, повела его к столу...

XII

Волошин пересек госпитальный дворик. У проходной будки захотелось в последний раз взглянуть на свою палату. Он долго стоял, всматриваясь в знакомое окно, словно ожидая, что кто-то распахнет его, помашет рукой. Около месяца пролежал он там, за этим окошком. Ушибленная голень теперь не болит, можно ходить, бегать, поднимать тяжести – так и написано в заключении врачей. Он помахал закрытому, немому окошку и, забросив «сидор» за спину, открыл дверь проходной. Из квадратного проема показалась голова с рыжей реденькой бороденкой и мохнатыми белесыми бровями. Открылся щербатый рот:

– Погодь-ка, Павел.

Это был знакомый госпитальный сторож Фрол Андреев, изредка навещавший Волошина в палате. Придет, сядет на краешек кровати и молчит, потом, уходя, вздохнет: «Непослушник ты, вот и садануло тебя эфтой ракетой». – «Дед, а ты, случаем, не поп, а может, секта», – весело бросал вслед сторожу Волошин. Фрол поворачивался, корявым пальцем грозил: «Ты погодь, погодь», – и скрывался за дверью.

– Значит, поднял тебя Христос, – сказал Фрол, выйдя с Волошиным на площадь. Огляделся, зашептал: – Два письмеца тебе, оттуда, с краев родных. И мне одно от твоей бабушки. Я с твоей бабушкой держу переписку.

– Вон оно как! – вздохнул Павел и, взяв письма, заспешил к дороге. Он не стал ждать попутной машины, решил идти пешком, тем более что хотелось опробовать ногу в пути. Несколько километров он прошел легко, не думая ни о чем, только жадно оглядывал зеленые хлеба, встречные и обгоняющие его машины. Ему предлагали подвезти, но он отказывался и весело думал про себя: «Ай да Пашка Волошин, идет, как и не был ранен». У рощицы, прилепившейся вплотную к дороге, Павел решил передохнуть. Прежде чем лечь на пожелтевшую от солнца траву, он попрыгал на правой ноге, и, радостный оттого, что «нога ведет себя молодцом», кувыркнулся на спину. По небу плыли облака, легкие и быстрые. Они бежали на запад, туда, к Верховине, откуда увез Павла воинский эшелон с такими же, как он, стрижеными ребятами. Волошин приподнялся, вынул из кармана письмо: одно было от бабушки, другое без обратного адреса и без печати. Он подумал, что оно от взводных ребят – от Кости Цыганка или от самого сержанта Добрыйдень, которые часто писали ему в госпиталь.

Тень от облака пробежала по рощице. Волошин, проводив ее взглядом, пока она не пропала за желто-зеленым взгорьем, вскрыл бабушкин конверт. Письмо, как всегда, было коротким, на полстраницы, написанное крупными, неровными буквами и карандашом, тупо зачиненным.

«Дорогой внучок Паша. Дела мои идут, как и допрежь шли. Получаю пенсию за убиенного сыночка Матюшу, твоего отца и раба божьего. Еще прикармливаюсь коровой и огородом, колхозники помогают, я их не прошу об этом, но сами помогают. Теперь легче стало жить, вольготнее крестьянину.

Христос при дверях, он все видит. Сын божий придет на землю и покарает неверных.

Дорогой Пашенька, внучок мой неоцененный, скоро ли кончится срок твоей службы? Отец Гавриил сказал мне, что скоро, через полгода. Правда это? Очень хочется посмотреть на тебя. Пашенька. Я слышала, что ты был ранен. Это все оттого, что ты прикасаешься к бесовому огню. Да хранит тебя Христос.

Твоя бабушка В о л о ш и н а».

Раньше, когда Павел получал подобные письма, его охватывало чувство смирения и страха. Теперь просто стало жалко бабушку – мать его отца Матвея Янковича, солдата, погибшего на фронте. Позже он узнал, что отец был храбрым пехотинцем. Когда пошел в школу, Волошин по складам, втайне от бабушки, прочитал бумагу, присланную с фронта и много лет хранившуюся за божницей. Гвардии полковник Никишин писал бабушке:

«Дорогая Серафима Петровна!

Идет жестокая и кровопролитная война. Враг, чуя свою неизбежную гибель, отчаянно сопротивляется. Но советские солдаты смело гонят немцев на запад. Наши фронтовики показывают чудеса величайшей храбрости и мужества. Имя вашего сына Матвея Янковича – сегодня на устах у всей нашей дивизии, а завтра о нем узнает весь фронт, вся страна. Он совершил подвиг. Раненным, Матвей, обвязавшись гранатами, бросился под головной танк врага. Танк был взорван, остальные шедшие за ним «тигры» повернули назад. Героическим поступком Матвей Янкович обессмертил свое имя. Советское правительство посмертно наградило вашего сына орденом Ленина.

Дорогая Серафима Петровна, мужайтесь! Мы все вместе с вами переживаем эту невосполнимую для вас, а также и для нас утрату. Мы клянемся вам, матери нашего погибшего товарища, жестоко отомстить врагу за смерть вашего сына.

Гвардии полковник Н и к и ш и н».

Он прочитал это, когда уже умерла мать, когда убитая горем бабушка зачастила в молитвенный дом, к этим теперь для него страшным и жестоким людям, истязающим себя при молении.

Волошин держал в руках письмо, а видел ее, старенькую, сморщенную, задыхающуюся в ритуальном молении бабушку. Представил и главаря секты – отца Гавриила, с маленькими глазками, лоснящимся от сытости лицом, на котором не растут ни усы, ни борода. Зажгло в груди. Руки сжались в кулаки. «Изверги... Вас всех надо в тюрьму посадить. Вы меня чуть не угробили. Бабушку отпустите, она мать героя. Слышите, не мучьте ее. Брешете вы, нет при дверях Иисуса. Нет и не было! Это я вам говорю, я, ваш бывший брат. Ух, гадюки, нет на вас смерти!»

Прилив гнева утомил его. Волошин с минуту ни о чем не думал, лежал на спине и смотрел на бегущие облака. Потом раскрыл второе письмо и ужаснулся: его написал Фрол Андреев.

«Ты думаешь, врачи тебя вылечили? Заблуждаешься, брат! Мы молились за тебя, и голос нашего братства услышал тот, кто стоит при дверях, он поставил тебя на ноги. Подумай, брат, с кем тебе дальше жить – с врагами господними или слугами Христа?

Если одумаешься, напиши мне письмишко на адрес госпиталя, Фролу Андрееву».

Волошин вскочнл, оглянулся по сторонам – безлюдно, только в небе летала большая черная птица, еще шевеля усталыми крыльями. Вдруг птица, накренившись, пошла вниз. Где-то за лесом рыкнуло металлическим звуком, будто по огромному стеклу провели ребристым кремнем... Раз, другой, третий... И тут же, через секунду, кто-то грохнул пудовым камнем по пустой цистерне, аж воздух заколебался, ударяя тугой волной в уши. Птица вскрикнула, скрылась в гуще леса. Молния осветила полнеба. И опять ударил гром. Рука поднялась, чтобы перекреститься, но тут же опустилась.

– Нет, нет! – закричал Волошин. Он подхватил вещмешок, побежал по дороге. Бежал до тех пор, пока не услышал сигналы шофера. Оглянулся: пожилой мужчина в офицерской гимнастерке, открыв дверцу, звал его к себе.

– Садись, подвезу. – предложил водитель. И когда сел, шофер сказал: – Волошин?

– Волошин, – ответил Павел.

– Узнаешь меня? – Водолазову хотелось, чтобы солдат узнал его.

Волошин, положив на колени тощий вещмешок, сказал:

– Теперь узнаю, товарищ полковник, вспомнил...

– Ну как там, у вас... – Михаилу Сергеевичу не терпелось спросить, вспоминают ли его в части. Но, подумав о том, что прошло более двух лет, как он ушел в отставку, и личный состав теперь не тот, сказал: – Беспокойно?

– Всяко бывает, – ответил Волошин и высказал свое удивление: – Гроза-то какая, а дождя нет... Отчего такое?

Водолазов притормозил машину, искоса взглянул на Павла: «Христос при дверях, неужели до сих пор верит?» – вспомнил он первые дни службы Волошина и сказал:

– Земля сухая, оттого и дождя нет. А дождь очень-очень нужен. Земля потрескалась...

Павел вышел из машины, поблагодарил Водолазова, увидел за воротами бегущего Цыганка, крикнул:

– Костя!

Тот остановился:

– Пашка, давай быстрей!

Он взял у Волошина вещмешок.

– Хорошо, что вернулся. Тревога у нас намечается. Вот в какое время, я не мог узнать, может, ночью, а может, сейчас. – И он начал ругать штабного писаря: – Сидит там, хлопает ушами. А тут еще командир взвода ушел в город. Пошли, пошли. – Он потащил Павла прямо в парк, ругая «непутевого писаря».

В парк не пустил дежурный. Цыганок хотел было что-то придумать, но в это время послышался тонкий, нарастающий звук сирены.

– Понял? – воскликнул Цыганок. – А мы уже на месте, и опять раньше всех. Открывай ворота! – закричал он на дежурного.

XIII

Бородин умывался в ванной, рассказывал оттуда об Узлове и Катюше Зайцевой.

– Они обязательно поженятся! – крикнул он Елене и услышал, как зазвонил телефон – необычно, с какой-то дерзостью и требовательностью.

– Павлик, Павлик... Нет, не смей! – выскочил он из ванной с намыленным лицом. – Принеси мне полотенце.

«Тревога!» – услышал он в трубке.

Подхватив походный чемодан и вытирая на ходу лицо, скатился по лестнице, снизу крикнул выскочившему на лестничную площадку Павлику:

– Это дядя Сережа зовет на ужин!..

Павлик махнул ручонкой:

– Знаем мы эти ужины...

Когда выбежал за ворота, подкатил на мотоцикле старшина Рыбалко. Бородин вскочил в коляску.

– Что это он. на ночь глядя? Да еще в субботний день! – спросил Максим, прибавляя газу.

– Для порядка!.. Кто знает, когда она начнется. – И когда выехали на дорогу, Бородин добавил: – Может, и в субботний день! – Он пожалел о том, что сигнал тревоги не услышит Узлов и что взводу придется выезжать на полигон без командира. «Справится ли сержант Добрыйдень?» – подумал Бородин.

Рыбалко пожаловался на боль в ноге.

– Беспокоит?

– Проклятый прет наружу. Двадцать пять лет ношу.

– В госпиталь надо лечь... Операция несложная...

– Я рапорт написал. Хватит, Степан Павлович. Чего тут с моим возрастом путаться, да еще побитому войной.

– На пенсию потянуло?

Рыбалко не ответил. Собственно, о пенсии он не думал. Конечно, она ему положена. Безвыездно из части отгрохал двадцать шесть лет, мог бы еще служить, никто не гонит, да уже силы не те, не та сноровка, чтобы вровень с другими управлять такой техникой. Среди пушчонок можно было бы еще покрутиться... Он опять прибавил газу. Захохотал в ушах ветер.

– Потянуло, да еще как! Сегодня одна скорость, а завтра другая, повыше нонешней, Степан Павлович... Дело тут не в пенсии, в резвости человека!

– Все понятно, Максим Алексеевич...

По боевому расписанию Бородину нужно было попасть на командный пункт. Рыбалко – в техническое подразделение. Степан соскочил с мотоцикла, бегом направился в штаб в надежде застать там Громова. Дежурный по части доложил ему, что командир поднял по тревоге только первый взвод, штаб и роту обеспечения, и тут же вручил конверт с надписью: «Вскрыть немедленно». Бородин разорвал конверт: «Командир части выбыл из строя. Действуйте». И подпись: «Подполковник Громов», дата и часы.

– Машина у подъезда. – сказал дежурный, – ожидает вас, товарищ подполковник.

Резвый «газик» быстро доставил Бородина на полигон. Едва он захлопнул дверцу, как перед ним вырос Савчук и доложил:

– Замполит вышел из строя, мне приказано выполнять его обязанности. Какие будут указания?

«Во как закрутил Серега», – подумал Бородин и сказал:

– Пошли.

На командном пункте были все в сборе. Специалисты по информации и управлению находились на местах, готовые к выполнению своих обязанностей. Бородин заметил и Громова. Он сидел за столиком, перелистывая какой-то журнал. «Выбывший из строя просвещается», – подумал Бородин и взглянул на часы: в тишине, которая царила в помещении, громко слышалось тиканье часов, минутная стрелка подкрадывалась к красной черте, к той черте, которая являлась границей отведенного времени для выхода пусковой установки на позиции – на рубеж сбора и готовности принять любую команду. План учебной тревоги лежал на командирском столе. Бородин одним взглядом охватил все его пункты.

– Позывные! – потребовал Бородин, все еще тревожась за успех поднятого по тревоге взвода. Он вошел в сеть, дохнул в микрофон: – «Ураган», я «Первый», доложите готовность...

– «Первый», я «Ураган». – Это был голос сержанта Добрыйдень, немного взволнованный, но твердый.

Взвод приближался к месту сбора. По времени это было почти «отлично». «Давай, давай. Вася, старайся, не подведи своего командира», – очень хотелось Бородину, чтобы все было хорошо. Он даже представил этого рыжеголового сержанта с конопушками на лице, вообразил, как он сидит в кабине, вообразил весь комплекс РПУ-2, вообразил четко, со всеми деталями и узлами... Только никак не мог представить Цыганка за рычагами управления, не мог потому, что ефрейтор впервые ведет машину по боевой тревоге. Если бы сейчас за рычагами сидел не Цыганок, а Волошин, Бородин так не волновался бы – этот опытный механик-водитель.

В репродукторе глухо щелкнуло. Бородин вздрогнул.

– «Первый», я «Ураган», докладываю: достигли рубежа сбора.

Громов захлопнул журнал, устремил взгляд на часы: минутную стрелку от красной черты отделяли два белых квадратика – отличное время! От радости Громов даже вскрикнул:

– Здорово!

– Выбывших из строя прошу соблюдать тишину. – заметил Бородин, досадуя на то, что не успел как следует поговорить с Еленой. Он подождал еще несколько минут и подал новую команду:

– «Ураган», я «Первый», занять рубеж пуска!

Громов знал: взвод поднят по тревоге без командира. Собственно, он и хотел проверить: способны ли солдаты при такой ситуации действовать самостоятельно, принимать и выполнять команды. «Не всегда ведь батька в доме, батька ездит на базар», – рассуждал он, посматривая на Бородина. Тот, словно читая его мысли, продолжал усложнять обстановку: план тревоги был исчерпан, и Громов ждал, что Бородин сейчас произнесет команду «пуск», ибо вычислители выдали соответствующие данные для поражения цели, и Степан уже отсчитывал время, необходимое для подготовки ракетной установки к последней операции. Громов подошел к Бородину, сказал:

– Отбой!

Степан, взглянув на командира; понял, что он теперь уже «не вышедший из строя», а тот самый человек в части, распоряжение которого – закон и для него, и для всех – и поднятых по тревоге, и тех, кто остался в городке.

– Отбой! – повторил Бородин и выключил пульт управления.

Громов сказал:

– Теперь пойдем посмотрим, как они там, узловцы-то. Все ли у них в порядке...

– Сомневаешься?

– Взглянуть охота. Хорошее время показали... Пошли, комиссар.

Фильм только начался, как открылась дверь. В зале раздались голоса:

– Свет! Свет! Дверь закройте!

Незнакомый Узлову парень поискал кого-то, пригнулся, подбежал к нему.

– Девятый ряд, первое место? – тронул он за плечо Узлова. – Вас срочно к телефону, в кабинет директора.

В кабинете никого не было, снятая трубка лежала на середине стола.

– Я слушаю! – крикнул Узлов.

– Дима, это я, Шахов. Для тебя «молния», слышишь – «молния»!

– Понял!

Узлов выскочил на улицу. Кто-то спросил:

– Как фильм, хороший?

– «Молния»! – машинально бросил Дмитрий и, увидев единственное такси, стоявшее на противоположной стороне улицы, подбежал к машине. – Военный городок! – сказал он, садясь рядом с водителем.

– Не возим туда.

– Почему?

– Спроси орудовцев, там «кирпич» висит...

– Я плачу штраф, срочно надо. – Узлов полез в кошелек, показал деньги.

– Чудак, – усмехнулся водитель. – У меня права отберут.

– Надо, понимаешь, надо! Срочно! Вы были когда-нибудь в армии, поднимали вас по тревоге...

– A-а, черт его знает, когда эти тревоги кончатся. – со злостью ругнулся шофер. Он так рванул с места, что Узлову показалось: машина прыгнула скачком, как гончая собака. – Все заседают, заседают в этой ООН, а мира на земле нет, одни тревоги, – сокрушался водитель. – Мир только на заборах да на плакатах... Когда это все кончится! Я сам состою в местной команде гражданской обороны. Тоже тревожился. Ведь он, проклятый, то в одном, то в другом месте появляется с факелом и поджигает и поджигает... А дипломаты тянут резину: кто, да что, да почему, доказательства всякие разбирают. Люди гибнут, бомбы падают, горят села. Это им не доказательства! – Таксист резко затормозил.

Узлов подал деньги. Водитель заскрипел зубами:

– Ты за кого меня принимаешь?! Не возьму! Вылезай быстрее, а то еще швырнут, они только и ждут нашего зевка. Беги, лейтенант, действуй...

Солнце скрылось за лесом. Но было еще светло, и Узлов издали заметил ракетную установку, подготовленную для пуска. В стороне от нее, возле холмика, под которым находится убежище для расчета, в окружении солдат стояли Громов, Бородин и Савчук. Узлов замедлил шаг. Когда мчался на такси, он еще надеялся не опоздать, поспеть хотя бы к выезду из парка, теперь понял: тревога окончена, идет разбор, командир дает оценку. «Молния» Шахова не выручила. «Приготовься, Дмитрий, к снятию стружки».

Он шел неторопливо, потому что спешить теперь не было смысла, шел, как обычно ходил: своей, узловской походкой – твердо и прямо, с поднятой головой. Цыганок, стоявший вполоборота к нему, делал какие-то знаки, но он не обращал на них внимания. Добрыйдень тоже заметил его раньше других и также пытался рукой что-то сообщить. Увидев Волошина, Дмитрий сначала удивился, потом страшно обрадовался, что тот оказался на месте. Майор Савчук что-то записывал в свой потертый блокнот, с которым он никогда не расставался. Бородин стоял к нему спиной, платком тер козырек фуражки.

Когда находился в пяти-шести шагах от курганчика, все вдруг расступились, давая Узлову возможность подойти к Громову.

Дмитрий вскинул руку к козырьку, громко доложил:

– Товарищ подполковник! Я находился в городском кинотеатре. Готов получить замечания..

– Замечания? – Громов заправил выбившиеся из-под фуражки волосы, взглянул прищуренными глазами на Бородина, сказал: – Прошу вас, лейтенант, осмотреть ракетную установку и дать оценку ее готовности по команде «пуск»... Пойдемте...

Узлов, осмотрев установку, сказал:

– Я не имею данных для пуска. Но если говорить без относительных данных, расчет подготовил весь комплекс хорошо...

– И время отличное ребята показали на всех этапах, – похвалил Громов. – Без командира хорошо сработали... Что вы на это скажете?

– Виноват, я опоздал...

– Ай-я-я-яй, – покачал головой Громов. – Виноват... А я другое понял: молодец тот командир, который научил подчиненных так хорошо работать при любой обстановке, даже в отсутствие своего командира. Это то, что нужно для ракетчика. Понял? И замечаний у меня нет... Вы одни в кинотеатре были?

– Нет...

– С кем?

– С девушкой, – ответил Узлов.

Громову понравилась откровенность лейтенанта. Он взглянул на часы:

– С девушкой? Вы ее оставили одну?..

– Да, я приехал на такси... Катюша еще там, фильм смотрит...

Громов позвал водителя своей машины.

– Отвезите лейтенанта в город, сейчас же. Езжайте, езжайте, – заметив колебания Узлова, настаивал Громов. – Они ценят, когда за ними ухаживают по-настоящему. Да, да, ценят! Поезжайте...

У кинотеатра Узлов заметил знакомую машину такси. Водитель узнал лейтенанта. Он открыл дверцу и подмигнул, как старому приятелю.

– Ну как, порядок в ракетных войсках?

– Порядок. Спасибо, что выручил. – Узлов достал деньги, подал таксисту. – Тут и за обратный путь.

Водитель оттолкнул его руку, вышел из машины. Это был высокий, уже в годах человек. Он начал закуривать, и Узлов заметил на его руке, пониже кисти, глубокий шрам. Погасив спичку, таксист сказал:

– Убери деньги... У меня сын служит на Дальнем Востоке. Лейтенант Долбин, может встречал? Возможно, и ему вот так же тревоги мешают смотреть фильмы. Живем, как перед грозой, чувство такое – вот-вот загрохочет... А я ее на своей шкуре испытал, от Волги до Берлина прошел. – Он втиснулся в машину и оттуда крикнул: – Тревожьтесь хоть каждый день, лишь бы не повторилась!

Вспыхнули огни. Катюша стояла на перекрестке дорог, видимо ожидая попутную машину. Он подбежал к ней. Радостный и улыбающийся, козырнул:

– Мой генерал, прошу прощения...