Текст книги "Колесо Фортуны"

Автор книги: Николай Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

– Вы, я вижу, циник, месье Теплов.

– Нет, господин граф. Я – практик, исхожу из опыта и наблюдения жизни. А что до Орлова, о нем беспокоиться нечего – везунчик. Впрочем, у них весь род везучий.

А ведь могло и не быть!..

– Что могло не быть?

– Да всего орловского племени. Дед их только через дерзость свою и уцелел. Весьма примечательная история.

У них это, можно сказать, семейное предание. Дело было при Петре Великом, только тогда он еще не был великим-то... Молодой Петр уехал за границу ума-разума набираться, всю державу оставил на князя-кесаря Ромодановского. И тут взбунтовались стрельцы. Войско такое тогда было в России... Но было и другое – сам Петр его учил и с ним учился: преображенцы, семеновцы и наемные войска. Верные Петру войска разбили стрельцов, перехватали и на правеж... На пытку, значит. Ромодановский не только войсками, а и тайным Преображенским приказом ведал. Все через его руки прошли... А тут сам царь доспел, и полилась кровушка. Боле тыщи голов полетело с плеч. Санкт-Петербурга еще в заводе не было, в Москве все происходило. Стон стоит над Красной площадью, рев.

Кто молится, кто плачет, кто криком кричит. И сам царь там же смотрит, чтобы какого послабления не вышло.

Подвели к Лобному месту, в черед на плаху, деда нынешних Орловых. Стрельцу перед ним голову отрубили, она скатилась ему под ноги, мешает пройти. Он ее ногой в сторонку откатил и шагнул к плахе. Петр это увидел, крякнул, ткнул перстом: "Этого ко мне!" Преображенцы подхватили осужденного под руки и – к царю. Царь на него смотрит, он – на царя. "Кто таков?" – "Иван Орел, сын Никитин". – "Не много ли на себя берешь – Орлом прозываться?" – "Я себя не прозывал, люди прозвали". – "Почему выю не гнешь, почему молчишь? Тебя ж на казнь привели?" – "Так, а что мне, выть? Я не баба". – "Вижу... Ты погляди, князь-кесарь, какова орясина".

Царь всех на голову выше был, а Орел ему не уступит, только покряжестее. Князь-кесарь, сложив пухлые ручки на брюхе, повел взглядом из-под приспущенных век.

"Помню, говорит, чертово семя. Даже на дыбе ни разу не ойкнул, только кряхтит да матерится... Под корень таких надо!" – "Под корень недолго, жалко, такая порода переведется... Помилую – снова бунтовать будешь?" – "Я не бунтовал я приказ исполнял". – "Знаем мы вас, послушных... Ко мне служить пойдешь?" – "Нам все едино – мы люди служивые". – "Отпустите его! Явишься в Преображенский. Посмотрим, как ты служить умеешь.

Ну, что молчишь?" – "А чего тут говорить? Явлюсь. Как служу – увидишь". – "Благодарить надо, пес собачий!..

Я тебе жизнь дарую!" – "Ты, царь-батюшка, не лайся.

А жизнь мне не ты дал, она – от бога". Глаза Петра бешено округлились, щека задергалась. "Пошел прочь!

А то, гляди, передумаю, тогда узнаешь, что от бога, а что от меня..." Служил Орел Петру верой и правдой. Потом и сын его, не щадя живота, под Петром воевал. Петр ему за храбрость сам на шею портрет свой повесил на золотой цепи... Потом нарожал сыновей, и все пошли по родительским стопам, все пятеро вояки...

– Откуда, – спросил Сен-Жермен, – откуда у Алексея этот ужасный la balafre? [Рубец (франц.)] После войны с пруссаками?

– Нет, он ведь гвардеец, а гвардия Санкт-Петербурга не покидала. И рубец этот получен не на поле брани, а в драке. Если Григорей отличился в Цорндорфской битве, то Алексей отличается в битвах столичных. Можно сказать, первый дебошир и незакатная звезда санкт-петербургских кабаков... Я уж говорил, есть такой Шванвич – постоянный Алексея Орлова соперник по кабацкой части:

кто кого перепьет, кто кого одолеет. Как сойдутся, так и пошло... Начинают с шуточек, кончают дракой. Вот как-то Шванвич слабину, что ли, почувствовал, озверел и палашом из-за угла полоснул Орлова. Другой бы от такого удара богу душу отдал, а этот выжил, только ликом страхолюден стал. Его все так и зовут Балафре – Рубцованный... Однако не подумайте, господин граф, что я стараюсь очернить Орловых в глазах ваших. Ни боже мой! По правдолюбию своему рассказываю, как оно все есть, а хулу возводить – у меня и мысли такой нету! И за что хулить? Можно только завидовать. Недаром они кумиры гвардейской молодежи. За что ни возьмутся, во всем первые – что в службе, что в пирушке, что на охоте...

Что-то они там затихли. Неужто Фортуна отвернулась от Орлова?

– Нет, – сказал граф, – просто банкомет завязал ей глаза.

– Вы шутите, – сказал Теплов. – Не хотите ли взглянуть? Может, и сами пожелаете поставить?

– Я никогда не играю в карты, – сказал граф. – Игра интересна, если в ней есть риск, неизвестность. А что же интересного, если все знаешь наперед?

– Как можно знать все наперед?

– Можно, месье Теплов, можно.

Они поднялись и подошли к играющим. Против банкомета понтировал только Алексей Орлов. Остальные, утратив деньги или смелость, толпились вокруг, наблюдая за борьбой титана. Посредине стола возвышалась горка золотых и серебряных монет.

– Ну, прямо битва Давида с Голиафом, – сказал наблюдавший за игрой измайловец.

– Кто ж тут Давид? – подхватил Алексей Орлов. – Этот немецкий сморчок, что ли? Не много ли чести – в Давиды его производить?

– Eine Karte gefalligst? [Желаете карту? (нем.)] – осторожно спросил банкомет.

Это был аккуратный, чистенький немчик. Роста он был махонького, сухощавые черты лица мелки, глазки скрывались за стеклами очков. Насколько он во всем был мелок и щупл, настолько не по росту был пышен в одежде.

Плечи кафтана подложены, огромное накрахмаленное жабо подпирало подбородок, из кружевных манжет едва выглядывали пальцы. Тщательно завитой и напудренный парик казался меховой шапкой. Весь вид его свидетельствовал чрезвычайную аккуратность и добропорядочность.

– Давай! – сказал Алексей.

– Bitte! [Пожалуйста! (нем.)] – ответил банкомет.

Алексей заглянул в карты, на мгновение задумался.

На висках его выступили капельки пота.

– Еще! – Он посмотрел и бросил карты на стол. Банкомет мельком взглянул на них и, снимая с колоды карту за картой, укладывал их рядком.

– Schlup, – сказал он. – Ihre Karte ist geschlagen [Конец! Ваша карта бита! (нем.)].

– Ладно, – сказал Алексей и вытряхнул из кошелька последние золотые монеты. – Давай еще.

– Bitte! – вежливо сказал банкомет и начал сдавать карты.

На этот раз Алексей выиграл, облегченно засмеялся и придвинул к себе удвоившуюся сумму.

– Погоди, перец, я те сейчас прищемлю! Ну-ка, давай...

– Bitte! – готовно согласился банкомет.

– Простите мое вмешательство, – сказал граф Алексею, – но я должен предупредить вас: вы играете с шулером.

Банкомет отпрянул от стола, бледные впалые щечки его начали розоветь.

– Это есть Verleumdung! [Клевета! (нем.)] – закричал он высоким голоском. – Я пуду klagen... Шаловался! Я заяфиль полицай-директор... Герр барон Корф...

– Цыть! – прикрикнул на него Алексей. – Что, в сам деле жулик? А вы почем знаете?

– Отверните его манжеты, – сказал граф.

Стоявший по ту сторону стола измайловец схватил

банкомета за правую руку и дернул манжет – из рукава выпали туз червей и дама треф. В левом рукаве оказались бубновый валет и дама.

– Ах ты гнида! – даже еще не рассердясь, а просто удивленно сказал Алексей Орлов и поднялся, горой нависая над столом.

Румянец на щек-ах банкомета погас, не сводя глаз с Орлова, он начал сползать с кресла вниз, под стол.

– Куда? Куда поехал? – закричал Алексей, перегнулся через стол, схватил банкомета за шиворот и вздернул его кверху. Стол опрокинулся, монеты, звеня, раскатились по полу.

Банкомет молчал и не сопротивлялся. Он знал, что сейчас его будут бить, бить жестоко, беспощадно, как ни разу не бивали прежде, но он не мог да и не хотел сопротивляться этому великану, чтобы не озлобить его еще больше. И, как схваченный за шиворот шкодливый кот, он висел в воздухе, подогнув конечности и как бы полумертвый.

– Что ж теперь с ним исделать? – спросил Балафре, обводя всех бешено-веселым взглядом.

– Может, шандалом его? – раздумчиво посоветовал измайловец. – Как всех шулеров.

– Шандалом ненароком убить можно. А вдруг у немцев тоже не собачий пар, а душа? – сказал Орлов. – А? – гаркнул он в ухо немцу и встряхнул его.

Спасая самые чувствительные места, шулер еще больше подогнул ноги и отчаянно зажмурился. Офицеры вокруг захохотали.

– И что за доблесть такого мозгляка пришибить?!

Нет, – сказал Алексей, – мы с ним по-христиански... Что делает солдат, когда его вошь нападет? Он ее в щепоть и – на мороз: гуляй, милая!

Он прошагал к низко расположенному венецианскому окну, пнул его ногой. С треском и звоном окно распахнулось. Орлов, словно куклой, размахнулся шулером и швырнул его вниз, в снежный сугроб, исполосованный желтыми потеками.

Раздался пронзительный заячий визг и оборвался.

– Не расшибся? – спросил Теплов.

Алексей высунулся в окно и оглушительно свистнул.

Распластавшаяся на сугробе фигурка поднялась на четвереньки и, проваливаясь, увязая в сугробе, метнулась в темноту.

Поднимавшийся на крыльцо человек поднял голову и крикнул:

– Кто там озорует?

– Братушка? – обрадованно отозвался Алексей. – Иди скорей сюда!

Наблюдавшие за игрой офицеры подняли опрокинутые стол и кресла, начали собирать рассыпанные деньги.

Орлов, не считая, рассовывал их по карманам.

Отбросив портьеру, в дверном проеме появился двойник Алексея Орлова. Двойником он казался только на первый взгляд. Григорий был таким же рослым, но не столь массивным, стройнее и красивее младшего брата.

– Алешка! – еще с порога воскликнул он. – Ты что это моду новую завел человеками кидаться?

– Так он не человек, – смеясь, сказал Алексей, – он шулер.

– А ты его поймал?

– Поймал не я, вот господин... не имею чести...

Григорий Орлов повернулся и увидел графа. Яркоголубые глаза его распахнулись в радостном удивлении, Сен-Жермен предостерегающе шевельнул бровью. Как ни малозаметно было это движение, Григорий уловил его и тотчас, даже без секундной заминки, воскликнул:

– Сударь! Я сердечно тронут вашим участием в судьбе моего брата!..

– Не стоит преувеличивать, – улыбнулся Сен-Жермен, – не столько в судьбе вашего брата, сколько в судьбе его кошелька.

– Не скажите! Куда как часто честь, а значит, и судьба, зависят от кошелька... Позвольте, однако, представиться: капитан Григорей Орлов... сказал он, кланяясь. – А это мой младший брат Алексей. – Алексей неловко, словно бодаясь, мотнул головой. – Скажите же, кого мы должны благодарить?

– Меня зовут Сен-Жермен.

– Граф Сен-Жермен, – деликатно уточнил Теплов.

– И вы здесь, Григорей Николаич?

– Как же – свидетель прямо чудодейственного обличения шулера.

– По-видимому, – сказал Сен-Жермен, – месье Теплова вам и следует благодарить. В свое время мы встречались в Страсбурге, а когда я теперь приехал в СанктПетербург, где никого не знаю, месье Теплов любезно согласился быть моим чичероне по вашей столице. Вот привел и сюда... Не мог же я равнодушно наблюдать, как жулик обманывает доблестного, но слишком доверчивого офицера...

– Не умаляйте своей заслуги, господин граф! Во всяком случае,наша благодарность не станет меньше, что бы вы ни сказали... Я просто счастлив знакомству с вами и даже готов благословлять шулера, из-за которого оно произошло.

– Я так же рад нашему знакомству, – сказал СенЖермен. – Как раз перед этим месье Теплов рассказывал о вашем семействе и наилучшим образом аттестовал его.

– Ваши должники, Григорей Николаич! – сказал Орлов. – Господин граф! Не сочтите за дерзость... Коли судьба свела нас, прискорбно было бы тотчас и расстаться... Простите, я попросту, по-солдатски... Для закрепления знакомства не согласитесь ли отужинать с нами? – Истолковав по-своему молчание графа, Григорий Орлов замахал рукой: – Нет, нет – не здесь! Как бы я посмел предлагать вам ужинать в кабаке? Окажите честь пожаловать ко мне, тут вовсе и не далеко – на Большой Морской... Что ж вы молчите, Григорей Николаич? Замолвите словечко!

– Отчего бы и нет, господин граф? – сказал Теплов. – Вы интересовались познакомиться, как живут обитатели столицы нашей. Вот вам и случай...

– Да, Григорей Николаич, – сказал Орлов, – вы ведь не откажетесь с нами?

– Сожалею, – сказал Теплов, – весьма сожалею, однако в себе не волен: сегодня всенепременно должен быть у его сиятельства. В другой раз, если пожелаете.

– Всегда рады... Так что ж, не будем терять золотого времени... Алексей, распорядись каретой. Пожалуйте, господин граф.

Сен-Жермен ответил на поклон Теплова и, сопровождаемый Орловыми, вышел.

В подъезде Григорий Орлов попытался заговорить, граф жестом остановил его. Только когда карета, гремя железными шинами по булыжнику, отъехала от аустерии, Сен-Жермен громко, чтобы перекрыть шум, сказал:

– Вы молодец, Грегуар: сразу поняли и ничем не выдали наше прежнее знакомство. Я не хотел, чтобы в Петербурге знали, что в Кенигсберге я носил имя португальского негоцианта Аймара.

– Бог мой! Как вы пожелаете, так и будет. Только позвольте мне называть вас, как и тогда, саго padre? Ведь и с Алексеем сейчас вы поступили, как добрый, мудрый отец.

– Как хотите, Грегуар. Но сейчас нам лучше помолчать, а то на этой мостовой мы рискуем откусить себе языки...

6

Постучав молотком в дверь, Григорий конфузливо сказал Сен-Жермену:

– Саго padre, тут у меня старуха живет, мамка моя, теперь вроде экономки, – всему дому командир. Добрая душа, только очень ворчлива. Если что-нибудь, вы не обращайте внимания...

– Не беспокойтесь, Грегуар, – ответил граф, – все будет хорошо. Как ее зовут?

– Домна.

– У вас ведь принято называть еще и по отцу?

– Холопку по отчеству? – удивился Алексей.

– Холопка она для вас. Для меня человек, как все.

За дверью брякнул засов.

– Игнатьевна, Домна Игнатьевна, – поспешно сказал Григорий.

– Ну, явился, не запылился? Позже-то нельзя было? – сказала Домна Григорию. – А это еще кого на ночь глядя принесло? Люди добрые спят в эту пору, а не по гостям ходят... Опять, поди, бражничать станете?

– Тише ты, мамушка! Знаешь, что это за человек?

Он нам – как отец родной. Однова меня спас, а сегодня Алешку...

– Добрый вечер, Домна Игнатьевна, – с жестковатой правильностью сказал по-русски граф. – Я не позволил бы себе приехать, если бы знал, что мое появление причинит беспокойство хозяйке.

– Кака там хозяйка! – отмахнулась Домна, но голос ее не был уже таким суровым – столь обходительно баре к ней еще никогда не обращались, а по отчеству, кроме дворни, никто не называл.

– Разумеется, хозяйка! – подтвердил граф. – Более того... Вы знаете, что означает ваше имя по-латыни?

Оно означает – "госпожа"!.. Так что каждый раз, когда вас называют по имени, вас называют госпожой.

– Уж вы скажете! – внезапно заулыбалась, застеснялась Домна и распахнула дверь. – Проходи, батюшка, в горницу, что тут в прихожей-то стоять...

Граф и Григорий ушли в гостиную, Алексей нагнулся к уху Домны:

– Гляди, мать: что есть в печи, все на стол мечи, чтобы нам перед заморским графом не оконфузиться.

– Иди, иди! Учить меня будешь!..

К Домне Игнатьевне вернулась вся ее суровость.

Она прикрыла дверь за Алексеем и через другую ушла в дом.

– Саго padre! – Григорий восхищенно смотрел на графа. – Я просто поражен! Вы говорите по-русски, как настоящий россиянин.

– Не льстите мне, Грегуар, до этого еще далеко.

В Кенигсберге у меня было слишком мало практики, а язык у вас трудный. Кроме того, люди из разных мест говорят каждый по-своему...

– Что верно, то верно, – сказал Григорий. – Москвичи нараспев говорят, акают, волжане, северяне – окают, там цокают, да мало ли еще как...

– Вот-вот! И ко всему еще ужасный французский, который бьет по уху, как палкой...

– Ничего, понатореем! – сказал Алексей.

– Не сомневаюсь. Но пока иностранцу очень трудно овладеть русским. Однако ехать в страну, совсем не зная ее языка, все равно, что стать глухонемым, – увидеть можно много и ничего не понять.

– Вы путешествуете по разным странам и каждый раз изучаете язык? Сколько же вы их знаете? – спросил Григорий.

– Порядочно. У меня как-то не возникало надобности подсчитывать... Только прошу вас не разглашать о том, что я понимаю по-русски. Мне так удобнее.

– Конечно, конечно! – поспешил согласиться Григорий.

Алексей обещание молчать подтвердил по-своему:

оттопырил большой палец и полоснул им по горлу, как ножом.

– Я просто не могу передать, – сказал Григорий, – до чего я рад снова видеть вас. Вы, как добрый дух, появляетесь именно в тот момент, когда положение становится невыносимым и безвыходным...

– Вы о шулере? Стоит ли о такой безделице?

– Не скажите, господин граф! – возразил Алексей. – Кабы не вы, я б этой немчуре все просвистал. А теперь при своих, да еще шулеровы добавились! захохотал он. – Небось не пришел свои деньги требовать, перец чертов!

– Дай срок, – сказал Григорий, – еще будут требовать, жаловаться полицеймейстеру, писать на высочайшее имя... Наползет этой шушвали поболе, и осмелеют. Еще будут тон задавать.

– Шулера-то?

– Я не про шулеров, про немцев. Голштинцев там и всяких прочих. Только Елисавет Петровна поразгоняла их...

– Немцев и при ней хватало.

– Не в том суть – не они верховодили! А наследник не успел тетку схоронить, уже всех из ссылки воротил, кого она сослала. Даже Бирона... А из Голштинии – прямо наперегонки скачут. Скоро от них продыху не будет.

– Вы не любите немцев, Грегуар? – спросил СенЖермен.

– Не то что не люблю, хоть и любить их вроде не за что... Я просто не хочу, чтобы меня тянули на немецкий копыл. И никто не хочет. Вот приказано всей гвардии враз переодеться на прусский лад. Ну и серчает народ, обижается..

– Как же не обижаться? – подхватил Алексей. – Мундир кургузый, над задом кончается, будто сорочка у грудника, чтобы не уделался. И все в обтяжку – тут режет, там жмет. В таких мундирах танцы-баланцы на плацу выделывать, а не воевать. Летом он тебя душит, зимой выморозит. И портки то белые, то желтые...

Прямо не солдаты, а яичница... Глядеть тошно!

– Опять начал горланить, глотка луженая? – сурово сказала Домна, открывая дверь в ярко освещенную столовую. – Идите к столу, полунощники... А ты, батюшка, может, руки хочешь ополоснуть? – обратилась она к графу – С удовольствием, Домна Игнатьевна!

– Тогда пойдем, я там все припасла...

– Слышь, Алешка, – сказал Григорий, – ты бы придержался малость. Что ни слово, то зад или еще чего помянешь..

– А что?

– Да ведь не в полку с солдатами – с графом говоришь!

– Так а что – граф? Он ведь тоже не носом на стул садится, а этим самым местом. И все такие слова знает...

– Знает не знает, а придержись. Или иди спать, если без них не можешь. Тут разговор может всю жизнь решить, а ты с ерундой...

– Ладно, братушка, постараюсь.

В камине пылали короткие поленья, по столовой шел легкий горьковатый дух горящей березы. Сен-Жермен вытирал руки полотенцем, внимательно слушая Домну Игнатьевну, рассматривал накрытый стол, и по лицу его было видно; что все происходящее доставляет ему огромное удовольствие.

– Уж не обессудь, батюшка, – говорила Домна, – убоинки нету. Великий пост – какая может быть убоина?

Грех!

– Совершенно справедливо, Домна Игнатьевна! – подхватил Сен-Жермен. Однако вы, я вижу, такая искусница, что и на постном столе человека чревоугодником сделаете. Вот, к примеру, что это за рыба такая аппетитная?

– Сижок... Сижок с грибами запеченный, – полыценно улыбнулась Домна. Наши чудские сиги очень даже знаменитые против других. Это вот стерлядка заливная.

А там вон – снетки сушеные. То уже для баловства – заместо семечек. Некоторые пиво заедают. Да ведь ты, я чай, не станешь лакать эти помои?

– Помилуйте – я ведь не немец!

– Да что вы, сговорились позорить меня? – в сердцах сказал подошедший Григорий. – Мамушка! Ну разве у графа спрашивают – будет он "лакать" или нет?! Может, еще спросишь, будет ли он "лопать"?

Старуха поджала губы, искоса поглядела на СенЖермена.

– От слова он не облинял, кусок не отвалился: потому – человеческое обхождение понимает... И ты от меня сраму еще не терпел, а мне от тебя доводилось!

Разгневанная Домна пристукнула клюкой и повернулась уходить. Граф вежливо, но решительно заступил ей дорогу.

– Нет, нет, Домна Игнатьевна, не уходите так! Вы мудрая женщина и все правильно рассудили. Важен не титул, а человеческое отношение. Ваше ко мне я очень оценил и прошу вас ни в чем не менять его. А вам, Грегуар, придется просить прощения у Домны Игнатьевны.

– Да уж вижу, – сказал Григорий. – Ладно, мамушка, не серчай. Снова невпопад сказал...

Не удостоив его. взглядом, Домна вышла.

– Обиделась, – сказал Алексей. – Ничего, отойдет.

У нее только и света в окошке, что Гришенька...

– Вам, дорогие братья, придется взять на себя мою долю, чтобы она еще больше не обиделась. Блюда я расхвалил, но у меня нет привычки есть по ночам.

– Об этом не извольте беспокоиться, господин граф, – подметем без остатку. После карт я скамейку сжевать могу... Вот какие тому могут быть причины, господин граф? Выпью – подраться хочется, подерусь – еще выпить хочется, а в карты сыграю – жрать хочу, будто неделю голодом морили...

– Причина одна, – улыбнулся Сен-Жермен, – вы просто очень здоровый человек. Постарайтесь таким и остаться.

– А как?

– Не принимайте ничего слишком близко к сердцу.

– Во! Слыхал? – Алексей наставительно поднял палец. – А что я тебе всегда говорю? Плюнь – обойдется!

– Тебе на все наплевать...

– Не на все, не на все, братушка! На хорошую лошадь я нипочем не плюну. Хорошая лошадь – дар божий.

А все остальное...

– Небось иначе запоешь, когда тебя наградой или чином обойдут.

– Это уж дудки! Мое мне отдай сполна!

– А вам что-нибудь недодали после войны? Вы ведь в ней не участвовали?

– Мы люди темные, господин граф, однако в дурачки производить нас не следует. Причиталось не Орлову, Петрову, Сидорову – России. А значит, и нам – Орловым, Петровым, Сидоровым. Нас без России нету, однако и России без нас не было бы. Верно я говорю, братушка?

– Браво, месье Алексей! – сказал граф. – Я вижу, Орловы храбры не только на поле брани, они и в состязании умов способны доблестно оборонять отечество.

– А вы полагали нас тюхами да матюхами?

Алексей расплылся в своей сдвоенной улыбке – простодушной справа и ужасающей слева, подмигнул брату и принялся за стерлядь.

– Бог с ними, со словесными турнирами, – сказал Григорий. – Что толку от словопрений? Не потому я вам так обрадовался, не для того зазвал сюда... Мне... нам нужна ваша помощь.

– Я рад помочь вам, Грегуар, если смогу.

– Кто же сможет, коли не вы? Я верю в вас, как в бога...

– Не сотвори себе кумира! – улыбнулся Сен-Жермен. – Что же с вами случилось и что я должен сделать?

– Беда случилась, граф, только не со мной, а со всей державой Российской...

Граф предостерегающе поднял ладонь.

– Прошу вас не продолжать!

Алексей перестал шумно схлебывать заливное и опустил миску.

– Прошу вас не продолжать, чтобы вы не сказали лишнего и не пожалели об этом потом. Вы должны знать, что, где бы я ни находился – в европейской столице, в деревушке парсов или среди туарегов Африки, я соблюдаю закон, поставленный над собою: ни прямо, ни косвенно не вмешиваться в местные дела – государственные распри, национальную рознь, соперничество правителей и прочее. Не потому, что опасаюсь последствий, а потому, что знаю: любое вмешательство извне бесполезно. Рано или поздно оно будет преодолено, отброшено внутренними силами, и все возвратится на круги своя... В истории нельзя забегать вперед, что-то ей подсказывать или навязывать – это неизбежно заканчивается провалом. И вам, дорогой друг мой, я готов помогать, но только в ваших личных делах.

– Саго padre, как бы я посмел впутывать вас? Да я и сам не хочу, не собираюсь... Я только совета прошу...

– Если так, то прежде всего отбросим преувеличения.

Вы говорили о беде для всей державы. Я что-то не слышал ни о каких несчастьях. Да-да, конечно, умерла императрица. Насколько я мог заметить, большого горя это не вызвало. У вас появился новый император. Никакого недовольства, беспорядков не было, наоборот – возле открытых кабаков народ довольно шумно ликовал.

– Учинить такое ликование проще простого, – сказал Григорий. – Выставь поболе четвертей пенного, выкати несколько бочек полпива, вот и будут ликовать, пока все не высосут. А если еще с пуда соли алтын скинуть, тогда и вовсе удержу от радости не будет: вот, мол, дешевизна пошла. Прямо райская жизнь... Кто привык богачество полушкой мерять, тому и алтын мошна. Суть не в том, как ликовали, суть в том, чему ликовали...

– Во Франции в таких случаях говорят: le roi est rnort, vive le roi!

– Так то – во Франции. Там короли не привозные, своекоштные...

– Допустим, – улыбнулся Сен-Жермен. – Но сейчас и России не на что жаловаться: престол занял законный наследник. Оттого, что Петр родился не в России, а в Голштинии, он не перестал быть внуком Петра Великого.

– То-то и есть: после Великого – Малый... Даже не Малый, а козявка какая-то...

– Почему так уничижительно?

– А как иначе? Ведь он же дурак! Чему учился, что знает? В солдатики играть? Экзерциции да разводы?

И посейчас играет. С детства оловянными, потом в Ораниенбауме голштинцами, ну, а теперь всю Россию заставит ножку тянуть. Корчит из себя вояку, а ведь сам-то трус. Только и способен Фридриху пятки лизать.. Да на своей паршивой скрипице пиликать. Хорош император на российском троне шут гороховый в чужом мундире со скрипицей!..

– Подождите, подождите, Грегуар. Пока во всем, что я услышал, больше запальчивости, чем справедливости. Вы говорите – с детства играл и продолжает играть в солдатики. А во что играют наследники престолов? Во что играл ваш Петр Великий? Тоже в солдатики под названием "потешные", из которых впоследствии образовались два гвардейских полка. Короли, цари почти всегда командуют армией, для них детская игра в войну – это часть, так сказать, профессиональной подготовки. Почему же то, что было похвально для Петра Первого, предосудительно для Петра Третьего? Я познакомился с академиком Штелиным, бывшим воспитателем императора. Он рассказывал, что Петру преподавали языки, историю и географию. Правда, охотнее он изучал военное дело, фортификацию. Петр приказал подобрать для него библиотеку. Правда, без книг на латинском языке – латыни он не любит. Ну что ж, не все читают Цицерона в подлиннике. Его дед, Петр Великий, Цицерона тоже не читал. Только что умершая императрица за всю свою жизнь, кажется, вообще не прочитала ни одной книги, и это не помешало ей двадцать лет занимать отцовский престол. Вы полагаете, что императору зазорно играть на скрипке. Почему? Император Нерон считался великим артистом, Людовик Пятнадцатый участвует в балетах, а Фридрих Второй играет на флейте... Вы, Грегуар, слишком преувеличиваете значение личных качеств правителей. Вам кажется, что какие-то качества дают право занимать престол, а какие-то напротив, лишают такого права. Когда захватывают власть, нет никакого права и никаких законов. Законы издают потом, чтобы власть удержать... А недостаток ума ничему не мешает.

У вас после Ивана Грозного правил его слабоумный сын Федор. И никакой катастрофы не произошло. А Карл Второй Испанский? Он был дегенератом, не способным научиться грамоте, всю жизнь забавлялся шутами и карлами, и это не помешало ему тридцать пять лет быть королем. В его империи не заходило солнце, и он имел двадцать две короны. В династических делах недостаток ума – не помеха, а мудрость – не всегда помощник.

Примеры первого я привел. А возьмите Марка Аврелия.

Глубокий философский ум, обаятельный человек, упоительный собеседник. Сколько незабвенных часов мы проговорили друг с другом... Сохранившаяся в Риме на Капитолии бронзовая статуя плохо передает его облик, он был еще более худ и безбород. Бороду он отпустил по моему совету, так как из-за кожного заболевания не мог выносить бритья тогдашними тупыми бритвами. Казалось, он был всемогущим. Кто мог сравниться могуществом с римским императором?

Кусок стерляди шлепнулся в миску, разбрызгивая желе.

– Римским? – переспросил Алексей и перевел ошарашенный взгляд на брата.

– Да. Через сто шестьдесят лет после рождества Христова. А что вас смущает?

– Как же не смущать, сударь... Когда Рим, а когда мы... А вы и там и тут... Как же это? А? – И он снова посмотрел на Григория.

– А вы попросту не верьте, мой друг, – улыбнулся граф. – Иногда мне самому все это кажется невероятным и неправдоподобным... как сон. Но мы отвлеклись. Я только хотел сказать, что Марк Аврелий – пример противоположный: на троне мудрец, философ. И что же? Он ничего не мог изменить. Это был благороднейший, честнейший человек, но поступал он не так, как хотел, а как вынуждали обстоятельства. Сам он не был способен обидеть ребенка, но презирал христиан, как суеверов, и допускал их преследование, считал завоевателей разбойниками, но сам тоже вел войны, стало быть, был разбойником... И какова ирония судьбы! Марк Аврелий преследовал христиан, а в средние века, когда фанатики христиане повсеместно уничтожали статуи богов и язычников, его статую сохранили, так как считали, что она изображает святого Константина, византийского императора, насаждавшего христианство. Вот как превратны могут быть суждения людей, дорогой Грегуар, и как опасно полагаться на слишком пристрастные суждения. Смешно, конечно, ставить на одну доску Марка Аврелия и вашего молодого императора. Но сказанное должно быть доказано. Вы утверждаете – он дурак. Из чего это следует? Только не приводите его изречений. Даже самые умные люди время от времени изрекают глупости. И от слов, как мудро заметила ваша Домна Игнатьевна, люди не линяют. Важны не слова, а поступки. Что дурного сделал Петр, став императором?

– Так я ведь говорил про мундиры.

– Извините, месье Алексей, но это пустяки. Мундиры непривычны, возможно, действительно неудобны, но смертельной угрозы не представляют. И потом: плохой мундир еще не означает, что плох император. Из-за покроя панталон революции не делают. И неужели он начал с мундиров? Что он сделал первое, сразу после воцарения?

– В ту же ночь объявил конец войне, – сказал Григорий.

– Ага! И это вызвало всеобщее возмущение? Народ требовал продолжения войны?

– Куда там! Казна пуста. Гвардейцы по уши в долгах, забыли, когда и жалованье получали, – сказал Алексей.

– Гвардейцы головы не подставляли. Они были в Санкт-Петербурге. А линейные полки? Они рвались умереть на поле брани и требовали продолжения войны?

– Помирать кому охота? Да еще зазря... Неизвестно, зачем и воевали.

– А "не зря" много охотников? Умирать не хочет никто, каждый надеется, что убьют соседа... Что же получается, Грегуар? Держава не имеет средств продолжать войну, никто не хочет умирать "зазря". Император прекращает войну. И это, по-вашему, доказывает, что он дурак? По-моему, напротив.