Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том Ι"

Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

Вот что он пишет во время своего путешествия по району Хокурику в апреле, увидев лошадь, вcпахивающую поле в окрестностях Тоямы: «В поле приятно поразила пахота: соха совсем как русская, и в нее впряжена лошадь; способ держать соху и управлять лошадью до того похож на русский, что так и ждешь окрика: „ближе!“ или „вылезь!“» (18/30 апреля 1893 года). Выросший в сельской местности о. Николай столкнулся в японской деревне с пейзажем, вызвавшим воспоминания детства.

Особенно глубока была его привязанность к родному селу. Узнав, что его земляк, ботаник С. А. Рачинский, строит училище для крестьян, о. Николай сразу же отправил из Японии значительное пожертвование, а впоследствии каждый год посылал деньги для этой школы, которая была названа его именем. «Из родного села Березы, – пишет о. Николай, – получил фотографию церкви и другую – училища, названного от Сергея Ал. Рачинского моим именем, потому что посылаю на него 200 рублей в год. Группа из 50 мальчиков и девочек с отцом Петром Соколовым в средине очень симпатичная: лица осмысленные, одеты прилично, хотя разнообразно» (17/30 октября 1910 года). Через одного из своих знакомых в России о. Николай дарил этому училищу волшебный фонарь, орган и другие вещи.

В Дневнике от 23 апреля/6 мая (День великомученика Георгия) 1910 года святитель Николай, которому исполнилось уже 73 года, неожиданно записывает следующее: «Праздник в моем родном селе Егоров–Березе. Родные, должно быть, и обо мне вспоминают. Ярмарки там, много народа и очень весело». И для приехавшего в Японию в 25 дет, и прожившего в ней около 50 лет о. Николая Японского все равно было трудно забыть свое родное село.

Кроме того, поскольку о. Николай был монахом, он прожил всю жизнь один, но всегда беспокоился о своих родственниках, живших в России. Так, он время от времени посылал деньги племяннику через своего близкого друга в Петербурге, отца Федора Быстрова.

Младший брат святителя Николая, Василий, тоже стал священнослужителем. Получив в 1911 году известие о смерти брата, служившего протоиереем в Сызрани, 74–летний о. Николай пишет: «Весьма прискорбно! Единственный брат, на три года моложе меня. Хорошо, что дошло до него и утешило его мое последнее письмо, которым я отвечал на его убеждение – не ехать в Россию на покой, а оставаться навсегда в Японии; он встревожен был кем–то пущенной в газете выдумкой, что я прошусь на покой в Смоленском Авраамиевском монастыре. Царство тебе небесное, дорогой брат! Тотчас же написал соболезнование и утешение вдове» (15/28 февраля 1911 года).

Иван Касаткин учится в начальной приходской школе Бельского уезда, а затем поступает в семинарию г. Смоленска в 150 километрах от дома и, окончив ее с отличием, получает разрешение продолжить образование в Петербургской духовной академии на государственную стипендию.

Такой путь, вероятно, не был чем–то необычным для проявлявшего способности в учебе сына диакона. И, продолжая таким образом шаг за шагом получать образование в учебных заведениях Православной Церкви, в конце концов он мог бы гарантированно получить на ее иерархической лестнице хорошее место. Но этот одаренный студент в 24 года решает посвятить свою жизнь проповеди христианства в далекой языческой

Японии и, оставив все, отправляется туда, причем не женатым священником, а иеромонахом.

Выбор пути

Известно, что еще в семинарии Иван хотел в будущем отправиться в Китайскую Миссию, о которой ему рассказывал учитель. Похоже, мечта проповедовать язычникам жила в нем с детских лет. А в годы учения в академии он прочел «Записки капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах», и дремавшая мечта о миссионерстве пробудилась с новой силой – но теперь взоры его от Китая обратились к Японии.

Святитель Николай так пишет об этом в своем Дневнике: «Пошел с 6–ти часов, когда пришли сказать, что все [для ,,симбокквай“] готово. Было отличное угощение чаем, фруктами и печением, и хорошо убранная столовая, где всегда производятся собрания, цветами и флагами. […] Попросили и меня сказать что–нибудь; взял темой: „воля Божия, о которой мы ежедневно молимся в «Отче наш», нас и направляет, если мы не противимся ей“, – и рассказал, как именно твердо признаю, при всем недостоинстве своем, что воля Божия послала меня в Японию: в Семинарии рассказ Ив. Феод. Соловьева, профессора, о Китае и отправлении туда в Миссию его товарища по Академии о. Исайи Полкина, возбудили у меня желание ехать в Китай на проповедь Евангелия; в Академии чтение путешествия Головнина пробудило забытое желание, – но уже в направлении Японии» (21 октября/3 ноября 1907 года).

В один прекрасный день студент духовной академии Иван Касаткин, питавший неясную тягу к Японии, увидел в аудитории объявление о приглашении священника для российского консульства в г. Хакодате на острове Эдзо (Хоккайдо) в Японии. Это произошло в июне 1860 года, на последнем курсе его учебы в академии.

«Проходя как–то по академическим комнатам, я совершенно машинально остановил свой взор на лежавшем листе белой бумаги, где прочитал такие строки: „Не пожелает ли кто отправиться в Японию на должность настоятеля посольской церкви в Хакодате и приступить к проповеди Православия в указанной стране". А что, не поехать ли мне, – решил я, – и в этот же день за всенощной я уже принадлежал Японии» (Отдых христианина. 1912, № 2.)

Отозвался на это объявление, присланное в Академию из Синода, не один Иван Касаткин. 44 года спустя, в 1904 году, 69–летний о. Николай пишет в Россию из Японии своему близкому другу со студенческих лет, протоиерею Н. В. Благоразумову: «Вот еще просьба: помощника шлите, т. е. молодого, доброго миссионера… А ведь правду говоря, друг Николай Васильевич, наше время куда как лучше было. Припомните: лишь только явился лист на столе с вызовом, да еще на какой пост – настоятеля Консульской церкви, как этот лист забросали именами и какими еще!

Вы, М. И. Горчаков [протоиерей, профессор Петербургского университета] в том числе – бывший цвет академической молодежи» (8 апреля 1904 года).

На этом письме о. Николая адресат Благоразумов сделал следующую приписку: «Студентов охотников (т. е. посвятить себя миссионерству) записалось тогда человек 10–12, и все при условии женитьбы, а Касаткин – один монахом и перебил всех» (Кедров Н. Архиепископ о. Николай Японский в переписке с протоиереем Н. В. Благоразумовым. – Русский архив. 1912, № 3).

Итак, поколение о. Николая являло собой цвет Петербургской духовной академии. Для студенческой элиты должность настоятеля консульской церкви в островной стране Дальнего Востока была весьма скромной. Однако заявление на этот скромный пост подал не один о. Николай (Иван Касаткин), но 10–12 юных добровольцев. Они стремились не к высшим постам в православной иерархии и в ответ на призыв Гошкевича проявили горячее желание посвятить себя делу проповеди христианства в далекой языческой стране.

О. Николай говорит, что «наше время куда как лучше было». Здесь, по–видимому, кроется один из важнейших мотивов, звавших о. Николая и его друзей в иноверческую Японию. «Наше время», в которое о. Николай и Благоразумов с товарищами оспаривали право стать священником консульской церкви на острове Эдзо, – это первая половина 60–х годов, эпоха, когда Россия, потерпев поражение в Крымской войне, стремилась к возрождению под скипетром Александра II, и общество было полно новых чаяний: эпоха «великих реформ» в русской истории. Начиная с освобождения крепостных крестьян в 1861 году, одно за другим осуществлялись прогрессивные преобразования во внутренней политике: реформа судебной системы и образования, введение земского самоуправления и т. д.

Лучшие студенты столичной духовной академии, Касаткин и его друзья принадлежали к весьма консервативному миру ортодоксальной церкви, но они были интеллигенцией духовного сословия, ибо обучались основным европейским языкам, включая классические (о. Николай прекрасно владел немецким, а английский, похоже, выучил уже в Японии), имели первоклассное разностороннее образование, читали светские политические и литературные журналы и вполне осознавали отсталость своей родины.

Многочисленные заявления молодых талантов духовной академии на пост настоятеля консульской церкви в городке островной дальневосточной страны – свидетельство того, что идеалистический энтузиазм эпохи реформ распространился и на студентов–академистов. Учась в духовной академии, они вместе с тем были «шестидесятниками», современниками эпохи, примечательной расцветом идеализма и реформаторскими настроениями.

Принадлежа к духовному сословию, являвшемуся верной поддержкой самодержавию, они в то же время всей душой желали служить бедным и страждущим. В дневниковых записях во время пребывания о. Николая в России много раз упоминается отец Никандр, трудившийся на благо нуждающихся евреев в Петербурге (см., например, Дневник от 8 января 1880 года). Близкий друг о. Николая отец Иоанн Демкин организовал богадельню для бесприютных детей и стариков (см. Дневник от 24 сентября 1879 года). Эти люди были молодыми представителями поколения, которое отличалось возвышенными идеалами и жаждой практической деятельности.

Один из наиболее известных представителей «шестидесятников» от интеллигенции, Н. А. Добролюбов (1836–1861), родился в том же году, что и о. Николай, также в семье священнослужителя, и также учился в духовном училище. Добролюбов метался между благочестивой верой и сильными сомнениями, в семнадцать лет бросил духовное училище и в конце концов стал публицистом, подвергавшим критике застой в российском обществе. В истории литературы Добролюбов оценивается как своего рода диссидентствующий интеллигент, находящийся в противостоянии с Православной Церковью. Однако молодые критики и академисты, жившие в одну и ту же эпоху, несомненно, разделяли идеализм, критическое отношение к современной ситуации, надежды на возрождение России. Скорее всего, о. Николай, Благоразумов и другие читали работы Добролюбова. О. Николай пишет в своем Дневнике: «Чтение критики из „Обломова” возбудило решение вопроса: служить Богу или миру? Причем твердым ответом поставлено было первое; а скоро за сим пришедшая из Синода бумага в Академию (21 октября/3 ноября 1907 года). Велика вероятность того, что „критика из «Обломова»”, которую читал о. Николай, – это статья Добролюбова „Что такое обломовщина?“ (1859)».

На восьмой год после своего приезда в Японию, в феврале 1869 года, о. Николай публикует в российском православном журнале «Христианское чтение» пространный очерк под заголовком «И в Японии жатва многа… Письмо русского из Хакодате». В нем он пишет: «8 лет тому назад я заявил желание занять место при здешнем консульстве тоже с миссионерскою целью (да и кто бы из–за академической парты решился ехать сюда только для того, чтобы раз в неделю отслужить – зачастую в совершенно пустой церкви, так как здесь русских православных и с младенцами не больше десятка?) Тогда же, кстати, много говорено было о необходимости миссионерской академии в России и даже, если не ошибаюсь, приступлено к основанию ее, так что я мог надеяться, что в случае нужды, не останусь здесь один».

Очевидно, что в религиозных кругах тогда распространилось ощущение грядущей новой эры, усилилась тенденция проповеди православия за рубежом, и даже родился замысел создания миссионерской академии для воспитания проповедников. В 1865 году было основано Православное Миссионерское общество, что также говорило о религиозном подъеме в России в ту эпоху. Вдохновленный такими веяниями времени, о. Николай отправляется в Японию с надеждой, что «не останется один».

Дорога в Японию

Получив должность настоятеля консульской церкви, Иван Касаткин 23 июня 1860 года принял монашеский постриг с именем Николай, а 30–го рукоположен в сан иеромонаха. 1 августа 24–летний иеромонах Николай отправился в Японию. Это было долгое путешествие на Восток через Сибирь, во время которого приходилось покупать повозки и нанимать возничих, а порой править и самому.

«В то время не было, как сейчас, сибирской железной дороги, поэтому ехать приходилось на телегах, часто не останавливаясь и ночью. Продолжая путь таким образом, в конце августа он наконец добрался до Иркутска, столицы Сибири, переправился через Байкал, прибыл в Читу, оттуда доехал до станции Сретенск и водным путем по Амуру к концу сентября с большим трудом добрался до Николаевска. Однако уже наступили сильные холода, к тому же водный путь покрылся льдом, морское сообщение с Японией оказалось перекрытым, поэтому пришлось остаться на зиму здесь», – пишет священнослужитель Японской Православной Церкви протоиерей Симеон Мии, вероятно, слышавший рассказ об этом из уст самого о. Николая (Сэйкё Дзихо – «Православный вестник», 1927, февраль).

Это примерно такое же путешествие, которое проделал 30 лет спустя, в 1890 году, Чехов по пути на Сахалин. (Строительство сибирской железной дороги началось в 1891 году, а закончилось в 1903 году).

В Дневнике за 1895 год о. Николай так вспоминает свое путешествие по Сибири в молодые годы: «Тридцать пять лет тому назад, когда я ехал в Японию, в одном месте, в Сибири, с прелестным видом зеленого четвероугольного поля на скате горы, налево, мне мелькнула мысль: хорошо бы навешивать человеку кресты, когда он кончает воспитание и вступает в жизнь и потом, по мере исполнения человеком своих служб, снимать с него кресты, так чтобы он ложился в могилу с чистою грудью, знаком, что исполнил возлагавшиеся на него надежды, насколько Бог помог ему. Это было бы, по крайней мере, разумней. Я теперь совершенно тех же мыслей» (26 июня/8 июля 1895 года).

Это кристально чистое и в то же время сильное по накалу чувство призвания на свое служение не покидало о. Николая всю его жизнь.

Итак, в ожидании кораблей в Японию о. Николаю пришлось зимовать в Николаевске.

К счастью, здесь он встретился с уже находившимся в преклонных летах епископом Иннокентием, имевшим богатый опыт миссионерства на Аляске и также коротавшим здесь зиму.

Иннокентий посоветовал ему «перевести священное писание и молитвослов на язык новообращаемых туземцев с тем, чтобы православие укоренилось в их культуре». Для готовящегося к Японии и еще неискушенного в миссионерстве о. Николая это, должно быть, стало настоящей программой действий. В годы своего пребывания в Хакодате о. Николай с невероятной энергией занимается изучением японского языка (в особенности «камбуна» – китайских текстов, изданных со специальными пометами для того, чтобы текст стал понятен японцам), а также с большим усердием и упорством изучает историю Японии. Думается, что здесь сыграли свою роль и наставления епископа Иннокентия. Его позиция, что «православие должно укорениться в местной культуре», говорит о том, что он учил уважать культуру страны, где ведется миссионерская деятельность.

62–летний ветеран с большой заботой отнесся к 24–летнему юноше, у которого все было еще впереди, и даже собственноручно скроил ему новую рясу, поскольку старая, академическая, была недостаточно солидной. «Поедешь туда, все будут смотреть, какой–де он, что у них за священники. Нужно сразу внушить им уважение», – говорил преосвященный будущему миссионеру, посылая его за бархатом (С. А. Архангелов. Наши заграничные миссии. СПб., 1899).

О. Николай в Хакодате

2/14 июля следующего, 1861–го, года иеромонах Николай прибыл на русском военном корабле «Америка» в Хакодате. Едва открывшись для внешних сношений в конце эпохи Токугава, Хакодате уже был оживленным портовым городом, поприщем активной деятельности японцев из разных частей страны и иностранцев со всех концов света, одним из маленьких центров международной культуры наряду с Нагасаки и Канагава. В этот японский город и прибыл после долгого путешествия 25–летний русский миссионер.

Однако сразу после своего приезда о. Николай, кажется, пережил глубокое разочарование. Он так рассказывает об этом своему сотруднику Сергию (Страгородскому), позже присоединившемуся к миссионерской деятельности в Японии: «Когда я ехал туда, я много мечтал о своей Японии. Она рисовалась в моем воображении, как невеста, поджидавшая моего прихода с букетом в руках. Вот проснется в ее тьме весть о Христе, и все обновится. Приехал, смотрю – моя невеста спит самым прозаическим образом и даже и не думает обо мне» (Архимандрит Сергий. На Дальнем Востоке: письма японского миссионера. 1897).

С такой пылкой решимостью выполнить свой долг приехал молодой миссионер в Японию.

О. Николай немедленно стал готовиться к тому, чтобы разбудить «спящую невесту». Совершая в качестве священника консульской церкви службы для консула, его семьи и подчиненных, а также для экипажей приходящих в порт русских судов, он с достойным удивления рвением готовится к проповедничеству – изучает японский язык и историю страны, характер ее народа, терпеливо пытается завести знакомства с японцами.

Усилия о. Николая по обеспечению миссионерской задачи видны из уже цитировавшегося «Письма русского из Хакодате».

Например, о своих занятиях японским языком он пишет: «Приехав в Японию, я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете… И такие люди, как пресловутый знаток японского языка, француз Рони, осмеливаются писать грамматики японского языка! Хороши грамматики, которые приходится бросать в угол как ненужный хлам, спустя неделю по приезде в Японию! Видно, долго еще изучающим японский язык придется изучать его инстинктом, чрез чтение книг и механическое приучение себя к тем или другим оборотам разговорной и письменной речи. Так инстинктивно и я научился, наконец, кое–как говорить и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений. С этим знанием я немедленно приступил к переводу Нового Завета на японский».

Таким образом, о. Николай последовал советам епископа Иннокентия.

Вот что он пишет по прошествии двух лет после приезда в Японию в своем письме обер–прокурору Синода А. П. Ахматову: «Я говорю по–японски в настоящее время довольно свободно. […] Я хорошо познакомился с здешними бонзами, хожу иногда слушать их проповеди и заимствую от них религиозные их сведения». В этом же письме он также пишет: «Я обучаю русскому языку шесть разного возраста японцев».

О. Николай учился языку у разных японцев, одним из которых был Кэнсай Кимура. Его сын Тайдзи Кимура (занимавший в свое время пост директора Банка Тайваня) в своей автобиографии пишет, что в Хакодате о. Николай получил от Кэнсая «начальные знания по японскому языку, истории Японии, конфуцианству, буддизму и т. д.».

«О. Николай, 25–26 лет молодой человек высокого роста с голубыми глазами, практически каждый день приходил в школу к отцу и усердно занимался. […] Как рассказывала мать, о. Николай очень любил дискуссии и часто спорил с отцом, вообще был очень ревностным учеником, что очень сильно отличало его от японских студентов. […] Когда о. Николай приходил к нам домой, он обязательно заходил на кухню и, поймав мать, начинал спрашивать ее: „Как называется этот суп? А как будет по–японски вот эта желтая редька?“ – имея в виду суп из соевых бобов „мисо–сиру“ и маринованную редьку ,,такуан“», – пишет Т. Кимура.

Особенность японского языка о. Николая заключалась в том, что он очень глубоко освоил китайскую письменность и литературу и превосходно владел письменным языком – более, чем устным. Он полностью прочитал в оригинале такие основные книги по истории Японии, как «Кодзики» («Записи о деяниях древности»), «Нихон Сёки» («Анналы Японии»), «Нихон Гайси» («Внешняя история Японии»), а также «Сутру лотоса» и другие книги буддийского канона и впоследствии читал семинаристам–японцам лекции по этим темам. Такой глубиной владения китайским языком о. Николай, вероятно, во многом обязан образованию, которое он получил от ученого–конфуцианца К. Кимуры, который был известен в школе своего клана незаурядными способностями.

Кимура Тайдзи также пишет: «о. Николай горячо уговаривал родителей отдать ему одного из моих братьев, Фусадзи или Цунэдзи: „Дайте одного, дайте младшего, я отправлю его в Петербург для учебы“, – но родители так и не согласились. Если бы это действительно осуществилось, то один из моих братьев, возможно, стал бы личностью, которая могла бы сыграть заметную роль в отношениях между Японией и Россией. Жаль, что этого не случилось».

Как можно заключить даже из этого короткого отрывка, с самого начала своего пребывания в Японии о. Николай стремился перебросить мостик людских связей между Россией и Японией. Впоследствии он приглашал в Японию русских мальчиков, которые проходили обучение в Токийской Миссии. Приглашал и учителей церковного пения из России, а также отправлял в Россию на учебу способных японских семинаристов.

Среди учеников и сотрудников о. Николая немало людей, которые внесли свой вклад в развитие связей между Японией и Россией (за исключением политической сферы). Это такие люди, как Яков Тихай, положивший начало распространению в Японии западной музыки; отец Сергий Глебов, автор «Русской грамматики», в значительной степени способствовавший развитию изучения русского языка японцами; отец Петр Булгаков, переведший на русский язык японский учебник по нравственности и морали для начальной школы; Рин Ямасита, изучавшая живопись в женском монастыре в Петербурге; Сёму Нобори, очень много сделавший для того, чтобы японцы смогли познакомиться с русской литературой; Есибуми Куроно, много лет отдавший преподаванию японского языка в Петербургском университете, и другие.

Первые православные японцы

В написанной в июле 1868 года статье «И в Японии жатва многа… Письмо русского из Хакодате» о. Николай пишет о том, как он начал тайно проповедовать христианство среди японцев: «Между тем я старался делать, что возможно, и для непосредственно миссионерской цели. На первый раз, конечно, нужно было искать людей, которые, приняв христианство, способны были бы, в свою очередь, сами служить к распространению его… Уж четыре года спустя, по прибытии моем сюда, Бог послал мне одного человека… Познакомившись с Верою, он почувствовал отвращение к своему служению, бросил его и решился посвятить свои силы на служение Богу истинному. Спустя год, он нашел себе товарища, а еще в продолжение года они нашли себе третьего собрата. […] Но вдруг [в апреле 1868 года] в Хакодате получаются указы нового правительства: третьим из них – запрещение принимать христианскую веру. […] Так как они давно уже приготовлены были к крещению, то я (18–го мая) крестил их, нарекши имена: […], снабдил книгами и отправил в разные стороны… Целию их путешествия, кроме ближайшей – скрыться от опасности, поставлено еще то, чтобы они хорошенько разузнали везде направление умов, постарались найти людей, нужных для нашего дела и, наконец, если можно, положили по местам хоть начатки христианских обществ».

Упоминаемые здесь трое японцев, ставшие под руководством русского миссионера о. Николая первыми православными христианами в Японии, – это синтоистский жрец из Хакодате Такума Савабэ, врач Токурэй Сакаи и Дайдзо Урано. Усилиями двух из них, Савабэ и Сакаи, семена православной веры начали сеяться в Сэндае и окружающих этот город северных районах Японии.

Проповедь с опорой на японских катехизаторов

Русскую культуру, воспринятую японцами начиная с эпохи Мэйдзи, можно условно разделить на три части. Первая – это христианство, принесенное русским миссионером о. Николаем в конце эпохи сёгуната. Затем русская литература, в основном XIX века, и, наконец, идеи социализма, выдвинутые советской Россией.

Японская Православная Церковь, основанная о. Николаем, хотя и не является особенно большим направлением по сравнению с двумя другими, живет уже в течение долгого времени, несмотря на многочисленные тяжелые испытания, выпавшие на ее долю. Она стала Церковью самих японцев, проникла в культуру Японии, оставив в ней свой особый след, и продолжает свою деятельность и сегодня.

Какого основного направления придерживалась в период своего основания эта Церковь, имеющая важное значение с точки зрения истории принятия христианства в Японии, как она строила свою миссионерскую деятельность, в какой связи находилась с Россией – нельзя сказать, что эти и другие вопросы ее истории были достаточно освещены.

С 1872 года о. Николай начал открыто проповедовать, а уже в 1875 году рукоположил священника–японца, допустил японцев в церковное руководство и впоследствии прикладывал все силы для взращивания священнослужителей из японцев.

Пользуясь любым случаем, о. Николай говорил японским верующим: «Мы, иностранцы, должны как можно скорее сделаться ненужными. Я вам это и раньше советовал, и сейчас советую, и всегда буду советовать» (Деяния архиепископа Николая). Говорил он это не только японцам, но и российской организации, поддерживавшей его деятельность. – Православному Миссионерскому обществу: «Японская церковь – не дело миссионеров, не имеющих и возможности проповедывать вне двух мест – Тоокёо и Хакодате, а дело катихизаторов» (Рапорт Совету Православного Миссионерского общества, 1879).

В 1877 году количество иностранных миссионеров в Японии распределялось следующим образом: католиков – 45 человек, протестантов (различных деноминаций) – 99 человек, православных – 4 человека. Количество православных миссионеров на порядок меньше, чем католических или протестантских, и этот разрыв с каждым годом продолжал увеличиваться.

Это не означает, что о. Николай отвергал русских миссионеров. Наоборот, он постоянно и усиленно просил о направлении из России миссионеров, но, поскольку «сотрудников», желающих приехать в Японию, не находилось, необходимость вынуждала набирать японцев. (В Приложении прилагается список русских миссионеров, проходивших служение в Японии).

Но несмотря на четкие слова о. Николая о том, что «иностранцы должны как можно скорее сделаться ненужными», он вовсе не имел в виду, что надо порвать связь с Россией. По его мнению, для того, «чтобы не испортить себя и сделаться чем–нибудь вроде протестантской секты», Японская Церковь, поддерживаемая японскими священнослужителями, после смерти о. Николая должна была приглашать епископов из России и еще не менее ста лет находиться под управлением Синода (Дневник от 7/20 июля 1904 года).

Легко подумать, что недостаточное количество миссионеров из России оказывало отрицательное влияние на проповедь, однако, судя по всему, это было не совсем так. Православная Церковь развивалась быстрыми темпами и приобретала верующих по всей Японии. По сведениям Министерства внутренних дел Японии за 1898 год, количество православных японцев превышало 25 тысяч человек. По количеству верующих это было второе место после католиков, которых насчитывалось до 54 тысяч человек, и превышало любую из протестантских церквей. Аримити Эбисава в своей книге «Японская Библия» признает, что несмотря на предельную малочисленность православных миссионеров по сравнению с другими церквями, Православная Церковь «в своей проповеднической деятельности добилась результатов, значительно превосходящих протестантов».

Сам о. Николай говорит о том, что если не считать «какурэ–кириситан» (тайных христиан–католиков, оставшихся после гонений и официального запрета на христианство) в Нагасаки, которые вернулись в лоно Католической церкви, японцев, принявших православие, было бы больше, чем принявших католицизм.

Конечно же, о. Николай приобретал верующих не только одними своими силами. Он сам говорит, что «Японская Церковь – дело катехизаторов».

Катехизаторы – это простые верующие, получившие краткосрочное богословское образование и отправленные проповедовать. Такой «простонародный» способ проповеди был особенностью Японской Церкви. Японские катехизаторы, не рукополагавшиеся в священный сан и получавшие от Миссии довольно скудное содержание, направляли свой путь в крестьянские и рыбацкие деревни по всей Японии, в особенности в маленькие городки и села на о. Хоккайдо, в районах Тохоку и Канто, добирались до самых захолустных деревушек и усердно старались обратить в свою православную веру японцев, которые о самом христианстве слышали впервые в жизни. Это было время, когда в простом народе ходили слухи о том, что «у тех, кто принимает христианство, вырезают печень, отправляют ее за границу и там продают за большие деньги – поэтому–то они и учат бесплатно». В каждом выпуске «Вестника Православной Церкви» «Сэйкё Симпо» с живыми подробностями рассказывалось о том, как катехизаторы собирали сельчан и «объясняли им учение Христово». Были и такие, кто не ленился добраться до заброшенного в горах буддийского храма и начинал с жаром проповедовать живущему там бонзе.

Сам о. Николай также обошел всю Японию, шагая в соломенных сандалиях по горным тропам, где «ноги увязали в грязи и с трудом шли вперед», служа таким образом примером и воодушевлением для катехизаторов.

О. Николай, иностранец огромного роста в черной одежде, был в сельских районах предметом всеобщего интереса. Покоя ему не давали, даже когда он, уставший, возвращался на постоялый двор, о чем он так пишет в своем Дневнике: «Уж как надоедает эта публика, глазеющая беспрерывно во все скважины окон и дверей! Точно зверя заморского в клетке смотрят» (15/27 мая 1881 года).

В своем рапорте Совету Православного миссионерского общества, составленном в 1878 году, о. Николай подробно описывает результаты, достигнутые за шесть лет с момента, когда в Японии на постоянной основе была начата проповедь. Он перечисляет приходы по всей Японии с именами священников и количеством верующих, учащихся семинарии и женской школы, как их зовут и откуда они родом, какое жалованье получают проповедники и т. д. Упоминается там и иконописица Рин Ямасита, в последнее время пользующаяся вниманием в Японии. Подробно описаны также связи с российскими организациями, поддерживавшими миссионерскую деятельность, количество пожертвований и т. д. Таким образом, это документ, в котором зафиксированы самые основные факты о состоянии Японской Православной Церкви в начале эпохи Мэйдзи.

Из этого рапорта также хорошо видно, что проповедническая деятельность с самого начала осуществлялась о. Николаем и японскими катехизаторами. Именно трудами этих катехизаторов Православная Церковь смогла увеличить количество своих верующих, обойдя протестантов и заняв второе место после католиков.